Мария ВАТУТИНА

 

Родилась и живет в Москве. Окончила Московский юридический институт и Литературный институт им. А.М. Горького. Работала юристом, адвокатом, журналистом. Автор тринадцати поэтических книг и многочисленных публикаций в периодике. Лауреат премии им. А.А. Ахматовой (2009), премии «Московский счет» (2009), Международной Волошинской премии (2011), Бунинской премии (2012), Тютчевской премии (2015), премии «Парабола» (2017 и др. Победитель Первого всероссийского турнира «Красная площадь. Время поэтов» (2016). Член СП Москвы.

 

 

МОЛИТВА О ЧЕЛОВЕКЕ

 

 

ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЕФИМОВА

 

Умер друг мой. Покинул планету

И не значится больше в живых,

И его фотокарточки нету

У меня в цифровых кладовых.

 

Было кинулась в фотоархивы

Посмотреть на улыбку его.

Кто ни попадя – туточки, живы,

Только друга – нигде моего.

 

Мы и раньше не знались по году,

Редко виделись в общем кругу.

А теперь вот приспичило сходу,

Так, что толком дышать не могу.

 

Я-то снимки на память скачаю,

Может, даже отправлю в печать.

Но за память не я отвечаю,

И друзей из сети не скачать.

 

Чтоб смотрел, улыбаясь и тая,

Умиляясь незнамо чему.

Мы бы столько еще наверстали,

Если б делали все по уму.

 

И глаза хитрецой запороша,

Я сказала б ему напослед:

Ты поэт убедительный, Леша,

Ты такой настоящий поэт!

 

И еще я б добавила вот что:

Между нами масштабы всегда,

Но стихи – это тоже ведь почта,

И поэтому смерть – не беда.

 

Умер друг мой. Далеко ли близко

Он теперь – а стихи под рукой.

Между нами идет переписка,

Прибывает строка за строкой.

 

 

*  *  *

 

Пусть будет так. Черемуха, акация.

Допустим, Прага. Вышеград в цвету.

Идет в Европе демобилизация,

А прадед мой вздыхает на посту.

 

Приказ – вернуть обратно ополчение,

Доставить по домам. Но вот беда:

Боится он, что пункта назначения

Он выбрать не сумеет никогда.

 

Они с женой скандалили, бывалоча,

И он нашел другую, ё-моё.

Вскипает сердце у Григорий Палыча,

Когда он вспоминает про нее.

 

К кому вернуться тропками знакомыми?

А для кого – погибнуть на войне?

И, вспомнив весь позор перед парткомами,

Постановил вернуться не к жене.

 

Пусть будет так. И жизнь благообразную

Он прожил где-то в хате на краю,

А не разорван вдребезги под Вязьмою

В июле сорок первого, в бою.

 

Пусть будет так. Ведь только лишь поэтому,

Обшаривая поисковики,

Винюсь ему всю жизнь, как не отпетому,

Всем логикам и срокам вопреки.

 

 

*  *  *

 

Помолясь на крашеные стены,

Наклонившись надо мной легко,

Медсестричка колет мимо вены,

И опять, и снова в молоко.

 

Я не то чтоб насмерть умираю,

Но проверить хочется врачу,

Это я действительно хвораю

Или просто жалости хочу.

 

Медсестричка тыкает иголкой

В сгиб руки, в запястье, - черт возьми,

Изверг! А была бы комсомолкой,

Стала б измываться над людьми?

 

А была б сестрою полевою

Или в санитарном на войне,

Стала б рядом с дыркой пулевою

Ковырять иголочкой во мне?

 

Я, конечно, та еще больная -

Одолела штатская напасть,

Только сразу бабку вспоминаю:

Эшелон, эвакопункт, санчасть.

 

В тыл тяжелых раненых возила,

Собирала с поля урожай…

Ладно уж, коли еще, мазила,

Только ради бабки, так и знай.

 

 

ЕЛИЗАВЕТА АНГЛИЙСКАЯ

 

Пышные шелка. Тиски корсета.

Не угоден ни один жених.

В тридцать три моя Елизавета

Отказалась от страстей земных.

 

Как тебе в твоем аббатстве спится?

Вот и я до первых зорь не сплю.

Девственница, а зато царица,

Никого на свете не люблю.

 

Твой ли рок теперь владеет мною,

От венца случайного храня?

Неужели властвовать страною

Было главной целью для меня?

 

Тяжела ты, царская корона,

Шапка мономахова поэм.

Это просто самооборона,

Непреодолимая никем!

 

 

МОЛИТВА О ЧЕЛОВЕКЕ

 

1.

Раздышались пашни сельские,

Новотелие в хлеву.

А у нас дела библейские

Происходят наяву.

 

Заварилась каша бисова,

Гробовщицкий тук-да-тук.

То ли Книга не дописана,

То ли вспомнить недосуг.

 

Власть острасткой заморочила,

Мир посажен в карантин.

То ли Ванга напророчила,

То ли – Браун, сукин сын.

 

По последним сообщениям,

Пастве гибель не страшна.

То ли верит отпущениям,

То ли печь давно полна.

 

Удивительно невечные,

Заточённые в прогресс,

То ли маски ждем аптечные,

То ли всадников с небес.

 

Выпей кофе, сводку выслушай,

По вотсапу перетри.

То ли ты сегодня выживший,

То ли смерть уже внутри.

 

Но иной не изувечится,

Чтоб свидетельствовать в том,

Как стекало человечество

В исторический разлом.

 

2.

Оставь, как было! Улицу, весну,

Плешивый сад, дырявые дороги,

На новый мир, стоящий на пороге,

Я даже не взгляну.

 

Всегрозен ты, но я уже не та,

И все, что здесь – оно мое законно.

Смотрю на опустевший мир с балкона,

Как в глубину с моста.

 

Верни, как было! Новый мир не мил.

Не рвусь в его пустыню удалиться,

Хочу ли я пустыней исцелиться,

Ты даже не спросил.

 

Но поднимаю взгляд и – пустота,

Ты хочешь небу уподобить землю?

Я муравьем ползла к нему по стеблю,

Но я теперь не та.

 

Какое небо в марте поднялось,

Какие птицы по ночам запели!

Кому все это создано? Не мне ли?

Не мной ли началось?

 

Сойду на землю и останусь там.

Я – мир и есть. Оставь меня вот этим

Деревьям, птицам, лошадям и детям,

Собакам и цветам.

 

 

*  *  *

 

Истерзан запад и умолк восток.

И ладно б только это, только это…

Восторг и ужас! Ужас и восторг!

Как будто приближается комета.

 

И жар ее разносит поутру,

И свет ее впивается в глазницы.

И кружат, кружат, кружат, кружат, кру…

В твоем дворе прописанные птицы.

 

Ее маршрут неведом, круп тяжел.

Ее трудами жизнь остановилась.

И, наконец-то, главка «Форс-мажор»

В гражданских договорах пригодилась.

 

Нет, силу эту не преодолеть,

Стой и смотри. Она взорвется скоро

Поблизости. Но это не про смерть,

Согласно общей цели договора.

 

 

*  *  *

 

Где Яуза в Москву-реку вливается,

Стоял когда-то город за окном.

А мы не знали, как он называется,

И просто жили в нем.

 

Когда-то было времечко шумливое,

Снег чистый и деревья высоки.

А мы с тобой не знали, что – счастливые,

Юнцы и дураки.

 

Когда-то были страсти африканские,

Лирической горячки снежный сход.

Не знали мы, какая же гигантская

Нас пропасть разведет. 

 

Когда-то я была родоначальница

Большой семьи и счастья через край.

Не знали мы, что все вообще кончается,

Когда окончен рай.

 

Но вот какая штука, и за стенами

Садов, родов, времен и городов

Есть только дети с их благословенными

Цепочками следов.

 

 

*  *  *

 

Когда мы обратно на землю сойдем,

Нащупав ее осторожно,

Мы новые песни тогда запоем

Тревожно, истошно, острожно.

 

Мы – бледные люди в лохмотьях одежд,

С голодными взглядами немов,

С угуканьем чад, с запинаньем невежд,

С отчаянной похотью слэмов.

 

А прошлое будет за толстым стеклом,

Куда не пробраться окольно.

Мы – бледные люди с киркой и кайлом,

Которым не в кайф и не больно.

 

Не больно, мой ангел, поскольку душа,

Как кожа, бывает, немеет.

И нам предстоит ее, как малыша,

Учить, раз она не умеет.

 

И я покажу ей: вот это трамвай,

Толпою завороженный,

Вот это…вот это… давай, вспоминай,

Как плачет новорожденный.

 

Пойдем, я тебя научу в этот раз

Срываться с хозяйских оплечий. 

Ты, помнишь, душа моя, как ты рвалась

Вернуть себя в мир человечий!

 

Очнется ее лепестковый бутон,

Наполнится влагой и цветом.

И души других уцелевших племен

Сойдутся в учении этом.

 

Лохматые, робкие, будем и мы,

Страшась, улыбаться друг другу,

Улыбку свою вознося, как псалмы,

И передавая по кругу.

 

 

*  *  *

 

Ночью в строгом карантине

Спит Москва и Астана,

Ненадежная отныне

Спит Китайская стена.

 

Спит хрущевка и высотка,

Лужа спит, Динамо спит.

Спит заезженная тетка

И заядлый инвалид.

 

Спит эсминец на приколе,

Танкер спит и бомбовоз.

Спит в горящем ореоле

Остывающий Христос.

 

Все кругом остановилось,

Словно фарт Земле попер,

Спи и ты, младенец вирус,

Внутриклеточный бобер.

 

Сколько можно жрать в потемках,

Превращая плоть в труху!

Жизнь застыла в венках тонких

В полудышащем цеху.

 

Жизнь застыла в свечках белых,

Растомленных о ладонь,

Чтоб от ангелов бестелых

Вспыхнул завтрашний огонь.

 

Чтобы кто-нибудь проснулся,

Ну, а кто-то – не судьба,

Чтобы вышний свет коснулся

Одомашненного лба,

 

Чтоб скворец до исступленья

Нас высвистывал из тьмы,

Чтобы ночью воскресенья

По-другому спали мы.

 

с 17-ого на 18-е апреля 2020 (на Светлую Субботу)

 

 

*  *  *

 

В ливневый день, покуда сойтись на выстрел

Было еще нельзя, распахнули сень.

Им разрешили, только никто не вышел.

Зря наряжались яблоня и сирень.

 

Всё еще сокрушаясь о заточенье,

Жалуясь на запреты и ноя в чат,

Все они так привыкли плыть по теченью,

Что оставался новый мир не почат.

 

Это и был такой мировой порядок:

Цельная скорлупа, запустенье грядок.

Мир и свобода вдруг пропадали зря,

(Даром не надо, строго-то говоря).

 

Где-то свергали, что вообще ни разу,

Где-то молчали так, что слеза из глазу,

Где-то цедили нефть и сжижали газ.

Так спрессовали и нас.

 

Можно и без дворового турникета,

Можно и без подобных тебе все лето,

Можно и без помады – трещит комод.

Можно и без парада – и так пройдет.

 

Их – во дворы, а они – перековались,

Их – в избирком, а они хотят

Лишь одного, чтобы все оставались

Дома. И ни шагу назад.