Дмитрий БЛИЗНЮК

 

 

Живёт в Харькове (Украина). Публиковался в журналах «Знамя», «Нева», «Новая Юность», «Сибирские Огни», «Радуга», «Плавучий Мост», «Южное Сияние», «Невский альманах» и др. Лауреат нескольких международных конкурсов. Автор книг стихов «Сад брошенных женщин» (2018), «Утро глухонемых» (2018), «The Red Fоrest» (на английском языке, 2018, Канада).

 

 

ЖЕНЩИНА В ПЕСКАХ

 

 

КОЛЫБЕЛЬ ДЛЯ КОШКИ

 

как она рожала, как она рожала.

самые страшные часы в ее жизни.

а вот в микроскопе все выглядит предельно просто:

клетка делится, отталкивается с неким отвращением,

независимостью

от своего же творения /зачеркнуто/ копирования.

но рожать - это же черти что.

это же больно.

дамба страдания удерживает хищные реки любви.

головастик будущего, а она как жаба перевернутая

под электродами. и красная крыса вгрызается в пах,

зарывается в плоть, лезет в кишки.

и эта усатая врачиха с крупной бородавкой на щеке:

тужься, и мат, и давят свернутой простыней на живот,

и запах кричащего пота и йода, выбрили бабе, боже...

этот потолок ходит волнами, воланами боли,

сколько же взглядов впитала побелка?

и там иконка в углу, будто седой встревоженный паук

с шишкой на голове,

и этот молодой араб подбирается к изголовью,

похожий на коричневую какашку.

а волосы черные, бриолин,

на глиста в очках похож, на садиста Берию, интерн?

боже, как больно.

Господи, помоги, я раба твоя, я рыба,

я тварь, которую рвут изнутри, растягивают

как мерзлую жвачку. и там уже мальчик

с отросшими коготками, синий.

и у него уже есть имя,

есть душа. есть воспоминания о нем и мысли, мечтания,

жизнь со знаком минус еще не втянула хвост,

не вывалила яички.

кого же я привела в этот мир:

нового Эйнштейна,

Моцарта, Есенина, Сталина?..

 

багровая пелена, как розовые кони,

глаза вылезают из орбит, точно мраморные бельма у статуй.

раскаленным прутом по гениталиям,

дрожали и таяли горы

серебристого льда в комнате без дверей,

старик-паук в углу шевелил губами.

и крик, как тряпичная кукла шмякнулся в окно -

все, всевсевсе, она, роженица, голая мокрая красавица,

которую только что

вытащили из разрубленной наискось анаконды:

не успела перевариться, слава богу.

не пришлось кесарить. крупный пот и там он,

младенец, парит под потолком на руках,

отсасывают шлангом слюну из уст,

удар по попе аааааа  и я вспоминаю тебя, мама.

камера обскуры, и говорю - с рождеством всех нас.

и снегопад за окном, и сын уткнулся в айфон,

вытягивает дьявольский свет из туннеля как угря.

с Рождеством,

новый, непонятный мне мир...

 

 

ЖЕНЩИНА В ПЕСКАХ

 

смотрела в зеркало, изучала щеки и волосы, глаза.

то чувство, когда игральную карту дамы сгибают пополам,

продавливают по шву лакированным ногтем,

и она оказывается лицом к лицу с незнакомкой.

кто это?

фальшивка, а где оригинал?

ее красота растворена в воспоминаниях,

в поклонниках,

чуть солоновата как кровь из треснувшей губы

на морозе времени. бррр.

она смотрит в зеркало и зеркало смотрит в нее:

подносит зажженную свечу к лисьей норе,

раскусывает икринку сожаления и горечь, приятная,

оранжевая, растекается во рту.

она видит свои копии,

которые застыли в зеркалах, как девушки в клею,

в одних трусиках, в стеклянных колбах.

и кружится, кружится голова:

кто-то ее высасывает через соломинку у виска, там, за ухом,

в пигментной патине, которое уже не целовали давно.

серебряными вилами по черной воде - седина у корней...

это борьба с пустынями, пластиковые саженцы на краю

пропасти, губ, бровей.

курсанты послушно красят песок в зеленый цвет,

и пристальный взгляд в зеркало:

так брюхатый, заряженный револьвер

подносят к отражению в зеркале - ствол к стволу,

зрачок к зрачку, но никто не стреляет - почему?

мягкие игрушки падают с книжных полок:

мишка, собачка, слон.

а когда игрушки касаются паркета, то рассыпаются в прах:

трухлявые, с жемчужным ремешком.

она отворачивается от зеркала

и смотрит в окно:

капли дождя тускло сверкают

на гнутых железных хвостах решетки,

грусть скорпиона, рыхлая грусть

ржавчины, и голос мяукающией Мари Лафороне

льется с экрана.

осенний дождливый день, как водянка,

которую она, дура, сковырнула иглой,

смоченной духами, а там аромат бензина и терпкость грецкого ореха.

гниющие громадные листья в луже, как царские деньги. да.

эта музыка будет вечной, но не я...

 

звук ножниц,

звук ножниц нарастает: икебанист сокращает её, отрезает

сюжетные линии, возможности, нитки, кусочки плоти.

она выпьет на ночь лес, хвойный лес в чашке с мятой.

две таблетки снотворного, чтобы не слышать тихий,

неумолчный скрежет в зеркалах:

это черные конькобежцы печали, согнувшись,

наворачивают спирали на мерзлых заиндевевших глазах.

память, обманывай, обманывай меня...

 

 

ЕШЬ, ЛЮБИ, МОЛИСЬ

 

опавшие листья липы в парке, точно желтый скелет борзой,

покрытый лаком. каждая косточка плюсневая,

полоски ребер, как бракованные детали рояля.

и воображение наделяет

плотью, обмазывает красной глиной,

сетью тягучих вен.

натягивает короткую черную шерсть, как рейтузы с начесом,

приращивает острые уши на сухожилиях, вставляет глаза.

соединяет зрительные нервы со зрителем и гончая

чернозема вскидывается, и тут же заваливается на бок.

в легких вместо воздуха - остатки дождя с каштаном и монетой,

легкая судорога ветра, мышцы еще не разработаны.

сердце жесткое, как новенькая клизма.

а тварь творения

с черным блестящим отчаянием смотрит на меня,

не в силах подняться и побежать, унюхать кролика.

ничего, я подожду...

я тебя наполню сознанием, красным утерянным сандаликом

с налипшими песком.

я здесь надолго в этой осени.

сколопендры берез ползут по небу, троллейбусихи в ярких пятнах рекламы.

я буду тебе папой и мамой, вот так достаю из небытия

из теплой сумки кенгуру не идею,

но нечто иное:

ушастая, прозрачная, как цепь бензопилы,

в машинном масле.

здравствуй, говорю, я тебя оживлю.

вот пень спиленного дуба и кольца внутри светлы -

со стороны, точно зародыш младенца в разрезе древесном.

и призрак шевелит губами, как нога тапками, формирует слова,

что-то хочет мне сказать...

да я волшебник. и пусть нет у меня власти над миром,

прямой и грубой, как хотел бы мой живот, мой кошелек.

но, когда записываю в уме формулы звезды и песка, бурьяна,

высасываю из дырочки яйца птенца,

происходит оцифровывание бытия для Бога.

человечество - больное дерево. ветки трухлявы,

точно кости изъеденные туберкулезом, но можешь не прятаться,

я чувствую тебя, мерцающий фиолетовый зверь вселенной.

с желто-красным оскалом ночного Макдональдса, млечного пути,

засохшего сыра старушки с пуделем в мышеловке сквера.

смертные снаружи, внесмертные внутри.

Я – та причина, по которой нас всех стоит спасти,

или просто не есть.

не удалять с компьютера.