Екатерина СТАЛКОВСКАЯ

 

Пишет романы, рассказы, детскую прозу, профессионально занимается копирайтингом (статьи, обзоры, релизы, рекламные материалы и контент для сайтов). Публикуется в онлайн-журналах, городских изданиях и на Интернет-ресурсах. Живет в г. Ессентуки Ставропольского края. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ФОРМА СОЗИДАНИЯ

Рассказ

 

В парке начинался дождь. Он шлепал по вислым листьям каштанов, как заступающие аплодисменты, сначала редко, потом нарастая, и через несколько минут уже гремел овациями.

Всех гуляющих смыло с красных песчаных аллей, а мне до гостиницы предстояло пройти всю длину парка. Я не придумал, куда можно свернуть от грозно сыплющихся капель, поэтому просто продолжал идти прямо в стену воды.

Ссутулившись и сжавшись, будто боясь, что дождь зальется внутрь меня, я прибавил шагу и вдали уже видел размытое пятно отеля, как вдруг заметил на скамейке скрючившуюся фигурку.

Я остановился и вгляделся сквозь серый поток. Это была девушка – я понял по отчаянию в ее позе. Выглядела она как подросток – тоненькая, в бесформенном красном балахоне с капюшоном, в темных очках, рваных джинсах. Но ребенок едва ли мог оказаться в таком месте в такой дождь, да еще и в таком удрученном состоянии.

Я остановился и смотрел. Она сидела на краю лавочки, широко, по-мальчишески расставив ноги, упершись в колени локтями и подпирая руками голову, как тяжелую гирю. Уйти я не мог, и сквозь шумящий дождь прокричал.

– Что с вами? Вам плохо?

– Да.

– Что случилось?

Она бросила руки вниз, и они повисли на коленях, как весла в уключинах, а голова осталась на том же месте.

– Обострение шизофрении!

– Вот как? – Я растерялся и попробовал отшутиться. – И в чем же это проявляется?

Она повернула лицо в мою сторону. Через зеркальные голубые очки я не видел глаз, но почувствовал их.

– Я сижу одна, в парке, под ливнем. Разве недостаточно аргументов для диагноза?

Вся одежда уже промокла насквозь и облепила меня холодом. Я подумал, что уже все равно, и сел рядом с ней.

– Кстати, еще один признак шизофрении – у меня в кармане нож, – она говорила так, что я не понимал, над кем она смеется – над собой или надо мной.

– А зачем он вам? – я невольно посмотрел на карман, похожий на сумку кенгуру, с двумя входами для рук по бокам.

Она пожала плечами.

– Авось сгодится.

Мы молчали, а дождь лил. Она отклонилась на спинку скамьи и вытянулась вся, как будто легла на невидимую диагональ, а голову запрокинула, подставив лицо под прямые струи воды. По ее щекам, за уши и за капюшон вода текла сплошным потоком, но по сжавшимся губам я понял, что она плачет. Я переждал немного, вглядываясь в темнеющий парк, потом снова заговорил.

– А вы знаете, что шизофреник не способен осознать и признаться, что болен?

– А у меня редкая форма!

– И чем же она вызвана?

– Сочетанием яростного желания и полной неспособности созидать.

Этого я не ожидал. Хотя чего ждал – не знаю. Едва ли из-за несчастной любви кто-то станет мокнуть в парке.

Она повернула голову набок, и мушиные глаза-очки смотрели в мой затылок.

– Пойдемте греться? У меня здесь машина недалеко.

Мы затрусили по лужам.  Хотя бежать из окружения бессмысленно, но, по крайней мере, это согревает.

К моему удивлению, боковая дорожка быстро вывела из парка, и мы оказались перед одинокой умытой машиной.

– Сиденья намочим!

– Придется раздеться!

В машине она сразу повернула ключ, включила печку и стала стягивать с себя одежду. Я отодвинул переднее сиденье до упора и пристроился на полу. Она поняла и сказала.

– Стесняетесь? А я между простудой и позором предпочту позор. Это ведь быстро пройдет, а простуда в моем случае недели на две.

– Для шизофреника слишком рационально мыслите.

– Да бросьте. Рациональности шизофреников порой можно позавидовать.

Она с трудом стянула мокрые тяжелые джинсы, оголив гладкие загорелые ноги. Заметила мой взгляд и повернулась.

– Только не подумайте, что я б…. Просто мне плевать на вас.

Сбросив мокрую футболку, она осталась в нижнем белье. Я отвернулся, чтобы не прилипать к ней взглядом, и начал нехотя стаскивать приросшие неподатливые вещи.

– А что вы созидаете? – мне хотелось придать себе и всему происходящему беспечность.

– Торты пеку.

– Что? – я снова ощутил полную свою неготовность к ее ответу и не знал, можно ли смеяться. Хотя было смешно.

– Я пеку торты, – она сидела в одном белье, вытянув руки к радиатору печки, как будто просила больше тепла у какого-то языческого идола. А потом, удовлетворившись моим замешательством, рассмеялась громко и с удовольствием.

Я тоже засмеялся, и стало легко. Слипшиеся в психоделический пластилиновый ком слезы, шизофрения и торты, распались и вернули исходные формы.

Она перегнулась назад, и я увидел на секунду плавный глубокий изгиб талии и подтянутый женственный живот. Она чем-то пошелестела на заднем сидении и, не поворачиваясь, протянула мне плед.

– Спасибо, – я невероятно обрадовался, стянул, укрывшись, мокрые джинсы, и, наконец, поднялся на кресло.

Она вернулась со стопкой одежды и полотенцем.

– Даже не знаю, что на это сказать, – я огорошенно смотрел, как она вытирает волосы.

– Я специально взяла с собой все сухое.

– То есть вы не случайно попали под ливень?

– Конечно, нет. Я намеренно приехала, чтобы промокнуть и продрогнуть в парке.

Видя мое вопросительное молчание, она продолжила.

– Мне просто хотелось почувствовать хоть что-нибудь, кроме того, что я полное ничтожество и бездарность.

– Не думал, что торты могут довести человека до такого, – я не хотел шутить, но вырвалось, и я пожалел.

– Не торты меня довели. Торты, пожалуй, единственное, что я делаю сносно. Меня довели вы, – она приоткрыла дверь и выжала что-то из одежды. – Точнее, не вы, конечно, а я. Я довела себя до такого после того, как прочла вашу книгу.

Я проглотил сухую пустоту, застрявшую в горле. Мелькнули бесформенными обрывками гостиница, парк, нож в кармане, и я на секунду поплыл, став таким же жидким, как дождь на стекле. Она быстро оделась.

– Вы ведь Иван Алексенко? Я сразу вас узнала. Иронично, что мы встретились в момент моего самобичевания. В этом и правда есть какая-то шизофрения…

– Хм… – я вышел из оцепенения, – может, вы объясните, что вообще происходит?

– Объясню.

Девушка немного помолчала, как будто собиралась с мыслями.

– Я – не знаю по какой причине, очень долгие годы полагала, что умею писать. А потом я прочла ваш роман. Ваш самый первый роман. И как будто сжалась, сплюснулась от того, какая я пустая, бездарная и жалкая. Я – жалкая.

Злыми, широко открытыми глазами она смотрела куда-то далеко, сквозь молочно-белое запотевшее стекло.

Я молчал, не понимая, не находя связей, не веря, и надеясь на случайность того, что сижу без штанов в ее машине

– Ваш роман вскрыл мне вены.

Она обернулась на меня на последнем слове.

– Вскрыл вены и вывернул нутро, заставив смотреть на пустоту внутри. И я поняла, что писать из нас двоих имеете право только вы. Вы даже в самой банальной повседневности можете обнажить истину. А я самую живую и пронзительную историю умерщвлю. Удушу своей заурядностью. Я и сама мертвая, и убиваю все, чего касаюсь.

– Послушайте… Все это так странно и нелепо, я уже не понимаю, как здесь оказался, и чего только ни лезет в голову. Но послушайте… вы давно пишете?

– У меня получалось с детства. Но так вышло, что я много лет занималась совсем другим, а потом ушло еще много лет, чтобы снова обрести себя. Я давно зарабатываю тем, что пишу, но это все совсем не то, чего я хочу.

– Вы публиковались?

– Только несколько статей. Больше публиковать нечего. Есть рассказы и три начатых романа. Но во всем этом никаких идей. Только форма. Никакого содержания. А теперь все это, как через фигурные скобки, свелось к одному вопросу: а созидание ли это? Или я просто выдавливаю из себя переваренное? Не создаю, а испражняюсь.

Она выглядела опустошенной, и не было в ней никакой озлобленности или угрозы. А я все думал: что ей может быть нужно от меня? И тут блеснуло.

– Я не знаю, насколько это уместно, не поймите меня неправильно, но… может… я что-нибудь почитаю?

– Нет. – Она выдохнула и для убедительности стукнула руками по рулю, будто закрыла неподатливую дверь. – Это означало бы, что я жду жалости к себе. А это не так.

– Но тогда я совсем не понимаю… Вы, в такой дождь, на этой аллее… И нож, и чистая одежда… У меня путаются мысли.

Она мутно посмотрела на меня, а потом глаза ее прояснились, и она так засмеялась, словно из нее самой лился дождь и смывал все, а следом уже пробивалось солнце.

– И правда! Ну надо же! Смешно как получилось… А я подумала: мистика, провидение. Подумала: значит не просто так я сюда пришла, что-то меня вело. Я вас не сразу узнала, сначала решила, что показалось. А когда вы рядом сели – ну кто еще так сделает, кроме писателя? – она еще немного посмеялась, и перевела дух, удивленно качая головой. – Значит, я все это время видела мистический триллер, а вы – детектив?

– Получается, так, – я обезоружено сдался ее открытости.

– Напишете?

– А может, вы?

Она смахнула слезы с остатками смытой дождем косметики.

– Не знаю. Я ведь сегодня, вроде как, похороны себе устроила. Как писателю.

– Это кризис. Это бывает. И из него знаете, что может родиться?.. Лучшее рождается в муках.

Она долго не сводила с меня глаз, словно погрузилась так глубоко, что не замечала куда смотрит. А потом взгляд ее ожил, и она вдруг сказала.

– А хотите чаю?

– А у вас и чай с собой? – я рассмеялся.

– С тортом! – она запустила руку назад и извлекла термос и пластиковую коробочку.

– Ваша шизофрения не перестает удивлять. Торт тот самый? – я принял из ее рук стаканчик с горячим чаем.

– Да. Торт, как форма созидания.

 

 

СЕЗОН РАСПРОДАЖ

Рассказ

 

Острый стук металла по камню – его ни с чем не спутать. И этот учащенный ритм, назойливый и режущий слух, не сбивающийся ни на такт. Побрякивание тяжелого ожерелья, аура парфюма. Остановилась у стола и терпеливо ждет. Знает, что не хочу ее видеть. И почему – тоже знает. Но будет стоять здесь вечность и ждать. Сука.

Массивное кресло легко повернулось. Из его темной глубины на девушку смотрело красивое злое лицо. Брови выжидающе приподняты. Глаза – два бездонных колодца черноты, слишком стары для его молодости.

– Доброе утро, – девушка поставила перед ним кофе, а другой рукой опустила на стол толстую стопку бумаг. – Вот новые контракты.

Он криво улыбнулся.

– И что там? Опять одна дешевка?

– Я не читала.

Она чеканила слова с металлической твердостью, словно ее каблуки продолжали стучать по каменному полу.

– Оставь меня.

Он махнул рукой и отвернулся к темному стеклу окна, и пока она шла к двери, добавил вдогонку: – Спасибо за кофе.

От нескольких обжигающих глотков стало лучше. Он нехотя протянул руку и снял верхний лист. Пробежал глазами первые строки и с пренебрежением отшвырнул бумагу. То же самое проделал еще несколько раз, и злобно одним махом опустошил горячую кружку. Жжение в горле притупило гнев. Он немного подумал, похрустев худыми пальцами, и нажал на кнопку телефона.

– Ада, сейчас же всех в эфир. Мне плевать, где они и чем занимаются. Ровно через минуту я хочу видеть все их гнусные рожи.

Он стукнул по кнопке и перевернул песочные часы. Не моргая и не пропустив ни одной песчинки, дождался, когда упадет последняя, и включил монитор.

Огромная стеклянная стена засветилась, и перед ним зашевелились несколько лиц, виновато улыбавшихся и готовых высунуть языки от старания.

– Что это? – он швырнул в их сторону стопку контрактов. Бумага глухо шлепнулась на пол. – Я спрашиваю: что это?! – он оглушил молчащие лица, как удар грома, разрядившийся прямо в стенах зала. – Сброд! Шваль! Ничтожества!

Лица на экране нервно подергивались и ждали. Он встал, выдернул из развалившейся кучи листок, надорвав его, и зачитал громко, срываясь на крик.

– Контракт №899-713! Заказчик: Ветрова Светлана Антоновна! Условия: любовная связь с Климовым Артемом Аркадьевичем! Цена контракта: измена мужу! – он показал бумажку монитору. – Блестяще!

Схватив еще несколько листов, он читал и бросал их под ноги.

– Пастухов Д.В.! Условия: квартира в Москве и BMW X5! Гениально! Цена: отнять долю бизнеса у друга. Браво! – лист полетел вниз, очерчивая невидимые изгибы воздуха.

Он продолжал. – Макушин С. Д.: должность финансового директора. Цена: гомосексуальная связь с генеральным директором. Левреева А. Ю.: квартира, машина и салон красоты в Москве, цена: интимная связь с бизнесменом Юдиным М.О., чиновником Антиповым П.Г. и дальше по списку, – он развел руками, и оставшиеся контракты упали в общую кучу.

– Где вы их набрали? В магазине «все по одной цене»? – он присел на стол и смотрел в монитор, словно ждал ответа. Лица потупились и молчали, зная, что отвечать не нужно. Он вздохнул и перевел взгляд на высокое окно, опоясывающее половину зала. До самого горизонта, а если немного повернуть шар на себя, то и дальше, из земли торчали каменные и стеклянные зубья домов, мертвые и немые. Люди с такой высоты были не видны, и легко было представить, что их в этом городе нет вовсе. Жизнь, затаившуюся внизу, выдавали только ползущие, как насекомые, по глубокому дну улиц машины. Он помолчал еще немного и продолжил.

– Еще тридцать-сорок лет назад любой такой контракт нужно было вырывать зубами. А сегодня? Они падают на стол пачками и ничего не стоят. А знаете, почему? Никто из этих людишек, – он медленно подошел к груде контрактов и пнул их ногой, – за всю жизнь так и не поймет истинную цену сделки со мной. А если однажды, от трезвости, от ломки, или от старости, мелькнет такая мысль, любой из них только порадуется, что так выгодно вложил столь бесполезный актив. Никакого раскаяния и мук совести! Ни шагу назад! Ни грамма сожалений! А в чем тогда мой интерес? Я вас спрашиваю! Благотворительность, как вы знаете, не мой профиль! 

Он стоял в центре огромного зала, и каждое его слово билось в стенах, как обезумевшая птица.

– Благотворительность! Тошно от одного только слова! Правда, у нее большой потенциал… Она даже бывает полезной – благотворительность. Например, когда кто-нибудь решает запустить лапы в деньги для больных детишек, или ставит клеймо «Гуманитарная помощь» на ящики с героином. Но здесь – границы нашей компетенции… И раздавать направо и налево деньги, славу, любовников и остальные удовольствия я не собираюсь, – его крик перешел в клокочущее шипение.

– Что мне делать с этим трухлявым барахлом, если оно не нужно даже хозяевам? Я чувствую себя старьевщиком, скупающим бесполезный хлам и надеющимся, что наступят новые времена, и совесть, честь, душа снова вырастут в цене!

Молча постояв над разбросанными бумагами, он присел и сгреб все в одну кучу.

– Этой макулатурой только печь топить.

Он подошел к каменной стене, и та разверзлась перед ним, показав пылающее нутро. Слегка размахнувшись, он бросил тяжелые бумаги в огонь. Головы на экране нервно зашевелились, крутя глазами и вытягивая шеи.

– Да, вот так! – он демонстративно поднял руки. – В конце концов, правила здесь устанавливаю я. И, кстати, нарушение правил – это мое личное изобретение.

Он присел к огню, где корчились, чернели и рассыпались тысячи надежд, поддернул рукав пиджака и пошевелил рукой пылающие бумаги, чтобы огонь затек между листами. Потом задумчиво погладил развевающуюся гриву огня, встал и отряхнул руки.

– Рынок меняется. Душа больше ни черта не стоит для них. А значит, ни черта не стоит и для меня. В сделке «душа – желание» теперь нет равновесия. Утрачена сама суть, истинная цена контракта – признание греха, муки раскаяния, болезненная пустота. А их поступки – да пусть хоть младенцев режут на органы – все ерунда, если осознания нет.

Он задумчиво достал сигареты из кармана пиджака, вытащил одну и наклонился к пламени прикурить. Огонь осветил его лицо красным, а черные дыры глаз поглотили стекающиеся к ним отблески. Он глубоко затянулся, и дым осел где-то внутри.

– И ведь все было продумано… В чем же я ошибся? Почему все пошло не так? – он вопросительно посмотрел на поворачивающиеся вслед за ним лица. – Во-первых: раскаяние! Эти вечные муки – лучшее топливо для ада. Кающиеся грешники горят жарче всех! Во-вторых, аттракцион прощения – величайший соблазн! Лучший способ вывернуть наружу их гнилое нутро. Это огромное колесо безотказно поставляло их прямиком в мои печи веками! Хорошая идея, отлаженная схема… Но это больше не работает. Нужен новый подход. Времена изменились.

Он вернулся к столу и нажал кнопку телефона.

– Ада, принеси, пожалуйста, кофе.

Девушка с лязганьем каблуков прошла через зал и поставила еще пузырящийся и шипящий напиток на стол.

– Я ведь даю им все, что они просят. Если просят больше – я даю, и даже не всегда сам беру больше. Но вот что удивительно: они все чаще стали добровольно платить вдвойне, втройне, а иногда они вообще платят самую высокую цену, а выбирают безделушку. Как будто они нашли для себя какое-то особенное удовольствие в самом процессе расплаты со мной. Они устраивают геноциды ради каких-то ничтожных идей. Они уродуют и убивают детей ради секундного плотского удовольствия! Они отрезают головы живьем, чтобы доказать свою веру тому, кто давно забыл об их существовании. Они изобрели видеокамеры и теперь снимают все это и показывают друг другу за деньги... И смотрят за деньги...

Он взял кружку, втянул пену и внимательно посмотрел на темный напиток, словно ответ сейчас должен был всплыть на поверхность.

– Ада, милая, – он жестом подозвал помощницу, и они уселись на край стола рядом. – Как ты думаешь… почему я не вижу дна?

Девушка грустно усмехнулась и посмотрела на свои ноги.

– Чем глубже, тем темнее.

– А-ха-ха-ха-ха! – он закинул голову, и рычащий смех тяжело раскатился по каменному залу. – Умница!

Рокот смеха еще побился о стены и рассыпался с шелестом.

– Иногда я думаю, что люди стали продолжением меня самого. А в другой раз кажется, что они превзошли меня. Во всяком случае их фантазии нужно отдать должное. Но! – он вышел в середину зала. – Мне не нужны адепты! Мне не нужны поклонники! Мне. Нужны. Только. Их. Раскаявшиеся. Души. А почему?! – он вопрошающе вытянул руку к Аде.

– Потому что только осознание греха делает его грехом, – девушка ответила спокойно и устало.

– Вот! Вот оно! – он вскинул руки, словно пытался докричаться до кого-то наверху. – Животное, убивая, остается чистым, потому что ему неведомо сожаление, неведомо раскаяние. Оно делает то, что должно – и всего лишь. Оно не совершит греха, даже убив своего детеныша или себе подобного, потому что не осознает, что это зло! Если человек, подобно животному, убивает другого, чтобы не умереть с голоду, он совершает грех, осознавая это. Но если это сделает сумасшедший – это не будет грехом, ведь он не чувствует вины! Так что же это?! Массовое помешательство?!

Ада криво улыбнулась.

– Распродажа душ. У людей сезон распродаж.

Дьявол замер в той позе, в которой услышал эти слова, и только глаза прокатились из уголка в уголок, проводив какую-то мысль.

– Хотят оставить меня в дураках? – он усмехнулся и медленно пошел к окну, глядя вдаль на город. – Так пусть отныне получают свои вожделенные блага не в собственность, а в кредит. И выплачивают долг ни единожды, а частями, всю жизнь. Будут делать столько зла, сколько я захочу. И то, что я захочу. А их желания станут залогом. И если кто-то решит выскользнуть – потеряет все, что получил от меня, и душу тоже не вернет. Может, тогда хоть к старости, после сотен совершенных мерзостей, закорчится что-то внутри. А пока их души только на уплату процентов и годятся.