Анастасия БЕЗДЕТНАЯ

 

Родилась в Ярославле. Студентка филфака Нижегородского госуниверситета им. Лобачевского. Участница творческой студии «Светлояр русской словесности». Публиковалась в «Свободной прессе», «Дружбе народов», «Нижнем Новгороде», в научном журнале «Достоевский и мировая культура» и др. Вошла в лонг-лист международного тютчевского конкурса «Мыслящий тростник» (2018), лауреат всероссийского Слёта молодых литераторов в Б. Болдино (2018) и др. Участница Семинара критики Совещания молодых писателей СП Москвы (2019).

 

 

ОПЫТ ПРОЧТЕНИЯ «ЖЁСТКО И УГРЮМО» АНДРЕЯ РУБАНОВА

 

Недавно у Андрея Рубанова вышла книга «Жёстко и угрюмо» и вот почему она заслуживает внимания.

Как ни странно, это был действительно позитивный опыт общения с текстом. Голод и усталость не смогли победить хорошее настроение после прочтения свежей книжки Андрея Рубанова. У-ух, как жёстко! У-ух, как угрюмо!

Можно подумать, что я начинаю с конца. А так и есть. Хочется перекрутить свой отзыв, завязать каким-нибудь немыслимым узлом, чтобы мне и читателю вывихнуло мозги. Книга оставляет после себя какое-то удивительное настроение, в котором хочется похулиганить, побалагурить, незло пошутить, чтобы встряхнуть себя и всё вокруг, чтобы стать продолжением этого невероятного зигзага.

Но обо всём в обратном порядке. По большей части, Андрей Рубанов пишет о тех моментах, когда он остаётся наедине с собой и своими мыслями. Многие яркие детали появляются именно благодаря этому – он предельно честен, самоироничен и нередко вворачивает шуточки. Из таких, которые появляются в голове, вы им подхихикиваете, но ни с кем не делитесь, потому что навряд ли кто-то их поймёт. А ведь смешно же, действительно смешно! Но, как и всего самого хорошего в мире – их не слишком много. От этого они становятся ещё ярче.

Сборник автобиографических рассказов «Жёстко и угрюмо» поначалу создаёт впечатление чёткой хронологической последовательности, пока автор не разбивает теорию в пух и прах. В самом деле, почему мне пришло это в голову в первой трети книги? Рубанов ловко работает с настроением читателя, когда делает образ главного героя (себя, конечно же) вневременным. Здесь будто нет развития личности, потому что она всегда была цельной и наполненной. Читатель как бы проникает в эфирные тела автора и видит его многослойность. Нашлось место всему, что только может поместиться в человеке. Пожалуй, не влезли только крайности: герой Рубанова – не антигерой, но и не абсолютно положительный персонаж. Он просто из наших, чем и подкупает.

Мне, как человеку пишущему, было очень любопытно подглядеть за подробностями будней успешного писателя. От внимательного и благодарного читателя не скроются маленькие профессиональные хитрости, которые автор вбрасывает то тут, то там. Главным образом я говорю о рассказе «Пацифик», где описано свалившееся на героя не иначе как с лёгкой руки бога халявы путешествие на остров Пасхи. Внезапное руководство по тому, как нужно писать книги, производит сильное впечатление. Особенно на примере книжки, которую автор никогда не возьмётся писать:

«В частности я стал замышлять толстый, нажористый, традиционный роман про остров Пасхи, под названием «Пацифик». <…> в этом романе можно было описать движение тихоокеанских племён, их расселение по водным пространствам, подобное Великому Переселению Народов, случившемуся на евразийском материке.

Мне виделись громадные эскадры из многих сотен катамаранов, тысячемильные миграции <…>, и битвы с использованием боевых вёсел, и материк Му, частично ушедший под воду <…>.

Увы, – детальное критическое обдумывание романа привело меня к мысли о невозможности его написания. Я почти ничего не знал про Тихий океан, я никогда не плавал на катамаране, я не умел драться боевым веслом; я не владел материалом, я был дилетант, я был лошара.

Дорога от дилетанта до профессионала – самая длинная дорога в мире».

До смешного маленькое расстояние от острова Пасхи до Электростали. А если проехать ещё три остановки на электричке в сторону Москвы – можно попасть в места, где я провела половину своей жизни. Рассказ «Бабкины тряпки» как-то особенно прочно засел в душе и варится там, никак не выварится. От того ли, что в нём Рубанов берёт серьёзную интонацию, или от того, что начинает рассказывать не о себе, но о своей семье, о своём роде – здесь мне пришлось взять довольно большую паузу, по сравнению с остальными историями. Когда я говорю «большая пауза», я имею в виду один день, чтоб вы понимали динамику прочтения. Всё остальное поглощалось мной так же быстро, как хороший квас в жару.

Автобиографичность выражается в том числе через повествование от первого лица. Тем интереснее наблюдать, как автор переходит ко второму или третьему лицу. Так появляются монологи с обращением к себе через «ты»:

«И вот появился ты <…> ты сделал хорошо себе или вам обоим?»

«Тебе кажется важным знать, было или нет.»

Или вообще полный уход в «он». Почему это меня заинтриговало? Потому что не стоит любопытным девочкам давать в руки хороших книжек – им сразу захочется на зубок попробовать, разобрать по косточкам, чтобы посмотреть, как это работает, чтобы повторить потом, если уж очень понравится… и вообще, чтобы порадоваться собственной сообразительности. Так в чём же весь фокус? А фокусов несколько.

Первый переход к третьему лицу происходит во втором рассказе книги «Четыре слезы в чёрном марте». В чём замес: главный герой жутко заболевает чем-то гриппозно-простудным накануне важной поездки (да-да, туда, туда, на остров Пасхи, но читатель ещё об этом не знает, тс-с). Одновременно автор вводит нас в курс дела:

«В день отъезда я был почти невменяем. Голова кружилась, бросало в пот. Но болеть было нельзя. Вечером приехал домой, помыкался меж надоевших стен – и решил, что отправной точкой следует назначить не мою квартиру, а в квартиру жены».

Итак, дано: любимая женщина, её квартира, главный герой. Основные описательные моменты касаются именно «хозяйки хаты» и, собственно, самой хаты. Но мы смотрим «из» героя; его Рубанов не оставляет без внимания и даёт чёткую характеристику, в которой и происходит неожиданный переход в третье лицо:

«В прошлом марте я приходил сюда ещё в сомнительном статусе секс-товарища, бойфренда с ограниченной ответственностью. Убегал около часа ночи. Утром надо было будить сына, отправлять в школу; шестнадцатилетний малый легко просыпался самостоятельно, без понуканий, но отец очень желал оттянуть момент окончательного разрыва. <…> хотелось ещё месяц, ещё два месяца побыть настоящим отцом, который подливает чай в чашку, и желает удачи, и закрывает дверь, и наблюдает в окно, как бредёт в нелюбимую школу, отягощённый портфелем, его великовозрастный первенец.»

Так вот, первый фокус в уходе от «я» на уровне родительства. Почему это так важно? Пожалуй, не так сильно и важно, если бы не рассказ «Малой кровью», написанный целиком в третьем лице. Там автор, используя «он», всё равно начинает тяготеть к «я»:

«А кто теперь идиот? – спросил себя писатель. Разумеется, это я. <…> Я ничего не увидел. Я ничего не понял. <…>

– Я бы тоже покурил, – деловым тоном сказал писатель. – Есть?»

Последующий за этим диалог с водителем такси даже немного продлевает «я». Это и не удивительно, книжка автобиографическая и Рубанов естественным образом ощущает себя… собой!

Поэтому уход в «отец» и «его первенец» в рассказе «Четыре слезы в чёрном марте» законно ощущается мной как довольно драматическая деталь повествования. Через уход в третье лицо автор начинает погружать нас в чувство вины, из-за которого герой потерял покой. Атмосфера нагнетается и такими инструментами. Правда, круто?

Рубанов работает с текстом даже на уровне ритма. Первый же рассказ «Жёстко и угрюмо» структурно продуман: во-первых, чередование длинных и коротких, я бы даже сказала, рубленых предложений. Лёгкий каламбур не отменяет хороших качеств этого слова, фразы действительно рубленые. Порядок нарушают только диалоги, поэтому фишка не так явно ощущается и текст не выглядит механически сделанным. Что ещё более занимательно – это контраст между героем и его другом Семёном – пространные описания товарища как будто призваны подчеркнуть незначительность фигуры героя в повествовании. Главное действующее лицо, казалось бы, виновника торжества, автор описывает в коротких предложениях и таким образом переводит внимание читателя на Семёна – я-то чего, вон смотрите, какой у меня друг замечательный. Ничего так друг! Ярко описан! Особенно учитывая его финальную речь:

«…Для меня фильм уже снят. Я вижу, как зрители покупают билеты Я вижу афиши. Там нет твоего имени… Там чьи-то другие имена, крупными буквами… Лица каких-то актёров… В главной роли какой-нибудь плечистый педераст… Я вижу титры… Первый акт, второй акт… Третий… Всё на три аккорда, как в блатной песенке… Там мало общего с твоей книгой <…> Но это тоже неважно… Важно, что мы до них докричались…. И сейчас я счастлив… Так счастлив, что даже не опьянел…. Счастье – это ведь совсем трезвое состояние…».

В этом есть свой ритм, и он хорошо работает на настроение рассказа, усиливает контрасты, позволяет погрузиться в ситуацию, когда герой входит в новый этап своей жизни и пересекается с другой средой.

Каждый текст индивидуально продуман. Причудливое мерцание возрастов, ситуаций и эмоций воспринимаются и вместе, и отдельно: истории не смешиваются, но автобиографический герой Рубанова понимается и ощущается как один человек. Становится понятно, что автор знает (и как будто всегда знал), кто он таков, зачем существует, чего хочет и по каким принципам живёт. Эта тёплая устойчивость весьма энергетична и даже заразительна.

Я могла бы описать всю книгу, дать по каждой мелочи какой-нибудь лестный отзыв, зазывающий к прочтению, но не стану. Чтобы не спугнуть чужую радость первооткрывателя.

 

 

ОПЫТ ПРОЧТЕНИЯ «ОБИТЕЛИ» ЗАХАРА ПРИЛЕПИНА. РУССКИЙ ХАРАКТЕР.

 

Артём Горяинов – главный герой «Обители», романа Захара Прилепина о Соловецком Лагере Особого Назначения. Как будто из-за угла на нас поглядывает созвучный Александр Горянчиков из романа Фёдора Михайловича Достоевского «Записки из мёртвого дома». Поглядывает и… всё-таки не решается выйти и стать явной отсылкой.

 

Никаких признаков подлости

 

О том, что Артём воин по натуре своей, говорят не только его желание бороться за справедливость и сила, которую он ощущает и которой не страшится. Когда комендант лагеря Эйхманис обращается к Горяинову почти как к «бойцу, солдату, армейцу», тот подмечает про себя:

«…И это просто замечательно /…/, это ужасно приятно…»

 

Конечно, это приятнее, чем быть заключённым, но, как мне кажется, дело не только в неявном продвижении по иерархической цепи. Возможно, он чувствует, что быть солдатом – это достойно. Такое мировоззрение, в какой-то степени, можно противопоставить картине мира типичного блатного. Интересную характеристику в противоположном от блатных ключе дал Горяинову его старший товарищ по несчастью Василий Петрович:

«Надо же /…/, никаких признаков человеческой расхлябанности, слабости или подлости».

 

Артём за весь роман так и не научился быть подлым, хотя обстоятельства множество раз подталкивали его к этому. Невозможность стать подлецом, не идти против справедливости – очень важное качество для героя.

«Вся эта правота, конечно, выглядела шатко, но она была…».

 

Это видно и по отдельным его размышлениям, и по поступкам.

 

Эпизод с крысой

 

На страницах неожиданно возникла беременная крыса. Зачем ты её ввёл? Что-то подсказало мне: чтобы убить. Она будет раздавлена сапогом Ткачука. Или Санникова. Или еще чьим-нибудь сапогом, может, даже самого Артёма. Снова что-то подсказало: нет, Артём её не тронет. Читаю дальше.

 

Только я забыла о ней, как вдруг снова - беременная крыса. Точно убьёт, – подумала. Как жестоко. Не удержалась, после того, как отметила размышления Артёма и слово «заполошно» – приписала на полях «крысу убьют?». Чтобы, когда окажется, что я была права, привести доказательства. Непонятно кому, правда. Себе, наверное. Читаю дальше.

Артём сошёл с ума. Как белены объелся. Наверное, всё-таки ОН убьёт крысу. Дальше.

 

Читаю, читаю, читаю, читаю. Крыса. Убьёт, ну точно убьёт. Читаю. Читаю...

 

Родила. И интерес к ней тут же пропал. Что, правда? Вот так просто?.. Боже, ну что со мной не так, не садист же он. Стыдно. Спасибо, что не убил.

 

На войне нельзя победить

 

Я пристально присматривалась к тексту, когда речь заходила о войне. Захар Прилепин – человек, бывший в горячих точках. Он с достоинством носит военную форму и, кажется, никогда не говорит о том, что было плохо. Может и не было. А может быть, об этом не принято говорить. О войне в «Обители» есть очень мощная рефлексия:

«…на войне, как ни странно, люди всегда представляются чуть лучше, чем они есть: их так часто убивают, это очень действует – по крайней мере, на моей памяти, нас убивали чаще, чем мы, и я так и не разучился огорчаться по этому поводу. Может быть оттого, что тех, кого мы убивали, – мы не знали вовсе, а порой и не видели вблизи их смерть; зато тех, кого убивали из нас, – мы знали близко и видели исход всякой души».

 

Такой уровень откровенности, возможно, уместен только в художественном литературном произведении. Пожалуй, там ему и место, но не перестаю удивляться, насколько это ценно:

«Тут нельзя победить, вот что вам надо понять. В тюрьме нельзя победить. Я понял, что даже на войне нельзя победить, – но только ещё не нашёл подходящих для этого слов…».

 

Война в «Обители» – не далёкий неведомый зверь. Она – погибшие товарищи одних, наращенный цинизм других, горечь третьих. Она рядом и в каком-то смысле всё ещё продолжается, но в другом качестве. У Артёма она своя. Война жизни против смерти, война небытия и веры.

 

Смерть – это тоже вполне себе жизнь

 

Артёма можно назвать интуитивно верующим, хотя в определённые моменты так не кажется, всё же мимолётно нет-нет, да и попадаются такие детали, как:

«Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?»

 

Он склонен присматриваться к смерти, искать в ней что-то:

«Артём с некоторым даже интересом наблюдал, как из человека уходит жизнь – как из песочных часов».

 

Может быть, ищет ответы на вопросы? Но что это за вопросы, если ответ звучит как:

«Смерть – это тоже вполне себе жизнь: надо дожить до этой мысли, её с разбегу не поймёшь».

 

Наблюдения Артёма:

«Мёртвый Блэк оказался некрупной, не очень красивой и не очень чёрной собакой».

А также его попытки молиться и то, как он слушает владычку Иоанна, показывают читателю, что духовность и основы православия Артёму не чужды. Может быть, потому, что до заключения он жил поблизости от церкви. А может быть, потому, что ему, всё-таки, невероятно везёт.

 

Исповедь на Секирке

 

Я читала вслух до тех пор, пока слова не стали перепрыгивать друг через дружку, не успевая закончиться. Из людей полезли всевозможные гады. Я читала так быстро, что, казалось, вся эта нечисть бьёт каким-то фонтаном под потолок, настолько её много, с такой скоростью она проносится мимо. Кажется, что пространство странно вращается, цвета выгорают и желтеют, стены начинают давить. Глаза цепляются за одно слово, но вот уже другие два толкают его в бок, а за ними ещё три, четыре… и всё эта мерзость лихорадит меня, колотит изнутри. Да где же я, чёрт возьми, как остановиться, как избавиться от этого, как прекратить читать, Боже ты мой, как страшно, как бесконечно ужасно, куда делось время… Было слишком ярко. От такого не зажмуришься, не отмахнёшься. И всё же я дочитываю эту главу и закрываю книгу. Потому что нужно отдышаться.

 

Стихи с верха сердца взятые

 

К поэзии Артём относится с особенным чувством. Он прекрасно сошёлся с поэтом Афанасьевым не в последнюю очередь на почве этого их общего интереса, а когда узнал, что Галина также увлекается стихами, отреагировал с восторгом. В библиотеке Артём просил стихов так, «словно просил конфет», после чего бормотал под нос запомнившиеся строки. Какое-то время он повторял строчку из песни, которую исполнял Моисей Соломонович. Подыскивал рифмы, тепло вспоминал болтовню того же Афанасьева. Артём явно тонко чувствует русский язык, умеет слушать и понимать.

 

Захар Прилепин хорошо разбирается в поэзии, местами отсылает нас к каким-то поэтическим строчкам и событиям через второстепенных персонажей, а иногда и вовсе делает скрытые отсылки, как получилось с «Заблудившимся трамваем» Гумилёва в реплике Мезерницкого:

«…Это как если бы мы были посажены в полный трамвай, и он сошёл с ума и вёз бы нас целый год или три».

 

Интересные рассуждения о поэзии можно встретить там, где и не ожидаешь. Например, в реплике владычки Иоанна:

«А я думаю, что лучшие стихи – это когда как раз с верха сердца взятые. А вот когда только особые слова выбираются – тогда и стихи напрасные».

 

Признаться, я, как и Артём, думала, что стихи полностью состоят из особых слов. Владычка указывает на важную составляющую искусства (в том числе и по Льву Толстому) – на искренность.

 

Описательная сила

 

Бесконечные чаячьи крики, снующие где-то за углом недружелюбно настроенные блатные, «Розмаг», под которым находится Секирка, от которой мурашки по коже, и эти невероятно опасные, безумные отношения с Галиной… ты старательно завязывал напряжённый узел у меня в животе и одним ловким движением фокусника перевёл его в какое-то параллельное измерение, где «Артём чувствовал себя торжественно и взволнованно, почти как жених». Ну ничего себе, и так бывает, оказывается! Эта фраза раскинула такую палитру чувств, что я даже потерялась в какой-то момент! Пришлось прислушиваться к себе, сделать перерыв.

Кстати, часто перерыв приходилось делать из-за урчания в животе. Вот несколько причин:

1. «Солнце плавало рядом в воде, как кусок масла.»;

2. «Суп пах, как лесной концерт.»;

3. «Он бережно надломил яйцо, оно распалось на две половинки белка, одной из которых безбожно голый, призывный, словно бы пульсирующий, лежал желток – не пробуя его, можно было сказать, что он неизъяснимо…»

Всё, всё, хватит! Пойду яйцо сварю!

 

Русский характер

 

Мне кажется, что важной чертой Артёма является отсутствие подлости. Это тот стержень, на котором держится всё остальное – потребность жить честно. У Артёма по тексту также можно выделить чувство справедливости, чувство собственного достоинства, сумасшедшую энергию в совокупности с невероятной удачей. У него хорошо развито интуитивное чувство, некоторые вещи говорит и делает «наугад», какие-то мысли «что-то» ему подсказывает, в некоторых местах текста «кто-то» говорит за него. Артём Горяинов получился очень ярким персонажем, который частично показывает нам не только сущность автора романа, но и русский характер в целом. Его основа чётко сформулирована в «Обители»:

«Русскому человеку себя не жалко: это главная его черта».

 

Интересно заметить, что он сумасшедше рискует собой до тех пор, пока всем ради него не жертвует влюблённая в него женщина. И тогда он находит в себе силы помолиться и попросить о спасении их обоих. Это очень важно, ведь чтобы сберечь себя для кого-то – нужно не меньше мужества и сил. А может, даже и больше.

«Потом будут говорить, что здесь был ад. А здесь была жизнь».

 

Она была яркой, безбашенной. Держалась на волоске, была полна серьёзных размышлений, вопросов, надежд и разочарований. Главный герой проживает такую жизнь, за которую стоило держаться. И которая стоит каждой написанной и каждой прочитанной строчки.