Ирина МИХАЙЛОВА

 

Родилась в в Люберцах. Окончила Литинститут (семинар прозы А.Е.Рекемчука). Работает учителем русского языка и литературы. Публиковалась в журналах и альманахах «Пролог», «Кольцо А», «Сибирские огни», «Пятью пять», «Нижний Новгород», «Юность», «Наш современник». Входила в лонг-лист премий «Дебют» (2008), «Лицей» (2018), конкурса «Русский Гофман». Лауреат международной литературной премии «Радуга», победитель конкурса «Всемирный Пушкин». Шорт-листер премии «Этноперо». Живет в Москве. Участница семинара прозы Совещания молодых писателей СП Москвы (2019).

 

 

ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Рассказ

 

Едем несколько часов по жаркой пыльной однообразной дороге. Она тянется ровно, гладко – без серпантина, без резких поворотов, без крутых подъёмов. Не кажется страшной. Не захватывает дух от высоты и перепадов давления. Но как только машина проезжает Абинск, мы вдруг оказываемся не на дороге в четыре полосы, а на полуразбитой, с мелким гравием, от колёс уже превратившимся в пыль. «Гладильная доска» – как называют её местные. Машину начинает трясти и раскачивать. А когда колёса попадают в глубокие ямы – кажется, что мы вот-вот застрянем.

Мы въезжаем в полосу гор. С двух сторон нас начинают окружать широкие, растянувшиеся вдоль всей дороги, горы. То поднимающиеся, возвышающиеся над нами и над всей дорогой, то опускающиеся, словно прижимающиеся к земле.

– Держись! – кричит мне водитель и отчего-то радуется той опасности, которая всегда встречается на таких перевалах. – Горы!

Он говорит о них с таким восторгом, так радостно, но одновременно ласково, любовно, словно о жене или дочке. Горы. И сразу представляешь сказку – как из горы выходит Медная Хозяйка и смеётся своим страшным зелёным смехом.

И правда – с двух сторон, как будто в подтверждение его слов, вырастают, словно из-под земли, горные хребты – огромные, массивные, неподвижные, кажущиеся великанами, стоящими на страже и охраняющими покой этих мест.

А человек – нарушитель этого покоя – невольно замедляет движение, пригибается под их тяжестью, озирается – и видит себя крохотным и ненужным. Они стоят и будут стоять, пока человек едет и будет ехать мимо. Скорее мимо! Скорее! Успеть проскочить, проскользнуть…

Дорога становится лучше, но движение уплотняется, словно и правда замедляясь. Скоро полдень – и машин всё больше и больше.

Мы едем из Краснодара. Таксист, которого я нашла там, согласился отвезти меня в Новороссийск за три тысячи рублей. И триста рублей на бензин. Это считается немного для этого времени. Начало августа – бархатный сезон.

Камилл – так зовут моего водителя – немногословный, весь чёрный от природы и от южного солнца, немолодой, с редкими седыми волосами. Очень худой – одни кости. Но с жилистыми руками, сильными, сжимающими руль надёжно, словно он ездит по таким вот перевалам всю жизнь.

Машины начинают сигналить, пытаясь заставить друг друга ехать быстрее. И сразу видно – кто здесь первый раз.

– Ая-яй, – качает головой Камилл. – Горы шум не любят.

– Почему? – переспрашиваю я.

– Обвалы, – Камилл говорит об этом так обыденно, точно о дождях в сентябре.

Обвалы… Я поднимаю голову вверх – и вижу многолетние деревья на склонах гор. Что стоит этим горам в назидание обрушить несколько камней? Просто так. На голову человека. Те, кто ездит здесь давно, знают – ничего не стоит.

Некоторые машины ползут медленно, покоряясь этим высотам, не споря с ними, боясь, что не справятся с вызовом. Другие – напротив – пытаются проехать гористый путь быстрее, думая, что опасность здесь не в скорости, а в промедлении. Но те и другие начинают суетиться, путаться.

Но Камилл – в отличие от всех них – не суетится. Он едет уверенно, словно никого вокруг нет.

– Вы часто здесь бываете? – решаюсь спросить я.

Мы не сказали и десяти слов друг другу за всю поездку. Но сейчас, то ли от невольного страха, то ли от любопытства, мне хочется расспросить его о том, что он видел и знает.

– Бываю! – говорит он. – Люди часто едут. Меня нанимают – я и еду с ними.

– И не страшно?

– Чего бояться! – смеётся он.

– Гор, – говорю я неуверенно.

– Гор? – он смеётся ещё больше. – Гор бояться не надо. Горы предсказуемы. Неподвижны. Людей бояться надо. У себя на Родине я столько перевалов проехал! О! Сколько здесь и нет. Ты думаешь, это горы? Это не горы. Вот едешь в Каи или Сагаду – вот это горы! Высота, – он взмахнул рукой вверх, показывая, какая там высота. – А обрыв, – он махнул рукой вниз, показывая, какой там обрыв. – Машины крутит, вязнут. Грязь. Никакого асфальта. А всё равно едешь – других дорог нет.

Машины ползут всё медленней. До Новороссийска осталось сто километров, и мы уже проезжаем Крымск. Почему-то именно здесь на протяжении всей дороги после каждого населённого пункта стоят большие белые каменные православные кресты с надписью: «Господи, сохрани и помилуй меня».

Камилл проезжает молча – на крест не смотрит.

– Авария была? – спрашиваю я, кивая на крест. – У нас кресты у дороги ставят, когда авария.

– Нет, – говорит, – не было аварии. Так просто стоят.

Он становится мрачным.

Машин всё больше. Едем уже в плотном потоке, выстроившись друг за другом. Похоже, начинается пробка.

Полдень. Воздух неподвижен. Жар такой, что стоит открыть окно машины – как солнце начинает жечь и слепить глаза. Спасают только тёмные очки и кондиционер. Утренняя недолгая свежесть пропала – и стало душно, как будто перед грозой. Но это обманчиво – грозы и дождя раньше конца августа не будет, и духоту ничем не сбить.

Некоторые машины сворачивают на обочину. Люди выходят, достают минералку – и долго, не отрываясь, пьют нагретую, не освежающую воду.

Мы продолжаем тащиться за всеми.

Иногда мне становится не по себе – молодая девчонка, только что окончившая институт, и пожилой мрачный кавказец, который молчит и только иногда что-то бубнит себе под нос.

Он включает радио, но оно шипит, теряя волну.

– Похоже, надолго, – говорит он, кивая на машины. Открывает окно и высовывается на улицу. Жар сразу залетает и обдаёт невыносимым зноем. – До самого Новороссийска простоим.

Он закрывает окно – и вновь становится прохладно и хорошо.

– Вы здесь всю жизнь живёте? – спрашиваю я.

– Где? В Краснодаре? – он переспрашивает и на секунду оборачивается ко мне. Но тут же смотрит опять на дорогу – здесь нельзя отвлекаться. – Нет. Не всю.

– А где вы родились? – я вдруг смелею.

– Родился в Кизляре. У самого Терека аул был.

– В Кизляре? – переспрашиваю. – Это где?

– Это Дагестан. Я даргинец. Дагестанец, то есть. Там жил долго. Всю молодость почти. Жена там была. Умерла. Потом уехал в Ставрополь. Потом уже сюда.

– А почему вы уехали сюда?

– Жена тут, – сказал Камилл и замолчал.

Я тоже ничего не спрашиваю.

Я вспоминаю. Кизляр… И вдруг – как молния. Это же там в Первую чеченскую войну был теракт. Боевики тогда захватили больницу. Взяли заложников. Заминировали здание. Но не выходили на связь, а через неделю ушли обратно в Чечню, прикрываясь людьми. 96-й год. Ему было тогда лет сорок.

– А кем вы работали в Кизляре? – спрашиваю осторожно.

– Доктором. Я рентген делал.

Доктором. Значит, в больнице. Может быть, в той самой?

– А сейчас работаете? – спрашиваю я и замираю. Вдруг расскажет.

– Сейчас вон кручу, – он смеётся, но совсем не искренне. Не весело.

Может, он был там?

– А жена тоже оттуда?

Я почему-то говорю – не из Кизляра, а «оттуда», как будто это какой-то страшный заражённый город.

– Нет. Жена из Краснодара. Она из тех, из казаков – русская, значит…

Едем еле-еле. Камилл снова приоткрывает окошко, и пыль сразу покрывает салон – от обочины летят песок и мелкие камни.

С одной стороны дороги вдруг появились грузовые машины тёмно-зелёного цвета. Они стоят рядком, друг за другом. А вокруг них – солдаты. Сидят, полулежат, болтают, смеются – молодые парни в военной форме.

Кто-то, голый по пояс, обливается водой из пятилитровой баклажки. Кто-то, намотав на голову белую тряпку, сидит прямо на земле, в тени от собственной машины. Кто-то ест из банки тушёнку, кидая на землю непонравившиеся кусочки мяса. Кто-то, открыв дверцу машины, спит, сидя на переднем кресле.

Один из парней в защитных штанах, высоких зашнурованных ботинках, без рубашки залез на крышу машины, стал махать оттуда и что-то кричать.

Мы медленно проехали мимо этого солдата.

– Хороша мишень будет, – сказал Камилл и усмехнулся.

Холодок прошёл от его шутки.

Парень продолжал что-то кричать с крыши. А военные грузовики стояли уже по двум сторонам обочины, сузив дорогу, но никуда не двигаясь.

До самого Новороссийска, до въезда в город, стояли эти машины, полные молодых военных.

– Призывники, наверное, – говорю я.

Камилл ничего не ответил. И я, и он знали, что это не призывники. Началась и закончилась пятидневная война с Грузией. Уже освободили Осетию, но к границам России стягивали и стягивали солдат.

Мы приехали в город в самый разгар дня. Я заплатила, как мы договорились, и Камилл, улыбаясь, попрощался со мной.

– Дом одна не бери, – сказал он напоследок. – Квартиру тоже не бери. Возьми небольшую комнату. Чтобы у бабушки или у женщины немолодой. Случаи разные бывают.

– Спасибо, – говорю я.

– Я тебе как отец говорю, послушай.

Я киваю ему ещё раз – «спасибо».

Смотрю вслед. Он поехал обратно сквозь эти грузовики, этих солдат, эту жару, горы. В Краснодар. К своей русской жене – казачке.

Как они живут? Как он обуздал её, казачку с Краснодара. Или так и не обуздал – и подчинился сам, даргинец из Кизляра.

По его совету не стала искать квартиру или дом. Сняла комнату у немолодой грузинки. У самого берега.

Вечером пошла на море. Жара была уже не такая страшная. Сильные ветра в Новороссийске не дают жаре надолго задержаться – выдувают её прочь. На набережной я вдруг замечаю корабль на горизонте. Не прогулочный туристический, на каких катают приезжающих. А военный, охраняющий побережье. Готовый выйти в открытое море по первому же зову.

Корабль то появлялся вдали, то исчезал, если налетала волна и скрывала его. Но он был, не привиделся – стоял неподвижно, точно горы, охраняющие город по трём сторонам света.

Это был 2008 год. Тогда все ждали войны, но она не наступила. Сейчас, в 2019, я точно так же сижу на берегу Чёрного моря, но только в Судаке, и вижу точно такой же корабль. И мне опять, как и тогда, кажется, что я на чужой земле. А где-то там за беспокойным Чёрным морем Турция, и белые завитки шумят сейчас у самого её берега.