Карен ТАРАЯН

Родился в 1988 г. Окончил Московский государственный университет печати. Участник литстудии «Полиграфомания» московского «Политеха». Публиковался в журналах «Текстура», «Идiотъ», «Дети РА», литгазете «ХуЛи». Финалист всероссийского конкурса «Филатов-Фест» 2018 г. В 2019 г. вошел в лонг-лист-премии поэтической премии «Двенадцать». Живет в Москве. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

СТАККАТО

 

 

*  *  *

 

От заката и до востока

горизонт не прикрыть рукой.

Крутят в небе рекламу бога,

обещающую покой.

Нарисую тебе чуть слышно

гласным звуком по тишине:

зацветает у дома вишня,

видишь – белая ветвь в окне?

 

Пролетают в окне плацкарта

полустанки и цветники.

Знаешь, памяти перфокарты,

словно прошлого маяки.

Россыпь в небе блестящих точек,

клейкость лип и плакучесть ив —

это бога извечный почерк,

первобытный его курсив.

 

Как ветшает в локтях сорочка,

увядают колосья ржи,

так состарится оболочка.

Истончится чехол души.

Тополиного пуха хлопья,

как пушистый январский снег.

Бог в тебе узнает подобье,

преломляя тебя – как свет.

 

 

*  *  *

 

А в конце концов

ангел в золотистом пенсне

отстучит на счетах

твой дебет и кредит,

и все станет понятно.

Ты не думай,

на том свете

уже все посчитано.

Все твои лайки и репосты

занесены в гроссбух.

Ежедневно на стол ему

ложится подробный рапорт

о душевных тратах

всех подотчетных.

Знаешь, сколько еще таких

на карандаше у создателя,

у господа в кондуите!

Неизвестно, зачем ему

столько ненужных данных.

Но уж будь спокоен:

ничего не проходит даром.

Бог –  это как закон Яровой,

только сразу и навсегда.

В облачное хранилище.

 

 

СТРЕЛЫ

 

Свистящее воздуха тремоло,

стихи мои, вы, по сути,

легко оперённые стрелы,

летящие через судьбы.

 

Опрощенные лиризмы,

забитые наспех в смартфон.

Непримечательной жизни

неровно звучащий фон.

 

Растущие из опилок

побеги ценных пород,

потусторонней силы

кустарный громоотвод.

 

Все оттиски состояния,

и отблеск того огня – 

воздушные обоснования

поверхностного меня.

 

И пропасть с мостом рифмуя

и прыгая через рвы

я словно бы существую

вне собственной головы.

 

И ветер юлой кружится

и гнётся-дрожит тетива,

в заснеженные страницы

впечатывая слова.

 

 

ХРОНОС

 

Я не знаю, как там у них, но у нас в России

куча разных способов для надёжной анестезии

сердца, обнаженного, как без раковины моллюск.

Я не знаю, есть ли господь на свете, но иногда молюсь.

Вот он ты под небом: меняешь силу на вожделение,

и она укатывается по щелям – как ртуть.

Разве к этому тебя, дурака, готовили перед рождением?

Не для этого тебя вскармливал Млечный путь.

 

Человек – это полигон для битвы стереотипов.

Браузер, через который бог серфит в сети.

Если комплекс – С-300 или Эдипов.

Если выстрел «Амура», так сразу дыра в груди.

Если ты неудачная имитация – пересмешник, клоун,

самодовольный тупой скворец,

просто вспоминай в любой ситуации

о том, что жизнь имеет конец.

 

Кто б ты ни был по жизни – хоть человек искусства,

хоть судебный пристав, таксист, торчок...

Неужели у тебя не бывает такого чувства,

что уму нужен качественный скачок?

Разуму нужна клетка, а сердцу – ключик.

И еще одно сердце – как взлетная полоса.

Неужели нужно непременно друг друга мучить,

чтоб потом с любовью смотреть в глаза?

 

Вдруг стартует внутри механизм отчаяния.

Что если судьба уготована мне другая?

Но господь устроил так, что у слов есть похожие окончания.

Глупо было бы этим не пользоваться, моя дорогая.

Десять лет или больше то стираю, а то пишу.

Возвышаюсь над своими заметками

как памятник дательному падежу.

Лента Мебиуса – это тоже техника оригами.

Прикосновенье моих подошв создает дорогу под сапогами.

Пальцы нервно арпеджируют кобуру.

Воздух качает грудь, будто дуешь в вистл.

Если сильно болит, то это всегда к добру.

Разменяй свою боль, расщепи на смыслы.

 

Есть господь на свете, или нет его.

Нервный тик в циферблаты вдувает Хронос.

Промахнулся, опять ушел в молоко.

Различаешь в помехах, то смех, то голос:

«На, возьми себе эти десять стрел молчанья.

Собери в пучок, положи в колчан их.

А когда насытишься тишиной,

отпускай, не целясь, одну за одной».

 

 

СВЯЩЕННАЯ КОРОВА

 

 

Первое – было слово.

И слово было у бога.

И слово было богово,

и слово было – бог.

 

Но слово съела корова,

и не дождавшись второго

уползла в свое логово,

легла на пятнистый бок.

 

Красива, крепка, здорова,

парнокопытна, двурога.

Без мудрования долгого

(корова – не носорог)!

 

И что в этом такого?

Да ничего плохого.

Священной была корова.

Ну съела и съела, ок!

 

и если нас спросят за каждый былой косяк

ответим что по-другому было нельзя

 

 

СТАККАТО

 

А в Москве весна.

Может даже – одна из лучших.

Закрывают на реставрацию памятник Пушкину.

Открывают веранды

модные ресторации.

Очень хочется пить вино,

не кутаясь, обниматься.

И гулять по улицам до зари.

 

Пассажиры в вагоне метро

напряжённо глядят

друг другу в глаза,

как бы припоминая,

что плотность (ро)

их физических оболочек – скалярна.

В отличие, скажем, от «пояса».

Ибо он имеет вектор при детонации.

Порождает колебания и вибрации.

На какой бы тому не случиться станции.

 

Посмотри: а в Москве – весна.

Город патрулируют с автоматами.

Знаки вопроса на площадях выпрямляют прикладами.

Оказавшись между

«пропагандой» и «гей-парадами»,

ты как следует воздуха

в лёгкие набери.

 

Ведь в Москве весна.

Самой высшей и честной пробы.

Хочется асимметрии и синкопы.

Этот воздух на бегу капюшоном

как ложкой – лопать.

Чтоб глаза в расфокус. И фонари.

 

А в Москве весна.

Может даже одна из крайних.

Хочется непреднамеренно

и случайно

сесть в вагон и проснуться

в депо трамвайном.

В незнакомом районе.

Без денег. Без четверти три.

 

А в Москве весна.

Воздает за зиму тепла стократно.

Хочется порывистости и стаккато.

Хорошо, что уже ничего не вернёшь обратно.

Ведь в Москве весна.

А значит – весна внутри.