Александр ГОВОРКОВ

 

Родился в 1956 году в Москве. Окончил 1 Московский медицинский институт. Автор книг стихотворений «Новый свет» (1996) и «Троянова тропа» (2001), один из авторов книги поэзии «Три берега» (1998) и книги прозы «Совсем другое» (2004). Переводил англоязычную и болгарскую поэзию. Стихи и проза печатались в различных периодических изданиях России, США, Израиля, Дании, Словакии, Румынии и Болгарии. Член Союза писателей Москвы и Союза писателей ХХI века. Живет в Москве и Мемфисе (США).

 

ПЕПЕЛ ФЕНИКСА

 

За что посадили Н.Н.?

 

В России могут посадить кого угодно и за что угодно. И чем случайней, тем вернее. Поэтому, определимся сразу: Н.Н. – это Николай Новиков, один из руководителей московских масонов, известнейший русский масон XVIII века.

Масонство появилось в России довольно поздно. Предполагают, что масонами были Пётр Первый и иноземцы из его окружения (гражданин Женевы Франсуа Ле Форт, например). Не будем учитывать подобные гипотезы.

Первая ложа в России была образована в царствование Анны Иоанновны, в 1731 году, как филиал Великой ложи Англии. Возглавлял российскую ложу английский капитан на русской службе Джон Филипс. Первым русским масоном стал президент Иностранной коллегии (то есть, глава внешнеполитического ведомства) Шафиров. До середины века масонов в России было немного – несколько сот человек – и, преимущественно, иностранцев.

Масонство рассматривалось европейскими государствами как инструмент своего влияния в России. Различные игроки разыгрывали на шахматной доске страны свои затейливые партии. Английские масонские системы в 40-х годах стали вытесняться в России прусскими и немецкими. На смену собственно масонству постепенно приходит «тамплиерская» система барона Хунда. Интересы Англии продолжал отстаивать канцлер, масон и интриган Бестужев-Рюмин, в конце концов, лишившийся всех чинов и сосланный в Казань. Десятилетие спустя членами масонских лож стали канцлер Михаил Воронцов, граф Никита Панин, граф Иван Шувалов, гетман Украины Кирилл Разумовский, его брат, фаворит Елизаветы, Алексей Разумовский, адъютант Разумовского Иван Елагин... Тайный сыск тоже не дремал, вербуя своих людей в окружении виднейших масонов.

Секретным агентом Сыскного приказа был и некто Зубарев, купец по происхождению, в 1755 году бежавший в Германию по неясным причинам. Это был человек из числа молодчиков калёных, столь щедро рождаемых восемнадцатым веком. После многочисленных похождений, Зубарев знакомится с генералом Манштейном, ранее служившим в России у фельдмаршала Миниха. Манштейн сводит Зубарева с герцогом Фердинандом Брауншвейгским, дядей свергнутого с престола Ивана Антоновича, и с Фридрихом II, гроссмейстером Берлинской ложи «К трём глобусам». В знак расположения, Фридрих производит Зубарева в полковники прусской армии и снабжает его деньгами. Зубарев был нужен Пруссии для осуществления плана по восстановлению на российском троне Ивана VI.

В младенческом возрасте Иван Антонович, законный наследник российского трона, был отстранён от власти в результате учинённого Елизаветой Петровной дворцового переворота. Принц Антон Ульрих, отец Ивана, принадлежал к Брауншвейгской династии. Его семья, состоящая из супруги Анны Леопольдовны, сына Ивана и дочерей Екатерины и Елизаветы, вошла в историю под названием «Брауншвейгского семейства». В ноябре 1741 года семейство было арестовано гвардейцами Елизаветы Петровны и заключено в Холмогорский острог.

Прежде всего, Зубареву следовало отправиться к раскольникам, чтобы убедить их избрать епископа, способного стать патриархом всея Руси. Далее свежеиспечённому полковнику надлежало ехать в Холмогоры, передать Антону Ульриху две медали от Фридриха II в качестве пароля и заняться подготовкой побега Брауншвейгского семейства в Пруссию. В устье Двины, близ Архангельска, беглецов должен был ожидать прусский военный корабль, замаскированный под торговое судно. В случае успешного побега, Пруссия объявляла России войну и добивалась воцарения Ивана Антоновича. План, однако, провалился. Зубарев был схвачен, допрошен и во всём признался.

Не исключено, что Зубарев изначально был послан в Пруссию как провокатор, а его арест и допрос были инсценировкой. Именно после этого, в 1756 году, Ивана Антоновича отделили от остального семейства, увезли из Холмогор и заточили в Шлиссельбургскую крепость под строжайшее наблюдение. Тогда и была дана инструкция надзирателям – при малейшей попытке освобождения царственный узник должен быть убит.

Екатерина Алексеевна, узурпировав трон, получила вместе с ним и «головную боль» в лице Брауншвейгского семейства. Не интересуясь мистикой, она была равнодушна и к масонским движениям, которые не поощрялись ею, но и не запрещались. Между тем, число сторонников масонства росло. Московский издатель и журналист Николай Новиков знакомится с Елагиным и, в 1775 году, вступает в ложу «Астрея». Новиков использует возможности своей типографии для широкой просветительской деятельности. Вскоре к нему примыкает Иоганн Шварц, посвящённый в масоны князем Трубецким. Новиков и Шварц создают в Москве  ложу «Гармония», куда входят Трубецкой, поэт и куратор Московского университета Херасков, князь Татищев, архитектор Баженов,  будущий ректор Московского университета Иван Тургенев.

Члены этой ложи всё больше отходят от воззрений английского масонства и проявляют интерес к тамплиерской и розенкрейцерской системе Хунда. В 1781 году Иоганн Шварц был отправлен для переговоров с герцогом Фердинандом Брауншвейгским, великим гроссмейстером ордена «Строгого чина». Шварц полностью выполнил поставленную задачу, и в начале 1782 года на Вильгельмсбадском конвенте Россия была объявлена «Восьмой провинцией Строгого чина». Интересы России на этом масонском конвенте представлял сам герцог Брауншвейгский.

В том же году Шварц, полный розенкрейцерских идей, возвращается в Россию. И сразу же следуют первые решительные действия императрицы. В 1782 году она издаёт указ о запрещении тайных обществ. Несмотря на это, ложи продолжают свою деятельность, но их центром становится Москва с её уклоном в тамплиерство и розенкрейцерство. Два года спустя умирает Иоганн Шварц, и место идеолога московских розенкрейцеров занимает Алексей Кутузов. Именно ему была посвящена книга анонимного автора «Путешествие из Петербурга в Москву». Как и Шварц, Кутузов в 1787 году отправлен московской ложей в Берлин – «для изучения алхимии и поиска высших тайн». Таким образом, вновь восстановлен контакт Москвы с Фердинандом Брауншвейгским.

Екатерина предпринимает лихорадочные контрмеры. Главный удар она направляет на автора «Путешествия». Прежде всего, было необходимо определить личность анонима. Екатерина учреждает следствие и сама устанавливает автора крамольного сочинения. При этом она проявляет изрядные детективные способности, пользуясь «шерлокхолмсовским» методом за столетие до появления самого Шерлока Холмса. Екатерина внимательно изучает текст книги и делает три вывода: её автор учился в Лейпциге, знаком с работой таможни и имеет домашнюю типографию. Таким условиям соответствует только один человек – Александр Николаевич Радищев. Расправа с ним была ужасна. Роковую роль сыграло посвящение книги Алексею Кутузову, находящемуся в Берлине. Екатерина сочла Радищева чуть ли не главою масонского заговора. Тот всячески оправдывался и отрицал свою приверженность масонству. Екатерина понимает, что удар её нанесён мимо цели и заменяет писателю-таможеннику смертную казнь ссылкою в Сибирь.

И тут ко двору пришёлся донос князя Гагарина, великого мастера «Великой провинциальной ложи». Сказалась застарелая вражда разных ветвей российского масонства – английского и прусского образца. По этому доносу в апреле 1792 года был арестован Николай Новиков. Его допрашивал сам Шешковский, глава Тайной экспедиции. На самом же деле, статус допросов был ещё выше, поскольку список вопросов к арестованному составляла лично Екатерина. Типография Новикова была опечатана, 15 тысяч книг сожжены. Арестованы и допрошены были единомышленники Новикова – Трубецкой и Тургенев. Баженов попадает в опалу. Екатерина приезжает в отстроенный им Царицынский дворец и подвергает архитектора разносу. Дворец обречен на забвение и разрушение. К этому времени страх Екатерины перед московскими розенкрейцерами приобретает параноидальный оттенок. Она утверждает, что к её приезду в Москву масоны выкрасили деревья и стены домов ядовитой краской.

В 1794 году специальным указом императрица полностью запрещает деятельность масонских лож. Считается, что этот запрет вызван испугом Екатерины перед революцией во Франции. Возможно, возможно... Почему, однако, столь решительная дама ждала целых пять лет, прошедших с начала этой революции? Почему удар пришёлся на московских розенкрейцеров?

Ответ может быть один: Екатерина испугалась их контактов с герцогом Брауншвейгским. Объединение тайной организации с интересами Брауншвейгского семейства могло быть смертельно опасным для власти императрицы. Вот истинный мотив разгрома московских мистиков! Вот причина заброшенности дворца в Царицыне! Эту догадку подтверждает и текст екатерининского указа. В пункте 2 утверждается: «...дерзнули они подчинить себя герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство...», в пункте 3: «имели они тайную переписку с принцем Гессен-Кассельнским и с прусским министром Вёльнером изобретёнными ими шифрами... из посланных от них туда трёх членов двое и поныне там пребывают...». Ни слова о Французской революции!

Следствие по делу Новикова велось крайне предвзято, но внятного обвинения арестованному так и не было предъявлено. Взглядов своих Новиков никогда не скрывал, революции не симпатизировал и был осведомлён в политических интригах значительно меньше императорского Тайного сыска. Его волновали не интересы Брауншвейгского семейства, а вопросы духовного совершенствования. На всякий случай просветитель был приговорён к смертной казни, которая, впрочем, была заменена пятнадцатилетним заключением в Шлиссельбургской крепости. Сподвижники Новикова отправлены в ссылку по собственным имениям, типография разрушена, дворец...

А вот дворец уже восстановлен. Единожды воскресший становится, как птица Феникс, бессмертным. В лучах сентябрьского солнца выглядит Царицынский дворец  настоящим Ньюкаслом. Вполоборота к дворцу стоят в голубых камзолах Казаков и Баженов. Архитекторы изображены темнокожими, и зеваки, с фотоаппаратами толпящиеся перед ними, перебрасываются негромкими восклицаниями: «Глянь! Глянь! Негры!». Невдомёк зевакам, что это несмываемый пепел Феникса лёг на лица зодчих…

 

 

Гоголь и нога Бобелины

 

Правду сказать, заметки эти были задуманы несколько лет назад, когда об экранизациях «Тараса Бульбы» не было ни слуху, ни духу. Ни в России, ни на Украине.

Несмотря на то, что различные версии «Бульбы» уже прокатились по экранам, осмелюсь предложить свой вариант прочтения «козацкой Илиады». Думаю, он не утратил актуальности и сейчас…

Язык не обманешь. «Тараса Бульбу» проходят в школах, но именно «проходят» - мимо, толком не прочитав. А это - очень современная книга. Настолько современная, что оторопь берёт – да меняется ли что-то в нашем мире, кроме декораций, обозначающих историческую эпоху?

Вот старый Тарас привёз своих сыновей в Сечь. Нынешний кошевой – человек разумный и честный. На подначки Тараса начать войну, любую – против татар, против Польши – кошевой отвечает: «Нет, не можно». «Почему?». «Мы договорились с ними о мире». Этот аргумент Тарасу непонятен – какие могут быть договорённости с басурманами («…и бог и святое писание велит бить бусурменов») – и он задумывает сместить кошевого.  Война ради войны – вот чем одержим Тарас. «Вот пропадает даром козацкая сила: нет войны!.. Нет, видно, правды на свете!» Он проводит работу с «электоратом», подпаивает наиболее активных казаков и внушает им: «Кричите Кирдягу». На сходе сечевиков видны шныряющие в толпе хмельные агенты Тараса. Механизм управляемой демократии сбоя не даёт, и кошевым выбирают экстремиста Кирдягу. Народное ликование выливается в страшную попойку. «Винные шинки были разбиты; мед, горелка и пиво забирались просто, без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами оставались целы». 

Вскоре после «выборов» к берегам Сечи пристаёт лодка, принёсшая гонцов с Украины. Дела, по их словам, ужасны: ксендзы запрягают православных вместо лошадей, церкви отданы на откуп «жидам», которые, якобы ставят какие-то значки на пасхе. Первая реакция казаков легко предсказуема: «Бей жидов!». Отправились громить предместье. При деятельном участии Бульбы «жидов» посемейно сбрасывают в «омуты днепровские». Вот подвернулся под руку Янкель, которого уж было потащили к берегу, но он обратился с прочувствованной речью к запорожцам, уверяя их в совершенной своей лояльности. И достучался было в казацкое задубевшее нутро, да увлёкся в еврейском своём красноречии, перегнул палку и выпалил: «Нам запорожцы – всё равно, что родные братья». Что тут началось! Братство с «жидами» сечевиков никак не вдохновило, и нахлебался бы Янкель водицы днепровской, да уберёг его от этой участи старый Тарас, признавший в окаянном «жиде» знакомца своего покойного брата.

Картина, не лишённая исторической достоверности. Восстание запорожского гетмана Зиновия (Богдана) Хмельницкого сопровождалось массовым избиением десятков тысяч евреев. Помнит ли кто о такой плате за присоединение Левобережной Украины к Московской Руси?

Колоритная фигура Янкеля донельзя оживляет повествование. Вряд ли Гоголь не жалел на Янкеля сочувственных красок, скорее наоборот, но тем достовернее симпатия, вызываемая этим персонажем. Янкель, прежде всего, человечен. Он умён, он держит данное слово, он, в конце концов, никого не убивает.  Да, Янкель сребролюбив, но деньги для него – единственный способ выжить в мире повального насилия. 

На небольшом пространстве повести сталкиваются несколько этнокультурых миров – польско-католический, казацко-православный, иудейский. На некотором отдалении ощущается присутствие и четвёртого – татаро-мусульманского мира.

Зверства, творимые казаками и поляками по отношению друг к другу, перехлёстывают всяческие границы религиозной нетерпимости. Какая там Варфоломеевская ночь! Сдираемая заживо кожа, изуродованные женщины, бросаемые в огонь младенцы... Словно вернулись языческие времена Святославовых походов. Так и хочется выкрикнуть вслед за несчастным, гибнущим ни за что Меркуцио: «Чума на оба ваши дома!». Какой невольной насмешкой звучат слова Белинского о том, что в «Тарасе Бульбе» Гоголь «исчерпал всю жизнь исторической Малороссии и в дивном, художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ»! Чур меня! Чур!

Иудейский мир, в силу своей то ли слабости (внешней, не внутренней!), то ли терпимости, показан миром промежуточным, посредническим, равно открытым трём остальным мирам.  Замечательно написанная Гоголем сцена иллюстрирует, сколь трудно даётся взаимопонимание говорящим на одном языке, но принадлежащим разным мирам людям. Янкель сообщает Тарасу о том, что видел «перебежчика» Андрия в осаждённом казаками Дубно. Тарас мгновенно звереет и, взяв Янкеля за грудки, орёт: «Так ты хочешь, собака, сказать, что он продал отчизну?». Янкель гениально оправдывается (почувствуйте неподражаемые интонации): «Разве я говорю, чтобы кто-то что-то продавал? Я просто сказал, что пан Андрий теперь с ними...». И, словно вполголоса, проборматывает свой мудрый вердикт: «Ему там лучше».

В самом деле, похоже, что быстроумному и чувствительному к красоте Андрию у поляков лучше. Что видит Андрий у казаков? Беспробудное пьянство, грубость, жестокость, принципиальную не-красоту и столь же фундаментально-инстинктивное желание красоту уничтожить...

Кстати, случайно ли Андрий получил от автора именно это имя? Не мелькнул ли в голове профессора истории Гоголя-Яновского образ знаменитого «перебежчика» и первого в России «диссидента» Андрея Курбского, удравшего от Ивана Грозного в Литву? С учётом подобной трактовки, повесть приобретает дополнительное измерение и глубину. Появляются заманчивые параллели: Андрий – Андрей Курбский, Тарас Бульба – Иван Грозный, Московское царство – Литва (она же Речь Посполитая, что переводится просто: «Республика»). При желании параллели можно продлить и дальше. В мифическое прошлое: бой Ильи Муромца со своим сыном Сокольником. И в будущее: пленённый Яков Джугашвили – Иосиф Сталин... «Я тебя породил, я тебя и убью» - словно напророчил Гоголь грядущему тирану. 

Ключевой момент «перерождения» Андрия – его ночной переход из казацкого стана в осаждённый город. Этот переход выписан Гоголем подробно и многозначительно. Вот где можно развернуться режиссёру и оператору снимаемого фильма! Вот где простор для творчества! Окутан ночною тьмой казацкий лагерь, спят объевшиеся, обпившиеся казаки, слепы и глухи ко всему... Если и не мёртвые, то уж точно - сонные души. Лишь душа Андрия чутка и готова к пробуждению. Вот, как тень, наклоняется над ним закутанная женская фигура, приоткрывает лицо – и Андрий узнаёт татарку-служанку прекрасной полячки. «Иди за мной. Она ждёт» - и, повинуясь этому зову, Андрий, прихватив куль хлеба, отправляется вслед за проводницей в ночь. Проходя мимо костра они едва не спотыкаются о спящего Бульбу. Страшный, как тибетский демон, Тарас открывает глаза, бормочет «не доведут бабы до добра» и мгновенно засыпает снова. Ужас пронзает Андрия, но, ведомый татаркою, он уже бесповоротно вступил на новый путь.

Предрассветные сумерки веют сыростью. Татарка приводит Андрия в заросший камышом и осокой овраг. Им необходимо пересечь топкое место и татарка сбрасывает обувь (черевики) и поднимает подол, обнажая ноги. Гоголь здесь умолкает, оставляя простор воображению возможного режиссёра…

Впрочем, отсебятину можно не выдумывать. Описывая в отрывке «Рим» албанку Аннунциату, Николай Васильевич предельно конкретен: «Пред её ногами показались бы щепками ноги англичанок, немок, француженок и женщин всех других наций... Это была красота полная...». Вот Гапка из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «…девка здоровая, ходит в запаске, с свежими икрами и щеками». Запаска – это кусок ткани, который носят вместо юбки, обёртывая его вокруг бёдер. А вот видения философа Хомы Брута: «Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета».

Имеется также в арсенале Николая Васильевича и портрет «героини греческой Бобелины, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щёголей, которые наполняют сегодняшные гостиные».

А, кстати, кто такая эта Бобелина, изображение которой украшает жилище Собакевича? Это вдова по имени Ласкарина Бубулина, которая во время осады Нафплиона в 1821 году командовала восемью греческими кораблями. В России имело хождение множество лубков с изображением «Бобелины». Подпись к одному из них гласит: «Известная вдова Бобелина храбростью и силою своею многих мущин превосходит. От роду имеет около 30 лет, видно в молодости своей была очень хороша, ездит верхом на коне...». Добавим: и с саблею в руке – подарком русского императора Александра. Дама, судя по всему, зажигательная.

Имя Бобелины странным образом напоминает имя героиня древнегреческой мифологии Бобо, кормилицы Деметры. Потеряв свою дочь Персефону, Деметра впала в тоску. Чтобы вывести её из этого состояния, Бобо пыталась развлечь скорбящую Деметру оргиями и всяческими непристойностями.

Ай да Гоголь! Пронзала Николая Васильевича тоска по сорочинской деревенской бабе, стоящей босыми ногами на тёплом от солнечных лучей деревянном полу.

И вот белеют в сумерках полные красоты ноги татарки, с порочным чавканьем погружаясь в заболоченную траву. Меж пальцев проступает вода, покрывая округлые пятки, поднимаясь и выше - к щиколоткам, дающим начало упоительно упругим икрам. Женщина возвращена своей изначальной стихии – воде, от соприкосновения с которой многократно возрастает её могущество, как у припавшего к земле Антея. Рождается из волн Киприда, Афродита Морская, превращаясь в сначала в безымянную татарку, потом в столь же безымянную полячку.

Инициация Андрия продолжается. Следом за татаркой он сквозь земляной подземный ход попадает в тёмное полупещерное помещение с подобием алтаря и изображением Мадонны над ним. Отворяется последняя дверь, и беглец вступает внутрь костёла. Андрий потрясён обрушившимся на него великолепием. Фиолетовые с белым облачения певчих, бьющие сквозь цветные – жёлтые, синие, красные - витражи рассветные лучи. И водопадом льющиеся сверху мощные звуки органа. И обретённая рыцарем жемчужина - коленопреклонённая прекрасная полячка. Андрий возвращается в изначально предназначенный ему дом. Прав Янкель - «ему там лучше».

В ответ на увещевания полячки Андрий произносит евангельской силы слова: «Отчизна там, куда стремится душа наша. Ты – моя отчизна! Вот моя отчизна!». И от этих слов он уже не отрекается. При встрече с Тарасом Андрий полон достоинства. Он оставляет без внимания дурацкий вопрос «что, сынку, помогли тебе твои ляхи?», молча слезает с коня, молча подставляет грудь под выстрел. И умирает с именем полячки на устах, именем, которого мы никогда не узнаем.

Тарас же волею автора возвращён в свою стихию – в огонь. На костре умирает человек, красоту ненавидевший, красоту уничтоживший и не оставивший после себя ничего, кроме выжженной пустыни. Гибнут все значимые персонажи повести. Остаётся в живых Янкель, панночка – эта польская Юдифь, – и, брошенная где-то на первых страницах, несчастная, никому не нужная мать Остапа и Андрия.

«Тарас Бульба» - это первая попытка Гоголя подчинить своё творчество решению заранее поставленной идеологической задачи. Подобные попытки продолжались и далее – в «Выбранных местах из переписки с друзьями», во втором томе «Мёртвых душ»… К счастью, в «Тарасе Бульбе» Гоголь-художник одержал верх над Гоголем-идеологом.   

 

 

Неразрываемый круг

 

Удивительную книгу нашего детства – «Золотой ключик» - можно прочитать совсем не по-детски. И в этом нам может помочь философия гностицизма, в известной степени сформировавшая мировоззрение масонства. Известно, что  автор «Ключика» Алексей Толстой был масоном.

В самом деле, загадки этой книги начинаются с первых же страниц.

Джузеппе Сизый Нос и Папа Карло, совместными усилиями выстрогавшие Буратино из говорящего полена, подозрительно напоминают незадачливых демиургов, сотворивших, по мнению гностиков, первочеловека. При этом роль их ограничена лишь необходимостью выявить в полене уже запрограммированные черты (вспомним, что в каморке, где «строгали» Буратино, находилось его изображение –  вырезанное на дубовой дверке, за холстом с нарисованным очагом). Голос внутри полена – не Искра ли Божья тех же гностиков, дуновение Отца Небесного, томящееся в тюрьме плоти человеческой и власти демиургов непричастное? А упомянутый холст с нарисованным на нём очагом – не модель ли мира, лишь кажущегося существующим? Не модель ли это так называемой реальности, скрывающей тайну об истинном устройстве Вселенной? Любопытно, что Буратино наделен мессианскими чертами; во всяком случае, куклы театра Карабаса Барабаса при первой же встрече мгновенно его распознают.

Старый сверчок, предсказывающий Буратино его будущее, - первый шаг на пути самопознания деревянного человечка, первый (и неудачный) контакт с миром Посвящённых. Далее Буратино отправляется, пусть вначале и неосознанно, на поиски своего Грааля – Золотого ключика. На пути Посвящения герой проходит испытание стихиями: огнём – избегая участи быть брошенным в очаг Карабасом Барабасом, землёй – выползая подземным ходом из кукольного домика Мальвины, водой – падая с моста в болото черепахи Тортилы. Наподобие Одина висит он вниз головою на дереве. Пройдя испытания, Буратино становится обладателем ключа, открывающего дверь в мир иной – новой земли под новым небом, устроенной по законам справедливости и света.

Внутрь этой эзотерической притчи о Посвящении вмонтирован любовный треугольник Буратино-Мальвина-Пьеро. В сущности, это архетипичная троица Арлекин-Коломбина-Пьеро, воплощающаяся в реальном окружении Алексея Толстого то в виде связки Андрей Белый-Люба Менделеева-Александр Блок, то в конфигурации Валерий Брюсов-Нина Петровская-Андрей Белый. Любопытно, что точкой, объединяющей эти треугольники, является Белый, положение которого двояко: если в первом треугольнике он претендует, скорее, на роль Арлекина, то во втором – он, конечно же, Пьеро. Именно в тексте «Золотого ключика» содержится самая игривая фраза русской литературы: «Мальвина так широко открыла глаза, что казалось, оба деревянных мальчика могли легко туда запрыгнуть».

К «Золотому ключику» Толстой обращался дважды. Первый раз, отозвавшись на просьбу Нины Петровской, сделавшей перевод «Пиноккио» Карло Коллоди, Толстой отредактировал книгу, которая вышла в 1924 году в Берлине. На обложке значилось – перевод Нины Петровской, литературная обработка Алексея Толстого. Одиннадцать лет спустя, во время болезни, Толстой возвращается к сказке Коллоди, заново её переписывает и издаёт под названием «Золотой ключик».

Есть в этой книге и личные мотивы. Весной 1932 года Толстой навестил в Сорренто Горького и... влюбился в Надежду, жену Максима Пешкова. Образуется ещё один любовный треугольник. В 1935 году Максим умирает. Его вдова с группой советских художников едет в Европу – Лондон и Париж. Узнав об этом, Толстой устремляется в Париж. Намерения его серьёзны настолько, что происходит разрыв с женой – Натальей Крандиевской. Однако романа с молодой вдовой не получается. Дорогу «красному графу» перешел нарком внутренних дел Генрих Ягода.

Толстой чувствует себя отвергнутым и одиноким. Именно в таком состоянии писатель принимается за новую редакцию  «Пиноккио» (а, по сути дела, новую книгу).

«У меня осталась одна работа, у меня нет личной жизни» - повторяет он. Может быть, поэтому Буратино в книге не до любовных «глупостей». Закончив работу, Толстой неожиданно делает брачное предложение своей секретарше Людмиле Баршевой и преподносит ей «Золотой ключик» в качестве подарка.

Персонажи книги многозначны и допускают одновременно несколько трактовок. Уже была высказана догадка, что театр Мейерхольда в какой-то степени явился для Толстого прототипом балагана Карабаса Барабаса, а под чудесным театром, открытым Буратино, подразумевается МХАТ. Не случайно молниевидный зигзаг на занавесе этого театра напоминает изображение мхатовской чайки.

Рискну высказать и другое предположение. Карабас Барабас – образ тирана, в котором отразились черты как Сталина, так и Петра Первого. Вслушайтесь в куплеты этого героя: «Мой народец странный, глупый, деревянный... Пригрожу лишь плёткой – мой народец кроткий...». Сработал, видимо, психический механизм «вытеснения» и уравновешивания.

В начале 30-х годов Толстой работает над панегирическим «Петром Первым». Пушкин попадал в похожую ситуацию за столетие до этого. Александр Сергеевич пишет «Историю пугачёвского бунта», в которой самозванец выведен отъявленным злодеем и кровопийцей. Но в «Капитанской дочке» Пугачёв показан значительно более симпатичным. У Толстого наоборот – «верноподданнически» выписанный Пётр вытесняется отвратительной фигурой Карабаса.

Алексей Толстой вообще любил сводить счёты со своими знакомыми на полностью подвластном ему пространстве – внутри написанных книг. Чаще всего это были знакомые литераторы. Общеизвестно, что поэт Бессонов из «Хождения по мукам» - карикатурный образ Александра Блока. Действующие лица ранней пьесы «Спасательный круг эстетизму» - писатель Ситников и его жена, поэтесса Грацианова, - столь же карикатурно соотносятся с Николаем Гумилёвым и Анной Ахматовой.

В подготовительных материалах к роману «Егор Абозов» присутствуют образы Фёдора Сологуба и Анастасии Чеботаревской, выдержанные в весьма гротескных тонах. Фёдор же Сологуб подразумевается и в пьесе «Удачный случай» под видом барина, пришивающего своим крестьянам обезьяньи хвосты и заставляющего их выть на луну, стоя на четвереньках. Сравните со стихами Сологуба: «Сёстры, войте, лайте на луну...», «Мы пленённые звери, голосим как умеем...». Что же касается обезьяньих хвостов, то в реальной жизни произошла связанная с ними нелепая, смешная и печальная, почти детективная история.

Это случилось в начале 1911 года. Толстой был тогда женат на художнице Софье Лифшиц. Зимой в Петербурге устраивали маскарады. Один из них должен был состояться 2 января у Толстого. Для этого маскарада Лифшиц испросила у Чеботаревской, жены Сологуба, обезьяньи шкуры. Та просьбу исполнила, одолжив шкуры у какого-то врача.

На маскарад к Толстым явился Алексей Ремизов, шутейно присвоивший себе титул Обезьяньего царя Асыки. На диване, среди валявшихся шкур, он увидел отдельно лежащий обезьяний хвост. Решив, что для Обезьяньего царя хвост вполне уместен,  Ремизов прикрепил его и присоединился к веселящимся гостям.

Видимо, хвост настолько ему понравился, что и на следующий день, на маскарад к Сологубам, писатель явился в таком же виде. Каков же был ужас Анастасии Чеботаревской, когда Софья Лившиц вернула ей шкуры в совершенно изуродованном виде. От них были отчекрыжены не только хвосты, но и задние лапы.

Разразился скандал. Сперва все свалили на Ремизова. Перепуганный «царь Асыка» написал Чеботаревской подробное объяснительное письмо. Стало ясно, что драгоценные шкуры были испорчены Толстыми. Анастасия Николаевна вдрызг разругалась с Софьей Исааковной, после чего к тяжбе подключилась «тяжелая артиллерия» - их мужья.

Толстой написал оскорбительное письмо Сологубу. В ответ последний потребовал у своих знакомых прекратить всякие отношения с Алексеем Николаевичем. Состоялся третейский суд чести; в роли арбитров выступали Блок, Вячеслав Иванов, Георгий Чулков. Выполняя вердикт этого суда, Толстой письменно извинился перед Сологубом. История с хвостами произвела на Толстого такое тяжёлое впечатление, что по ее завершении он вместе с женой предпочел покинуть Петербург.

Но вернемся к «Золотому ключику».   

Безусловно, эта книга действует на подсознательный уровень восприятия читателя, или, вернее – слушателя. Потому что первый раз её слушаешь ребёнком, которому неведомы ни гностические премудрости, ни любовные треугольники. Слушая бабушкин голос, представляешь: борода Карабаса Барабаса развевается по ветру, дождь льёт как из ведра... А за окном – тихие вечерние Кадаши, Кадашевская слобода, тёмно-лазурное заваленное снегом Замоскворечье...

Тут, на Болотной площади, на Болоте, где разбит сейчас сквер и бьёт в летнее время фонтан, утром 10 января 1775 года казнили Пугачёва и сподвижника его Перфильева.

Злодеев привезли в открытых, с высоким помостом санях. Пугачев с помоста кланялся направо и налево народу. Кисти рук его были желты от стекающего на них с двух огромных свечей воска. Посредине высокого, в четыре аршина, эшафота был вбит столб с надетым на него, ближе к верхнему концу, колесом и заостренной железной спицей вверху столба. Словно гоголевская бричка врезалась в помост половиною своей оси.

Зимняя мзга окутывала промёрзший город, и самозванец кутался в надетый уже навсегда гринёвский тулупчик. Долго читали приговор, Пугачёв крестился то на купола кремлёвских соборов, то на густолесье крестов замоскворецких Кадашей. Наконец, по знаку экзекутора, налетели палачи («прости, народ православный!» - захлебнулся криком самозванец), сдёрнули тулупчик, начали рвать рукава малинового полукафтанья. Пугачёв оскользнулся на заледенелых досках эшафота, упал навзничь и ударили по телу его тяжёлые топоры. Брызнул из разрубаемых костей мозг. Через миг уже отрубленная чернобородая голова показалась на спице, а расчленённое тело кусками свешивалось с колеса. Издали было не разобрать –  кровь ли стекала с них, трепыхались ли на мзглявом ветру малиновые обрывки полукафтанья.

Через день останки казнённых, вместе с санями, были сожжены.

В этом пламени странным образом чудится отблеск другого костра, парижского. 11 марта 1314 года были сожжены великий магистр ордена тамплиеров Жак де Моле и великий приор Нормандии Жоффруа де Шарне. Костёр был сооружен на западной оконечности острова Ситэ, на том месте, где близ моста Пон Нёв стоит теперь конная статуя весёлого короля Анри Бурбона. Перед казнью, обратившись лицом к Нотр-Дам-де-Пари, великий магистр возносил молитвы во славу девы Марии.

Москва и Париж похожи. Это города-мишени с концентрическими окружностями бульваров и рекой, по дуге пересекающей с востока на запад центр города. В предсмертное мгновенье Жак де Моле и Пугачев бросают взор на юг, магистр тамплиеров сквозь пламя костра видит заречный Латинский квартал с возвышающимся шпилем Сен-Жермен де Пре, самозванец – низину Замоскворечья. Разделённые временем и пространством взгляды их скрещиваются в сердце Кадашевской слободы, на огненно-алой колокольне церкви Вознесения.

«Московский Бедекеръ», вышедший в 1917 году под названием «Прогулки по  Москве и ея художественнымъ и просветительнымъ учрежденiямъ» неуверенно констатирует: «Весь этот район, далеко выходивший за пределы нынешних Кадашевских переулков, назывался в старину Кадашами, Кадашевской слободой. Название далеко не ясное...». Далее столь же неуверенно излагается предположение о происхождении названия слободы от «кадашей», т.е. кадочников, изготовлявших кади, кадки и кадушки для засолки огурцов и капусты. Гипотеза, вдвойне любопытная тем, что словарь Даля производит слово «кадь» от латинского cadus или греческого κάδος.

Ну почему бы в таком случае не привлечь другие древние языки? В «Еврейско-халдейском словаре» Штейнберга «кадеши» переводятся как «обречённые на распутство путём посвящения в честь богини любви». По-гречески «кадеш» переводится в Библии как πόρνος (порнос). Другое значение слова «кадеш» - кудесник, волхв, маг. На древнееврейском «кадош» означает «святой».

И здесь становится уже не просто тепло, а, как на костре инквизиции, нестерпимо горячо. Не вызывает сомнений происхождение масонства (по крайней мере,  ложи Шотландского обряда) от Ордена тамплиеров. Флот Ордена покинул Ла-Рошель накануне запланированного на 13 октября 1307 года тотального ареста и нашел убежище у пустынных берегов северной Шотландии. В битве при Баннокберне несколько десятков рыцарей Храма выступили на стороне шотландского короля Брюса. Благодаря этим хорошо вооружённым и обученным воинам шотландцы смогли одержать первую победу над англичанами. Увидев внезапно появившиеся на поле битвы знамёна тамплиеров, англичане обратились в бегство. Сражение произошло 24 июня 1314 года, в священный для рыцарей Храма день св.Иоанна.

Степень масонского посвящения 30 градуса носит название «рыцарь Кадош». Обряд посвящения в рыцари воспроизводит смерть Жака де Моле, и в его основу положены донёсшиеся из пламени костра слова великого магистра: «Nekam, Adonai, Nekam» («Отмщения, Господи, отмщения»). Эту степень называют также степенью «вендетты», поскольку посвящённый рыцарь Кадош возвращается в мир, чтобы символически «отомстить» за мученическую смерть Жака де Моле, борясь с духовным и светским деспотизмом. Над рыцарем довлеет долг, который заключается в реализации собственной личности и, тем самым, осуществлении смысла своего существования.

Основной символ степени – чёрно-белый Орёл, напоминающий о чёрно-белом флаге тамплиеров. Посвящённому позволено видеть гностического змея, свившего пять колец, в каждом из которых заключена одна из тайн эволюции: гравитация, кристаллизация, жизнь, сознание, совесть. На этой степени завершается символическое восхождение масона.

«В огороде бузина, а в Киеве дядька» - ворчит недоверчивый читатель. «Он смеётся над нами» - никнет главою проницательный.  «Змеи, рыцари... Да где это всё происходило?» - кричит читатель критичный.

Да вот хотя бы здесь –  в бывшей барской усадьбе, там, где образуя масонский угольник, сходятся 1-ый и 3-ий Кадашевские переулки.  Там, где если взглянуть налево, упрёшься взором в Большой Кремлёвский дворец, плечисто нависший над Болотом. Там, где, если пойдёшь направо, выйдешь к церкви Всех Скорбящих Радости, опарою вытекшей на Большую Ордынку. Здесь, читатель, здесь, во дворе усадьбы, происходило созерцание гностического змея, сбежавшего от своего владельца -  шофёра Жоры. Змей, окружённый преследователями, кольцами свернулся у основания пожарной лестницы, намертво прикрепленной к стене дома. Было страшно. Изловчившись, шофёр Жора схватил извивающегося змея и заключил в огромную стеклянную банку.

Да, почтенный читатель, именно здесь звёздное зимнее небо сверкало счастьем, здесь июньские муравьи указывали путь в рдеющее тайной сердце пиона и здесь на клич «будь готов!» полагался ведомый Посвящённым отзыв: «всегда готов!».

Да, а что за малиновый отсвет тревожит почти успокоившийся мозг? Разодранное полукафтанье? Что-то недоговорённое... Не переворачивайте страницу, дайте припомнить!

Ах, да! Загадочные строчки мандельштамовой «Канцоны»: «Я скажу “села!”  начальнику евреев за его малиновую ласку».  Надежда Яковлевна Мандельштам придумала остроумное объяснение «малиновости» - на картине Рембрандта блудный сын припадает к отцу, одежды которого имеют якобы красновато-малиновый оттенок. Недоговорено, правда, кто такой «начальник евреев». Если додумывать версию Надежды Яковлевны, то получается, что «начальник евреев» - прощающий отец, вернее - Отец Милосердный, Б-г.

Прекрасная версия! Но... Герой стихотворения, блудный сын, обращается к Отцу: «села!».  Надежда Яковлевна считает, что это «селам!», приветствие.  Не очень подходящие слова для подобной ситуации, да и в самой стихотворной ткани не чувствуется жеста, описанного другим поэтом: «И от сладостных слёз не успею ответить, к милосердным коленям припав». Более того, стихотворение имеет тончайший иронический оттенок.

Надо искать  более простое и приземлённое объяснение. «Канцона» написана в мае 1931 года, в то время, когда Мандельштам пытался устроить повторную поездку в Армению.  Тон стихотворения оптимистичен - скоро, почти что завтра, поэт увидит воочию этот армянский пейзаж, вопрос практически решён... Хлопоты о поездке шли через мирволившего  Мандельштаму Николая Бухарина, который обратился с этой просьбой к Молотову.

Вот и жест «Канцоны»: поэт заходит в кабинет «начальника евреев» Бухарина, здоровается, Бухарин угощает сладкоежку Мандельштама чаем с малиновым вареньем. Кстати, сопряжение чаепития и малинового цвета уже встречалось в стихах Мандельштама: «...как поила чаем сына, как дрожала губ малина...». Стихи обращены к нелюбимой Надеждой Яковлевной Ольге Ваксель.

Гипотеза, конечно, комичная, но объясняющая интонацию «Канцоны». Впрочем, стихи написаны чародеем, заставляющим летать аппараты тяжелее воздуха, и любая их трактовка необязательна и сиюминутна. И всё-таки...

Интересно, что некоторые из предсмертных стихотворений Мандельштама (к эзотерике вообще-то не склонного) перекликаются с антропософскими исканиями Рудольфа Штайнера. «Сквозь эфир десятично-означенный свет размолотых в луч скоростей начинает число, опрозраченный светлой болью и молью нулей...». «Так соборы кристаллов сверхжизненных добросовестный свет-паучок, распуская на ребра, их сызнова собирает в единый пучок». Может, Андрей Белый (Арлекин-Пьеро русской поэзии) познакомил его с антропософией? 

А вторая поездка в Армению так и не состоялась. Другие пути были уготованы чародею. Роковым образом ладонь Осипа Мандельштама врезалась в щёку Алексея Толстого, замыкая этим движением в пространстве круг неслучайных встреч и совпадений.