Вадим МЕСЯЦ

 

Родился в 1964 г. в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. Печатал стихи и прозу в журналах «Знамя», «НЛО», «Новый мир», «Интерпоэзия» «Дружба народов» и др. Автор более пятнадцати книг стихов и прозы. Лауреат ряда литературных премий. Организатор «Центра современной литературы» в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Живет в Москве.

 

 

DAHIN, DAHIN…

 

 

*  *  *

 

Я пойду туда, где снег,

голубой, как глаза Богородицы,

прихваченный ледяною коркой,

выпуклый и равномерный,

царствует на полянах ночных.

И под тяжким хвойным крылом

мой оставленный дом,

в который я больше не верю,

живет и стареет вместе со мной,

так же как я, вымаливая прощенье.

Черные камни, обнажив холодные лбы,

ждут, когда мы заговорим с ними вслух,

будто нашли ответ на вопрос

нерукотворного времени.

Это страшно когда понимаешь,

что деревья, озеро, снег, небеса,

держащие мир в трудовых рукавицах,

видят тебя насквозь, и ни за грош

готовы продать твою душу.

Да, только туда и стоит идти,

чтобы приблизиться ко всему, что сильнее.

Оплетанье любовью имеет столько же прав,

сколько жажда возмездья, а узнать

имя чужого бога – уже победить.

 

 

ТАБУ ДЕТСКОЙ КОМНАТЫ

 

Окно вымыли на ночь.

Оно стало совсем холодным.

Мне нельзя пить чистую воду,

брать руками круглые вещи.

 

Мне нужно привыкнуть к другому.

К белой щелочи, к черной марле,

к кускам сухого картона.

Вот и довольно свободы.

 

Неизвестно, что более тщетно –

покой или беспокойство...

Точно так же мечтают кошки

гладить волосы человека.

 

Я готов промолчать и об этом.

Глухота почти идеальна.

Все равно, о чем ты попросишь.

Все равно нужны только двери.

 

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 

Двадцать лет назад в Каролине

солнце также сменялось дождем

как сегодня: выйдешь из дома –

и попадешь под ливень, а пока

добежишь до машины, он пройдет.

 

Шерил Кроу была тогда в моде:

«все, я хочу - развлекаться»

пел приемник в моей Nissan Centra

выпуска 88-го года

 

и я, похоже, не хотел ничего другого

 

я жил один на 18 Грин-стрит

приехав сюда из Нью-Йорка

рыбачил, пил Thunderbird

подобно негру, впервые

в жизни отрастил бороду…

 

когда мне исполнилось тридцать лет,

я побрился

 

кто сказал,

что восприятие мира ослабевает

с годами?

 

сегодня я вижу гораздо ярче

глаза поляка, с которого зачем-то

снял кепку

в стриптиз-клубе,

бабочек захмелевших,

которых я мог собирать,

возвращаясь домой,

как цветы…

 

 

СОБАКА

 

Любовь хороша,

когда превращается в ужас.

И у тебя развязываются шнурки,

на церковном дворе.

И ноги подкашиваются.

И рот разговаривает сам по себе.

 

Богородица Казанская, какая ты красивая сегодня!

 

И потом ты молчишь  12 лет,

пока, наконец, не увидишь собаку,

пушистую белую собаку,

которая все эти годы сидела у твоих ног.

И ты встаёшь на колени.

И вскоре твой черный язык

касается земли.

 

 

РАЗГОВОР С СЫНОМ

 

Диктор на телевидении,

начальник госснаба,

президент европейской страны,

или даже ученая гейша

будут мстить тебе,

если их били в детстве.

 

А тебя-то в детстве любили, сынок.

 

Читай то, что видишь

в их мокрых глазах, не обольщайся.

Фантазии не доведут до добра,

но еще преступней быть добрым.

 

Я бы ввел наказание в кодекс

за щедрость души.

Ограничь себя - ты вряд ли

что потеряешь…

 

Наши песни лишь путают ход

межпланетной борьбы.

Поэтому пой как будто ты

уже умер.

 

Сынок, когда подрастешь,

я попрошу тебя: никогда не женись

на прислуге своих любовниц.

 

Даже если тебе совсем одиноко

в Нью-Йорке…

 

 

ОДНАЖДЫ

 

Только там, где сможешь ты проснуться,

обманув испуганное время

на секунду жизни льна, крапивы,

на одну куриную минуту,

торопясь куда-то в холод, в запах гари,

в недомолвки, в отзвуки, обрывы,

в безразлично смешанное племя,

чтоб уже не знать,

                           куда вернуться, –

ты захочешь петь о чем-то новом,

позабудешь вкус надежды, жажды,

повторений ласковую смуту,

будущие праздники, поминки:

там тебе не верилось, что каждый

перед смертью шепчет – благодарен.

Только там, где сможешь ты проснуться,

никогда последнего

                             однажды,

прислонясь к белесому уюту,

на окне застыв листком кленовым,

сжавшись красным локоном в косынке,

скомканной перчаткой

                                на гитаре.

 

 

САНСАРА

 

Рассыпчатая сущность кирпича,

стены Китайской детская основа,

коричневая охра, умбра, марс,

сиена жженая, и городской дымок

прозрачно рыжеватый на закате,

такая сладкая забытая болезнь.

              Хромые стулья, проржавевший ключ…

 

Кто погружает вещи в пустоту,

становится пустым и безразличным.

В чаинках заболоченной воды,

всплывающих со дна, не меньше света,

чем в искрах… Вечер веслами скрипит,

изображая старческий восторг:

              Незрячие глаза, застывший воск…

 

Весь мир окутан ветхой паутиной.

Пожарная кренится каланча,

пузырчатый надломлен позвоночник…

Расталкивая нянек любопытных,

в руках живое зеркало растет.

И хлеб как еж сжимается в комок.

              Окрепший голос, обгоревший флаг.

 

 

ПОЛЯРНИКИ

 

Не смолкает крещенская вьюга в ночном эфире,

и, глуха к электрическим, предгрозовым раскатам,

по панели приемника движется тень герани,

непрерывно завидуя только кусту герани;

 

и квартира привычно играет в Северный полюс,

сообщая координаты, метеосводки, итоги

прошлогодней путины во всем ледовитом мире

или немыслимо бодрой страды где-нибудь

                                                                в Кыргызстане;

 

на привинченной койке – из праздничного содома –

стоит только прилечь, как срываешься вниз по склонам,

и теперь, если мирно усну под твои заботы,

то, наверно, услышу и свой, незнакомый голос;

 

ибо все, что было оставлено – движется рядом,

будто в стеклах ровно летит сухая солома,

нас во сне догоняют невыбранные дороги

и меняются судьбами в придорожном тумане;

 

и я знаю твою любовь провожать самолеты,

отвозить меня ранним утром до аэродрома,

отпускать как будто на смерть осторожным

                                                                            взглядом,

лишь бы вкус на губах был похожим на кровь. Соленым.

 

 

ВЕТРЕНОЕ ЛЕТО

 

Листья шумят рыбьей чешуей,

Листва в трепетанье теряет цвет.

У моих детей мерзнут руки,

тонкие как листья ладошки.

 

Что за лето? Сколько дней дует

не переставая, западный ветер?

В моей голове ни мыслей, ни слов.

Но и покоя нет. Одно беспокойство.

 

Душа моя стала как бесконечный лес.

Шумит на ветру, но не облетает.

А когда наступит пора листопада,

мы уедем отсюда туда, где тепло.

 

Вдали от больших городов забываешь,

что мир – это кладбище, и все

что тебе остается теперь - делать вид,

что ты живой и подвижный, как ветер.

 

Детские шалости, взрослые вздохи,

бесцельные дни. Ветер с озера

выстуживает взгляд. И передо мной в ряд

встают серебряные пули,

отлитые на вурдалака.

 

 

ЛАСТОЧКЕ

 

До рассвета ласточке влюблённой

выдан отпуск в дождике метаться,

сквозь косой туман воздушных просек

вылетать морянкой да ищейкой.

Знаешь, если думать без истерик,

что покой берётся ниоткуда,

я всего лишь ветреный матросик,

так же невпопад одушевлённый…

Лёгкий, будто сшитый белошвейкой,

в первый раз сходя на новый берег,

не смогу ни встретить, ни расстаться,

скользкие деньки свои забуду,

раз уж мне вернуть не довелось их.