Алина ПУЛКОВА

 

Родилась в Холмогорском районе Архангельской области. Окончила Московскую медицинскую академию им. Сеченова. Рассказы публиковались в сборнике «Москва и Петербург – как мы их не знаем» и журнале «Дружба народов». Живет в Кронштадте. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ.

 

 

БЕЗ ЗОИ

Рассказ

 

Зоя прилетела в Москву из Мурманска. Недостаток ли солнца, наследственность ли стали причиной сильной Зоиной сутулости и худобы, неизвестно. Между лопаток уже намечался горб. Зоя страдала близорукостью и носила на тонкой переносице тяжелые, старомодные, не подходящие ей по возрасту очки. Лицо узкое, бледное. Губы тоже бледные, цветом почти не отличавшиеся от кожи. Иногда Зоя их подкрашивала, рисовала алой помадой два встревоженных холмика – смелый цвет для некрасивой девушки. Русые волосы расчесывала на прямой пробор. Одевалась, как полагалось провинциалке, безыскусно и блекло. Под одеждой угадывались крохотные груди. Приходилось бы сомневаться в плодородии Зои, не воспитывай она двухлетнюю дочь. Зоя избегала общения с институтскими, но для меня сделала исключение. И вот почему.

 

Последний день невыносимого ноября разбудил меня слишком рано для воскресенья. Поясницу и низ живота стягивала боль, она то нарастала волной, то отступала. Термометр показывал лихорадку. «Зря запустила простуду, надо было пить антибиотики», – пожалела я и вызвала неотложку. Врач «скорой» мягкими нажатиями изучил живот и предложил ехать в гинекологию. «Дежурная, код эн семьдесят точка ноль. Острый сальпингоофорит. Кто примет?» Рация затрещала. Отделения стояли переполненными. «Пятьдесят четвертая. Везешь?» Рация блюмкнула, и я отправилась собирать вещи.

Пятьдесят четвертая городская больница располагалась на берегу Черкизовского пруда: несколько обшарпанных корпусов цвета квашеной капусты. Из окна палаты я наблюдала, как торопливо завершилась осень. Навалились никого не предупредившие морозы, и скоро пруд стоял подо льдом. Выпал снег. Больница закрылась на карантин – ранний свирепый грипп охватил столицу. Потянулись дни долгого унылого заточения.

«Девушки состоят из одних воспалений придатков», – вздохнула завотделением после осмотра. В очереди со мной сидели еще с десяток студенток. Кормили нас скверно, лекарства кололи доисторические. Апатия ощущалась в докторах и медсестрах. Бабушки в халатах по вечерам высыпали в коридор – по телевизору показывали «Бедную Настю». Болтливые тетки, прошедшие мужей, любовников, роды и кровотечения, выливали на юных девиц свой бесполезный и противный опыт. Удаленные матки, чистки, лопнувшие кисты – рутина гинекологов-хирургов. В просторных выкрашенных краской палатах хохотали желтые от низкого гемоглобина женщины. В холодильнике, в морозильной камере, всегда находилось несколько бутылок с застывшей водой. Иногда стоны раздавались совсем близко с моей кроватью, иногда – сверху, через потолок.

Из окна было видно, как по замерзшей набережной туда-сюда пробегали мужчины в пуховиках и женщины в шубах. Вон ребеночка на санках повезли. А я приехала в тонком пальто, в джинсах и свитере. Как не везет! Однокурсники перестали названивать, осведомляться о здоровье, околели, наверное. Досаждал голод, особенно по вечерам. Я надеялась на передачи от подруг, но карантин не оставлял ни единого шанса, что кто-нибудь потащится на Преображенку, чтобы прорваться ко мне через строгий КПП. Ничего другого не оставалось, как, скучая, подсматривать чужие передвижения на пруду. Хмурые мысли о еде и свободе разогнал телефон, который припадочно затрясся на тумбочке. В трубке женский голос произнес: «Спускайся, я жду тебя в проходной». Слова отзывались гулко, как из подвала.

На лавочке в полупустом обширном помещении сидела Зоя и смешно вращала головой в разные стороны, пытаясь разглядеть обстановку: очки наглухо запотели. Я удивилась, как она проникла в больницу? Зоя ответила, что договорилась с кем надо. В проходной было холодно. Заслоненные аптечным киоском горели тусклые лампы. По углам перешептывались и шуршали пакетами посетители и несколько больных. Распахнутые куртки, запах жареной курицы, нога в тапочке, закинутая на скамейку, – вокзал, а не медицинское учреждение! Вдруг я почувствовала прикосновение – теплая сухая ладошка обхватила мое запястье. «Скажи, ты не совершала аборт?» – крошечные из-за линз глаза ощупали меня сквозь легкий туман конденсата. Зоя нырнула в огромную кожаную сумку, которая обычно оттягивала ей плечо, и вытащила оттуда кипу глянцевых брошюр. Зоя раскрыла одну из них и стала неторопливо переворачивать страницы, являвшие мне ужасы детоубийства. Ранние сроки, поздние сроки, выкидыши, какие-то кровавые бесформенные комки... Мне стало нехорошо. Разъяснительным картинкам аккомпанировал вокзальный запах еды, мой голодный желудок мог и не выдержать. Я отстранила Зоину руку. В полутьме Зоя представилась мне чудовищем, маньяком, в чей черный список я рисковала попасть. «Я никогда бы этого не сделала, – как можно убедительней сказала я. – У меня воспаление яичников после вирусной инфекции». Помедлив, Зоя стала запихивать брошюры обратно в сумку.

Зоя разоткровенничалась, просидев в проходной почти до девяти. Я узнала, что на четвертом курсе Зоя залетела от молодого панка, поклонника групп «Король и Шут» и «Тараканы». Прыщавый недоносок осчастливил мир дочерью. В деканате изумились, когда получили справку о беременности из студенческой поликлиники. «И кто, интересно знать, благодетель?» – цинично фыркнула секретарша и поплелась к копировальной машине, чем сильно уязвила Зою. Спустя полгода в операционной в Мурманске во время полярной ночи появился на свет ребенок. Зоя дала девочке имя Вера. В Москве молодое семейство, мама и дочь, обрели приют у дальней родственницы, и наконец-то Веру приняли в детский сад. «А она боец...» – подумала я, и собственные карантинные страдания показались мне мелкими, не стоящими тех душевных сил, которые я им отдавала.

Больше Зоя не объявлялась, но вдруг медсестра отделения принесла мне сетку апельсинов, бананы и фруктовые соки. Сказала: «От не назвавшей себя девушки». Эта передачка стала моим спасением, потому что я болела гриппом, который все-таки скосил пол-отделения. Меня колотило от высокой температуры, и жалкий анальгин был не в состоянии сбить хотя бы градус. Я ела апельсины, пила сок и не верила, что больничные приключения когда-нибудь кончатся.

Но они закончились! Расписавшись в журнале дежурного на вахте, я оставила за спиной корпуса пятьдесят четвертой больницы и зашагала вдоль пруда, глубоко вдыхая морозный воздух. После болезни ноги ослабли, и ходьба казалась чем-то непривычным, вроде полета. Впереди на магистрали толкались и блестели машины. Пар от бетонных предприятий струйками тянулся по краю неба. Ослепительный иней прибрежных деревьев окрашивался опускавшимся зимним солнцем в розовый цвет. На противоположном берегу пруда велся ремонт теплотрасс, и пруд там был превращен в месиво из глины и камней, лишь для приличия прикрытых снежными наносами. В осенней одежде я мерзла, но испытывала удовольствие: больше не в четырех стенах. На Большой Черкизовской улице, отсекавшей водоем от мегаполиса, мне подвернулся троллейбус, направлявшийся к метро. В салоне топтались, пересаживались пассажиры, что-то кричали в телефонные трубки. Водитель ругался и сигналил подрезавшим троллейбус автомобилям. Снова – жизнь!

 

После больницы между Зоей и мной завязалась дружба, хотя походили мы скорее на заговорщиц, о чем-то шепчущихся в курилке. Сокурсники, будущие провизоры, недоуменно поглядывали в мою сторону – нашла с кем связаться! Вообще, чтобы как-то их оправдать, нужно заметить, что ни таланта, ни редких личных качеств не требовалось, чтобы обучиться изготовлению мазей и аптечному руководству. Поступали на факультет ради карьеры и денег. У Зои были недурные способности в естественных науках и интерес к медицине, но между гарантированно обеспеченным будущим и сомнительным призванием она выбрала первое и подала документы не на лечебный факультет, а на фармацевтический. Чтобы в будущем откусить от сытного пирога, каким являлся фармацевтический бизнес, Зоя прикладывала невероятную энергию: участвовала в научных кружках и конференциях, всевозможных мастер-классах, олимпиадах, активничала в профсоюзе. Я морщила нос и цыкала языком, когда зевавшая, с немытой головой Зоя рассказывала мне об очередном чудо-препарате, разрекламированном ей на одном из тренингов, о необыкновенных перспективах его на рынке. Я не верила во всю эту торговую чепуху, предпочитая свободное время проводить в лаборатории или в библиотеке. Мои интересы были исключительно научными. Зоя разводила руками, отвечая мне, что деньги с неба не свалятся и никто не сунет ей их в кошелек. По-своему она была права: не до щепетильности, когда нужно поднимать дочь, вывозить родителей из депрессивного Мурманска. Я делала вид, что соглашаюсь, хотя считала, что отдавать свои лучшие, юные годы на такую, в сущности, глупую историю, как подготовка собственного офисного рабства, это практически преступление. Зоя выслушивала меня, покачивая головой, и приговаривала: «Ну да, ну да», – однако после занятий, вскинув на плечо тяжелющую сумку, снова перлась на лекцию торгового представителя крупного фармацевтического холдинга и сидела там до самого конца.

 

В июне я успешно закрыла сессию. Солнечная погода располагала к прогулке, и я заранее испытывала восторг, что буду ходить по городу до позднего вечера, ни о чем не беспокоясь. Почти растаяв в своих мечтах, я была поймана Зоей.

– Ты мне сегодня нужна. Надо сходить в одно место. Соратница моя не может. Заболела.

– Надеюсь, это не какая-нибудь идиотская фармацевтическая авантюра?

– Тут другое.

И мы отправились на Яузскую улицу, к двадцать третьей городской больнице.

Часто посещаемая нами, студентами, двадцать третья своим главным зданием, флигелями и придомовой церковью увековечивала приторный московский ампир. Ее центральные постройки, входные ворота с чугунными львами и кованая решетка – архитектурная гордость. Позади главного здания прятались новые многопрофильные корпуса и неприметный девятый корпус, бывший абортарий.

Я помогла Зое растянуть вдоль решетки баннер из легкой синтетической ткани. По баннеру шли три полосы: желтая, белая и черная, а на них надпись: «Россия, хватит убивать детей!»

– На! – Зоя сунула мне в руки пачку листовок. – Раздавай прохожим.

Я подбегала ко всем, кто проходил мимо, протягивала листовку. Прохожие бубнили «спасибо» или «мне не надо» и с опаской посматривали в сторону ворот, рядом с которыми на ограде, вздуваясь от ветра, волновался баннер. В это время Зоя выкрикивала лозунги, призывающие прекратить детоубийства. Кто-то, завидев ее, перебегал на другую сторону дороги. Не растерявшись, я спустилась вниз по Яузской улице, засовывая осуждающие бумажки под дворники припаркованных автомобилей.

Когда я вернулась, то обнаружила Зою, стоящую у края тротуара, к которому подъехала красная легковая машина. Опустилось стекло, и из окна показалась голова молодой женщины в солнечных очках.

– Эй, ты! – Женщина высунула руку в окно и ткнула в Зою пальцем. – Что ты тут агитируешь? Ты в курсе, что ты тут размножаешь? Нищету и бедность! В цивилизованных странах женщина сама решает, как ей распоряжаться своим телом! Я тебе говорю! – женщина забарабанила по дверце машины.

Зоя успела пикнуть только «Аборт – это убийство», как получила меткий тычок кулаком в живот. Зоя не удержалась на ногах и упала. Увы, с ней приключилось то несчастье, которое постигает слабовидящих людей при падении: она потеряла очки. Поднявшись, Зоя в слепом движении кинулась к автомобилю хулиганки, но та быстро выкрутила руль и рванула от тротуара, зацепив несчастную Зою боковым зеркалом. Зоя получила еще один удар и свалилась, ударившись головой об асфальт. Я подбежала к ней и помогла подняться. У Зои была оцарапана бровь, и несколько ссадин кровили на подбородке и носу. Я вынула из своего рюкзака бутылку с водой и салфетки.

– Ты в порядке?

– Нормально. Хоть очки не сломала. Стерва!

– Может, свернемся?

Зоя кивнула.

– Ментов будем вызывать?

– Они сами уже идут.

Зоя указала на двух полицейских, приближавшихся к нам.

Пока я снимала баннер с решетки, Зоя, перебирая какие-то бумаги, разговаривала с полицейскими. Я сложила баннер и оставшиеся листовки в пакеты. Ветер подхватил и унес одну из листовок, да так легко, как будто не было в ней тяжких, горьких слов, за которыми слезы, и боль, и обида. Сдуло – и дело с концом.

– Я должна идти в отделение, – грустно сказала подошедшая Зоя. – Тебе со мной не надо.

Зоя взвалила сумку-мешок на плечо, взяла в руки пакеты и зависла на мгновение в корявой и требующей сочувствия позе: высунулся горбик на спине, который я привыкла не замечать, вывалился живот.

– Зоя, бросай, пока не поздно. Эта бесполезная борьба тебя в конце концов доконает.

– Она не бесполезная. Когда я забеременела Верой...

– Бесполезная! И бессмысленная. Вопросы жизни и смерти не решаются клочками бумаги и лозунгами.

Зоя ничего не ответила. Только головой тряхнула, словно отгоняла от себя плохие мысли. Я догадалась, что мысли были обо мне, и вдруг ощутила такой стыд, что дышать стало невозможно. Глаза в асфальт уткнула и не видела, как Зою увели.

 

А тут звонит! Пропала на три месяца, никто не знает, где она.

– Зоя, ты почему на учебу не вышла?

– Я в больнице лежу.

– Где? Давно?

– Недавно. Будешь смеяться где.

«Хорошенькая же больница», – бурчала я, преодолевая узкий проход пропускного пункта, в котором образовался людской затор из-за проверки документов. Тащила с собой рюкзак с едой, от курицы-гриль разило за три версты. В сетке – апельсины.

Прошла в отделение. Карантина нет. Отыскала нужную палату.

– Я в соседней лежала!

На Зоиной тумбочке – ложка, кружка, телефон, маникюрные ножницы. Постель заправлена, на подушке вязаный зайчик с длинными ушами. Вера заставила взять его, чтобы маме не было страшно. На Зое домашний халат, волосы вымыты и забраны в хвост. Зоя без очков, в линзах.

– Какой срок?

– Девятая неделя. Веру подняла и чувствую – боль. Закровило.

Мы вместе изучили распечатку УЗИ, на котором была видна ретрохориальная гематома.

– Чуть не выпрыгнул.

Зоя улыбалась. На фотографию эмбриона она смотрела нежно, как на уже родившегося ребенка.

– Когда врачи «скорой» забирала меня из теткиной квартиры, а там ремонта не было лет двадцать, кошками воняет, и Вера сидит на кровати плачет, то поинтересовались, может, им попозже приехать, когда выкидыш начнется? – Зоя захохотала. – Дураки!

Нет, отца не будет. Возьмет академический отпуск. Вера мечтает о братике. Родители ждут их в Мурманске.

– А учеба? А карьера?

Зоя отмахнулась. Она с аппетитом ела курицу-гриль и рассуждала, что вот какая судьба, у нее, дурехи, уже второй ребенок, а иная никак забеременеть не может, хоть и красавица, и богатая, и все остальное. А другая, здоровая, крепкая, узнав, что беременная, на аборт бежит трусливо. Вырежет плод и лежит с бутылкой со льдом на животе, соображая, как ей дальше жить. И ничего, встает и живет!

– Только я бы так не хотела... убийцей, – тихим голосом подытожила Зоя, вытерев руки о салфетку и возвращая на место скатившегося с подушки вязаного зайца. Она вдруг выпрямилась и хотела упрямым жестом поправить очки, но вспомнила, что их нет, и отрывисто провела рукой по волосам.

– Зоя, не заводись, пожалуйста, тебе нельзя сейчас волноваться!

– А ты думаешь, здесь все беременные лежат? – повысив голос, спросила Зоя, уже не ко мне обращаясь, а ко всем, кто находился в палате.

В углу скрипнули металлические пружины, и чья-то спина и голова с рассыпанными по подушке густыми длинными вьющимися волосами исчезли под казенной белой простыней.

Я поспешила проститься с Зоей, обещав, что на мою помощь она может рассчитывать всегда. Зоя благодарно кивнула. Время посещения пациентов уже истекло.

 

Когда я заканчивала лабораторную часть своей дипломной работы, я узнала, что у Зои родился сын. Сведения пришли из деканата. Я ежедневно набирала Зоин телефонный номер, но, к сожалению, так и не дозвонилась в Мурманск. «Абонент временно недоступен».

А временно, как известно, не навсегда.