Анастасия ТРИФОНОВА

 

Родилась в Смоленске. Кандидат филологических наук, работает учителем. Участница литературной студии «Персона» при Смоленском государственном университете. Дебютная книга «Стихи другого человека» вошла в лонг-лист Международной Волошинской премии (2018).

 

 

К НОВЫМ ХОЛОДАМ…

 

 

*  *  *

 

Аскеза, мой пожизненный атлант,

держи ровней предгрозовое небо

над доходящей головешкой белой

в гнезде кострища, полного тепла

 

и пепла. Обездвижен, тем живее

горящий всем прогнозам вопреки,

еще трещу. На сколько хватит времени,

не угадать, поэтому терпи,

 

моя Эвтерпа.

 

 

ОТРЫВОК

 

...К полуночи в мой двор лиса приходит

по старой памяти: на месте леса

стоят многоэтажки больше года,

но в поисках съестного рыщет зверь,

в помойке роется, вытягивая мусор,

напитываясь духом городским.

 

Привыкнуть можно точно ко всему:

к разлукам, переездам, холодам.

Но как могучий беспросветный голод

лисицу гонит через автостраду,

так человека гонит из себя

звучащая незыблемым каноном

 

оторванность так гонит из себя

нелепого пустого человека

сквозь череду огней на автостраде

в могучий беспросветный лес людской

к разлукам новым, к новым холодам,

к деталям одиночества былого.

 

 

*  *  *

 

Рождественские тополя,

рождественские птицы,

как будто бьется свет

сквозь черноту коры,

сквозь черноту пера.

На следующий день

все в будни канет.

 

Ищешь в гугле свое имя,

а поиск выдает: рассеянный склероз.

И смысл светел и прозрачен,

как благодать

рождественских даров.

 

Люблю грозу в начале жизни,

парализованную радость,

парализованное счастье,

когда ты сам себе нельзя.

От Рождества до Рождества

столбы как будто тополиные

к рукам протягивают иглы

и век живи

свой век живи

смиренно повторяют.

 

 

* * *

  

Приключенческий день

 

1.

За рыночными киосками обдирали ничью лещину,

снаружи зелёную, в недрах – полную молока.

Воняло рыбой, гниющими овощами,

но мы, собиратели, горели первобытным азартом,

как струя освежителя «Альпийское чудо»,

направленная на огонек зажигалки.

 

2.

Гоняли по детскому саду с рыночным псом.

Он умный: хватает палку

и тащит ныкать сквозь дырку в заборе,

переворачивая стоймя.

Мы звали его то Джеком, то Джимом,

он откликался на голый голос,

лапу давал, хоть мы не просили,

и тянул морду к рукам,

а мы прятали их за голову.

 

3.

Скрывались из поля зрения матерей,

дежуривших у окна,

пока на плите томятся несчимные щи девяностых.

Домой, обедать!

А мы, воробьи,

через забор телефонной станции скок –

и в туалетные заросли:

по каше из трансформаторных Ш

к сказочной свободе

от материнского взгляда.

 

4.

Сидели в песочном котловане за детским садом

и мечтали, что это воронка от взрыва или хотя бы метеорита.

Врывались всеми руками в этот песок и доставали до глины.

Лепили птиц, но они крошились,

как только подсыхали на солнце, и снова уходили в землю.

 

5.

Мой друг сказал: поехали к Вадиму.

Кто не знает, это его двоюродный брат.

Я так далеко от дома одна не уходила никогда,

мы даже потряслись на трамвае бесплатно.

У Вадима играли на «Дэнди» в «Робокопа»,

точнее играл его папа, а мы смотрели

и ели блины, посыпанные сахаром.

В трамвае на обратном пути считали прыгающие фонари,

снова ели блины, сложенные втрое –

мама Вадима дала на дорогу.

И песок скрипел на зубах.

  

_________________________

 

Нас искали до одиннадцати вечера

по всему району, где дважды убивали бизнесменов,

а простых барыг с димедрольным пойлом – без счёту.

Тепло и темно, мама ждала дома, а папа не мог вернуться.

Мы были в песочном котловане,

а вы и не додумались туда заглянуть.

Мы же там и правда б ы л и.

 

Прошу считать этот текст

официальным обращением

с признательными показаниями

об одном дне,

об одном вранье,

из которого в детстве не раскопаться:

велика вероятность получить ремня насущного от отца

и огорчить мать, которая

не разрешала ничему со мной приключаться

и верила, что сможет от всего меня уберечь,

но уже тогда оказывалась бессильна.