Ирина КУРИЦЫНА

 

Родилась и живет в Рязани. По образованию художник-костюмер, по профессии – дизайнер-верстальщик. Автор поэтического сборника «Всё, что позволено душе». Публиковалась в рязанской прессе («Рязанский комсомолец», «Рязанские ведомости», «Утро») и журнале «Кольцо А», а также на сетевых литературных ресурсах, в том числе как автор иронических стихов под псевдонимом Клава Обломова.

 

 

ДВЕ ДОЩЕЧКИ НА КРЫШЕ

Рассказ

 

«Продается однушка на 2-й улице Зуева, общая площадь – 20 кв.м. Балкон на северную сторону, 2/5. Первый этаж – высокий, занимает хозяйственный магазин. Квартира на одного»…

Интересно, – подумала Вера Павловна, шурша газетой и по ходу чтения отмечая кособокими гулечками интересные ей места. – Надо же, придумали: на одного! Конечно, 2-я улица Зуева – та еще тмутаракань… Посмотрим, какие автобусы ходят… Гм, и третий ходит, и девятый, и две маршрутки…

Обнаружив, что отдаленный район имеет в качестве сообщения целых три транспортных средства, проезжающих как раз мимо ее родной средней школы № 2, Вера Павловна решила посмотреть квартиру.

Жилищная ситуация Веры Павловны, дамы приятной и еще относительно молодой, была аховая. В родительскую двушку, совсем недавно безраздельно пользованную ею одной, скоропостижно вернулась с северов родная сестра с семьей. Семья была обширная: собственно сама сестра, ее старший сын от первого брака, двое младших детей, их папашка – второй муж и весьма пожилая мама мужа. Маленькая кухня, совмещенная с туалетом ванна, узкий коридор – ой! – ужас! Младшие дети бегают, орут. Все время запирается в туалете бабка, старший курит… К тому же Машин муж не из профессуры, отнюдь, а, стало быть, периодически нецензурно выражается. Этого Вера Павловна, человек интеллигентной профессии – учитель биологии в средней школе – никак стерпеть не могла. Вера Павловна стала приходить домой все позже и позже, выдумывая дежурства на работе, родительские собрания и прочие малопонятные ее родне вещи. Пока Машин муж, неожиданно цапнув ее за локоть в коридоре и оттащив к входной двери, хмыкая и запинаясь, не предложил ей некоторую достаточную сумму, чтобы она купила себе какое-нибудь жилье. Где этот вахлак возьмет деньги, Вере Павловне было все равно, и она, поломавшись для вида, согласилась на это сомнительное предложение.

И вот Вера шла на свидание с однушкой на окраине. Предварительно созвонившись с хозяином, она выехала пораньше и, слегка поплутав в малознакомом районе, достигла, наконец, маленькой, узкой, темноватой и грязноватой 2-й улицы Зуева. Дом был странный. Он образовывал две буквы «г», прилепленных друг к другу и выступающих вперед, наподобие положенного на бок куска лестничного пролета. В одной из «ступенек» была небольшая арка во двор, вторую занимал обещанный магазин, закрытый по случаю воскресенья. Вера Павловна прошла через арку, нерадостно обозрев тесный двор, выходящий на какую-то промышленную постройку, и зашла в подъезд.

Дверь болталась. Светлый прямоугольник, обозначающий некогда присутствующий кодовый замок, говорил о многом. В подъезде не было лампочки, а мелко похрустывающие под ногами стеклышки как раз возвещали о том, почему ее нет. В слабом свете, достигающем стен из полуоткрытой двери, Вера прочла не стене: «Симка – сучка!» Веру передернуло, потому что она не любила хамства и боялась хамов, пытаясь, правда, это скрывать. Но хамы так и липли к ней, видимо, чувствуя ее страх и брезгливость. Поэтому она совсем перестала выбираться «в свет» и старалась не ходить по городу поздно вечером. Вот и теперь у Веры Павловны было ощущение, что она идет навстречу очередной неприятной истории, после которой, отделавшись легким испугом, уже дома, в тепле и безопасности, она начинала есть себя, представляя, как бы ответила этим дуракам и паразитам, как бы оборвала их!.. Но это были игры в предлагаемые обстоятельства. Все эти персонажи были сильнее, и Вера никогда и никак не могла никого оборвать. Она и с учениками своими непростительно мягко обращалась…

Вера чуть было не повернула назад, но тут все четырнадцать ступенек кончились, и она оказалась перед скучной дерматиновой дверью коричневого цвета со старым глазком. Дверь имела толстую оборочку по краю, что неопровержимо говорило об еще совдеповском ее происхождении. Вторая дверь на площадке была вполне справной…

«Странно! – подумала Вера – Ведь практически первый этаж, почему такая хлипкая дверь? Или она только с виду такая?..» – и она не без трепета нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась не сразу. За ней долго шаркали, чем-то гремели, смотрели в глазок. Наконец придавленный мужской голос произнес: «Сейчас-сейчас!»…

Хозяин квартиры, худой, цыганистый и мало причесанный унылого вида субъект лет сорока, шаркнул ножкой и пригласил Веру в квартиру. Она слегка забоялась, однако вошла, не подав вида.

– Вы Вера Павловна? А я – Андрей Валериевич. Пожалуйста, проходите, я вам все покажу, – как-то печально произнес субъект и закрыл за Верой дверь. Зажегся светильник в коридоре, и Вера увидела узкую крашеную охрой загогулину, уходящую куда-то вправо.

Эта квартира решительно ей не нравилась! Просто с первого взгляда! Завернув направо, Вера буквально носом уперлась в белую дверь со стеклянной филенкой, открыв которую, обнаружила узкий тамбур с еще двумя дверьми – одна вела в комнату, другая – в еще один маленький коридорчик с двумя дверьми: справа – санузел, прямо – кухня. Сзади бубнил унылый хозяин квартиры: «Вы не удивляйтесь такой планировке, здесь по проекту должна была быть трешка. Вот вторая дверь на площадке – как раз нормальная двухкомнатная, а тут как бы строительный брак, тем более балкон выходит на крышу магазина…»

Неожиданно Веру заинтересовало это заявление. На крышу? Это кое-какая перспектива! Надо бы эту крышу осмотреть. И, прервав нудение за спиной, Вера безапелляционно заявила: «Покажите крышу!»

– Конечно, – промямлил скучный Андрей Валериевич.

Может быть, Вере показалось, но он стал из печального просто мрачным. Они проследовали на кухню, где оказался застекленный балкон во всю стену. Протиснувшись мимо неудачно стоящего холодильника, они попали на балкон, а далее начали происходить «чудеса». Отодвинув кучу хлама, состоящего из драной раскладушки, пары разваленных плетеных кресел и крышки от допотопной стиральной машины, Андрей Валериевич открыл внутрь матовую боковую створку остекления и потянул на себя нижнюю часть балкона. Она отворилась со скрипом, как дверца заслуженной швейной машинки на ножном ходу, которая досталась Вере от мамы. Поскольку куча хлама далеко не делась, а дверца открывалась внутрь, протискиваться пришлось и здесь. Хозяин квартиры вылез на крышу первым. Вера, с неудовольствием отмечая, что ее светлое пальто обтерлось сзади о нестерильную стену, тоже вылезла и – увидела что-то невероятное.

Поверхность крыши, темно-серая, залитая некой странной субстанцией вроде битума, но не такой радикально черной, была длинной, узкой, слегка пружинила под ногами. Вера, всегда побаивающаяся высоты, не ощутила никакого беспокойства. Крыша была плоской, и только на краю топорщился неровный железный горб и был виден серый желоб водостока. Балкон возлежал на крыше, перед ним было метра три серой поверхности. Справа, закрывая половину улицы, и видимо весь дневной свет выдавалась одна из «ступенек» дома-лестницы. Вера огляделась – других балконов на крыше не было, более того, окна ближайших квартир были этажом выше. М-да! И вправду строительный брак… И тут Вера заметила еще одну интересную деталь: не доходя до края крыши где-то с полуметра вдоль всей крыши была протянута невысокая сетка-рабица, сверху держащаяся на проволоке. Четыре весьма хлипких трубы, приваренные в центре квадратных литых болванок, лежащих на крыше, поддерживали этот собачий вольер. Видимо, «выгул» принадлежал только этой квартире…

Вера Павловна растерялась. Ее стал сразу напрягать вздыхающий за спиной Андрей Валериевич, которому она что-то должна была сказать. Но сказать было нечего. Мимо Веры текла сонная жизнь захудалой воскресной улочки. Иногда проезжали машины, плелись редкие прохожие, весенняя грязь сверху была представлена во всей красе, а слепенькие окна пятиэтажки, что напротив, были, казалось, совсем рядом. Вера внимательно оглядела этот дом. В подавляющем большинстве окон ночные шторы были закрыты. Она перевела взгляд на окна над головой – та же история! Конечно, как соблюсти приватность, живя окно в окно?..

– Давайте присядем, – подал голос сзади унылый Андрей Валериевич.

Вера обернулась и увидела у стены незамеченную ею ранее лавочку на две дощечки, неказистую, низкую, но крашеную и, видимо, «обсиженную».

Вера села. Рядом, вздыхая, примостился Андрей Валериевич.

– Летом здесь неплохо, особенно утром, – извиняющимся голосом произнес он. – Вон, липа распускается, цветет. Очень красиво…

Андрей Валериевич указал на единственное старое могучее дерево, росшее, видимо, рядом с аркой в некотором отдалении от балкона. Сейчас дерево было лысое и жалкое. Темная в мелкую морщинку кора была влажной. На ветках висели капли. В воздухе было уже тепло, но сыро. На крыше не чувствовалось пронзительного весеннего ветра, и Вера расстегнула верхнюю пуговицу пальто и сняла берет. Неопределенное молчание затянулось, и Вера, будучи в растерянности начала блуждать взглядом по крыше, будто определяя что где поставит. И вдруг…

От неожиданности она вздрогнула и резко поднесла руку к глазам: крышу подернуло ледком – серо-голубым юным ледком первого подзимнего морозца, и под этим ледком плеснула невеликая глубина озера ее детства, озера Круглое, на которое они часто выезжали с родителями на натужном старом «запорожце». Вера отчетливо видела хрупкую кромку и холодную рябь на воде заварочного цвета. Сквозь заварку временами проглядывал морщинистый светло-желтый песок. Вода неровно отражала низкий торфяной берег и кривую сосну-лиру выдающуюся корнями в воду. Где-то за спиной засмеялась молодым голосом  мама, загудел прибаутками отец… Мимо Веры пролетел мелкий камушек и, пробив нежный ледок, канул на дно. Машка, уже подросток – втрое выше и сильнее болезненной шестилетней Верочки – с увлечением пуляла камушками по озеру, разрушая вдрызг прозрачную ледяную пленку, наведенную ноябрем. Остро запахло костерком, мимо Веры проплыл тонкий призрак дыма и она, не выдержав, обернулась.

За спиной была серо-желтая известка стены.

– Что? Что вы увидели? – прошипел на ухо основательно забытый Верой Андрей Валериевич.

От этого свистящего шепота Вера аж подпрыгнула на лавке.

Каким образом он узнал, что она что-то видела? Это как? – гипноз или другой вид мозговой обработки…

Вера с подозрением воззрилась на хозяина странной квартиры. И обнаружила, что в его непроницаемых черных глазах (точно колдун!) плещет ничем не скрываемая вселенская скорбь, можно даже сказать, какая-то смертельная обреченность… Вера подумала немного и ответила:

– Немного детства…

Андрей Валериевич заерзал на скамейке и опустил глаза долу. Возникла еще одна мучительная, неловкая пауза, и Вера уже собралась решительно встать и уйти – навсегда! – из этого странного места, от этого пугающего человека, от этого нереального выхода в иной мир. Но Андрей Валериевич вдруг взял ее за руку и заглянул своими черными зрачками прямо внутрь всей Вериной жизни и тихо, почти неслышно, попросил:

– Расскажите!

И столько было умоляющего и отчаянного в этой просьбе, что Вера, привстав было, снова села на скамейку и стала рассказывать. Рассказ вышел немудреный и короткий, лишенный того поразительного чувства, которое на миг затопило Веру в момент видения.

Странный Андрей Валериевич все еще держал ее за руку и молчал. И почему-то Вера вдруг поняла, что не привиделось ей озеро Круглое, не морок это, не расстройство ума и зрения…

– А вы, что вы видите? – с нажимом спросила она и подалась к своему собеседнику.

Теперь они сидели нос к носу и просто буравили друг друга глазами. Как будто между ними сейчас же должна была случится схватка – нешуточная, если не смертельная.

– Я уже ничего не вижу! – выдохнул Андрей Валериевич, отпустил Верину руку и отвернулся.

Вере отчего-то стало стыдно и неловко и, будто подталкиваемая кем-то, она положила руку на худое, сутулое плечо Андрея Валериевича и тоже шепотом попросила: «Расскажите…»

 

В середине мая сделка свершилась, и Вера Павловна переехала в свою «нехорошую квартиру». В школе творилась предвыпускная суматоха. И, в условиях переезда и напряженного рабочего графика, Вере не то чтобы вздохнуть свободно, а и присесть не удавалось. Она участвовала в приеме экзаменов, в репетиторстве, в сдаче отчетов и подведении итогов, а вечерами мыла, скребла, двигала свою немногочисленную мебель, пытаясь пристроить ее поудобнее. Карусель с переездом сильно подкосила ее силы, и поэтому дома она только спала и даже ела, в основном, в школьной столовой.

К середине июня все хвосты были подчищены, оставалась только одна пересдача и «частный» выпускной для ее 9 «Б». Наконец организационный момент был завершен и вечер в кафе состоялся. Вера Павловна вернулась на такси вся в цветах и сувенирах. На следующий год ей предстояло брать новый четвертый класс, поскольку остатки ее подопечных, собиравшихся учиться дальше, вливались во вновь созданный 10 «А». Вере было немного грустно…

Рассовав цветы по банкам и вазам, Вера сгрузила подарки на подоконник, сильно потеснив одинокий фикус. Рассеянно думая о том, куда опять девать эту бесполезную кучу, она вышла на балкон. Над серыми пятиэтажками пылал лихорадочный закат. Яростный малиновый, нежно-розовый, серо-синий и голубой, немного охры и затухающего белого – все эти краски говорили о том, что завтра похолодает и будет ветрено. В немыслимой выси рассекали палитру неба редкие перья облаков. Быстро темнело. Задул прохладный, настойчивый ветер, теребя темную кипу листвы уже зацветающей липы. Вере захотелось окунуться в ее густой липкий запах, она протиснулась мимо кучи хлама и открыла изрядно пыльную створку на крышу.

Вера Павловна не была здесь с того памятного разговора с Андреем – так она теперь его про себя называла. То, что она узнала о нем, все время подспудно беспокоило ее – как мелкая головная боль, о которой вроде и не помнишь, но она постоянно есть. У Цыгана – еще одно ненарочное прозвище – долго недомогала, бесполезно и безрезультатно лечилась, а потом умерла жена. В последние месяцы жизни он сделал для нее лавочку на крыше, выводил ее туда, закутав в плед. Они подолгу сидели рядом, глядя на липу и редкие машины внизу. Как-то однажды она резко схватила его за руку и сказала: «Смотри, море!» И от того, что ее рука была в его руке или от того, что он ей в этот момент так хотел поверить, море явилось и ему и не уходило до самого конца. В самую страшную стужу, когда она уже почти не могла ходить, он вынес ее на крышу, и тогда случилось чудо: море оказалось рядом, и они лежали на теплом песке, и ленивая волна прихватывала их колени теплой, мокрой пеной. Над головой временами пролетали громадные птицы, так непохожие на местных крикливых чаек, а вдалеке, за желтыми горбами пляжа, виднелась серо-зеленая полоска леса. И никого не было рядом. И было так тепло и нежно, и она встала, отряхнув песок и пошла в море, как будто не было болезни и немощи. Она долго плавала и смеялась, и потом они с трудом вернулись в зиму. Наутро она умерла. Во сне. И море исчезло вместе с ней. И прошло уже семь лет, а он все надеялся, что вернется море и там он увидит ее – в ленивой теплой пене, как Афродиту…

Вере и теперь было тяжко от того признания. Она никогда не видела плачущих мужчин, разве что в кино, но это всегда было не взаправду. И не бывает в жизни чудес! А вот сподобилась она прикоснуться к чужому чуду и – к чужому горю…

Вера сидела молча, опустив голову на руки. Сквозь пальцы капали мутные соленые капли. Капали долго, и Вера не отнимала рук от глаз и сквозь пальцы бездумно смотрела на серую поверхность крыши. Уже совсем стемнело. Крыша стала почти черная, и ветер стал сильнее и… потеплел. Потом ветер стал горячим, и Вера с удивлением увидела между мокрыми пальцами что-то желтое. Еще не совсем понимая, что происходит, она подняла голову и увидела… море. Звуки и краски приходили к ней постепенно, вслед за горячим ветром. И слезы высохли сами собой. Она сидела долго, не решаясь обернуться и представляла себе, что сзади не стена дома, а цветущие джугли – гибискус, бугенвиллея, фуксия в яростных фиолетовых цветах, нежные желто-пятнистые орхидеи  среди волосатого мха, свисающего с громадных стволов… И, наконец, Вера обернулась. Лес превосходил все ее ожидания. Музыка птичьего пения и ароматы почти сбили Веру с ног. А сзади шумело море.

«Андрей! Где же Андрей!» – лихорадочно подумала вдруг Вера. – «Я должна найти его. Непременно, обязательно, сейчас же», – решила Вера и от этой мысли вдруг снова оказалась на крыше, стоящей возле сетки ограждения. «Вот зачем сетка! Не заплывайте за буйки!» – весело подумала Вера. Ей вообще стало легко и весело от сознания определенности пути, от желания обрести уже найденное счастье. Она решительно поднялась и протиснулась обратно на балкон. Закрывая дверцу, Вера строила план действий и была уверена, что всё-всё у нее получится. Завтра она встанет пораньше и будет искать…

 

К исходу осени она нашла его в Тикси. Отправила телеграмму: «Андрей, приезжай ДОМОЙ. Море здесь. Вера». Было солнечное, холодное воскресенье и никуда не надо было спешить. Получив на почте квитанцию и бланк уведомления, Вера медленно прошлась до дома, бросила в прихожей сумочку и, не раздеваясь, прошла на крышу. Села на свои – теперь их общие – две дощечки и приготовилась ждать.

 

 

КАК СКЛЕИТЬ КУМИРА

Рассказ

 

Дашка сидела над уроками.

Паршивое это дело, когда тебе пятнадцать, а в твой заштатный, грязный, далекий от всего мира районный центр по причине гастрольного чёса занесло Мужчину Твоей Мечты…

Нет, Дашка и не мечтала когда-либо вблизи увидеть предмет вожделений. Однако вот он – совсем близко, так близко, что только руку протяни! А мать, зараза, денег на билет не дает. Учись, говорит, сентябрь только, а  уже две двойки принесла – вот и нечего по концертам шариться! А он такой…. Такой! Просто других таких нет на свете!!! Что же делать?!

Дашка в сердцах бросила ручку, спихнула со стола тетрадку и вцепилась в нечесаные буйные кудри, крашеные в разные цвета. Дашка девица развитая не по годам, поэтому есть у нее и ухажер из ее же класса и всякие другие поклонники, но теперь, когда здесь скоро будет ОН, всех побоку!!! Что же все-таки делать?..

 

Предмет Дашкиных грез, певец шансона Егорий Хопс, работал под Высоцкого. Блатноватый репертуар на грани фола, голос с хрипотцой, кожаный жилет в молниях, донельзя расстегнутый на волосатой груди. Ко всему еще и кожаные штаны на накаченной заднице, и такая романтическая трехдневная щетина на чернявой разбойничьей физиономии! И чуб! Черный, вьющийся… Всё! Можно выпадать в осадок. Не то что бы, какая-нибудь пятнадцатилетняя сопливка, а вполне себе взрослая тётя поплывет… К слову сказать, кто такой Высоцкий, Дашка и знать не знала. А зачем ей? Она считала себя вполне образованной в музыкальном смысле: в пятом классе соорудила доклад для урока музыки – про Моцарта. Хорошо, Дашка все про него запомнила. А почему запомнила? Да потому, что бэушный планшет, счастливым обладателем которого она была, приказал долго жить. Ремонту он уже не поддался, и пока далекий Дашкин папаня соображал о приобретении нового, пришлось бедной девочке тащиться в школьную библиотеку. Там она не без труда нашла книжку про этого самого Моцарта и, высунув язык, переписала всю эту лабуду на бумажку, а потом в классе информатики набрала опять, чтобы напечатать в виде доклада. Хочешь – не хочешь, а пришлось запомнить. Редко у кого случается такая непруха – два раза одно и то же переписывать. Вредный учитель информатики Александр Владимирович, за глаза называемый Сашка-глист, в интернет позволял входить только во время урока. После занятий – пожалуйста, садись за компьютер, набирай там все, что надо, принтером пользуйся, а сдернуть из интернета – нельзя. И мымра-директриса распорядилась, чтобы нельзя было. А планшеты – далеко не у всех. Сильно далеко – на 28 человек всего два… Со смартфонами в классе полегче – их пять. В салон идти – мать, как всегда, денег не даст. Тяжелая жизнь у Дашки. И путь у нее один – учиться на парикмахера в местном ПТУ бытовиков, громко теперь именуемом «колледж»…

 

Дашка выдернула руки из буйных кудрей и мутно оглядела комнату. Что бы толкнуть, чтобы выручить бабосов на билет? Ага – планшет! Он все равно уже старый. Мать, конечно, зароет потом. Как два пальца … – зароет! Ну, это будет потом. А теперь любой ценой надо попасть на концерт. Просто Л-Ю-Б-О-Й!

Сказано – сделано. Дашка развила бурную деятельность по продаже аппарата. И ей даже это удалось. Она толкнула его парню из параллельного класса. Где он взял деньги – ее не взволновало. А хоть бы и у родаков украл! Главное теперь можно было купить билет, что Дашка и сделала. Одноклассницам хвастаться не стала – зависть страшная вещь!..

 

И вот настал вожделенный вечер!

Мать, по счастливой случайности, в этот день выходила работать во вторую смену. Невзирая на трудовое законодательство, суббота у нее была рабочая, да и воскресенье частенько – тоже. И какие могут быть выходные у продавщицы в продовольственном магазине?.. Вот и повезло Дашке. Не ждала она этого, поэтому, узнав о перемене в материном графике тайно возликовала, но виду не подала. По ее подсчетам, вернуться она должна была за полтора часа до матери и надеялась оперативно лечь спать или притвориться спящей. Если же мать позвонит во время концерта, когда телефон (естественно!) будет выключен, Дашка планировала наврать, что, заснув, нечаянно налегла на телефон и он отключился.

Таким образом, все было готово и складывалось наилучшим образом. Дашка накрасилась, напудрилась, вырядилась, сцапала лучшую материну сумочку и, воровато озираясь, вышла из подъезда. Народ тянулся в ту же, что и Дашка, сторону – к одному из двух городских ДК. К своему неудовольствию, Дашка углядела в толпе Катьку – одноклассницу. Не было между ними особой дружбы – Катька была из «правильных», к тому же из обеспеченных, поэтому Дашка пригнулась и пошла тише. Вскоре Катька скрылась в водовороте, с умеренной скоростью всасываемом в высокие двери клуба. Место у Дашки было в двенадцатом ряду. Но при посадке выяснилось, что первые семь рядов сняты. Невиданное дело! Будет танцпол! «Надо пробраться!» – подумала Дашка.

И вот медленно убрали свет, зал притих и грянула музыка. На сцену, отпуская публике горячие воздушные поцелуи, выбежал ОН! Первые три песни Дашка держалась, но на четвертой – буйной, подхватывающей, – вылезла из ряда, собирая проклятия, и ввалилась в уже собравшуюся перед сценой толпу девчонок ее возраста. Музыка гремела, Дашка прыгала и выписывала коленца и при этом не отрывала горящих глаз от своего кумира. Отсюда, снизу, он казался ей самым прекрасным, и она изо всех сил пыталась попасться ему на глаза – вдруг снизойдет, заметит!

Видно в этот день Дашку сопровождал некий дух исполнения желаний. Её заметили! И даже вытащили на сцену. Вместе с ней еще двух девиц. Прекрасный Егорий обнял и облобызал всех троих. Это было в конце первого отделения. После этого кумир произнес короткий спич об исключительной красоте местных девушек... Народ, свято и нерушимо соблюдающий антракт, как и обеденный перерыв на работе, ломанулся в буфет. Дашка же, прислонившись к архитектурному излишеству в фойе, бурно переживала свой минутный успех. Вот тут к ней и подошел человек небольшого роста с незаметной внешностью. После, через неделю-другую, Дашка не смогла припомнить ни его лица, ни одежды. А теперь незаметный персонаж полушепотом объяснил, что Егорий ждет ее после концерта во второй гримуборной. Далее последовала инструкция, как найти. Дашка не верила своему счастью. Нереальность происходящего затмила в ее голове жалкие остатки разума. Во втором отделении она сидела на своем месте и ела своего идола глазами. К концу концерта у последнего на голове вырос нимб, правда, кроме Дашки, никто его не увидел…

Когда занавес закрылся, и толпа дружно качнулась в сторону выхода, Дашка добралась до бокового прохода, вышла в левое фойе и нырнула в указанную дверцу. Никто не заметил ее маневр. Никто, кроме Катьки…

 

Дашка сидела в пустой гримуборной, когда скрипнула дверь и вошел Егорий. Он сразу взял быка за рога. Вальяжно развалившись на диване, он завел волосатую руку за плечо Дашки и пропел: «Можешь звать меня Гор!» Дашка кивнула, продолжая млеть, и не сразу сообразила, что волосатая лапа уже пролезла под лифчик, и градус наклона тел по отношению к плоскости дивана сильно сместился. Дашка пискнула, как мышь, и розовая пелена упала. Она со всей очевидностью поняла, что сейчас с ней произойдет что-то сильно непредвиденное… Такое же непредвиденное, что произошло с ее родительницей шестнадцать лет назад и определило их совместную с Дашкой одинокую, бесприютную житуху…

И тут с грохотом открылась дверь. На пороге стояла Катька, а в руках у нее был… свисток!

Пронзительный свист пронесся по всему ДК. Где-то захлопали двери, а Катька, подскочив, ловко оттолкнула от Дашки оторопевшего Егория, цапнула ее за руку и волоком потащила за собой в дверь и дальше. Дашка немного опомнилась и, вырвав у Катьки руку, побежала рядом с ней к темному прямоугольнику в конце коридора. За дверью был поворот направо, лестница и еще одна дверь. Когда они выбежали на улицу и заскочили за угол, Дашка начала бурно рыдать. Катька сунула ей в руки платок и не совсем ожидаемо обняла за плечи. Две девичьи тени брели по темному городу. Дашка рыдала, размазывая тушь. Катька шла молча. Набрели на лавочку. Сели. Катька отняла у Дашки платок и быстрыми, какими-то сердитыми движениями начала вытирать размазанные черные круги у той под глазами.

– Кать, он же был … как горная вершина! Далёкая, такая – не достать! – всхлипывая, выкрикнула Дашка, – А теперь я знаю, что он – как все! Только бы полапать и в койку затащить!!!

Катька гладила ее по голове и ничего не говорила. Расстались они у Дашкиного подъезда, если не лучшими друзьями, то, по меньшей мере, лучшими заговорщиками.

Напоследок Дашка спросила:

– Кать, а ты откуда знала где выход?

– Танцами там занимаюсь, – ответила Катька, развернулась и скрылась в темноте.

Дома Дашка успела пристроить на место материну сумочку и, сунув под подушку телефон, шмыгнуть в ванную. Уже слыша скрежетание ключа в замке, она пустила воду и быстро влезла под душ. Мать пришла усталая и ничего не спросила, только пожужжала маленько, что Дашка еще не спит.

 

Начало следующей недели не принесло облегчения. Обычно шебутная и шумная Дашка была тише воды, ниже травы. Она думала, может быть – впервые в жизни. Думы были горькими. И жалко было планшета. И себя было жалко. А главное, было противно от сознания того, что и небожители бывают самыми последними козлами… Катька не подкачала – в школе никто ни о чем не узнал. Но и это не утешало. На большой перемене Дашка закрылась в кабинке туалета, села на край толчка и с неизъяснимой тоской и злобой подумала: «Вот дура – склеила кумира! Чтоб его, паразита… – Дашка аж запыхтела от натуги, подбирая кару, – Чтобы склеило! Склеило его, как дерьмо в отстойнике – на веки вечные!!!»

Буквально через пару секунд ей вдруг стало так спокойно, как будто кто-то мудрый и милосердный положил ей на плечи врачующие руки…

 

* * *

«Горушка, паршивец!» – с иронией приговаривала продюсер и по совместительству жена Егория, Олимпиада Радиевна. Она сидела рядом с массажным креслом и поглаживала черные кудри своего источника дохода. Деловая дама уже давно убедилась, что кроме кудрей у ее благоверного ничего нет и потому спокойно и свысока иронизировала по поводу его похождений.

– Зачем, зачем тебе понадобилась эта убогая девка? Фи! Дорогуша, как ты мог так низко пасть, чтобы еще в этой дремучей провинции заводить себе лялек? А? Дорогуша? Ты, дорогуша, когда-нибудь нарвешься на малолетку, даже я не спасу!..

Егорий не считал нужным отвечать. Он однажды воспользовался своими неотразимыми кудрями и теперь был устроен, если не навсегда, то очень надолго. Липочка пожурит, поязвит, а потом и поцелует и дальше – до следующего инцидента…

– Липочка, где же массажистка? – лениво ответил жене Егорий и решил покинуть кресло.

Но – не тут-то было! Как будто что-то держало несчастного, не позволяя ему встать! Прибежавшая на его крики массажистка не смогла поднять клиента с кресла. Прибывший через полчаса личный врач долго ходил вокруг бутерброда из кресла и Егория, хмыкал и разводил руками. Олимпиада Радиевна же была бледна и задумчива. На ее холеном лице явственно читался внезапный и скорый закат Егоркиной карьеры. Еще через четверть часа близ места события нарисовались представители желтой прессы. Склеенного с креслом Егория со всеми предосторожностями загрузили в «скорую» и, невзирая на возражения акул пера, увезли в неизвестном направлении…

 

Что с ним стало, история умалчивает, только в тот момент сидящей на краю унитаза пятнадцатилетней дурочке резко полегчало.