Журнал «Кольцо А» № 118
Сергей СТУПИН
Родился в 1983 году в Пензе. В 2005 г. окончил Литинститут (семинар прозы А.Е.Рекемчука). Защитил диссертацию по эстетике «Феномен открытой формы в искусстве ХХ века», кандидат философских наук. Работает в НИИ Теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, ведущий научный сотрудник НИИ РАХ. Область профессиональных интересов: проблемы языка литературы и искусства ХХ-ХХI вв., формообразование, экзистенциальные ракурсы художественного творчества. Автор научных монографий и статей. Работы переведены на английский и китайский языки. Член Союза писателей Москвы
«Я ЧУВСТВУЮ, ЗНАЧИТ, Я СУЩЕСТВУЮ»
Светлана Левит. Сад нездешних песнопений: [стихотворения]. Москва – С.-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2018. – 160 c.: ил.
В ретроспективном поэтическом сборнике философа и культуролога Светланы Левит картезианское «Cogito ergo sum» уступает место лирической апологии чувства как пути обретения собственного творческого трансцендирующего Я и способа диалога с «огромным и прекрасным» Миром.
Светлана Левит движется в траектории, заданной золотым веком русской поэзии и продолженной «академической» традицией русского стихосложения в минувшем столетии. В ее стихах – элегичных, ликующих, печальных, отрадных, тревожных, акварельных, порой обреченных –воскресают архетипы европейской культуры. Лирику поэта и мыслителя питают вечные сюжеты античной мифологии и новые мифы, сотворенные в осмыслении знаковых творений позднейших художественных эпох. На страницах книги незримо присутствуют духовные покровители автора – вдохновенный Эол и мудрец Соломон. Звучит музыка Баха, Альбинони, Шопена, Штрауса, Шуберта, Сибелиуса. Мелькают живописные образы Бенуа, Бориса-Мусатова, Шагала. Литературные аллюзии и реминисценции обращены к Рабле, Гофману, Преверу, а стихотворные реплики-вариации на польского поэта Леопольда Стаффа становятся лейтмотивом сборника.
Эрудиция профессионального культуролога не диссонирует с опытом чувства поэта. Откровения классиков постигаются восторгом «волшебствованья» - интуитивно, провидчески и вместе с тем с экзистенциалистски тонким пониманием первостепенной ценности Любви и Творчества, осознанием утекающего сквозь пальцы Времени, постоянства и непостоянства Памяти.
Пережитое, принятое и выношенное, облеченное в поэтическую форму, у Левит обретает силу сентенции: «Каждый день неповторим, невозвратен...».
Не случайно вновь воскресает пушкинское «Пора, мой друг, пора»:
«И душа постигает волю
И покой
как замену счастья».
Метафизическое путешествие по «зачарованному саду» Минувшего, прорыв границ повседневного автоматического существования органично связаны у Левит с поиском убедительного поэтического приема. В лучших строках ей удается минимальными языковыми усилиями творить емкие, «выпуклые» метафоры.
Таковы персонифицированные образы:
«Печь там дышала, как сонный человек,
глубоко и спокойно,
и дровишки похрустывали в ней,
как орехи на зубах веселых мальчишек»;
«На губах зари простуженной
Стынет хриплое отчаянье».
Или экспрессионистический осенний пейзаж, мгновенный и четкий, как графическая импровизация:
«Словно искры, летят листы,
Тонкий призрачный контур берез –
Гибкость линии Хокусая»
Или эпатажно броский, сюрреальный закат, отпускающий на волю смелые ассоциации:
«Солнца клюв кровавый
утонул во ржи».
Там же, где стиль определяет «величие замысла», прорастает строгость «последней» «немыслимой простоты» Пастернака:
«Я знаю – все пройдет,
и я
Растаю облаком,
и дважды
Не зазвучит душа моя,
Исполненная певчей жажды».
Вспоминается здесь и сокровенное евтушенковское «И я больше не буду никогда, никогда».
Читатель застигает лирическую героиню Левит в мудром созерцательном внимании к ускользающей хрупкости человека и его мира, в бережной попытке прикоснуться к загадке чужой жизни и благоговейно замереть перед невозможностью постичь внутреннее бытие Другого. Так поэтическое альтер эго автора встречается взглядом с героиней старинного портрета, волею судьбы извлеченного из забвения:
«В портрете была влекущая сила
и таинство чужой жизни,
которая, быть может,
уже оборвалась
и никогда ни в ком не повторится»
Вслед за Паскалем и Тютчевым Левит верует «в тихие речи / И хрупкую стать тростника». В духе натурфилософской лирики Заболоцкого и Тарковского поэт растворяется в «веществе» мира как вечно живой, дышащей и шевелящейся всеобъемлющей субстанции. Со все большим смирением героиня Левит открывает себя через таинственную вплетенность в витальную ткань зримого и осязаемого:
«И я уже не царь, а ровня
всему живущему на свете,
Я – безобидная коряга,
я – отдых бабочек, стрекоз,
я – вольный ветер».
Поэтическую антропологию Светланы Левит питает не ропот «мыслящего тростника», но пафос благодарного приятия чуда жизни в сакральном безмолвии, наполненном Любовью и Творчеством.
И благосклонная Вселенная платит поэту сторицей:
«Мир такой огромный
и прекрасный признал меня,
и он был добр и отмечен тишиной...»