Владимир ПИМОНОВ

 

Родился в Донецкой области (Украина) в 1964 г. Учился в Московском геологоразведочном институте. Работал на рабочих специальностях, был менеджером, корреспондентом газет, издавал литературный журнал «Родомысл». Сейчас занимается журналистикой. Литературные публикации в «Литературной газете», журналах «Крещатик», «Современная поэзия», «Дети Ра», «Кольцо А», а также на сетевых ресурсах. Участник Семинара критики Совещания молодых писателей СП Москвы.

 

 

ЧИФИР ДЛЯ ЧАЙНОЙ ЦЕРЕМОНИИ

 

Чай со слониками: повести, рассказы / Вячеслав Анатольевич Харченко. – М.: Время, 2018. – 320 с. – (Самое время)

 

Хармсенко – так назвал Вячеслава Харченко один из его френдов в Фейсбуке. Намек на родство его прозы с творчеством обэриутов. Так ли это? Творит ли Харченко по лекалам обэриутов, последний ли он представитель этого племени или предпоследний, и, в конце концов, выпадают ли старушки из окна его квартиры? Согласитесь, вполне забойные вопросы для того, чтобы задать тему и направление статьи. Впрочем, не уверен, стоит ли на эти вопросы отвечать.

Как бы то ни было, в руках у меня «Чай со слониками», и зачитал я этот сборник уже чуть ли не до дыр. В книге Вячеслава Харченко две повести, четыре больших рассказа и блок из 64 рассказов-миньонов (в среднем где-то по полторы странички на произведение). С первых строк автор подкупает простотой и парадоксальностью фразы, в которой нет ничего лишнего, цветастых словес тоже нет. Писатель не выдумывает мир, а проживает в нем. Обращает внимание на отсутствие в этом мире будущего. Настоящее есть, прошедшее – имеется, а на будущее – нет даже и намека. Ну, ладно.

Буквально двумя строчками, штрихами и пунктирами Харченко может нарисовать портрет, показать характер, проявить наклонности персонажей.

В повести «Спутник» писатель цепляет буквально с первой фразы: «Первый БМВ ей подарил папа, но на бензин Леля зарабатывала сама, показом нижнего белья». Цепляет и держит. Зримо, парадоксально, весело. Даже когда автор говорит о серьезных вещах, невольно улыбаешься.

Вы скажете – какая подобострастная комплиментарность. Будете отчасти правы. Хотя писателя, по всей видимости, корежит от этого слова: «Самое страшное было для меня написать такой текст, чтобы его не обидеть». («Спутник»). У него центральный блок текстов так и называется «Любовь без слез и комплиментов».

Лирический герой его произведений выглядит уставшим, задерганным. Он и цветов-то любимым девушкам не дарит. Такой себе Алёша из песни, помните? «Цветов он не дарит девчатам, они ему дарят цветы». Памятник? Наверное, все-таки, не совсем. Скажем так – недостаточно живой. Почему так? Это в какой-то мере объяснено в конце книги, в повести «Шиворот-навыворот». Честно говоря, лично для меня последние два текста и сделали «Чай со слониками». Автор как бы предупреждает нас: всё начинается с любви, а заканчивается дурдомом.

«Обострение, из-за которого забирают в психушку, наступает неожиданно. Я проснулся, а у меня отказали мышцы век. Ресницы не смыкаются, все движения, как у робота». («Шиворот-навыворот»).

Выходит, что не памятник, а робот. Причем, у этого робота есть бабушка и дедушка, папа и мама, любимые, жены.

Иногда Харченко набрасывает совершенно не связанные между собой абзацы. К примеру, в небольшом кусочке на 18 строк поданы четыре (!) картинки: вагон электрички (с афганцами, с охрипшей теткой, торгующей носками), мысли ревнивца, обстановка на работе, где перестали давать бесплатный кофе, и ночной разговор по телефону с одной из любовниц. Поразительно, как автор на таком маленьком пятачке все это вмещает.

Кстати, харченковские героини зачастую выглядят взбалмошными, внезапными, и в то же время женственными и немножко загадочными. Только их загадку никто не пытается и не хочет разгадывать. Никому не интересна их тайна, даже их возлюбленным. Можно также заметить, что женщины в рассказах часто плачут. Рыдает Люба в «Домике-прянике», роняет слезы Лика Смородская («Лика»), ставшая главной женой у богатого араба, и Люба в «Двух километрах», не попавшая на поклонение святыне в Израиле, безутешна Анюта («Рыжие волосы»), сбежавшая от мужа, и еще одна Люба («Воровство»), ради которой ее парень украл на банкете кусочек осетра.

Хорошо передана атмосфера тусовочно-литературной среды в Москве. Понятно, что эту часть жизни автор неплохо знает.

«Ей почему-то интересно шляться со мной по подвалам, слушать поэтов, пить из горла водку, изысканно материться, как матерятся филологини, курить травку и менять половых партнеров».

Или такой штрих:

«Все выступление хотелось блевать. В конце как все хлопал, даже купил у автора книжку». («Спутник»).

Несмотря на постоянную движуху в повествовании, Харченко находит место и время, чтобы поразмышлять о смысле жизни. «Если ехать с горы на лыжах и зажмуриться – если это вообще возможно, хоть небезопасно, - то вдруг неожиданно чувствуешь, что это не ты с горы едешь, а просто мир проносится мимо тебя. Вжик – вжик. И все. Родился – вжик и умер – вжик». («Спутник»).

Написано, на мой взгляд, корявенько. Но честно. И почему-то грустно от этой корявости.

Автор практически в каждом своем рассказе показывает человека, который живет скорее по инерции. В нем нет любви, он не готов дарить, отдавать, жертвовать. Средний такой человек. Человечишко, в котором каждый запросто может узнать себя. При этом его герой ищет любовь, но, что называется, без фанатизма. Он все старается делать размеренно, несуетливо, и, кажется, по какому-то внутреннему принуждению. Он как бы заставляет себя жить. Есть ощущение, что ему что-то или кто-то мешает. Родители? Взаимоотношения с любимыми? Обстановка на работе? В городе, в стране? Он живет без огонька, без энтузиазма. В нем нет идеи. Возможно, таким образом он реагирует на то, что происходит в нашем обществе, где фальшь, отсутствие идеалов и какая-то душевная пустота. Он пытается искать правду, понять что-то, что могло бы обогатить его душу. Но ни митинги оппозиции, ни поиск Бога ни к чему не приводят. Он продолжает оставаться безэмоциональным роботом.

Митинг оппозиции его развеселил. «Это было смешнее, чем “Камеди-клаб”». Хотя веселость оказалась бравадой, постепенно сошедшей на нет. Сначала грусть (из-за невозможности собственных усилий, чтобы изменить этот мир?), а затем – равнодушие и пустота.

«Через какое-то время на площади тут и там валялись Конституции, раскрыв свои страницы, как сине-красные тропические птицы. По ним уже ходил ОМОН, а одна, влекомая ветерком, подползла к моим ногам…Я наклонился. Не сразу, а только со второй попытки поднял брошюру, аккуратно свернул и положил ее во внутренний карман пиджака». («Спутник»).

Такое ощущение, будто лирический герой боится что-то нарушить, может быть, мир и покой в себе?

«…я пару раз брал у Миши молитвенник, но молитвы, записанные на церковно-славянском языке, трудны для понимания…» («Шиворот-навыворот»).

Он даже не пытается понять, почувствовать их на генном, что ли, уровне.

В «Домике-прянике» автор вводит в повествование сильный аргумент – пистолет. И сразу закрутилась интрига: пристрелит или не пристрелит? В «Сколопендре» во взаимоотношения между мужчиной и женщиной вмешивается насекомое. В «Родине» уезжающая в Израиль баба Нина, кажется, нашла что-то важное в лирическом герое Харченко. Нашла и выразила всё это одним только взглядом при прощании в аэропорту. «Она просто взглянула в мою сторону. Так глядят на сумасшедшего, больного человека, на глупого беззащитного щенка». («Родина»).

Пожалуй, это самое точное определение главного героя харченковских рассказов. Он – сорокалетний или около того мужик. По идее, это главная движущая сила нашего государства. Главный герой работает, пашет, он грамотен, интеллигентен, честен, почтителен к старшим, добр, стремится любить и быть любимым. Но, в то же время, он носит в себе сумасшествие. Он – болен, он – «глупый беззащитный щенок».

Рассказы Вячеслава Харченко, несмотря на их небольшой размер, что называется, не вылизаны. Они не звенят. Скорее, поскрипывают. На первый взгляд, он пишет торопливо и небрежно. Приглядевшись, понимаешь, что небрежность введена в стиль. Он не дополняет обэриутов. Ему неинтересно придумывать парадоксы. Он находит их в жизни. Оказывается, вся наша жизнь полна обэриутских заморочек, они так и прут со всех щелей. Нужно только присмотреться. И автор присматривается. Он жаден в отношении мелочей, он вытаскивает мелкую деталь с периферии, рассматривает ее под лупой и такой огромной подает в своем повествовании.

«Чашка с выпуклой белой розочкой вырвалась и упала на пол, но не разбилась, а лимон закатился под стол. Гриша сидит, пикнуть боится… У него с кончика носа капает чай. Одна капля застыла, и никак не может оторваться». («Ресторан»).

В каждом рассказе есть сюжетная изюминка. И автор подводит к ней, особенно не рассусоливая, не затягивая лишними описаниями. Текст в результате читается динамично, проглатывается. Писатель не задумывается о построении сюжета. История льется сама, без усилий. Главное для него – зацепить образ, идею.

О названии. Смею утверждать, что рассказ с одноименным названием – для отвода глаз. Он как бы из другого ряда. Но в нем пьют чай. Чай со слониками.

«Сидели, пили чай со слоном, кушали торт “Прага”, купленный в кулинарии на Пятницкой, и степенно беседовали». («Чай со слониками»).

Чаепитий в книге Харченко будет еще несколько – в «Ресторане», где Анжела плеснула горячим чаем в лицо своему любовнику Грише; в «Мести», где бывшие муж и жена на кухне почаевничали, а затем занялись сексом; будет также кофе из кофемашины № 645781 на Курском вокзале. А еще вспоминается индийский базар в Москве («Чулки в клеточку») и слоны в воображении юного любителя шахмат («Шахматист»). Все они как бы подводят к последнему чаепитию, которое описано в повести «Шиворот-навыворот», где автор показывает жесткие будни психоневрологического диспансера.

«В кипяток нужно засыпать полпачки индийского чая со слониками, принесенного сердобольными родственниками, и дождаться пока он заварится и образуется чифир. Сумасшедшим запрещены наркотики, алкоголь, кофе и чай. Они бодрят, а это может привести к срыву крыши, и тебя не выпишут, а оставят на целый год». («Шиворот-навыворот»).

Особенно хотелось бы отметить два рассказа «Картонная коробка» и «Гефилте-фиш». Они совершенно разные. Первый – трагичен до боли, причем боль эта возникает неожиданно до такой степени, что в первой части ты буквально вскрикиваешь и цепенеешь, когда погибает хомяк Кеша, вздумавший среди ночи играть на пианино. И в таком оцепеневшем состоянии находишься до конца, до похорон бабушки. Во втором просто блестяще передан процесс готовки национального еврейского блюда специально для долгожданных гостей из Биробиджана. Нужно как-то обойтись без оценочных суждений, а не получается. Оба рассказы выписаны великолепно.

Логики в построении книги я никакой не нашел, если честно, особенно ее и не искал. Показалось, что центральный блок выстраивался так, чтобы рассказы по динамике, по образности, по временным различиям контрастировали между собой. Так писатель попытался уйти от монотонности в повествовании.

Вячеслав Харченко находит, точнее, выделяет главную «фишечку» и вставляет ее в текст, причем где угодно – в начале, в середине, в конце – без разницы. Он даже не пишет, просто старается все виденное или вдруг всплывшее в памяти брать на карандаш. Кажется, писательский процесс спонтанен. Никакой работы здесь не замечается. Можно предположить, что писатель рисует на ладошке крестик, чтобы не забыть. Вечером приходит с работы домой, поужинал, смотрит на ладошку. О, крестик! Что-то нужно сделать? Что-то нужно написать? А что? Забыл. А потом как-то вспоминает и записывает.

И ты почему-то читаешь, и не можешь оторваться. Почему? Ну, может, потому что в написанном узнаешь ситуации, которые происходили с тобой.  Пытаешься идентифицировать персонажей, и, ни фига, не идентифицируешь. Но самое главное, понимаешь, что это твое время, в котором ты живешь, которое проходит, стремительно проходит. А его (время) так хочется остановить, задержать.