2015

Мария ПРОТАСОВА

Родилась в Москве. Художник анимационного кино и видео-дизайнер. Работала реквизитором в театральном Центре Казанцева, сейчас является PR-менеджером в агентстве Пойнт-Пассат.

В 2005 году заняла второе место в Московском конкурсе военно-патриотической поэзии со стихотворением «1943». В том же году её стихотворение на смерть папы римского Иоанна-Павла II получило широкую известность и было перепечатано (в оригинале и переводах) многими католическими изданиями Европы.

Автор книги стихов «Проще простого» (два издания, «Геликон-плюс», С.-Петербург, 2005, 2006).Подборки стихов печатались в коллективных сборниках, в журнале «Невский Альманах», С.-Петербург, 2006-2014. Участница Вечера «100 минут поэзии» в Политехническом музее,  2006.

В 2007 году в день своего 75-летия Евгений Евтушенко рассказал о ней в программе «Вести» Российского телевидения.

Стихи из книги   «Проще простого» вошли в поэтический спектакль “На кромке сердца”  Черниговского детского театра им. А. Довженко, 2014.

Творческое кредо: всегда быть собой.

Чем сейчас увлечена: завершением романа о русских добровольцах на англо-бурской войне.

*  *  *

Что есть Россия? Птичья трель,

Пересекающая море

В зимы насыщенном растворе

Хрустальных хлопьев карусель

Что есть Россия? Дрожь дорог

На грифе чёрного безбрежья

И в сердце – там, где глушь медвежья

Растерянным подростком – Бог

Что есть Россия? Ветра вой

Простор меж топором и плахой

И нож холодный под рубахой

Как полумесяц над Москвой

Что есть Россия? Купина

Неопалимая опалой

И под звездою пятипалой

Кирпичной бездны глубина

Что есть Россия? Гул лесной

Когда на выстрел гонят зверя

И в душу выбитые двери

Нежданной – как всегда – весной

*  *  *

Дал человеку Бог талант

А лесу дал зверей

Судьбе – чтобы судьба была –

Дал миллион дверей

Дал небу право вниз смотреть

А всем, кто дышит – ввысь

В одном углу поставил смерть

В другом припрятал мысль

Позволил волку волком выть

К рукам приладил труд

И вольным птицам дал забыть

Что все они умрут

Дал море мачтам корабля

А путнику – дорог

Досталась космосу Земля

Чтоб космос не продрог

Надежду растворил в вине

Любя нас и губя

Всех одарил, и только мне

Не разрешил – тебя.

*  *  *  

Мой человек – он больше, чем рассвет

Когда он входит, исчезают стены

Он носит жизнь не как щепотку лет

А как корону океанской пены

Он скалится на окрики: «Не сметь!»

Он любит кровь за звонкий вкус железа

И драку за «Идущие на смерть

Приветствуют тебя, великий Цезарь!»

Он и в раю идет против рожна

Любя, слывет счастливым идиотом

И в принципе, земля ему нужна

Всего лишь для разбега перед взлетом

В нем всё как бы умножено на сто

В сравненье с нашим лилипутским веком

Он не годится в ангелы. Зато

Живет и умирает – Человеком.

Рождество

он был из плоти, он был из крови

он мёрз – зима

и на младенца сквозь дыры в кровле

смотрела тьма

дым над трубою свивался в кольца

крутил, вертел

звенели мухи и колокольцы

не спал вертеп

не спали люди, трава, деревья,

речная муть,

и ночь стояла, от удивленья

забыв уснуть

блестела в сумраке шея бычья

гудела печь

мир был заношен до неприличья

валился с плеч

волхвы талмуды свои листали

осёл вопил

судьба чернела над ним крестами

своих стропил

казалось, всё ожидало знака

и час настал

Мария пела, архангел плакал

ребенок спал.

Читая «Марию Стюарт»

...и вот, закрыв последнюю страницу

и очутившись за ее стеной

я знаю – мир не мог не измениться

после всего, что пережито мной

я шла на казнь в казенной серой робе

летела вдаль на боевом коне

делила ложе с грустным принцем крови

и таяла жемчужиной в вине

я падала в канавы и объятья

взмывала ввысь с беспечной стаей птиц

срывала голос, заговоры, платья

пред алтарями простиралась ниц

я помню замков черные стропила

под желтыми провалами светил

и как кого-то одного любила

а тот – один – одну меня любил

я знала и губительную славу

и ревности предательскую плоть

и я была самой собой – по праву

когда меня – по праву – взял Господь

уж Он-то мне сочувствовал едва ли

мне – рыжей не сносившей головы

ведь я – жила, а те, кто убивали –

те были от рождения мертвы

я их прощу – от смерти нет урона

любви – хоть вечно режь ее и рви

будь проклята кровавая корона

благословенны клятвы на крови

благословенны те, кто был безумен

в борьбе за безнадежные дела

ведь смерть приняв, никто из них не умер

но в них для вас надежда умерла

не в Англии, не в книгах я царица –

в сердцах, кипящих кровью голубой

прощай стена – последняя страница

и здравствуй, Свет, встающий за тобой!

*  *  *

и потому что Вас мне не обнять

мне в утешение дано понять –

как дождь растет из облака на плечи

как падает душа – до облаков

и как земля поет – без дураков

и целым стать стремятся части речи

за то, что я вдали от Ваших уст

мне дан страниц неопалимый хруст

и сердца стук о сомкнутые веки

и жизнь в бреду, пока еще бреду

и счастье первой попадать в беду

и дар входить в одни и те же реки

и оттого, что я для Вас никто

мне кажется, что лет так – через сто

Вы, взятый в херувимы Безначальным

в какую-нибудь летнюю грозу

мой силуэт заметите внизу

И на секунду станете печальны

Рождество

шли трое по темной аллее

лишь кошкам и Богу видны

их лица казались бледнее

под пристальным взглядом луны

поклажу несли за плечами

добычу, а может улов

молчали, молчали, молчали –

как будто бежали от слов

шли, будто бы зная дорогу

по множеству тайных примет

вот там – за пригорком, по логу –

и ближе на тысячу лет

смотрели не влево, не вправо

а только на небо и за

вдали города и заставы

светились как волчьи глаза

над ними как флаг развевался

созвездий мерцающий пар

и каждый из них назывался

Гаспар, Мельхиор, Балтасар

годами не ели, не спали

брели, не сминая травы

и млечную книгу читали

на тайных наречьях волхвы

на лицах их трескалась кожа

от странной жары в январе

и ждал их не царь, не вельможа –

Младенец на скотном дворе

архангел тропою надмирной

к Нему обещал провести

хоть золото, ладан и смирну

они потеряли в пути

их руки и щеки белели

луне равнодушной в ответ...

шли трое по темной аллее

из черного мира – на Свет

*  *  *

Вдали от городской жары

От черных крыш и шпал

Таскает волны за вихры

Голубоглазый шквал

Насильно строит их в ряды

И гонит на таран

Туда, где в рот набрав воды,

Спит желтый океан

Где острова и корабли

Стоят у входа в рай

Где жизнь, шагнув за край земли

Не держится за край

Где спит, пока волна в пути

Всё, что умеет спать

Где больше, чем до девяти

Не принято считать

Где каждый след уйдёт в песок

Где каждый миг – лови

Где все мы лишь на волосок

От смерти и любви

*  *  * 

Когда уходят поезда

Из Ниоткуда в Никогда

То им с перрона машут вслед

Никто, Ничто, Никак и Нет

В их черных окнах, как в воде

Плывёт бескрайнее Нигде

И исчезает без следа

В необозримом Никуда

Их гонит грусть во весь опор

Из Неверленда в Невермор

Но некрасива и груба

Их ждет в засаде Несудьба

Она меняет свет на тьму

И Нипочём на Ни к чему

И гибнут, гибнут поезда

Из Ниоткуда в Никогда…

Но есть Любовь, а значит чудо

Пока сильнее, чем беда

Она берётся Ниоткуда

И не уходит в Никуда

Ей машут вслед густые кроны

И в стекла ей дожди стучат

Летят, летят ее вагоны

Огни её летят, летят…

И мчатся, мчатся поезда

Из Ниоткуда в Навсегда

*  *  *

Империя умерла?

Могильщиков – к высшей мере!

Пусть перья ее орла

На шляпах других империй

Но грозный ее оскал

Цветет на костях ГУЛАГа

От сумрачных финских скал

До сонных китайских пагод

Пусть ужас бродит окрест

Ее остывшего тела

В холодном зрачке прицела

Живет византийский крест

Пусть радуется пока

Восторженный победитель

Из памяти пиджака

Не стерт генеральский китель

Мертва ль она? – До поры

Как в кровь обратятся реки

И вытащат топоры

Железные дровосеки

Куда там – Берлин, Париж

Трофеи сдаем под опись

Империя сдохла? Шиш!

Мечтатели... Не дождетесь!

*  *  *

«Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом; и не скажут: «вот оно здесь» или: «вот там». Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть» (Евангелие от Луки, глава 17, стих 20-21)

Люби зеленого листа

Недорогой покрой

И обещание креста

Под каждою корой

Люби тернистую тропу

Отчаянные дни

И озверелую толпу

Орущую: «Распни!»

Пусть каждый из ее числа

узнает, что любим

Люби ослицу, что везла

Любовь в Иерусалим

Люби терзающих кнутом

И страшной ночи тишь

За то хотя бы, что потом

Мучителей простишь

И ужас бездны ледяной

Под солнцем здешних мест

И крылья за своей спиной

Похожие на крест

Люби, когда любовь уже

Отнимет смертный час

За Царство Божие в душе

Последнего из нас.

2005-2015

ОТКЛИКИ

А.Г.

Яркое «Начало»

В Пёстром зале Центрального дома литераторов состоялась торжественная церемония вручения поэтической премии имени Риммы Казаковой «Начало» за 2015 год. Новым – уже седьмым – лауреатом премии стала поэтесса Мария Протасова. Она была отмечена секретариатом Союза писателей Москвы «за яркое начало творческого пути» и получила соответствующий диплом и денежное вознаграждение.

Премия «Начало» была учреждена в 2008 году для поощрения молодых поэтов. Инициатором учреждения премии выступила Нателла Лалабекян – член СП Москвы, поэт и прозаик. Лауреатами премии в предыдущие годы стали: Наталья Полякова, Александр Герасимов, Вера Полозкова, Марья Куприянова, Роман Рубанов, Варвара Юшманова.

НГ – EX LIBRIS,

21.05.2015

http://www.ng.ru/ng_exlibris/2015-05-21/3_unas.htm  курсив!l

Девчоно-мальчишка

Из антологии Евгения ЕВТУШЕНКО «Десять веков русской поэзии»

Красивых, двадцатидвухлетних полным-полно в сегодняшней России – правда, больше среди нелитературной части отечественного человечества, и преимущественно – женской.

Если исчислять пятью студенческими годами каждое новое поколение, то последние десять поколений остались в нравственном одиночестве, не выдвинув из собственных рядов ни одного своего поэтического выразителя, хотя были отдельные талантливые поэты, но не доросшие до общенародной значимости.
После плеяды шестидесятников последней крупной, самостоятельной фигурой стал изгой советского образования, самоучка Иосиф Бродский, чьи стихи начали распространяться в самиздате и выходить на Западе во многом благодаря отважному репортажу Фриды Вигдоровой с позорного судебного процесса по делу известного лишь узкому кругу друзей и почитателей ленинградского «тунеядца».
Именно у него наши постмодернисты переняли саркастическое отношение к действительности (которое она заслужила, ибо потеряла способность иронически взглянуть на себя). Однако монотонно высокомерные стихи потеряли человеческую теплоту, усвоив брезгливую холодность, не унижающую себя до сочувствия, заносчивое презрение к публицистической гражданственности, непозволение себе опускаться до простой сердечности даже в любовной лирике. В постмодернизм была спасительно заложена идиосинкразия к риторике, но разрушительно внедрено недоверие к идеализму, ко всему, что хоть чуточку, но попахивало смолой романтических бригантин, особенно с алыми парусами.
Александр Межиров, отвечая сарказмом на сарказм, остроумно заметил: «Современная молодая поэзия напоминает мне хоровое исполнение сольной арии Бродского». Новых гениев из массы кандидатов явно не вышло. Пустынность поэтического горизонта становилась еще более угнетающей от ухода из жизни то одного, то другого поэта-шестидесятника.
В день похорон Булата Окуджавы я прошел от Театра Вахтангова, где прощались с покойным, вдоль многотысячной очереди, вглядываясь в лица его слушателей и читателей. Меньше всего было здесь людей среднего возраста – они в многочисленных офисах делали деньги (именно этот беззастенчиво деловой подвид русских младобизнесменов если и почитывает стихи, то чаще всего именно постмодернистские). Но было много навсегда молодоглазых бабушек-шестидесятниц с внуками и внучками, родившимися преимущественно в девяностых. Я подходил к этим детям, расспрашивал их. Все они знали песни Окуджавы – это были колыбельные их детства. Я написал впоследствии:

Поколенья нового потерю
в поколеньях возместит иных
твой, Россия, вечный,
млечный стих.
В девятидесятников не верю.
Верю в девяностиков твоих!

И вот передо мной книга одного из первых девяностиков в русской поэзии – Марии Протасовой. Она пишет о себе: «В людях, стихах, картинах и музыке люблю простоту – не ту, которая результат упрощения сложного, а ту, которая в основе всех вещей. Привлекает и увлекает меня сила главных стихий – воды, земли, воздуха, человеческого духа. Любая энергия, которая очищает и зажигает. Сумма таких сил, по-моему, и называется – Бог.
Два года назад у меня умерла бабушка. У нее был рак. Я и до этого видела, как люди умирают, что делают с ними болезнь и страх смерти. То и другое кого угодно может сломать. Но когда умирала моя бабушка, умирало только ее тело. В ее глазах была вся жизнь и вся любовь, на которую только способен человек. Я видела этот свет, и сегодня это, пожалуй, главный факт моей биографии».
Написано просто, но сильно и не банально. Удастся ли Марии Протасовой вырастить в своих глазах такой же свет и передать его стихами или хотя бы глазами своим внукам (это ведь тоже хоть и не написанная, но светящаяся поэзия)? Нельзя ханжески бояться выступлений совсем молодых музыкантов, издания стихов юных поэтов, организации выставок детских рисунков только по той перестраховочной причине, что это может «испортить» одаренных детей. И нечего удивляться и даже негодовать, что какая-то шестнадцатилетняя «козявка» ничтоже сумняшеся берется рассуждать даже на гражданские темы.
Я, например, до сих пор рад, что мои первые стихи были напечатаны, когда мне было чуть больше пятнадцати лет. Но меня никто не «захваливал», не «избаловывал», а счищали с меня рашпилем всё неестественное, доказывая преимущество исповедальности перед выдумыванием самого себя.
Книгу Марии Протасовой мне подарил Олег Хлебников, безошибочно отчеркнув ее лучшие стихи. Я никогда не видел Марию и даже не разговаривал с ней по телефону. У нее есть еще немало литературщины, нечетких рифм и случайных слов, но она мне понравилась тем, что в противовес превалирующему интернетному маргинализму, искусственно усложняющему не такие уж сложные вещи, лишь бы выглядеть позагадочней, хочет быть понятой другими и понимающей других. У нее есть строки, которые свидетельствуют о ее постепенно зреющей зрелости, всё более проступающей изнутри совсем еще юной души:

Да – вот еще –
не надо забывать,
Что время нас умеет убивать.
Как хочешь назови –
«взаимность», «месть» –
Оно сожрет всё,
что захочет съесть.
Ладони взмах,

каштановую прядь,
И смех, и страх
оно вольно забрать,
И этот мир на краешке стола,
И наплевать ему, что я мала.
Одно навек
мне следует забыть,
Что выход есть, и он простой –
не быть.
Нет проще и удобнее – поверь,
Но я жива, и мне –

в другую дверь.

Она не настолько уж «проще простого» (как названа ее книга) – эта девчоно-мальчишка.
Вроде бы легкое стихотворение «Эпитафия», в укачивающем ритме «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло, а ведь оно так многослойно – от отрицания силы слова до воспевания его мощи. А «Письмо Киплингу» – это даже не прикидывающийся игрой в исторические аллюзии серьезный разговор о сегодняшних нас. И почему бы не вспомнить и Киплинга и не поговорить с ним о судьбах всех империй, включая нашу?
Но стихотворение это звучит весьма двусмысленно, ибо в нем можно заподозрить ностальгию по сталинской империи, странную для девочки, которая молится на поэзию жертв этой империи – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Все мы, и я в том числе, запутаны историей. Ее узлы надо осторожно развязывать, а не разрубать по-имперски – иначе можно пройтись по живому. Мне настолько нравится Ваше, Мария, своевольное дарование, что я сначала понял это стихотворение как саркастическую отповедь империоманам, а последнюю строку как спародированную Вами их самоупоенную отповедь и А.Д. Сахарову, и другим правозащитникам, боровшимся за свободу и Вашего, Мария, будущего. Но друзья, которым я восторженно показывал Вашу книжку, обратили внимание на то, что это стихотворение можно интерпретировать и наоборот.
Возможно, там недостает только одного четверостишия, которое всё бы расставило по местам. Стараюсь отделаться от своих опасений, хватаясь за Ваши же строчки о зловещем оскале ГУЛАГа. Но всё-таки от чьего имени обращаетесь Вы к тем, кто мечтал и мечтает о невозвращении имперского террора: «Мечтатели… Не дождетесь!» И кто они, эти «мечтатели»? Неужели родственники миллионов людей, замученных в застенках империи? Ведь это они прежде всего не хотели бы, чтобы имперская трагедия их отцов и дедов повторилась с детьми или внуками. Или Вы думаете, что возможно воскрешение империй в умилительно нежных вариантах? Не жестоких империй не бывает, Мария. Я не могу представить, что Ваше талантливое доброе сердце даже краешком могло догадываться, что Ваши строки могут быть поняты так. Недосказанность, размытость хороша в интимной лирике, а в гражданской поэзии может быть непредугаданно неосмотрительной. Я сам в этом иногда непростительно заблуждался. Но потом написал, чтобы не впадать в иллюзии по поводу воскрешения империй:

Тот, кто вчерашние жертвы
забудет,
может быть,
завтрашней жертвою будет.

Что меня ограждает от опасений в том, что творится в талантливой, но все-таки очень юной Вашей голове, так это Ваша чистота в стихах о любви.
После стольких интернетских циничноватых стихов о сексе так радостно найти в стихах юного поэта – девчоно-мальчишки с курносым носом, задранным в небо, – слава Богу, неумирающее благоговение перед любовью как перед единственным спасением от самоубийственных искушений:

Если сердце болит
И от холода ежится,
Не стесняйтесь любить –
Остальное приложится. […]

Умирать или жить

С этим чувством не страшно.
Вы умели любить,
Остальное – не важно.

Как драгоценно светится в этих строках незакавыченная цитата из Окуджавы! Подражательство? Нет, продолжение.

НОВЫЕ ИЗВЕСТИЯ

18 июля 2008

Мария Протасова читает стихи	Выступает Елена Исаева
Награждение лауреата	После торжества (Фото Александра Герасимова)

Фото из личного архива Марии ПРОТАСОВОЙ