Евгения ЧЕРНЫШОВА

 

Журналист, историк искусства, пишет детскую и взрослую прозу. Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Чиж и ёж», сборниках «Новые имена в литературе» (Фонд СЭИП, 2016), «Как хорошо!» (2017), интернет-журнале короткого рассказа «Журнал О.Генри». Живет в С.-Петербурге. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ (2017).

 

 

ШИК

Рассказ

 

«Первое, что нужно сделать, – пристегнуться. Второе – поворачиваю ключ зажигания…».

Алена попыталась сосредоточиться.

Самое неприятное в вождении для новичка – режим многозадачности. Одновременно нужно следить за происходящим на дороге. Нажимать на педали. Замечать дорожные знаки и, что немаловажно, понимать, что они сообщают. Следить за другими машинами. Держать под наблюдением пешеходов. Ах да – еще нужно крутить руль.

Опытный водитель спокоен, уверен в себе, презрительно расслаблен. Он знает, что может управлять этой махиной с бушующими сердцем в виде мотора, не прикладывая к этому совершенно никаких усилий. Он способен вести машину одной рукой, одним мизинцем, одним взглядом. Несколько тонн своенравного железа на колесах превращаются кроткую ламу, послушного кролика с фарами вместо глаз, котенка цвета металлик с тихо мурчащим капотом.  Боже, а какие гуру водят маршрутки! Эти люди одновременно крутят руль, курят (некоторые пускают колечки дыма), собирают в большую ладонь деньги и ей же щедро выдают сдачу, разговаривают по телефону, машут проезжающим навстречу коллегам, рычат неповоротливым и глупым пассажирам: «Кто еще за проезд не передал!». И все это – на скорости восемьдесят километров в час.

– Вот возьмите, пожалуйста! – с почтением отдала Алена деньги водителю автобуса на следующий день после первой поездки с инструктором.

Через пятнадцать минут, преодолев положенные десять остановок, в которых ее по традиции хорошенько растрясло, она пробралась к выходу. Перед тем как выйти, Алена попыталась рассмотреть водителя. Ей захотелось запомнить его героическое лицо. Повиснув на поручне, она с чувством произнесла:

– Спасибо! И хорошего дня.

Водитель удивленно оглянулся и пробормотал:

– Спасибо…

– Пожалуйста! – решила поддержать беседу Алена.

– Дверью не хлопай! – совсем запутался в любезностях водитель.

«Титан! – подумала Алена, пропустив грубость мимо ушей. –  Не склонен к сантиментам».

И вот теперь, в шесть тридцать вечера самого обычного вторника, Алена, оцепенев, сидела за рулем и с тоской вспоминала то время, когда она мирно преодолевала расстояния на маршрутке. Как все-таки чудесно расположиться в душном салоне большой машины, которой управляешь не ты, а уверенная рука судьбы. Маршрутка – место тотальной пассивности, здесь не принято что-то делать и вообще суетиться, а положено бездействовать под звуки шансона. Просто ехать. Просто держаться за поручень. Никаких решений. Никаких поворотников, главных дорог, нервно мигающего жёлтого.

Утро этого дня ознаменовалось не самым блистательным, но все же дебютом Алены в роли водителя. Назвать это путешествие самостоятельным было сложно – так как Алена руководила рулем, а Аленой – подруга, которая имела какой-никакой, но водительский опыт. От подруги исходили четкие инструкции вперемешку с моральной поддержкой уменьшительно-ласкательного характера («Вот теперь поворотничек!», «Умница, а теперь нажимай на педальку» и даже «Смотрим в зеркальце!»). Вечером подруга приехать не смогла, а обещавший ее сменить Аленин парень нагло и предательски не приехал, сказав, что на работе его задержат допоздна. Рома был человек-пунктир и поэтому любил все раскладывать: а) по полочкам, б) в соответствии со списками, в) как у людей. К вечеру он написал Алене, что а) он никак не может приехать, б) ей надо взять такси, в) еще раз подумать, нужно ли ей водить.  Алена вспомнила их вчерашний разговор:

– С твоим мягким характером лучше на пассажирском сидении ездить. За рулем на наших дорогах нужна жесткость. А ты даже на работе вечно со всеми тетешкаешься. Вот ты – начальник маркетингового отдела. С двумя высшими образованиями! И я знаю, что этот начальник: а) периодически бегает подчиненным за кофе, б) вечно всех отпускает пораньше, в) доделывает за всех работу. Я прямо вижу, как водитель Алена в своей машинке остановилась на перекрестке и пропускает всех подряд. Так и стоит до вечера. В общем, мне намного спокойнее будет, если ты вовсе не будешь водить. Милая, я же люблю тебя.

Рома так часто говорил эти последние слова после чего-то уничижительного, что уже давно они стали звучать как издевательство. В ответ Алена попыталась доказать, что начальник она всего над тремя подчиненными, и игра в диктатора в таких обстоятельствах будет слегка неуместной. А вот дружная атмосфера только улучшает рабочий процесс. Но хуже всего было то, что отчасти вредина Рома был прав. Ощущение, что их уютным рабочим отношениям не хватало взаимной поддержки, порой все же возникало. Сегодня, к примеру, никто не согласился заменить ее, чтобы она смогла уехать до часа пик. У всех нашлись важные обстоятельства, и Алена, как всегда, ушла с работы последней.

«Все-таки надо ехать», – решилась она.

Снова – поворот ключа зажигания. Теперь поворотник. В десятый раз посмотрев по сторонам, собралась тронуться.

В двух метрах от капота прошел человек.

«Самоубийца!» – мелькнуло в голове.

Еще раз осмотревшись, она поехала.

Сначала все получалось. Алена аккуратно вывернула из переулка, добралась до следующего перекрестка. А потом, помня, что ее задача – тихо ехать в крайнем правом, пристроилась за огромным самосвалом, набитым щебнем. Грузовик катился медленно, но и Алена никуда не спешила. Немного расслабившись, она проехала за ним минут десять, аккуратно притормаживая на светофорах. Внезапно самосвал мигнул и стал поворачивать направо. Алена растерялась. Потом резко собралась (за рулем нужна решительность!) И повернула следом. Грузовик медленно полз, продвигаясь вглубь промзоны. Другие машины проезжали все реже. То тут, то там начали появляться заброшенные здания и заводские бетонные заборы. Алена судорожно думала, как поступить, – слева на асфальте белела жирная сплошная полоса – теорию она знала отлично, поворачивать назад было нельзя. Да и вообще останавливаться было бессмысленно – разворачивалась она пока из рук вон плохо.

Совершенно внезапно самосвал остановился. Алена нажала на тормоз, но слишком поздно – с тяжелым стуком машина ткнулась в грузовик носом. В ужасе она уставилась на его грязный борт, который теперь предстал перед ней во всей красе.

Дверь грузовика распахнулась, и оттуда выпрыгнул огромный мужик. Оглядевшись, он направился в сторону Алены. Она быстро подняла стекло и заблокировала двери. Мужик осмотрел место стыковки их машин, взглянул на Алену и двинулся в ее сторону. Что-то сказал. Потом развернулся и пошел к машине.

«Сейчас вернется с ломом», – почему-то решила Алена.

Дрожащей рукой она схватила телефон, опомнилась, попыталась завестись, но машина тут же заглохла. Мужик вернулся. Он казался озадаченным, но спокойным. Алена немного пришла в себя, нажала на кнопку и опустила стекло.

– Я говорю: кошка – дура! Выскочила. Я и затормозил, – сказал мужик.

Алена ничего не поняла и смогла произнести только:

– Что?

– Ты цела вообще? Машинка помялась немного твоя.

– Кошка? – отвечать почему-то получалось с некоторым опозданием.

– Ко-шка вы-бе-жала! – громче и по слогам сказал мужик, видимо, подумав, что Алена или сумасшедшая, или глухая.

– Помялась сильно? – спросила она снова.

– Кошка не помялась. Она убежала. Ну. Машинка мятая твоя. Можно выправить передок, ничего.

– Я, наверное, выйду? – зачем-то спросила Алена.

– Ну. Кто ж запретит-то. Вылезай.

Она выползла из машины и подошла к бамперу. Он треснул посередине и упал на землю, рядом на асфальте поблескивали кусочки разбитой фары. Грязный внушительный кузов грузовика, кажется, не пострадал вовсе. 

– Бампер-то твой пластмассовый, – сказал бугай. – Из говна сделан, - пояснил на всякий случай.

Алена начала медленно приходить в себя.

– Зато щебнем не завалило! – внезапно сказал он.

– Каким щебнем?

– Так я с перегрузом ехал, поэтому и медленно так.

– Замечательно.

– Я и говорю – повезло! Так что не расстраивайся.

– Надо гаишников вызвать, - сказала Алена.

– Нельзя.

– Почему нельзя?

– Так я же без страховки. Меня оштрафуют.

– А я тут при чем? – оторопела от такой наглости Алена. – У вас нет страховки, а мне за свой счет это всё ремонтировать?

– Да ты не переживай! Приезжай ко мне на работу – я тебе починю всё. Бесплатно. Я так-то в автосервисе работаю. «Шик» называется, тут недалеко, - ответил мужик.

– Какое странное название для автосервиса.

– А что непонятного. Шины и колеса значит. Плюс качество.

– Креативно.

– Ну. Михалыч, шеф, сам придумал. И букв мало – меньше металла на вывеску ушло. У нас на крыше буквы стоят. По ночам светится. Классно ж?

– Восторг.

– Сейчас правда одна буква погасла – коротнуло что-то в грозу. Теперь Ик.

– Звучит отлично.

– Ну. Просто – и колеса. Колеса – это ведь и шины тоже.

«Я схожу с ума», – подумала Алена и сказала:

– Я парню своему позвоню.

– Во. И мне трубочку потом можешь дать. Мы договоримся.

Алена ничего не сказала в ответ.

Вдоль серого забора шмыгнул прохожий. Подул легкий ветерок и погнал по пыльной дороге меленький вихрь из бумажек.

Алена набрала телефон Ромы. Он не брал трубку.

«Прекрасно, – подумала она. – Может быть, этот мужик сейчас тюкнет меня по голове, чтобы не испытывать неудобств, закинет в щебень и – прощай, Рома, очень выручил».

– Не берет? – учтиво спросил мужик. – Меня Костя зовут. Завтра подъезжай – всё сделаем.

Алена написала сообщение: «Попала в дтп. Водитель говорит не вызывать гаишников». Рома тут же ответил: «Напиши срочно адрес. Ты цела?»

– Вы бы не могли сходить посмотреть, что здесь за адрес? – попросила она Костю.

– Ща сделаем.

Через минуту он вернулся с цветастой кошкой в руках. Следом за ним прибежал патлатый черный пес, который сел рядом с мужиком и уставился на Алену.

– Галактионова, пятнадцать. Экскаваторный завод тут рядом. Смотри – это она мне под колеса прыгнула. Я ее принес для разъяснительного разговора. Хочешь ей что-нибудь сказать?

– Нет, спасибо.

– Тогда я с ней поговорю. Смотри, кошка, что ты наделала, – Костя поднес ее к поломанному бамперу. Кошка равнодушно посмотрела на машину, потому выпустила в куртку когти и замурчала.

– А собаку-то зачем привели? – собак Алена боялась с детства.

– Кто ж ее приводил. Сама увязалась. И смотри – не дерутся с кошкой. Друзья.

Псина подошла к Алене, понюхала, и, словно услышав ее страх, зарычала.

 – Отгоните ее, пожалуйста, – попросила Алена. – Мне только ее не хватало.

– Ну-к пшла, пшла! – собака послушно отошла и села за грузовиком – в зоне видимости остался длинный косматый хвост в репьях.

Алена отправила адрес Роме. Он ответил, что сейчас приедет. Через минуту пришло сообщение: «б) Говорил же тебе!»

– Водить-то не умеешь совсем? – спросил Костя.

Алена вдруг почувствовала невероятную усталость. В глазах потемнело, а голова закружилась. Где-то в пути зависло сообщение с пунктом «а» и Алена знала, что там не написано ничего обнадеживающего. Она посмотрела на Костю и неожиданно для себя сказала:

– Да, ё-моё! Именно так, Костя! Сегодня еду в первый раз! Не умею, блин, совсем водить! Но и ты, наверное, не сразу стал так классно возить туда-сюда камни на грузовике?

– Ну. Ты чего. Я ж просто спросил.

– Задолбали вы меня! Давай адрес быстро! – заорала на всю улицу Алена.

Из-за грузовика выглянула косматая морда собаки.

– И ты пошла вон отсюда! – рявкнула ей Алена. Собака испуганно задвинулась обратно. – А ты адрес, говорю, давай!

– Какой адрес? – огромный Костя неожиданно сжался и засутулился.

– «Шика» твоего. Машину где ты мне чинить будешь!

Костя сбросил кошку в хилые кусты и завозился во внутреннем кармане куртки. Достал помятую грязную бумажку.

– Вот это вроде как визитка моя. Я хороший мастер. Меня ценят. Клиенты. Михалыч. Бампера отлично делаю. Фары,  – бормотал Костя.

Алена взяла картонку в руки. Там было написано: «Имешков Константин. Кузовные работы. Ремонт бамперов».

– Я бы тебе права отдал, чтобы ты не подумала, что я хочу обмануть. Но у меня их нет с собой…

Алена еще раз посмотрела на Костю. Ее вдруг посетило чувство полета перед падением в пропасть – так отключается инстинкт самосохранения. В последний раз подобную ярость Алена испытывала в школе, когда неуклюжий одноклассник на новогоднем вечере  вылил стакан томатного сока ей на белое платье. Тогда единственный раз в жизни она кого-то ударила. Словно прочитав ее мысли, Костя испуганно отшатнулся.

Алена открыла дверь, пару секунд что-то поискала внутри и, сделав стремительное движение, с хлестким звуком вытащила блестящий кожаный пояс от плаща.

– Бить собралась, что ли? – совсем опешил Костя.

Алена медленно вдохнула-выдохнула и сказала:

– Прикрути мне этим бампер к капоту.

– Лучше бы скотчем.

– Где я его возьму?

– Ладно, ладно.

Костя присел, минуту повозился с бампером, потом встал  и отошел:

– Вот.

– Молодец. Спасибо, – сказала Алена.

После этого села в машину, мгновенно завелась, одним движением пристегнулась, высунулась в окно и сказала:

– Если я, Костя, завтра приеду, а мне там никто ничего не починит, я ваш «Шик» сожгу к хренам собачим! Это ясно?

Костя ошарашенно молчал. Алена стремительно сдала назад, с  визгом развернулась и уехала.

Кошка подошла к нему и потерлась о его ногу.

– Ну и дура же ты, – сказал он. – Куда выскакивала.

Костя подхватил кошку и пошел к кабине. Черная псина засеменила рядом. Сзади раздался грохот. Костя оглянулся. Позади машины лежала куча щебня. В воздухе плавно оседало облачко пыли.

 

 

ШАПКА

Рассказ

 

Ранняя весна не очень шла этому дому. Кривой углами, много раз перестроенный, обросший деревьями и покосившимися палисадами, дом имел всего один подъезд с проржавевшим козырьком. Этой частью дом обнимал вечно сырой двор. Но с внешней стороны здание имело помпезный фасад с бортиками, эркерами и даже несколькими кариатидами, покрытыми вековым слоем копоти и грязи. Эта часть дома жизнерадостно взирала на широкий проспект, вовсю сверкала окнами, отражая в них лужи и свет фар, и  слабо белела немногочисленными колоннами.

С другого края дом робко сутулился в ветхий двор. Во дворе вяло, но с неизменной устойчивостью протекала своя  жизнь. Несколько старушек в любое время  года восседали на крепкой деревянной лавочке. С дерева на дерево перелетали многочисленные кошки. Воробьи и голуби то и дело шлепались в непросыхающие мутные лужи на щербатом асфальте.

В глубине двора основательно и уютно расположились мусорные баки.

Другими словами, двор был обычный. И таким бы он остался, если бы не внезапно появившиеся в его пейзаже новые цвета - бессовестно яркие для флегматичного характера этого места. Необычные оттенки породил человеческий фактор. Рядом с мусоркой бомжи и забулдыги стали курсировать в невероятно ярких и импозантных головных уборах и шарфах.

Весь двор знал, что наряжает местных маргиналов Дарья, которую старушки между собой отметили как «девку странную, но добрую».

Неясно, как формируются оценки скамеечных сиделиц, но в этот раз точность определения характера рыжей незнакомки была высокой. Дарья была и странной, и доброй, и по инопланетному отрешенной от земного мира с его дворами, скамейками, пыльными палисадами и строгими старушками.  Работала она в театре, обшивала и наряжала всю труппу в соответствии с безумными задумками главного режиссера, общалась преимущественно с такими же чудными, совершенно завернутыми на себе актерами, художниками и музыкантами, и поэтому образ представляла для двора ошарашивающий. Рыжеватая, высоченная и сутулая, всегда с растрепанными волосами, она обычно не вылетала, а словно выпаривалась из подъезда (вместе с ней всегда витало облачко запаха шафрана-сандала-розмарина), всегда куда-то опаздывала, роняла на ходу вещи, поднимала их, спотыкалась и исчезала как вихрь. Старушки с потаенным нетерпением ждали ежедневного позднего выхода странной девки - естественно, как и всякая богема, Дарья вставала поздно. Она была одним из главных развлечений и впечатлений каждого их дня.

Дарья въехала в дом совсем недавно – ветхая квартирка с видом на мусорку осталась ей от бабушки. Слабый сердцем, привыкший к размеренности и спокойствию двор начал болеть и страдать. От каждого вылета Дарьи из подъезда у двора развивалась стенокардия. Всё в нем начинало двигаться хаотично и не так как нужно – кошки застывали, воробьи и голуби в безумии разлетались, сталкиваясь в воздухе, старушки так сильно вытягивали головы, что казалось, вот-вот от переусердия каждая из них получит внезапную и роковую травму шеи, и двор в один миг потеряет сразу всех старушек.

Но совсем тяжелые недомогания стали мучить двор через пару месяцев - когда синеватые лицом и помятые граждане, имевшие привычку встречаться и проводить время у мусорки в поисках сокровищ в ее баках, внезапно принарядились и запестрели всеми цветами радуги.

У Дарьи не было глобальных планов по спасению мира или желания одеть и обогреть всех несчастных. Просто она не имела силы воли в отношении странной одежды – всякие нелепые штуки, такие, как косматые шарфы из разноцветных ниток, шапки с огромными несуразными косами и другими украшениями, береты кислотных цветов и прочие изобретения неведомых дизайнеров будто бы чувствовали эту слабость и дружным хороводом шли ей в руки. Забавные вещи Дарье постоянно кто-то дарил, она находила их на улице и, конечно, периодически покупала – для того, чтобы подобрать необходимые для постановок предметы одежды, она проводила много времени в комиссионных магазинах, сэконд-хендах и на блошиных рынках. Но Дарья была абсолютно непривязчивой, поэтому теряла и раздавала шапки, шарфы и варежки она так же легко, как и приобретала. Как-то раз она отнесла ворох вязаного безумия на мусорку – положила на бортик бака, чтобы тот, кто придет, смог забрать это богатство себе. Шапки исчезли через несколько минут. Так Дарья сделала пару раз, и совсем скоро стала встречать наряженными в свои вещи неблагополучных обитателей близлежащих окрестностей.

Дарье, почти не обращавшей внимания на серый двор, стали нравиться его новые яркие цвета. Двор начал немного смахивать на сцену, пьянчужки – на актеров, игравших в стиле «вербатим», и всё приобрело свою логику и гармоничную завершенность спектакля.  Непритязательные гости маленькой мусорной долины, конечно, не догадывались, что стали актерами. Они вообще были невпечатлительны и по большей части равнодушны к окружающему миру. Но разноцветные штуки запомнили и даже полюбили.

Болезнь двора хоть и перешла в активную фазу, но стала его странно украшать. Как если бы больного ветрянкой раскрасили не зеленкой, а цветными фломастерами.

Когда однажды Дарья шла мимо мусорки в одной из своих невероятных шапок,  ковырявшийся в баке пьянчужка хрипло просипел ей вслед:

– Ишь, вроде приличная, а тоже с нами на мусорке одевается.

 

* * *

У единственного подъезда дома был неизменный консьерж Софья Петровна. Если другие консьержи появлялись и уходили через месяц или год, то Софья Петровна не изменяла этому месту – без малого пятнадцать лет жители регулярно видели ее суровый профиль в квадратном окошке. В прошлом самая верная старому дому сотрудница была кадровиком на заводе. После пенсии, всего пару недель просидев без дела, обрела новое занятие – нашла нехитрую, но общественно важную работу: перебралась в коморку подъезда соседнего дома, чтобы продолжать косвенно участвовать в жизни людей. В комнатке она быстро обустроила всё в соответствии со своим вкусом - Софья Петровна любила Пикуля и Сименона (томики писателей всегда аккуратной стопкой лежали на ее столе), зеленые растения в горшках, шоколад с орешками и порядок. Ей нравились жильцы дома, которые, к счастью, были достаточно дисциплинированные и благополучные, всегда здоровались и вовремя сдавали квитки на оплату электричества. Подъезд был настоящей пристанью покоя и порядка, и начальником этой гавани самоназначилась Софья Петровна.

Разрушительный цунами, по свойственной ему привычке, появился внезапно. Ничего не предвещало беды в тот день, когда дверь подъезда стремительно и со свистом распахнулась. Внутрь ввалилась шумная толпа молодежи, галдеж и топот мгновенно заполнили гулкое пространство подъезда. Вихрь пронесся столь стремительно, что Софья Петровна даже не успела что-либо сказать.

Через пару часов ураган пронесся обратно, оставив после себя запах табачного дыма, который Софья Петровна не переносила. Выяснилось, что толпа чужаков иссякла не вся. Одна из них - вихрастая, высоченная деваха – осталась в доме навсегда. Софья Петровна ее невзлюбила, как невзлюбила бы всё, что нарушает порядок и мирное спокойствие окружающего ее мира. И все было бы ничего, если бы кипучая несуразность и несимметричность Дарьи тоже желала столкновений с суровыми принципами консьержки, которая нередко прокручивала в голове диалоги с самозванкой.

Но рыжуха нелюбви Софьи Петровны не замечала. Дарья всегда куда-то спешила, бежала, опаздывала, была жутко рассеянной и ежедневно окружавшие ее явления по какой-то странной особенности характера почти не регистрировала в своей голове. Софью Петровну она, правда, запомнила, но исключительно из-за ее очков в строгой, но необычной роговой оправе. Предметы и одежда в силу профессии надолго оставались в памяти Дарьи.

Так конфликт между Софьей Петровной и Дарьей остался навсегда зависшим посередине – где-то между лестницей и консьержной каморкой. Каждый раз, когда девушка вылетала из лифта, конфликт невидимым облаком радостно бросался ей навстречу, как соскучившаяся по хозяину собачка. Дарья совершенно оскорбительно пробегала сквозь него – хлопала металлической дверью и исчезала. Конфликт печально растворялся в пыльном воздухе. Софья Петровна раздраженно сжимала губы и захлопывала Сименона – настроение читать на время исчезало.

 

* * *

Вместе с Софьей Петровной время в каморке нередко коротала ее внучка – семилетняя девочка тишайших настроений. Внучку консьержка обожала, но любовь свою старалась не проявлять, считая, что это ее избалует, и вырастет из девочки нечто такое же непутевое, как ее дочь, то есть внучкина мать. Красивая и совсем неглупая женщина к тридцати пяти годам сменила трех мужей и запуталась в жизнеустройстве. Из-за бесконечных проблем матери девочку после школы часто было не с кем оставить, и она сидела с бабушкой в ее коморке.

Оля тихо присутствовала рядом с бабушкой, и, если не нужно было делать уроков, водила по бумаге карандашом и фломастерами. Бабушка величественно восседала рядом. В окошке то и дело проплывали серые и скучновато-правильные жильцы – здоровались, что-то спрашивали, обменивались с бабушкой новостями. Скрипела и хлопала дверь, взмывало то тут, то там облачко бледно-серой пыли.

Больше всего на свете Оля любила рисовать фей. Для этого она использовала самые необыкновенные, по ее мнению, цвета – сиреневый и оранжевый. Феи появлялись на листе довольно быстро, все были разными и похожими одновременно – длинноволосыми, разноцветными и летающими.

Однажды дверцы лифта с грохотом разомкнулись, и из-за угла вылетела настоящая фея. Оля быстро-быстро заморгала, пытаясь разогнать мираж, но фея не пропала, а продолжила двигаться мимо бабушкиного окошка. Через секунду она исчезла за железной дверью. Оля потянулась за фломастерами, быстро нашла любимый сиреневый и, поводив по бумаге, облачила очередную фею в пышный шарф и огромную шапку с помпоном.

Софья Петровна с удовлетворением отметила, что, когда в первый раз рыжая дылда вывернула из лифта, внучка вздрогнула, застыла и с расширенными глазами проследила за ее быстрым перемещением. Чужачка тоже явно не понравилась внучке. Добавился еще один повод не любить рыжую самозванку: «Пугает нашего ребенка!».

 

* * *

В конце апреля Оля заболела. Девочка лежала, укутанная в одеяло, шея ее была завернута в тугой шарф. И в обычной жизни малоактивная, девочка теперь совсем притихла. Маленький, словно усохший доктор потрогал лоб, изучил горло, повздыхал, посмотрел в окно на унылые ветки тополя, пробормотал «орви», накарябал на бумажке какие-то лекарства и ушуршал за дверь.

Лекарства если и помогали, то очень медленно – через неделю температура была не очень высокой, но не спадала. Мать Оли снова была далеко – в другом городе.

Некапризная девочка совсем ничего не требовала. Софья Петровна в очередной раз заглянула в комнату. Оля лежала под одеялом, слабой рукой переворачивала страницы книжки со сказками и тяжело дышала. Фломастеры и листы с рисунками, на которых пестрело фиолетовым и оранжевым, лежали рядом на тумбочке. Софья Петровна пошла на кухню и, пока готовила чай с малиной, почему-то вспомнила стопку рисунков внучки. На душе вдруг стало настолько тоскливо, что пропали силы стоять. Присев на шаткий табурет, она смотрела на закипающий чайник и думала о том, как ей нестерпимо жалко и внучку, и непутевую дочь, которую она все равно жадно любила, и себя - за суровый несгибаемый характер и одиночество, порожденное им. Захотелось вернуть старых подруг, с которыми поругалась и навсегда рассталась. Вспомнила подругу-хохотушку Алену Степановну, которая могла бы сейчас сидеть на этой кухне и шумно помешивать ложкой чай в стакане. «Сонька, да всё образуется, что ты ужасов тут понагородила! Давай-ка я тебе еще пирога отрежу» - сказала бы сейчас она. Софья Петровна взглянула на потрепанную записную книжку, торчащую среди кулинарных. Засвистел чайник.

Софья Петровна зашла в комнату с чаем в руке. Села на край кровати.

– Олюшка, что ты хочешь? Может, пойду куплю тебе что-нибудь?

Оля помотала головой. Бабушка села рядом и погладила ее по голове. Почувствовав редкую ласку, девочка застыла, пытаясь привыкнуть к новому чувству. Ветер подул в открытую форточку, штора попыталась раздуться парусом, но быстро сдалась и снова уснула. Софья Петровна встала, чтобы закрыть окно – проветривание завершено.

– Бабушка, а феи носят шапки, как считаешь? – раздался голос Оли.

– Не знаю, внучка, - оглянулась Софья Петровна.

– А помнишь, у рыжей девушки у тебя на работе шапки такие красивые?

– Не очень помню…

– А ведь она фея, да?

Софья Петровна не знала, что сказать. Симпатия ее внучки к рыжей дылде открылась так неожиданно, что этот факт захотелось обдумать. 

– Почему же фея? – спросила она, помолчав.

– Потому что у нее шапок много, и она их людям незнакомым дарит.

– Да, мне говорили соседки…

– Как ты думаешь, когда-нибудь она подарит такую шапку мне?

 

* * *

На следующий день приглядывать за девочкой пообещала соседка, и Софья Петровна вышла на работу. Не видя букв, она листала книгу – мысли были далеко от вымышленных детективных страстей. Надо было идти домой к рыжухе и просить у нее шапку. Делать этого не хотелось. Но очень нужно взбодрить чем-то внучку. И ведь ничего больше не попросила!

Софья Петровна посмотрела в окно. Недалеко у мусорного бака сутуло разместился худой персонаж в вытертом свитере – на голове у него горой возвышалась красная шапка с огромным синим помпоном. «Кипячение одежды не только избавляет от пятен, но и уничтожает все микробы» - всплыла в памяти строчка из старой книги по домоводству. Софья Петровна потянулась за кошельком, решительно поднялась и вышла из каморки.

 

* * *

Сонная Дарья с чашкой полуостывшего чая в руке стояла у окна и взирала на мусорку. Сутулый худой мужчина расположился у одного из баков и обреченно пытался что-то оттуда выудить. На голове его алела кривоватая шапка, которую Дарья сразу узнала. Она подумала, что в этой сценографии почти всё идеально, не хватает только какой-то детали. Почему-то представился большой нарисованный грубыми мазками метеорит, который украшал бы задник сцены. Внезапно развитие спектакля стало меняться – будто бы режиссер резко решил внести стихийные изменения в постановку прямо в разгар премьерного спектакля.

Дарья увидела, как к исполнителю главной роли уверенной походкой подошла пожилая женщина с твердой осанкой. Внезапно Дарья узнала в ней консьержку их подъезда. Дама остановилась перед мужчиной и что-то ему сказала. Он удивленно произнес что-то, что на  расстоянии шестидесяти метров выглядело как «Ыа?». Завязался короткий и эмоциональный диалог. Мужчина отрицательно мотал головой и хватался двумя руками за шапку. В короткий миг женщина что-то сунула ему в руку, после чего резко сорвала с него шапку. Красный цвет, как вспышка молнии, мелькнул в воздухе. Уверенной быстрой походкой дама удалилась. Растерянный сутулый персонаж пару мгновений смотрел ей вслед, затем изучил содержимое ладони, удовлетворенно положил полученное от женщины в карман, развернулся и ушагал в сторону от мусорки.

Через миг на бак шлепнулся мятый серый голубь. Дарья задернула штору.

 

 

ИСЛАНДИЯ

Рассказ

 

– Алеша, дядя Петя потерял паспорт, отвези этому дураку хотя бы пенсионное.

Делать вид, что не слышишь, было бесполезно. Хитрая мама ловко поймала момент и подала заманчивое предложение вместе с макаронами.

Мамин брат Петя всю жизнь проработал врачом-травматологом. Но к шестому десятку жизнь взбрыкнула, и всё как-то завалилось. Из больницы уволили за сложные отношения с начальством, жена ушла к пульмонологу, оставив на память шампунь, хрустальную вазочку и щемящую тоску, которая уверенно разместилась в каждом уголке дома. На смену отчаянию к дяде пришел дух бунтарства. Раньше почти непьющий, он задумал послать эту жизнь куда подальше и пойти по стопам тех, кого всю жизнь лечил, – злоупотребляющих алкоголем пациентов. «Буду пить, а потом помру», – решил он.

Но пьянство, в которое он с энтузиазмом окунулся, прониклось к нему уважением. А именно – берегло тело от травм и потрясений. Из всех алко-погружений дядя выходил целым и невредимым. Зато как в страну Оз стал попадать в истории, каждая из которых была интересней предыдущей. Его кусал сосед, он просыпался на скамейке в зоопарке, ходил по улице в двух шапках на ногах вместо ботинок. Однажды познакомился с нетрезвой красоткой – женой местного бандита и полночи искал вместе с ней ее пропавшую собачку. Утром бандит их нашел, но дядю не убил, а отблагодарил за собачку и жену ящиком пива.

Дядя полюбил весь этот сюрреализм, раздумал калечиться, но вернуться в лоно трезвой жизни не смог. Мама единственного брата любила, а поэтому верила, что он образумится, справится с наваждением и снова станет нормальным человеком.

– Он у нас пенсионное удостоверение в прошлый раз забыл. Видишь, как удачно сложилось.

– Шикарно просто.

– Заодно и прогуляешься! – подытоджила мама.

В который раз повторять, что зимой он не любит прогуливаться, не было желания. Лёша проводил целые дни в своей комнате и не считал, что в этом режиме нужно что-то менять. Он был программистом, работал дома и категорически не хотел выбираться на улицу – там было хмуро, холодно и, как говорил один его друг, бессмысленно. Леша просыпался ближе к обеду, вечером приходила Оля, они смотрели фильмы, сериалы и футбол, курили в форточку и слушали заунывный пост-рок.

Правда, попытка подружиться со свежим воздухом один раз все же случилась – в виде внезапного приступа здорового образа жизни. Они решили заняться спортом, выползли в соседний парк и взяли лыжи в прокат. Через полкилометра Оля сказала, что ветер обморозил ей ноги, лицо, глаза и душу. Леша ответил, чтобы она не капризничала, и через еще полкилометра упал и подвернул ногу. Хромать на лыжах не очень удобно, но они все равно проползли еще километр, после чего бродячая собака, которая бежала за ними с самого начала, протяжно завыла. Скорее всего, собака очень хотела смеяться, но она не умела, поэтому выпустила эмоции при помощи воя. Под вой они доехали до небольшой горки, а, спустившись, увидели кафе. Остаток дня они решительно провели в нем.

Конечно, ехать вечером в другую часть города не хотелось. Но мама сурово повернулась к нему спиной, передавая этим сразу несколько весьма лаконичных эмоций: от «сколько можно дома сидеть» до «не спорь с матерью, я тебя в муках рожала». Пришлось пообещать маме, что он съездит.

В пять вечера Леша вышел на улицу. Оля ждала его у подъезда. На скамейке стоял маленький косой снеговик с палками в виде рук и рябининами в качестве глаз.

– Решила не заходить, а заняться творчеством. Это Степа.

Степа смотрел перед собой сурово и печально. Одна рябинина вывалилась и шлепнулась в грязный снег. Вторая осталась бодро алеть на снеговике.

 

* * *

Переполненный автобус №54 медленно, с глубоким вздохом, тронулся. С трудом волоча колеса и покачиваясь в разные стороны, автобус медленно разгонялся. Серые и разноцветные пассажиры в зимних шубах, куртках, вывернутых наружу шарфах и неудобно надетых шапках, устало толкались. В одной части автобуса, именуемой кондуктором «передняя площадочка», пьяный пассажир повис на поручне и пел песню. В перерывах он ругался с водителем, который взывал откуда-то из своей водительской рубки, пытаясь перекрикнуть шум двигателя и песнопение радио:

– Выйди и сядь в шестую! Шестую!

– Ты едешь и едь! Не мужик, что ли? – отвечал нетрезвый попутчик. Некоторым пассажирам он успел представиться Витьком.

Автобус ехал в сторону Северного района, а Витек был уверен, что ехал в Боровое, то есть в совершенно противоположный район.

– Ты не доедешь в Боровое! – орал водитель, неизвестно почему обеспокоившись судьбой пьяного пассажира.

– Иди на хрен, я еду в Боровое! – рычал Витек и снова затягивал песню.

 

Леше и Оле посчастливилось познакомиться с Витьком еще на остановке. Он, тяжело хмуря брови и не менее тяжело покачиваясь, подошел к ним и спросил:

– А-а-а как я доеду в Боровое?

Они ответили, что с пересадкой. Витек сказал, что ему надо без пересадки. И добавил с интонацией знатока:

– Вы в первый раз, что ли? – потом подумал и добавил: – Вы едете. Вот и едьте дальше.

После чего отошел и начал беседу с невидимым собеседником, который, судя по разговору, был весьма неправ.

Автобус набился людьми так, что двери уже не открывались. Поэтому водитель уже не тормозил на остановках, а просто выкрикивал:

– Луч выходят? Трампарк выходят?

 Никто желания не изъявлял, кроме Витька, который громко отвечал:

– Выходят!

 Водитель не останавливал – он уже понял, что Витек едет в Боровое, и ему не нужно мешать. На задней площадке в это время кто-то цитировал Губермана.

На нужной остановке Леша и Оля вывалились из автобуса. После бомбейского шума в автобусе улица показалась оглушающе тихой. Одинокий фонарь бледно-желтым освещал покосившийся киоск. Бесшумно падал снег. В стороне, куда им нужно было идти, таких заманчивых вещей, как фонари, уже не было. Предполагалось, что здесь ходят или днем, или кошки. Впрочем, из домов вокруг великодушно поступал свет, поэтому они смело двинулись.

– Ты знаешь, – сказала Оля, – в Исландии живет всего триста тысяч жителей.

– Это ты к чему вспомнила?

– Не знаю. Так забавно. Триста тысяч всего. У нас вот в городе живет миллион.

– Зато в нем триста тысяч алкашей.

– Интересно – сколько алкашей в Исландии?

– Какая скучная страна.

     Подошли к дому. Трехэтажный и словно приплюснутый, он грузно серел в темноте многочисленными кирпичами. Дверь нужного подъезда обреченно билась об косяк. Шагнули внутрь. По сравнению с темнотой, царившей в нем, освещение улицы казалось огнями ночного города. Понять, где начинаются ступеньки, было сложно. Леша достал телефон и попытался осветить им пространство перед собой. Ступеньки зыбко замелькали впереди. Добравшись до третьего этажа, они остановились. Леша нажал на звонок. Раздалось бодрое пиликанье.

 

Дядя открыл через три секунды. Будто бы стоял всё это время под дверью и ждал.

– Привет! – он оказался неожиданно бодр и весел. В руке дядя держал дрель. Ее провод медленно раскачивался. Перегаром от дяди пахло деликатно – как от человека, который пил три дня, но сегодня остановился и выпил только сто грамм с утра. Этим же объяснялось бодрое состояние. Леша знал, что совсем скоро, уже через пару часов, дядя станет унылым, почувствует невероятное недомогание, но пить уже не станет. Завалится на диван и будет болеть несколько дней. А потом пойдет на работу в котельную.

– Проходите!

– Мы лучше пойдем.

– Пожалуйста. Я пожарил картошки.

– Да мы не голодные.

– Ну, тогда просто чайку выпьем. Печенье есть. Я в магазин ходил.

Они прошли в крохотную кухню. В недрах пыльной луковообразной люстры горела только одна лампочка. В кухне чувствовались следы недавней неуклюжей уборки. Стол белел разводами от тряпки, бутылки стыдливо прятались за шторой. На столе стояла сахарница в красный горох, которую Леша знал с детства. В кухне царила странная атмосфера уюта и уныния.

– Полез на антресоль и нашел дрель. Только она не работает. Жаль.

– Ты хотел что-то просверлить? – спросил Леша.

– Не знаю. Просто приятно, когда у тебя есть дрель.

– Это да. Мама просила узнать, как ты паспорт потерял.

Вместо ответа дядя засуетился – включил конфорку, нашел в недрах шкафчика коробку с чаем, засыпал его в заварочный чайник. Мягко опустил на стол две чашки и целлофановый пакет с печеньем курабье. Сел на краешек табуретки у батареи.

– Оно как было. Пошли мы на днях за бутылкой. Взяли портвейну. Купили еще и колбасы. Я ее за пазуху положил, в большой такой карман куртки, а Ромка нес портвейн. И тут этот дождь. Представляете,  дождь среди зимы? А Ромка и говорит – у меня и так бронхит, давай тут вот сократим – через стройку. Ну мы и пошли. Почти уже добрались, и тут эта собака. Огромная, настоящий волкодав. Мы от ужаса на какие-то бревна залезли. Она снизу ходит, рычит. А до ворот-то совсем немного. Ромка говорит, в нее надо чем-то кинуть, оглушить и убежать. Я ему отвечаю, что он дурак, она ведь живое существо! И кинул в нее колбасой. А она же в кармане лежала, там, где паспорт, – и паспорт полетел тоже. Собака почему-то сначала его на части порвала, а потом только к колбасе приступила. Зато мы – прыг! – и убежали.

Возникла пауза. За стеной кто-то громко чихнул и заматерился.

– Обложка хорошая у паспорта была, – вспомнил дядя Петя.

 

Оля усиленно размешивала сахар в чае. Леша молчал. С дядей последние лет пять он общался крайне редко.

– Очень симпатичная кружка, – вероятно, от неловкости ситуации в голове у Оли внезапно материализовалась книжка Дейла Карнеги, и в жизнь воплотился совет по ведению светской беседы.

– Хрен с ней с кружкой, Олечка. Вот обложка мне дорога была.

– Что за обложка такая? – Леша наконец подал голос.

– Друг мне ее подарил. Поэт – Вилька Ниссельман. Потом в Израиль переехал и стал книжки выпускать. Хотя он и тут не пил.

– Обложка с рисунком? – спросила Оля.

– Да. На ней была огромная такая сарделька, на вилку наколотая, нарисована. Не знаю почему, но очень смешная. А теперь Ниссельман в Израиле, а сардельку сожрала псина.

Все опять замолчали. Дядя погрустнел. Леша и Оля допили чай и встали.

– Маме передай, что я как огурец, - сказал дядя в прихожей.

– Передам.

– Я вот вспоминал сегодня Вильку целый день. Он ведь позавчера там помер в своем Израиле… Сложный климат, не всем подходит. Я сам никогда вот стихов не писал, а тут сочинилось:

С неба падают снежинки –

Смерть разгладит все морщинки.

Дядя тяжело вздохнул, снова схватил дрель и стал ее разглядывать. Леша обнял его на прощание.

На улице оказалось, что у соседнего подъезда включился фонарь. Желтый свет заливал половину двора. Стало видно завалившуюся на бок металлическую горку. Мелькнула черным кошка, наверху кто-то громко  захлопнул окно.

– Еще в Исландии есть собственная порода собак. Так и называется – исландская собака, – сказала Оля.

Леша взял ее за руку, и они пошли к остановке.