Лев БЕРИНСКИЙ

 

Поэт и переводчик. Родился  в 1939 г., Каушаны, Бессарабия. Окончил Смоленский пединститут, факультет иностранных языков, Литературный институт им. Горького и Высшие Литературные Курсы  СП СССР (отделение идиш). Учитель музыки, аккордеонист (в Донбассе и Молдавии, 1959-1963 гг.), преподаватель немецкого языка, переводил на русский язык стихи, прозу и драматургию с немецкого, испанского, румынского и с языков народов СССР.). Поэтический дебют в русской прессе –1953 г. Поэтический дебют на идиш – 1982 г. Автор книг: Маврогений Пуш. «Собаки на улицах Тель-Авива». Стихи. Т.-А., 1993 г. «Смерть ветряной мельницы». Книга сонетов. Т.-А., 1997 г. «На путях вавилонских». Избранные стихотворения и поэмы. Донецк,  2009 г. "На стропилах эйнсофа". Избранная проза. Донецк, 2011. Член Пэн.-клуба (Израиль). 1998 − 2001 гг. – председатель Союза писателей идиш в Израиле. Лауреат премий Сары Горби (1993), Давида Гофштейна (1997), Ицика Мангера (1997) – высшей литературной премии за творчество на идиш, а также "The 20th century award of achievement from the international Biographical Center (Cambridge England), 1992. Участник международных литературных  фестивалей в Иерусалиме, Берлине, Роттердаме, Базеле, Париже, Бухаресте и др.

 

БОЛЬШОЙ СОЛНЕЧНЫЙ АПОКАЛИПСИС

Памяти Марка Раппопорта

и во славие внучкА его – бен-одема Евгения

 

I

Тот,  кто погиб во цвете лет своих земных существований, –

нектаром обагрив букет или на клык попав кабаний,

иль в небесах, на зорьке ранней под страшный выпорхнув дуплет,

или в реке, где тень от зданий и ночь, а Германа все нет, –

 

тот помнит, чувствует, что значит воскреснуть юным – и оплачет

зажившегося старика, свои грядущие века

истратившего неумело в лохмотьях старческого тела.

II

В лохмотьях старческого тела, как в куче листьев зыбкий луч,

душа сквозит, дрожит несмело среди других осенних куч.

 

А как насыщен и текуч был свет, валивший оголтело

в каскадах, ливших то и дело с обрывистых небесных круч.

 

Как цвёл и жёгся каждый атом. А за померкнувшим  закатом

всходил ночник семи планет, весь отражён ночным оконцем

с его интериальным солнцем в душе, иной дающей свет.

III

Души, иной дающей свет над головой: резных балясин

и сада – чуден силуэт. Сам абрис бытия прекрасен.

 

Сам остов мира – точен, ясен и в контур вещества одет,

но контур тот взрывоопасен, когда над ним надзора нет.

 

Не дай вам бог сойти с ума – дать, чтобы плоть вещей сама

себя, в распаде черт, раздела.

 

Распад?.. Но ты сквозь все черты прозрей единый дух – и ты

обрел всеявность  без предела.

IV

Обрел всеявность без предела – а сам ушёл туда, где мгла,

где только слышно: прошумело... наземный шорох: ша-ла-ла…

 

Пусть жизнь всего-то и была что песнь души, а плоть терпела

позор и боль, и тихо тлела...

 

Зачем же снова ожила она спустя тысячелетье

или мгновенье, на рассвете, глянь! в тушке взмывшего стрижа?

 

Ах, как зашлась твоя душа, взлетев над нивой  оробело:

как сразу в мире посветлело.

V

Как сразу в мире посветлело, искрится в кронах птичий цвирк,

и трёх лучей сверкает стела, и горизонта синий цирк.

 

И у колодца конский фырк, и пёс, бегущий в лес за вело-

сипедом, где оторопело ёж замер – и под куст кувырк.

 

Расправив лапки, перья, груди, спешат к работам сойки,  люди,

бобры – вся суета сует!

 

Сова, полночная лахудра, ложится спать... Как блещет утро,

как жадно, жарко хлынул свет!  

VI

Как жадно, жарко хлынул свет сквозь тонкий купол стратосферы:

пополнен фауны бюджет и флоры топей и ривьеры.

 

Обильно, как в иные эры, весь айсберг воздуха прогрет:

божествен квантовый секрет двойной природы свойств и меры.

 

Так будь и ты достоин леса, его существ, фотогенеза,

примат с набором всех примет духовности, но и злодейства,

несущий смерть и чародейство туда, где смерти больше нет.

VII

Туда, где смерти больше нет, где мы друг другом заменимы,

ты, превращая грёзу в бред, под жизнью расставляешь мины.

 

О, спец! Твои успехи мнимы. Взлетят тела – кордебалет

не из распевных оперетт, а тихий ужас пантомимы.

 

Леса и звери. Мёртвый вид их. Шихта продуманно убитых –

всерьез, до генов, до основ – пласт неродившихся отцов,

пустоты в отложеньях мела, едва опустят в землю тело.

VIII

Едва опустят в землю тело, в слой корешков и скрытых вод, –

хвощ, немертина и хлорелла к нему ползком и вплавь, и влёт

припустят, набегут – и вот нет больше тела, ткань вскипела,

на газе вспучилась, сгорела – в осадке фосфор и азот.

 

И только именные знаки, фосфоресцируя во мраке,

на дне молекул, хромосом – горят...  Подземный, звездный сон,

рай, гипнотарий, где кашица оплавится, преобразится...

IX

Оплавится, преобразится мирок молекулярных фил,

где клетку с клеткой тянет слиться, где та же грусть и sex appeal.

 

И вот – личинке свет не мил, она – одна, она – девица,

ей нужно в свет, она стремится к подножью мировых стропил.

 

Ага, она ж и говорила! Послал дружка ей бог Ярило –

что было, бабочки мои!

 

Что – бабочки? Дрозд... Соловьи...

Гвалт... Не успела остудиться материя, и смотришь – птица!

X

Материя. И смотришь – птица уж на ветвях. И сразу – в крик.

Когда успел ты превратиться в птенца крикливого, старик?

 

А как боялся распроститься навеки с нами.. Многолик

твой век: недожит, каждый миг сторицей может окупиться.

 

Ну что ж, и птенчиком побудешь, взлетишь на ветку и разбудишь

семью и внука в ранний час восхода солнечного круга

над лугом, где сам-друг пичуга резвится, козлик рвется в пляс.

XI

Резвится козлик. Рвётся в пляс дубок... тут запоёт и рыба,

когда вот так, с небес, на вас навалит солнечная глыба.

 

Хор ангелов крылатых, либо коней, летящих на Парнас

вдоль горизонта, у изгиба ландшафта, впавшего в экстаз.

 

Крушенье Солнца. Праздник Солнца. Зубцы лучей у окоёмца

букашки, влезшей на листок.

 

И повернув свой бабий бок, красуется, кружась, планета,

и роза в зори разодета.

XII

И роза в зори разодета, в тончайший шелковый эфир,

и в круглых слёзках горицвета на сто миров дробится мир.

 

Эдем смертей. Прощальный пир во славу Солнца. Пляшет Грета,

и скачет козлик, ба! да это племянник дьявола – вэй'з мир!

 

И каждый вдох, и каждый мускул дрожит от солнечных корпускул,

бомбардирующих био- и ноосферу, и всего

осталось-то – сиянье лета.

 

Ведь что есть смерть? Победа света.

XIII

Ведь что есть смерть? – победа света над рябью счастья и беды,

разлив от горного Тибета до Кордильеровой гряды

не той, под Ноем, злой воды – а штиль Новейшего Завета...

 

Уже плывут частицы бета, полузатоплены сады.

 

А мы глядим – не понимаем. Да мы и сами пополняем

вселенной дьявольский запас.

Жужжит реактор. Чёрный кластер. Что ж, может он один и властен

над мраком, заключенным в нас.

XIV

Над мраком, заключенным в нас Творцом в минуту сотворенья,

мы – оболочки плеч и глаз, и плавников, и оперенья,

и пары рук (рабочий класс!), и нежных органов сближенья,

и органа преображенья в других, когда настанет час.

 

Мы, все мы – жизнь. Никто не брошен. Ни тот, кто в разных жизнях прожил,

ни тот, кто выбрался на свет впервые, прямо из гончарни, –

в древесном ли обличье, в парне или девчонкой Мэри-Грет.

XV

Тот,  кто погиб во цвете лет, –

в лохмотьях старческого тела,

                      в душе, иной ловящей свет, –

обрёл всеявность без предела.

 

Как сразу в мире посветлело!

Как жадно, жарко хлынул свет

                     едва опустят в землю тело.

 

                     Оплавится, преобразится

материя. И смотришь – птица

   резвится.  Козлик рвётся в пляс,

                     и роза в зори разодета.

       

Ведь что есть смерть? – победа света

над мраком, заключенным в нас.

 

                                                                 Москва, 1980