Елена САФРОНОВА

 

Прозаик, литературный критик-публицист. Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Дети Ра», «Бельские просторы» и других. Редактор рубрики «Проза, критика, публицистика» журнала «Кольцо «А». Автор романа «Жители ноосферы» (М., Время, 2014). Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии журнала СП Москвы «Кольцо А», премии Союза писателей Москвы «Венец» за 2013 год. Член Русского ПЕН-центра, СП Москвы, СРП.

 

 

В ЛЮБОМ КРАЮ ЕСТЬ СКРИПКА

 

Елена Тамаркина. Свет розы. – Евдокия, Екатеринбург, 2017.

 

Один из ярких признаков сегодняшнего литпроцесса – «прирастание» российской литературы из-за рубежа.

Эта тенденция началась ещё в перестройку. В Советский Союз хлынул поток переводов авторов, составивших три волны русской эмиграции. Именно тогда читательская масса, а не узкие специалисты, узнали имена Бориса Зайцева, Гайто Газданова, Ивана Елагина, да что греха таить – и Солженицына, и Бродского, и Войновича.

Сегодня процесс видоизменился и расширился: в российских издательствах всё чаще выпускают книги стихов и прозы новые эмигранты. Может быть, уже корректнее не произносить это трагическое слово, а сформулировать так: уроженцы России, ставшие гражданами других стран.

Эти многочисленные факты выше политики и свидетельствуют о том, что, покидая Россию физически, люди не могут разорвать связей с её культурным пространством. Можно сказать и проще: как тесен мир! как безгранична литература!

Недавно мне довелось прочитать книгу поэтессы и переводчицы Елены Тамаркиной, уроженки Омска, преподавателя английского языка, ныне проживающей в Израиле. Дебютный её сборник «Свет розы» вышел в екатеринбургском издательстве «Евдокия». Как рассказал главный редактор издательства Сергей Слепухин, сначала на страницах литературного альманаха «Белый ворон», периодического детища «Евдокии», появились берущие за душу мемуары Вячеслава Тамаркина. Мальчишкой он, житель смоленского местечка Ляды, оказался в немецкой оккупации начала Великой Отечественной войны. Как еврею, ему грозило уничтожение – эта горькая участь постигла почти всех родных ребёнка в белорусской деревне. Вячеслав спрятался от немцев… в волчьей норе. Затем его подобрали партизаны. Так была спасена жизнь корня Тамаркиных: Вячеслава, его детей, включая Елену, и четверых внуков.

После публикации фрагментов воспоминаний отца (полностью они называются «Это было не во сне», глава в «Белом вороне» - «Убитые Ляды») Елена Тамаркина обратилась к Сергею Слепухину с просьбой издать книгу её стихов. Полагаю, издателю было интересно работать с ними в том числе и «на контрасте»: мемуары Вячеслава Тамаркина дышат войной и болью, стихи Елены Тамаркиной – гармонией, царящей в спасённом мире. Её дебютная книга стихов носит имя «Свет Розы», что повевает божественной аллюзией.

Елена Тамаркина демонстрирует широкий диапазон поэтических стилей. Поначалу она изъясняется в классической манере, стремясь к чёткости строки, строгости рифмы и внятности высказывания:

 

Стихи, ты говоришь? – Но нет!

Всего лишь запись жизни этой –

cумбура мыслей, чувств и лет,

фантазий, нежности и света…

 

* * *

А воздух сух, как ломкий сук,

И – перехватывает горло.

И я процеживаю звук

Сквозь сито дня и ночи чёрной.

 

По этим четверостишиям кажется, что автор воспринимает стихи как подвид «дневника», в котором отражаются впечатления, переживания и озарения. Но Тамаркина занимается не бесхитростным «акынством», её, как и многих авторов Золотого и Серебряного века, волнуют метаморфозы творчества в каждом прожитом дне. «Перехваченное горло» – драма для художника. Косвенно это состояние выражено в стихотворении «Актриса», которому экспрессивности придаёт «лесенка», восходящая к слогу Маяковского:

 

АКТРИСА

 

Вместо песен – лишь

строчки,

отрывки, обрывки. –

Словно рваные нитки –

вещь

уже не связать!

И напрасно манят белизною

листочки –

мне уже ничего

никогда

не сказать…

Всё потеряно –

время,

язык и возможность

говорить и творить

на любом языке…

Это так. Я – мертва!

Как мертва непреложность. –

Даже эхо мой стих

не повторит теперь

вдалеке.

 

Понятно, что, хоть героиню стихотворения называют актрисой, на деле она поэтесса, угнетённая тем, что не может ничего сказать, написать стихи на соблазнительно белеющих листочках…

Дальше печаль поэтической беспомощности ещё усугубляется:

 

Что толку в собранных цитатах,

коль их осмыслить недосуг? –

 

откровенно вопрошает Тамаркина. Кто ей ответил? Бог? Роза? – но свыше пришло озарение. Она стала искать новые формы, как чеховский Треплев, только более результативно. Сначала поэтесса нашла вариации на тему хокку:

 

Сказку не рассказывает Жизнь.

Её сочиняют, когда

есть, о чём сожалеть…

 

* * *

Проплешины памяти,

словно льдины, серые и холодные. –

Растопить их пытаюсь…

 

Для Тамаркиной самоцелью было не имитировать японскую классическую поэзию, а создать высказывания, поэтичные по мысли и выраженные в свободной форме. Это было нелегко:

 

Мысли

разбегаются врассыпную –

катятся бисером по столу...

 

Собственная «игра в бисер» для Елены Тамаркиной завершилась тем, что она заговорила на языке верлибра, но не ушла в лингвистические дебри. Чувство и искренность для этого автора превыше словесного эксперимента.

 

...моё отраженье

всё больше похоже

на тихую мою бабушку

какой она была прежде

ещё до того

как я повзрослела

её больше нет

я её догоняю...

 

Чувства у Тамаркиной очень «впечатлительные». Превратить их в стихи помогает любая деталь городского пейзажа – к примеру, «многопалый платан», «страж дома», которому внезапно «обрубили пальцы». Поэтессу шокирует боль дерева:

 

Выхожу, а платан – безрукий,

безголовый и безответный… –

Как сегодня мы с ним похожи!

 

Вызывает стихотворный отклик любой, даже кажущийся мелочью, эпизод человеческого бытия:

 

Утром в автобусе каждая

молится своему:

одна – над книжкой

псалмов Давида.

Другая – над телефоном

мобильным. –

Но иногда

роли меняются. –

Люди.

 

По мне, чуткое зрение и чистый русский язык, присущие Елене Тамаркиной, не дадут ей остановиться на одной книге стихов. Но, заканчивая разговор о «Свете розы», невозможно не упомянуть поэтические переводы Тамаркиной.

Почти половину сборника занимают стихи других авторов. Тамаркина перевела с немецкого псалом Пауля Целана «Ничейная Роза», а с иврита – ряд стихов авторов, имена которых мало известны российскому читателю, потому уместны комментарии. Это Зельда Шнеерсон-Мишковски (1914, Екатеринослав – 1984, Иерусалим), израильская поэтесса, подписывающая стихи просто «Зельда»:

 

Изгнала я из сердца

все слова

когда день настал

и уснула мама –

и будет спать мама

до прихода Мессии;

 

Хамуталь Бар-Йосеф (1940), поэт, прозаик, критик и исследователь ивритской литературы;

 

есть Перст выпрямляющий мой образ

как разглаживают на столе серебряную обёртку

осторожно

чтобы дать малышу

и звенит подрагивая она

тонко так;

 

Лея Гольдберг (1911, Кёнигсберг – 1970, Иерусалим), израильская поэтесса, писатель, литературовед и критик:

 

По ночам

Всё, о чём даже в мыслях привычно молчу светлым днём,

мне является ночью во тьме.

Взглядом мрак я пронзаю, вся – память и слух целиком:

лица мёртвых друзей и родных подступают шеренгой ко мне.

Вижу всех, как тогда: в безмятежности скромных венцах,

в ореоле цветущих садов, трав дорожных, густых. –

В складках ваших одежд – повседневность забот без конца

и наивность страданий простых.

Эта ваша наивность! – Кто ж ведал, что свята? Кто знал?..

Слышу вновь: балагурит отец, и смеётся родня... –

Это вновь город мёртвых моих хохотал

под мелодию Судного дня.

 

Ури Цви Гринберг (1896, Австро-Венгрия – 1981, Тель-Авив), израильский поэт; у последнего Тамаркина перевела стихотворение 1916 года!

 

В любом краю глухом есть скрипка, что хранят

и чутко касаются струн.

В любом краю глухом – девичий грустный взгляд,

и голос, что в сумерках, юн.

В любом краю глухом – дом белый, как сугроб,

в нём молитва пред тем, как уснуть...

В любом краю глухом – клочок земли под гроб

для того, кто отправился в путь.

 

Расширив наш кругозор еврейской поэзией, поэтесса вновь напоминает нам: тесен мир, но безгранична литература.