Владислав РЕЗНИКОВ

 

 

Родился и живет в Белгороде. Пишет прозу. Произведения вошли в сборники: «Слово – Слову» (Белгород), «Берега России» (Москва), «Новые писатели» (2011, 2015), каталоги лучших произведений Форумов молодых писателей в Липках (2011, 2012); печатались в альманахе «Светоч» (Белгород), журналах: «Московский вестник» (Москва), «Роман-журнал XXI век» (Москва), «Луч» (Ижевск), «Вайнах» (Грозный), «Венский литератор» (Австрия), городских газетах Ангарска, Белгорода, Горно-Алтайска, Орла, газете «ХуЛи» (Россия), литературных интернет-журналах: «Ликбез», «ЛиTERRAтура», «Лексикон» (США), «Зарубежные задворки» (Германия), «Контрабанда», «Точка зрения», «Пролог», «Новая литература», «Кольцо А». Автор книг прозы: «Знаки пустоты» (Москва, 2015), «Нутрь» (Белгород, 2015). Участник Совещания молодых писателей СП Москвы (2016).

 

 

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

Рассказ

 

– Значит, на тебе ёлка и рынок. А мы гулять.

– И вода.

– Про воду я молчу, это вообще не моя забота.

Кукушкин тоже промолчал (эта была его забота), предвидя ближайшие часы своего выходного и отмечая, что ему в одиночку придется пережить последние и самые печальные моменты нового года.

Лена собрала мальчишек, сама выкатила коляску и была такова.

Это означало, что на все про все у него два часа. И дабы выходной постепенно улучшался, Кукушкин решил действовать от нелюбимого к терпимому и почти приятному.

Самое нелюбимое из предстоящих дел – это вода.

Пить водопроводную они отказались пару лет назад – от жесткой воды быстро покрывались коркой внутренности посуды, заключалась в известковые оковы нагревательная спираль электрочайника. Это разрасталось, местами отваливалось затвердевшими кусками и частично вымывалось, размягченное шипучим порошком антинакипина. Но спустя очень короткое время легкий бежевый налет снова занимал свое привычное место.

Пробовали кувшин с фильтром. Оказалось, что фильтр сам засоряется столь же успешно, сколь и электрочайник обрастает известковой корой. Из-за жесткости местной воды покупались не обычные, а специальные – суперфильтры, обладающие специальными суперспособностями. А цена была такой, что за три месяца их использования можно было собрать на новый чайник. Выходило четыре чайника в год.

Потом заключили договор на поставки воды. Контору, делавшую это доброе дело, нашла по интернету Лена, и, однажды вернувшись с работы, Кукушкин обнаружил на кухне две пластиковые двадцатки с чистой ключевой водой и воздушной помпой сверху одной из них. Нажатием на помпу вода через кран наполняла поднесенную к нему емкость.

Емкости радовались новой воде и ничем не обрастали. Горячие напитки избавились от побочных элементов на своей поверхности, приобрели новый, более выраженный вкус и аромат. Лена была довольна, Кукушкин радовался, что проблема с водой решена и что у него такая находчивая жена.

Радость продлевалась ровно три недели, пока не опустела вторая двадцатка.

– Здравствуйте! Можно нам водичку на завтра? Да, две.

Лена сама позвонила в контору по доставке воды, назвала номер договора, домашний адрес, сказала спасибо и до свидания.

– Завтра с шести до девяти привезут, ты как раз уже будешь дома, – сказала она Кукушкину, – как же все-таки хорошо, что я ее нашла!

«Да, как хорошо, что ты ее нашла», – в ответ подумал Кукушкин и поцеловал жену.

Когда завтра с шести до девяти воду не привезли, Лена набрала оператора.

– Машина в пути. Может быть, пробки, говорят, – сказала она Кукушкину после короткого разговора.

Вид ее был озабоченным и уже не таким радостным. В полдесятого все же раздался звонок, и разрумяненный молодой человек со словами, что пришлось немного задержаться, снова внес в их дом радость в виде двух полных двадцаток еще на три недели, спустя которые повторилось то же.

– Не, они что там, решили каждый раз в полдесятого возить? Тут Вовку укладывать, Мотьку кормить, а я должна ждать, пока они привезут эту сраную воду!

Кукушкин поднял брови. Трехлетний Кукушкин Вова в самом деле в полдесятого отправлялся на боковую под контролем мамы; трехмесячный Кукушкин Матвей, распорядок дня которого был не столь нормирован, неотделимо от мамы сопровождал их обоих.

Кукушкин знал, что если Лена называет что-то сраным, значит, она пребывает в крайней степени отчаяния или искреннего непонимания от творящегося вокруг безобразия. Кукушкин сам уже тихо заводился от того, что вечно так продолжаться не может, и третьего раза не будет.

На третий раз воду не привезли и в полдесятого. У Лены зазвонил телефон.

– Кукушкин, это они. Поговоришь?

Он ответил на звонок.

– Мы немного задерживаемся, к вам приедем минут через сорок пять, не раньше. Вы будете ждать?

Внутри у Кукушкина вспыхнуло. Как вспыхивает адское пламя в глазах киногероя, заложившего душу дьяволу. Немного задерживаемся?! Доставка с шести до девяти вечера, а вы звоните в полдесятого и говорите, что сможете приехать не раньше, чем через сорок пять минут! А не раньше – это и час, и сколько угодно больше!

Кукушкин сделал паузу, ровно такую, сколько бы эти слова звучали вслух, и подавлялось адское пламя, и сказал:

– Нет, мы ждать не будем.

Некоторое время назад по инициативе особо неравнодушных соседей на въезде в их двор был установлен шлагбаум. Якобы, это поможет разгрузить двор от переизбытка припаркованных машин. В каждом дворе есть такая кучка идиотов, которым надо больше других, они ходят по квартирам, задают вопросы, собирают подписи, проводят собрания и принимают решения… Только Кукушкин не помнил, чтобы он что-то подписывал, когда делали шлагбаум.

Машин, понятно, что меньше не стало, зато такси к подъезду уже не вызвать, пиццу домой не заказать, и чтобы запустить во двор скорую помощь или ту же доставку воды, Кукушкину приходилось стучать соседям напротив и брать дистанционный пульт. А чтобы открыть шлагбаум, надо было выйти из дома, пройти двести метров до помойки и занять позицию на прямой видимости – на линии между ним и шлагбаумом не должно быть никаких материальных препятствий. Сигнал проходил только через молекулы воздуха. Сквозь молекулы кирпичных и панельных хрущевских домов сигнал не проходил.

От надобности просить соседей в уже достаточно позднее время Кукушкин и злился больше всего. Сам бы он не хотел оказаться на их месте, и чтобы неважно кто стучал в его дверь по вечерам со своими проблемами.

Пульты от шлагбаума были почти у всех – они были необходимы владельцам автотранспорта. Кукушкин таковым владельцем не был, а потому и отдавать семьсот рублей за пульт не собирался. Зато долго вынашивал мысль написать заявление в прокуратуру, чтобы они проверили законность установки этого шлагбаума. При том, что его согласия никто не спросил.

Тем вечером, когда второй раз вода приехала в полдесятого, и он, выпустив со двора машину, возвращался от помойки домой, во дворе отключили свет.

Погасли все фонари и все окна. На какое-то мгновение он ослеп – так резко наступила темнота. Пришлось остановиться и сообразить, что делать. Сообразил быстро.

В отсутствии других источников освещения непривычно яркими стали звезды. Их внезапное сумасшедшее множество било в глаза, будто разом с неба выстрелила сотня дробовиков. Кукушкин, пораженный, так и замер с задранной вверх головой.

Белое полотно млечного пути разлилось наискосок через двор и буквой Z соединило две стоящих параллельно друг другу пятиэтажки. Кукушкин не очень знал астрономию, но Большая Медведица разве что не махала ему своей звездной лапой, и он вскинул в ответном приветствии руку. Проследил от ковша указательным пальцем вверх и ткнул как кнопку Полярную Звезду, отчего она с пущей силой распустила лучи, и брызнули новые звезды. Вокруг снова стало светло. Светлее, чем если бы зажглись все фонари во дворе и все окна окрестных домов. Кукушкин смотрел на мерцающие огни, голубоватые и красноватые, яркие и бледные, но тянущиеся к нему через расстояния, обозначения которых он и не знал.

Ему пришла мысль – скорее, хоть на минуту вытащить Лену и показать это небо. Он очнулся, вбежал подъезд, распахнул дверь квартиры, едва не крикнул громким шепотом: «Лен, давай скорей сюда!»

Но в прихожей привычно горел свет. Скинув обувь, Кукушкин прошмыгнул в кухню и глянул в окно. За окном привычно светили фонари и несколько окон в доме напротив.

Общение с конторой по доставке воды продолжалось еще два дня. На следующий раз по обыкновению в полдесятого позвонили, что привезли. Кукушкин сказал, мы ничего не заказывали. Еще на следующий позвонил уже оператор выяснять, почему не приняли воду. Тут уж Кукушкин не совладал с разгоревшимся адским огнем и испепелил проклятиями  контору, указав точный адрес, по которому им впредь эту воду возить.

– Что ты наделал?! – вспыхнула было Лена.

– Я сам буду ходить за водой.

– Хорошо, – охотно согласилась Лена, – только пусть это будет твоей заботой, и чтобы я не напоминала.

С тех пор раз в неделю по выходным Кукушкин брал с собой четыре пятилитровые бутыли, отправлялся в ближайший пункт разлива воды, добытой из какой-то скважины или подземного источника, и наполненные доставлял домой.

Вот и сегодня без напоминаний он перво-наперво выполнил эту самую нелюбимую из своих еженедельных функций. Десятилитровая ноша в каждой из верхних конечностей оттягивала и отдавливала фаланги пальцев, и каждый раз казалось, что если бы предстояло нести хоть на десять метров дальше, сил бы точно не хватило. Благо, уходило на это всего минут двадцать с дорогой туда и обратно.

 

Рынок Кукушкин тоже до некоторых пор не любил. Скопления народу, блуждающие ценники или вообще их отсутствие, запахи рыбы, мяса, молочных закисей и гулкие удары топора; развешенные на крюках свиные головы, копыта, уши, туши – все это переживалось им брезгливо и с большой неохотой. Обычно он ходил за продуктами в ближайшие продуктовые супермаркеты, где имелось все нужное для его полноценной жизни. Холостяцкой.

Но с появлением семьи все чаще стала возникать необходимость посещения именно рынка. Оказалось, что-то удобней покупать именно там, а многого в магазинах и вовсе нет. И со временем рынок стал для Кукушкина столь же привычным и регулярным, как поход за водой. От брезгливости не осталось и следа, и рынок стал доставлять Кукушкину почти положительные эмоции.

Обычно им совершается большое количество покупок, а покупать, значит – тратить деньги, а тратить деньги, значит – есть, что тратить. И этот тонкий психологический момент, показывающий, что у него эти деньги есть, и что он в состоянии собственными силами обеспечить семье пропитание, доставлял самую, что ни на есть искреннюю, первобытную радость.

Ему нравилось покупать у множества разных продавцов – толстых румяных женщин, бледных небритых мужчин, озорных глазастых девушек, слышать слова благодарности, призывы запомнить их место и приходить только к ним.

Нравился процесс обмена денег на продукты – отдавать большие купюры, принимать купюры поменьше или в сложенную лодочкой ладонь горсть монет, а вместе с ними сыры и сосиски, куриные бедра и грудки, треску свежемороженую и печенье-черепашки с вареной сгущенкой для Кукушкина Вовы.

Нравилось, когда отделение для монет в кошельке после нескольких крупных покупок раздувалось, как насытившийся живот, а потом за мелкие – свёкла, морковка, лук, зелень, кубики бульона, пакетики специй – расплачивался мелочью.

Для похода на рынок нужны две в равных долях важные вещи. Это деньги и список. Без второй, как без первой на рынке делать нечего.

Список в руке – он как компас, как навигатор, как яркая путеводная звезда в черном небе – всегда осветит путь и укажет направление. Без него, как слепец впотьмах без поводыря и точки опоры. Как провинциал, впервые оказавшийся в московском метрополитене в ступоре с раскрытым ртом перед разноцветной лучистой солнце-схемой.

Так-то, конечно, помнишь, что пришел за какой-то едой, но… за какой? Вся она выглядит одинаково нужной и ненужной одновременно.

Должно быть четко, по пунктам – что, сколько, цена? А порой и – где? Это касается чего-то, вроде тростникового сахара, разрыхлителя теста или экзотических трав, вроде крапивы или щавеля. В составлении таких списков, более походивших на руководства по посещению рынка, Лене не было равных.

Как-то раз Кукушкин заказал себе по интернету шариковую ручку паркер. Из Индии. За триста рублей с бесплатной доставкой. Просто хотел он ручку. Просто задумался – а ведь у меня всю жизнь не было ручки, такой, которую при случае не стыдно достать из внутреннего кармана и продемонстрировать. Ничего, в общем, особенного в ней не было – аккуратная, серебристая, строгая, вся такая утонченная. В общем, радовала его, оправдав ожидания, оказавшись именно такой, как он хотел.

– Классная, – согласилась Лена, повертев, и с тихим сожалением возвращая мужу.

– Хочешь, тебе закажу?

– Ну, куда она мне, Кукушкин? Чтоб список на рынок тебе писать?

Кукушкин подумал, что такие списки, как писала ему Лена, достойны не стального, а золотого паркера, огненного пера Птицы Феникс.

Список составлялся Леной, словно она мысленно представляла и сама двигалась по маршруту, последовательно, вдоль торговых рядов, от лотка к лотку, от прилавка к прилавку, останавливаясь у нужных точек. В крытый рынок, направо за рыбой, налево за курой, напротив сыр-колбасы. Вглубь, направо за свежим мясом (ухх! – топор, ухх! – еще), налево – молочный, «к чаю» и «что-нибудь Вовке». Затем на открытый – овощи, яблоки, бананы, сухофрукты, орехи. На ходу захватить сетку картошки и свежего хлеба.

– Можешь себе пивка, – каждый раз добавляла Лена, зная, что Кукушкин, нагруженный, как караванный верблюд, весом, превышающим его собственный на несколько тонн, вряд ли отклонится от кратчайшего пути до дома.

Но каждый раз Кукушкин приходил с пивом. Вот и сегодня, когда два из трех поручений были выполнены, благо, и рынок находился в десяти минутах, и навигатор отработал без сбоев, Кукушкин с удовольствием откупорил жестяную банку и сделал несколько колючих, пузырящихся глотков.

 

Теперь можно было не торопиться, делать все медленно, аккуратно и в свое удовольствие. Можно переодеться в домашнее, включить музыку на компьютере, сделать громкость чуть больше обычного, не спеша прикладываться к банке.

Оставалось одно, самое простое, приятное, но и грустное дело.

Кукушкин задернул шторы и включил гирлянду на ёлке. Из кладовой достал большую картонную коробку из-под (микроволновой печи LG с функциями гриля и авторазморозки) новогодних украшений. Почему-то эти украшения принято называть игрушками, но Кукушкин не помнил, чтобы, даже будучи ребенком, он ими играл.

В его советском детстве елочные украшения и вправду больше походили на игрушки. Были домики, фонарики, сосульки, был набор героев сказок Пушкина – бедный старик с неводом, длиннобородый Черномор, цари, богатыри, зверушки. Даже избушка на курьих ножках была. Были и такие, что не цеплялись за веревочки, а как будто стояли на ветках, прикрепленные специальными зажимами. Все были стеклянными и все были разбиты. По одной, по две каждый год – естественная убыль. Никогда не обходилось без этой страшной трагедии – разбилась елочная игрушка. Так ушли все – цари, богатыри, зверушки, избушки, порушились дома, погасли фонари, сосульки потаяли.

Теперь только шары. И только пластик. Почему только шары, думал Кукушкин? Ведь это он сам придумал, что ёлку лучше всего украшать шарами. Увидел в кино или в магазине, или подсмотрел в гостях – там были только шары, и сам так захотел. Купил три набора по шесть штук больших – красных, синих и серебристых. Потом со временем еще три по шесть, но поменьше – красных, зеленых с шашечками и золотых, как будто в позолоченной крошке.

Сколько лет уже эти шары в его доме в неизменном первоначальном количестве? Пять? Больше? Что-то покупалось уже с Леной. Пластиковый шар не разобьется, не рассыплется вдребезги, а отскочит, останется невредимым. Только золотистая крошка засверкает на полу. Порой среди ночи веревочка вдруг сползет по ослабленной сосновой иголке, и шар, скользнув по ветвям, глухо стукнет в пол и останется ждать до утра. Даже какое-то разочарование, необъяснимое и необоснованное, гложет душу каждый раз, оттого, что нет этого бьющегося звона, не случается этой внезапной и резкой боли от потери маленькой, но прекрасной в своей беззащитности вещицы.

Кукушкин раскрыл коробку от микроволновки. Из нее достал и разложил в ряд по полу коробочки поменьше – от шаров, гирлянды, пакеты от мишуры и дождика.

Подобно сборке автомата Калашникова после его разборки, снимать украшения с ёлки надо в обратной последовательности. И первым делом дождик.

Кукушкину нравился дождик почти так же, как шары и гирлянда с лампочками, и он считал его обязательным элементом новогодней ёлки. Дождик придавал завершение образу. Почти невесомые серебристые струи, берущие начало из одного истока, стекали с верхних веток, ложились на нижние, повторяя расширяющийся книзу контур дерева.

Все это бережно, чтобы не повредить, не разорвать, ручеек за ручейком, снималось и стопочкой складывалось на диван, а затем помещалось в маленькую черную коробочку от давно неработающих механических часов Кукушкина.

После дождика – мишура. Ее Кукушкин как раз недолюбливал за неясность назначения, внешнюю схожесть с волосатой гусеницей и общую неуклюжесть. Да, она заполняла пространства и пустоты соснового дерева, но можно было обойтись и без ее неестественно ярких лент. Длинные ворсистые сверкающие, но безжизненные тела – бирюзовые, фиолетовые, серебристые – аккуратно отцепляются от высохших иголок и плотно укладываются в пакет.

Теперь шары. Кукушкину ёлка нравилась даже так – увешанная одними шарами и мигающая в разных режимах электрической гирляндой. Пустоты, обнажившиеся в отсутствие мишуры и дождика, не смотрелись ущербно, а напротив, подчеркивали природное естество сосны.

Кукушкин стал снимать шары по цветам и сразу заполнять ими положенные коробки. Он даже был доволен тем, что делает это сам, без участия Лены и Кукушкина Вовы. Он находил что-то личное и как будто доступное для понимания только ему в этом процессе – неспешном, размеренном, упорядоченном. Казалось крайне важным разложить все по своим местам. В одну (в свою) коробку большие красные шары, в другую (свою) мелкие зеленые с шашечками и так далее – все по домам, пока на ёлке не осталось красного, зеленого, золотистого, серебристого…

Гирлянда перешла в режим, когда загорающиеся огни на несколько секунд залипали на каком-то одном цвете. Медленно зажигается красный. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Красный медленно угасает, зажигается синий.

Только синие шары на ёлке. Шесть больших шаров. И несколько десятков точечек – синих огней гирлянд освещают их, отражаются в них и умножаются на два в зеркальной створке шкафа-купе. Синее на синем и в синем. Кукушкин нажал на стоп и…

Шесть… Семь… Восемь… Синие огни заполняют его глаза, и окрашивают стеклянный циферблат с замершими стрелками часов на стене… Двадцать пять… Сорок шесть… Шары поползли вверх, став невесомыми, их веревочки отцепились от сосновых ветвей, запустив пузатые спутники на орбиту вокруг пятиконечной ледяной Полярной Звезды. Восемьдесят два… Пять острых лучей тоже светились синим, и этот свет в полумраке зашторенной комнаты удерживал шары на высоте… Сто тридцать семь… А Кукушкина в безмолвии и трансе. Сто семьдесят три…

Синий цвет не хочет проходить и уступать место другим. Он остается, светит ровно, печально и как будто прощально. И как будто из последних сил источая дыхание, лампочки становятся ярче, в них играет напряжение, и если бы Кукушкин знал азбуку Морзе, то распознал бы посылаемый ему сигнал…

Зазвонил телефон. Лена. Сразу натянулись веревочки под весом больших синих шаров. Синие огни гирлянды стали сменяться желтыми.

– Ну как ты там? Справился?

– Да, почти. Ёлку, вот, почти разобрал, немного осталось. Сейчас выносить буду.

– А мы уже идем домой. Скоро будем.

Кукушкин снял и уложил в (свою) коробку большие синие шары-спутники, стал на колени, взял треногу с закрепленным в ней стволом дерева и немного оттянул от стены так, чтобы он смог пройти в образовавшемся проеме. Взял край включенной гирлянды и пошел хороводом вокруг ёлки, как по орбите звезды на верхушке, наматывая на ладонь нить гирлянды. Разноцветные лампочки, зажигаясь, гладили и грели руку.

Как только наклеил последнюю полоску широкого скотча, залепив «микроволновую» коробку, пикнул домофон, с прогулки вернулась семья. Кукушкин сходил на крыльцо за коляской, стянул сапожки с Кукушкина Вовы, размотал его шарф, развязал под подбородком бантик шапочки, расстегнул куртку, из которой Вова вышел, как из небольшого теплого домика. Ослабил зажим треноги, вытянул из нее ёлку.

– Поляльна, папочка, поляльна. Поляльна, папочка!

Кукушкин Вова, румяный и еще не переодетый с мороза, стоял на входе в комнату и повторял эти слова, глядя на отца. Кукушкин бы непременно присел перед сыном на корточки, расцеловал его горячие щеки и выяснил, что важного хотел сказать ему Вова, если бы не вытянутая из треноги и приготовленная к выносу ёлка в его руке.

– Вовочка, малыш, отойди-ка, чтобы ёлочка не уколола.

На улицу вышел без шапки. До помойки было всего двести метров, которые он прошагал спешно, держа ёлку на вытянутой руке, чтобы самому не колоться высохшими почти за три недели иголками. Там как раз служебная машина грузила отстоявшие новогоднюю службу древа. Несколько мохнатых лап торчало, возвышаясь над открытым кузовом.

– Швыряй прям туда! – крикнул работник службы благоустройства, добавив, – Если, дошвырнешь, конечно.

– А чего ж не дошвырнуть?

Кукушкин половчее перехватил ствол и, как комету с пушистым хвостом, запустил свою сосну в самую гущу кузова.

– О, хорошо пошла! – одобрил бросок работник благоустройства.

– Ну, вот и все. С новым годом! – сказал Кукушкин вслед запущенной комете.

Возвращаясь, успел подумать, что хорошо, когда все дела сделаны, ничего не пошло в разрез с задуманным планом. Вода на неделю есть, продукты куплены, ёлку убрал, нигде не накосячил. Можно спокойно лечь на диван и пить пиво.

В прихожей, у самых дверей, его встретил Кукушкин Вова.

– Поляльна, папочка, поляльна!

– Поляльна? Что это, Вовочка? Я не понимаю.

Вова заверещал и затопал ногами, мол, как тебе еще объяснить, что непонятного?!

Из комнаты показался удивленно рассматривающий мир Кукушкин Матвей и Лена.

– Полярная Звезда, Кукушкин! Что непонятного?! Ты что, ёлку вместе со звездой вынес?

– Твою мать! – не расцепляя зубов, процедил Кукушкин и побежал на помойку.