Стелла ПРЮДОН

 

Родилась в Пятигорске Ставропольского края. Окончила МГИМО МИД РФ и докторантуру университета им. Г. Гейне (Дюссельдорф, ФРГ). Работала журналистом в московской немецкой газете, в журнале РБК, газете РБК-daily, в московском корпункте Западногерманского радио (WDR). Выпускница Высших Литературных Курсов при Литературном институте. Участник Форума молодых писателей в Липках и Совещания молодых писателей СП Москвы. Публикации в сборниках рассказов «Мама тебя любит, а ты её бесишь» и «У нас будет ребенок» (2016).

 

 

РАССКАЗЫ

 

Футболка

 

Смутное чувство овладело им, когда он вошел в квартиру. Вдруг захотелось бежать. Но как он потом объяснит свою выходку жене, если не может объяснить даже самому себе?

Дома пахло котлетами. Как всегда опрятная, домашняя, деловитая, ему навстречу вышла жена. Вытащила портфель из рук, помогла снять пальто, аккуратно повесила на плечики в прихожей.

– Что-то случилось? – спросила она. – Ты чего застыл на пороге, разувайся давай. Слякоть на улице, не заноси в дом.

Он наклонился расшнуровать ботинки. Вдруг стало жечь в носу, ледяной комок подступил к горлу. Под его ногами лежала подаренная мамой незадолго до смерти футболка, которую жена порезала на тряпки. 

– Что случилось? – удивленно спросила жена. – Ты плачешь?

– Нет, ничего. Это просто... в глаз что-то попало.– поспешил ответить он. – На улице холодно, а дома тепло.

Он достал из кармана платок и вытер лицо, высморкался.

– Иди руки мой, ужин остывает.

Он прошел в ванную, снял кольцо с безымянного пальца и тщательно помыл руки с мылом.

 

 

Идеальная чистота

 

Алое вечернее солнце беспардонно проникало сквозь зарешеченные окна моей спальни. Я только начала засыпать. Мое тело было тяжелым, как огромное животное, уложенное на безупречную гладь накрахмаленных простыней.

Кто-то подошел к моей кровати. Стало зябко и тревожно. Я попыталась открыть глаза, но они не слушались меня.

– Мерзость!

Словно от удара тока я подпрыгнула. Передо мной стояла мама и держала в руках одеяло.

– Мерзость!

– Что случилось? – сонным голосом спросила я.

– Ты почему спишь в таком виде?

На мне была футболка с пятном от шоколадного мороженого, купленного сегодня папой. Мама была очень красивой, когда злилась: как воздушный шар, до предела заполненный газом. Ее черные глаза пылали.

– Очень спать хотела, – стала оправдываться я.

– А ремня ты не хотела? – спросила мама. – Тебе кто разрешил спать немытой, как свинья, на чистых простынях? Ты же знаешь, что я это ненавижу!

– Извини, я просто очень устала.

– Да? Ты устала? Отчего ты устала? Чем это ты таким занималась, что даже на душ сил не хватило?

Мама вплотную подошла к моей кровати. Мне срочно надо подобрать нужные слова, но в таком состоянии я способна только на правду.

– Я читала.

– Ты читала и поэтому не приняла душ? – оглушительно тихо переспросила мама.

– Я заснула за книжкой. Я не знала, что засну. Я сейчас приму душ.

Я побежала в ванную и стала тщательно мыться, скоблить, царапать свое тело, как будто пытаясь добраться до души и отскоблить все там. Эти руки-крюки, это кривые ноги. Я все делаю не так.

Когда я вышла, мама сидела на белом кожаном диване, опустив взгляд на блестящий пол. Мамина грудь подпрыгивала от всхлипываний.

Мама редко плакала. Я была готова на любое наказание. Что угодно, лишь бы она не плакала. Я подошла и встала позади нее, не решаясь дотронуться. Мама ненавидела прикосновения. 

Заметив меня, она подняла на меня мутные, водянистые глаза и прошипела:

– Убирайся, сволочь, с моих глаз. Не хочу тебя видеть.

Мама говорила с надрывом, еле сдерживаясь.

– Извини меня, я больше не буду.

Я бросилась к ее ногам и поцеловала большую круглую родинку под коленом. Мама резко дернула меня за руку, а что было потом, я не помню.  Проснулась от голоса мамы, говорящей кому-то: «Дети – такие сорванцы. Они постоянно падают».

Я лежала с закрытыми глазами. Кажется, мама больше на меня не сердится. Она сказала, что хочет сделать из меня человека. Она хочет изгнать из меня все повадки этого животного.  Мама любит меня не на словах, как он, который приезжает раз в полгода и покупает мороженое. Она любит меня деятельно. 

 

 

Грешник

 

За десять лет работы в «The Orthodox Dream» он еще ни разу не давал повода усомниться в своей безупречной репутации. Ежегодные тесты этической чистоты давали всегда один и тот же результат – сто баллов из ста. Он был самым этически чистым сотрудником. Ни одно пятнышко, ни одна царапинка на его образе не осталась бы незамеченной, на него равнялись все. Как на днях заметил о нем начальник: «Порядочный семьянин, отец семерых детей, исполнительный и ответственный. Безупречный сотрудник безупречной компании. Таких надо поощрять».

Рекламное агентство «Православная мечта», в котором он возглавлял Департамент этики и внутреннего контроля, было одним из крупнейших в стране. В число их клиентов входили не только фирмы, но и крупнейшие политические партии, такие как «Святая Россия», партия мирового православия «The Orthodox Front», они также занимались пиаром ежегодного общенародного праздника «Попроси у Патриарха».

Все было бы хорошо, если бы в эти выходные жена не уехала на их подлондонскую дачу, оставив его одного. Он и сам хотел остаться дома, чтобы поработать над текстами политических плакатов, которые вскоре будут развешены в православных приходах по всему миру, но вдруг ему стало до жути одиноко. Едва включив компьютер, он начал зевать. Темнело, розовый закат уносил его куда-то вдаль. Ему захотелось все бросить и, как Дон Кихот, отправиться на поиски приключений. Но он тут же остановил себя, не позволяя себе додумать эту мысль. Позволь он себе утонуть в подобных мыслях, все может плохо кончиться. «Лучше переключусь, посмотрю фильм, а потом поработаю с удвоенной силой», – подумал он, открыл приложение «Papa Sushi», монотонно произнес:

– Острый викинг, Окояма, Динамит, Спайс-Унаги, Нагато, Барс, Ураган, Камикадзе.

– О, а вы храбрец! – с восхищением ответило приложение. – Будем у вас через 10 минут.

Храбрец? Нет, он не был храбрецом. Он включил компьютер и стал перебирать коллекцию фильмов. Ничего праведного, того, что пропустит Kaspersky-Ethical-Police, не хотелось, а хотелось другого. «Тварь ли я дрожащая?» – спросил он себя.  Кликнув правой мышкой по иконке бородатого мужчины, он отключил на время этикоконтроль и залез в логово всемирной паутины. Спать он лег лишь во втором часу ночи с тем ликованием, которое испытывают подростки, когда им удается сделать что-то вопреки воле родителей. 

Его разбудил телефон.

Кто мог звонить в такую рань? Он не хотел отвечать. Так хорошо было в теплой, уютной кровати. Солнце неторопливо выплывало из-за горизонта. Перезвонят. А вдруг начальник? Телефон не умолкал. Он посмотрел на экран и спешно откашлялся.

– Доброе утро, ваше преподобие, – еще не проснувшийся голос не слушался его.

– Ты считаешь утро добрым?

– А что-то случилось?

– Нет, это ты мне объясни, что случилось.

Он понимал, что раз начальник звонит в воскресенье утром, значит, произошло что-то ужасное. Что-то непоправимое. И от мысли о том, что это его спрашивают об этом, да еще и таким тоном, онемел лоб. Из последних сил он выдавил из себя:

– Я не знаю...

– А ты загляни в почту, вот и узнаешь, заодно и мне объяснишь. 

Он точно помнил, что перед сном проверял почту, и никаких писем там не было. Едва сдерживая дрожь, он открыл почтовое приложение и тяжело выдохнул. В его входящих было несколько сотен писем с гневными, яростными, разоблачительными тирадами, они валились и валились на него, как тяжелые камни на грешника.

Как он мог об этом забыть! Это был позорный столб, специальный этический контроль для сотрудников их компании. Это он сам составил список греховодных сайтов. Как он мог забыть выключить автоматическую рассылку, ведь он, в отличие от большинства сотрудников, мог ее выключить! Но теперь все пропало. Это волчий билет.

Его почтовый ящик наполнялся камнями. Он прикрыл крышку ноутбука. На столе валялся чек из суши-шопа. «Спайси Камикадзе», – еще успел прочитать он.

 

 

Дорогой дневник!

 

Дорогой дневник!

Обращаюсь к тебе за помощью. Мне больше не к кому обратиться с моим горем. Мама наказала меня и заперла в комнате. Велела сидеть, пока не исправлюсь. А я не могу исправиться, потому что не знаю, в чем моя вина. Я дура, глупая, недотепа. Может, поэтому и не могу понять. Может, ты мне поможешь?

Утром родители обсуждали планы на день, и мама сказала папе:

– Поеду сегодня с недотепой к одной Пи…де Ивановне – дерет много, зараза, зато хорошо вытягивает. Пусть наша дурочка исправит тройку по русскому за каникулы.

Имя учительницы по русскому мне показалось необычным, и я его запомнила. Я подумала, что учительница, должно быть, иностранка и решила выяснить это при встрече. Папа ушел на работу, а мы с мамой поехали к учительнице.

Мы зашли в её крохотную квартиру на четвертом этаже пятиэтажки, и мама сразу представила меня ей:

– Вот моя дочь, Виктория.

При посторонних она называла меня всегда со значением, растягивая каждый звук: ВИК-ТО-РИ -Я.

Я обрадовалась, увидев, что учительница улыбается и протягивает мне руку в знак приветствия. Она показалась мне доброй, и я решила задать свой вопрос без промедления:

– Здравствуйте, Пи…да Ивановна. А откуда происходит ваше имя? Оно иностранного происхождения?

Я, как могла, старалась выглядеть умной. Дома перед выходом и потом в уме несколько раз повторила свой вопрос, чтобы не запнуться. Но почему-то в ответ увидела в глазах учительницы ужас, а потом из них покатились слезы.

Мама покраснела, шлепнула меня по затылку и велела идти к машине.

Я выбежала и стала ждать. Мамы не было долго, целую вечность, но когда она вернулась, лицо ее было белым как мел. В машине мы молчали. Всё началось, как только мы переступили порог дома.

Мама схватила толстый папин ремень и стала меня бить. Била сильно и больно. Иногда она бьет слабо, и мне даже щекотно, но в этот раз было очень больно. Она крепко хватала меня за руку и изо всех сил била руками и ремнем по попе, по спине, по ногам, по голове. Мне казалось, что у меня поломаются кости, но все обошлось. Одновременно с битьем мама выкрикивала:

– Как ты могла так меня опозорить!

Удар по спине.

– Тварь, скотина!

Удар по ногам.

– Назвать Катерину Ивановну пи…дой!

Удар по голове.

– Как тебе не стыдно! Как ты могла так поступить со мной! Опозорить меня! Теперь мне стыдно человеку в глаза смотреть!

Удар по лицу.

Я не могла ответить ничего, потому что не знала, что ответить. Да и как – тоже не знала. Я только поняла, что учительницу, оказывается, звали Катериной.

Если бы я спросила, в чем моя вина, мама бы еще больше на меня рассердилась. Поэтому я молчала.

Через какое-то время пришла бабушка, и маме пришлось оставить меня и уделить бабушке время. Она засыпала в таз колотого гороха, поставила его в углу гостиной и велела мне стоять на коленях на горохе. Мне было очень больно и обидно. Я плакала и молила о пощаде. Но мама закрыла дверь и ушла с бабушкой по делам.

Время текло медленно и иногда, признаюсь, я не выдерживала и вставала с колен на корточки, а когда ноги затекали и кололи, и становилось невмоготу, я поднималась во весь рост. Ступням от гороха не больно, а вот на коленях стоять долго я не могу.

Часа через два мама вернулась. Заслышав шум, я быстро встала на колени и уткнулась носом в угол. Мама разрешила мне уйти в мою комнату. Она велела мне сидеть в комнате тихо и не выходить, пока я не осознаю свою вину. Была одна проблема, что, когда мне захотелось в туалет, я вывалила из литровой банки – моей копилки – все монеты, чтобы пописать туда. Мама услышала звон монет и окрикнула меня, а я испугалась, как бы она еще больше на меня за это не рассердилась. Но все вроде обошлось.

Сейчас я все это пишу и плачу, а слезы капают прямо на бумагу и буквы расплываются. Мне страшно оттого, что я такая безмозглая дура, тупица, недотепа. Мне страшно сидеть целый день в комнате, а уже вечер и темно. Мама сказала, что я буду сидеть здесь, пока не исправлюсь. А банка уже полная, и мне больше некуда пописать. Но если я не пойму, в чем я виновата, то как я могу исправиться? Может быть ты, дневник, друг мой верный, поможешь мне в этом? В чем моя вина? Я не хочу сидеть взаперти всю жизнь!

 

 

Путешествие

 

Когда я устроилась на верхней полке купе, в вагон вошли двое. Он был высоким и полным, она – маленькой и хрупкой. Он стоял, переступая с ноги на ногу, и никак не мог решить, что делать с сумкой.

– Если бы ты любил меня, ты бы никогда так со мной не поступил,  – произнесла она.

Я сделала вид, что читаю книгу, и прислушалась.

– А чего я такого сделал? – нерешительно спросил он.

– А ты не знаешь? – она вцепилась в него взглядом.

– Я не вижу в этом ничего криминального…

– Нет, конечно, ничего криминального, –  она усмехнулась,  – Ничего криминального нет в том, что это меня убьет.

– Но я же имею, в конце концов, право на самостоятельность, – на лбу мужчины проступили морщинки.

– Еще бы! А обо мне ты подумал? Я ведь тоже могла выйти замуж, у меня могли быть от этого брака дети. Но ради тебя я этого не сделала.

– Ты опять за старое. Я обещаю, что никогда тебя не брошу.

– Не надо давать обещаний, которых ты не сможешь выполнить.

Женщина резким движением выхватила у мужчины сумку и запихнула ее под лавку.

– Если хочешь, ты можешь жить с нами. Я даже настаиваю на этом и прошу…

– Третьей лишней? Даже настаиваешь! Нет уж, избавь. Как подумаю, скольким я ради тебя пожертвовала…  – голос женщины задрожал.  – Когда ты уезжал учиться в Москву, я очень страдала, но ничего не говорила. Я думала, что ты получишь образование и вернешься домой. И мы будем жить как прежде. Нам же хорошо было вдвоем. А ты вон что выдумал! Решил совсем уйти от меня, сбежать, как последний предатель.

– Если бы я знал, что это тебя так расстроит, я бы ничего тебе не сказал.

– Теперь ты знаешь, что я об этом думаю. Что собираешься делать? – с надеждой спросила женщина.

– Пока не знаю. Но скажи, что в этом плохого? Ты переедешь к нам, появятся дети…

– Мне не нужны твои дети. Мне нужен ты.

Послышался сигнал, поезд должен был отправляться.

– Поехали со мной, – жалобно попросила женщина.

Мужчина отвел взгляд на пол, едва заметно пожал плечами, вздохнул и ответил:

– Я тебе позвоню. 

Женщина открыла рот, как будто собиралась что-то ответить, но передумала, выдохнула, поправила складку на юбке и уткнулась взглядом в окно. Затем достала из кармана носовой платок и стала пристально рассматривать грязевые узоры на окне.

Не сказав ни слова, легла на лавку и уснула.

 

 

Предписание

 

В тот знойный летний день в квартире было невозможно дышать. Вода в стакане нагрелась и не приносила облегчения. На мне был лишь сарафан, но всё равно было жарко. Муха никак не могла вылететь наружу и без конца жужжала. Из-за шума и духоты я не заметила, как к подъезду, вход в который был частично виден из моих окон, подъехала бронированная милицейская машина. Настойчивый стук в дверь и протяжный звонок вырвали меня из оцепенения. Я подумала, что муж забыл ключи или вернулся сын, который вышел поиграть с соседскими детьми в футбол. Пошла открывать.

Но это был не муж и не сын, а черноусый милиционер. Он с минуту сверлил меня взглядом. Мне стало холодно, я задрожала. Я поняла, что совершила нечто непоправимое, что вина моя доказана и обсуждению не подлежит. Милиционер заковал мои руки в наручники. На запястьях тут же возникли алые полосы.

– Ты арестована. Тебе было предписано в течение трех дней после получения предписания демонтировать оконные решетки. Они мешали рабочим облагораживать фасад дома. Ты этого не сделала. Ты испортила вид дома, и из-за тебя нарушен ход работ по окраске городских зданий. Ты приговариваешься к пожизненному заключению без права на помилование.

Я знала, что когда-нибудь этот черноусый милиционер придет за мной, но надеялась, что это произойдет позже. Я даже не думала сопротивляться и лишь спросила:

– Могу ли я взять что-нибудь из личных вещей?

От его взгляда я вспотела.

– Ты не имеешь больше никаких прав и никакого имущества.

Он сделал паузу. 

-Также ты не имеешь никаких родственников и никаких друзей. От тебя все отказались, узнав, ЧТО ты совершила.

Сказав это, милиционер оставил меня стоять у двери, а сам вошел в комнату и осмотрелся. На его ботинках были куски засохшей грязи. Я молча наблюдала. Решетка, которая стала причиной моего несчастья, бросала тень на письменный стол. На нем лежал ноутбук. Милиционер выдернул шнур из розетки и бросил ноутбук в большую клетчатую сумку. Затем он стал один за другим открывать мои дневники. Не найдя в них денег, он методично разрывал тетради и бросал их на пол.  Затем он подошел к трюмо и высыпал в свою клетчатую сумку все мои украшения. Порывшись в шифоньере, он достал несколько почти новых костюмов и тоже бросил их в сумку вместе с вешалками. Утрамбовав добычу, он грубо вытолкнул меня из квартиры, оставив входную дверь открытой.

 

 

Украденный роман

 

Я с утра жду. Сижу и жду. В 7.00 встал, сделал зарядку, позавтракал и ровно в 8.00 сел за письменный стол. Наточил карандаши, как советовал Гоголь. Он утверждал, что стоит только наточить карандаши, как приходит Муза. Итак, я наточил все имеющиеся в доме карандаши, натренировал руки гантелями. Теперь сижу и смотрю в окно: небо серое, людей нет, Музы нет. Ужасно хочется спать. Нет, спать не пойду. А вдруг я усну, а она придет, увидит, что я сплю, и улетит к другому.

Наверное, она очень красивая. С длинными развевающимися волосами, белоснежной кожей и ясными голубыми глазами. Её губы алые, как цветы мака, и опьяняющие, как опиум. Её шея – тонкая и длинная, как у лебедя. Она носит белый полупрозрачный пеньюар, словно дымку, сквозь которую видны очертания её прекрасного тела. О нет, опять я думаю не о том, о чем надо. Надо поощрять только высокоморальные мысли. Я бью себя по щекам, чтобы вытрясти неправильные фантазии.

10.00. Я должен оставаться невозмутимым. Когда Муза увидит спокойного, уравновешенного молодого человека с наточенными карандашами и стопкой пустых белых листов, она сразу явится. Она любит серьезных людей, а не безрассудных невротиков, не способных организовать должным образом свое рабочее пространство, не способных вставать ежедневно в 7.00, чтобы писать под диктовку.

11.00. Неужели опять дождь? Пока он хлещет по окнам, она вряд ли явится. Пойду пока заварю чай. Эх, как же хочется кофе, но кофе вреден, а чай – полезный и тонизирует. Зачем вредить себе? Муза придет, увидит, что ты весь больной, не ухаживаешь за собой,  и не захочет связываться. Я очень внимателен к своему здоровью. Недавно был у гомеопата, тот направил меня  на противомикробную терапию. Мне понадобилась вся моя фантазия, чтобы увидеть, как микробы погибают под воздействием лекарств. Таким образом, все лето я был занят лечением и не заметил, как наступила осень. А осень – сезон дождей.

12.00. Выпил весь чай, а он все льет и льет, издавая равномерный и усыпляющий звук. Так гулко, что ничего не слышно, кроме миллиарда падающих капель, это бесконечное "ШШШШШШШШШШ". А может быть, это она, Муза, говорит мне: «ШШШ, тихо, сосредоточься, сейчас я начну говорить»? Я замер, даже перестал дышать, схватил карандаш и поставил его на лист бумаги. Вывожу: ШШШШШШШШШШШШШШ.............

13.00. Уже стопка листов исписана. Я оглушен этим проклятым звуком. Муза явно насмехается надо мной, делает из меня дурака, заставляя заполнять пустоту качественных белоснежных листов звуком «Ш», который означает «молчи». А я что делаю? Я молчу. Я разве говорю? Я разве не молчу? А она все «ШШШ» да «ШШШ». Обидно до слез. Неужели надо целый час диктовать одно и то же? Неужели она думает, что я не могу понять с первого раза? Неужели не знает, что я умею читать между строк, все понимаю с полуслова? Воспитательница в детдоме никогда два раза не повторяла, с ней разговор короткий. Если не понял с первого раза – марш в изолятор. Так что мне два раза повторять не надо!

Может, бросить это все и не писать больше никогда – ей назло? Но тогда все планы к черту. Я расписал свой день по минутам, решил, что буду сегодня писать, а не баклуши бить и карандаши натачивать. Писать целый день, сразу после завтрака и зарядки, до 14.00, потом перерыв на обед и сиесту, а с 16.00 до 18.00 – снова писать. Писательство – это тоже работа, за которую платят деньги, и порой немалые. Вон Д-ова какой дом отгрохала, и все благодаря книжкам. А я чем хуже? Разве я не могу так? Ну, подумаешь, детективы. А я напишу лучше, я напишу вторую «Анну Каренину». Я напишу о чувствах, о глубоких, истинных чувствах, вскрою все раны общества, все мучащие его проблемы. Загвоздка, конечно, в том, что сейчас адюльтером никого не удивишь, но ведь можно же написать прогрессивно, о любовном треугольнике гомосексуалов на фоне исторических коллизий. Да, вот это идея! Ай да я, ай да сукин сын! Но что же эта Муза не идет?! Вот неорганизованная дура! Я уже идею за это время придумал, а её все нет! Через полчаса пойду обедать. Несмотря ни на что. А если она явится, пусть подождет. Я же ждал! Пусть увидит, каково это ждать: высматривать надеяться, злиться. Я мог это время посвятить другим делам, но нет, сижу и жду, сижу и жду. Но ничего, я дождусь, и стану, наконец, знаменитым! Тогда мои родители пожалеют, что бросили меня. Они будут локти кусать, но всё – поезд ушел, я уже не маленький, мне сейчас не до сюсюканья с вами!

На презентации моего двухтомника в крупном книжном магазине за автографами выстроилась длиннющая очередь – сплошь длинноногие девицы. Особенно мне понравилась одна красотка. Высока, стройна, бела, и умом, и всем взяла... Быстро подписываю книги, а сам раздумываю над посвящением ей. Короткая юбка, лебединая шейка, нежная упругая грудь... И вот, она подошла ко мне, я ей улыбаюсь и спрашиваю, как ее звать. Диана.  Боже, какой у неё теплый голос! Я пишу: «Позвони мне, Диана!» – и даю свой телефон. Как же здорово писать послания на собственной книге – не надо представляться!

14.00. Время обеда. Я не ем мяса, мой рацион состоит из овощей: борщ на первое, овощные котлеты и рис на второе, а на десерт – яблоко. Все это содержит массу витаминов. Включаю радио, чтобы узнать прогноз погоды. Больше всего я боюсь, что дождь будет лить весь день, а я так и не дождусь Музы. Правильно говорят: ждать и догонять – самое неприятное. Но поскольку я никогда не опаздываю – так хорошо и грамотно организован мой день – я не знаю, что такое догонять. А вот ждать – действительно, неприятная штука. Драгоценное время утекает, и ты начинаешь ненавидеть вора.

Настройки радио почему-то сбились, и вместо прогноза погоды я услышал: «Шопен, Капли дождя». И здесь дождь! Музыка доносится из ниоткуда и уходит в никуда, проходя через меня, как через провод электропередачи. Я замираю, и мне больше не хочется ни борща, ни котлет, ни яблока. Поверх мелодии Шопена искусным аранжировщиком накладывается слышный только мне мужской голос. Этот голос читает какой-то стих. Но раз это не Муза, я не хочу слушать. «Стоп-стоп-стоп, месье, сейчас время обеда!»

Но я не голоден. Я не понимаю, что со мной. Это всё Шопен виноват – он вносит в мой распорядок дня хаос. Обычно у меня в голове всё расставлено по полочкам, я всегда всё контролирую. Но тут голова пошла кругом, и предметы стали перемещаться в непонятной последовательности, все стало беспорядочно и суетливо. Тело дрожит, колючим электрическим теплом наливаются пальцы, я погружаюсь все глубже в блаженную дрему, теряю рассудок...

Но я не хочу терять рассудок! Я должен все контролировать! Я здесь главный, я хозяин, я не марионетка! Я напрягаюсь всю свою волю: затыкаю уши и выдергиваю шнур. Музыка останавливается. В голове гул, как от уходящего поезда. Я машу перед собой руками, будто спасаюсь от пчел, кружащих вокруг банки варенья. Все постепенно становится на свои места: в желудке неприятно урчит, и я вспоминаю, что давно не ел. Но, несмотря на голод, я не хочу ни борща, ни овощных котлет. Гадость. Хочется чего-нибудь вредного. 

15.00. Что это было? Разум, как плохой следователь, не в состоянии разобраться в случившемся. Ожидание выматывает меня, надо отдохнуть. Послеобеденный сон, впрочем, входит в мои планы. Но не успеваю я сомкнуть глаз, как погружаюсь в какую-то яму, тело становится неподвластным. Я вижу спальню и себя, лежащего. Слышу скрипы, стуки, кто-то ходит по квартире, открывает двери, но я не могу ничего поделать, потому что приклеен к кровати. Вот он подходит ко мне – этот незваный гость, вот замахивается надо мной... Пытаюсь открыть глаза, мне срочно надо вырваться, но ничего не выходит – я бессилен, беспомощен. Пытаюсь поднять руку, а она как будто весит тонну. Борьба выматывает меня.  Я лишен голоса – мой язык мне неподвластен.

16.00. Будильник звенит. Что, уже четыре?  Внутри разворошенная рана, мрачная безысходность. Надо выпить, забыться. В холодильнике стоит бутылка хорошего вина, я хотел отпраздновать свой первый роман. Пью из горла. Жду, когда подействует. Надеюсь, вино избавит меня от боли. Я не понимаю, что со мной происходит. Я попадаю в воронку, и меня затягивает, затягивает. Я не могу пошевелиться и тупо смотрю в одну точку. Я ныряю все глубже и глубже... Я ничего не хочу о ней знать, об этой боли, не хочу искать причин. Иначе неизбежно придется думать о детдоме и задавать себе бесконечные вопросы: Почему я стал сиротой при живых родителях? В чем я виноват? Чем я хуже других? Мне рассказали, когда я уходил из детдома, что папа был известным музыкантом и бросил маму, а мама в отместку бросила меня.

Нет, нет, нет. Я запрещаю себе думать об этом! За-пре-щаю! Я знаю, что стоит только расковырять одну болячку, как за ней последуют другие – и так до бесконечности. Я не хочу в это ввязываться. Зачем думать о плохом? Зачем постоянно возвращаться в прошлое – ничего ведь уже не изменишь. Тем более что сегодняшняя жизнь меня вполне устраивает. Единственное, чего бы мне хотелось – так это написать роман, создать бомбу, которая взорвёт всех завистников и сделает меня знаменитым. Тогда, я уверен в этом, боль пройдет и все станет хорошо. Ведь, в конце концов, я хочу стать писателем, чтобы вскрыть раны общества, а не свои собственные. Моя задача более глобальная.

17.00. Боль отступает, мне лучше. Я наслаждаюсь легкостью, веселостью. Хочется смеяться, петь и танцевать. Врубаю музон. «Хоп, хоп, хоп, все будет хорошо, все будет хорошо, я это знаю», – кричит мне Верка Сердючка. «Хоп, хоп, хоп, все будет хорошо!» – соглашаюсь я. И нам хорошо вместе. Верка Сердючка мне как мама. Она – мой кумир.

У меня столько энергии, я пою и танцую, прыгаю и кружусь. Меня переполняет счастье. Я уже не помню, почему грустил недавно. Я забываю о времени.

20.00. Ба, уже смеркается, восемь часов! Люди возвращаются с работы, в окнах загорается свет. Я присел передохнуть; Сердючка продолжает свою заводную песню. Вдруг она начинает раздражать. Я больше не хочу ее слушать и выключаю магнитофон. Мучает жажда. Тяжело и глухо боль стучит молотком по голове, пульсирует заряженными проводами. Хмель выветрился, я попадаю в удушливые объятья реальности. Я трус и слабак! Я – бездарность и неудачник! Выпиваю две таблетки аспирина и ложусь в постель. На часах полдевятого вечера. Я очень устал. На улице безостановочно льет дождь.

Мне надо раз и навсегда порешить с писательством. День прошел беспорядочно, не написал ни строчки. Я ожидал, что сяду спокойно, без суеты положу перед собой белоснежные листы и буду шуршать карандашом по бумаге. Чистым, красивым почерком буду писать текст романа; я уж постараюсь написать красиво, чтобы потом мои рукописи не стыдно было показать в музее, не то, что исписанные и замаранные рукописи Толстого! Мои книги будут публиковаться миллионными тиражами, и обо мне будут говорить как о создателе нового русского романа. Я хочу быть успешным писателем, серьезным человеком, а не лысым пьяницей-писакой, живущим в нищенских условиях и перебивающимся случайными заработками. Я хочу быть здоровым, активным, богатым молодым человеком, владеющим несколькими домами и парком машин. Я хочу красиво одеваться. Аспирин действует, глаза слипаются. Наконец-то этот кошмарный день подходит к концу. Это единственное, что меня сейчас радует. Голову заполняют шумы.

Я уже почти сплю, когда слышу чей-то шепот: «Я вступил в клуб 27...» Может, это и есть Муза, и мне стоит записать? Да нет, ну её, я спать хочу. Да и что же это за роман, который так начинается? Не начало, а отстой. Другое дело «Все смешалось в доме...», или «Мой дядя самых честных правил...», а тут – какой-то клуб. Всё, спать.

 

 

Постскриптум

 

На следующий день я устроился на работу продавцом-консультантом в книжный магазин. Там ведь главное что? Порядок и система. Я достиг в этом деле больших успехов и всегда с легкостью нахожу любую книгу. Моя жизнь стала спокойной, стабильной. Время от времени к нам приходят проводить презентации своих книг писатели. Их романов я не читал, но внешний вид этих людей не вызывает доверия. Не хотел бы я быть похожим на них: расхлябанные, глаза горят, эмоции через край переливаются, некоторые брызжут слюной, когда говорят! В общем, никакого порядка. Другое дело я – подтянутый, организованный, стильный. Лишь однажды за год работы здесь я был по-настоящему несчастен.

В тот день мы устраивали презентацию дебютного романа одного молодого писателя, о котором не говорил разве что ленивый. Он якобы является создателем новой русской словесности и тэдэ и тэпэ в том же роде. Ему, как и мне, 28 лет. Красив ли он? Нет, не особенно красив. Ростом чуть ниже меня, одет довольно сносно. Но что меня раздосадовало, так это то, что когда он читал, вокруг него собралось целые полчища длинноногих красавиц – нашелся мне пушкин! Я притаился за стеллажами и решил за ним понаблюдать. Хотел только услышать его голос – наверняка он у него писклявый – и заняться своими делами. Его книга носила странное название: «Дневник самоубийцы». Уже это одно было подозрительно. Они что там, в издательстве, все с ума посходили? Он начал тихо, но слышно было отчетливо, так как публика мгновенно притихла. Начало было таким: «Я вступил в клуб 27...»

Я всё понял. Он украл мой роман! Это я, а не он, должен сидеть там и читать этот текст. Место, которое мог бы занять я, было уже занято. В тот день я был подавлен, раздражен и задавал себе, вопреки обыкновению, бесчисленные вопросы: Почему не мне, а ему выпал жребий? Чем я хуже? 

Но уже на следующий день я запретил себе об этом думать, и все снова стало хорошо.