Фёдор ОШЕВНЕВ

 

 

Родился в 1955 г. в г.Усмань Липецкой области. Окончил Воронежский технологический институт и Литинститут (семинар прозы). Майор внутренней службы в отставке, участник боевых действий, ветеран труда. Автор шести сборников повестей и рассказов и двух публицистических книг. Публиковался в журналах «Литературная учеба», «Молодая гвардия», «Смена», «Воин России», «Жеглов, Шарапов и Ко», «Мы», «Наша молодежь», в русскоязычных журналах «Edita» (ФРГ), «Процесс» (Прага), «Лексикон» (Чикаго), «На любителя» (Атланта), «Новая Немига литературная» (Минск), «Мир животных» (Гомель), «Новый свет» (Торонто), «Книголюб» (Алматы), в региональной периодике, в интернет-журналах «Эрфольг», «Стебушник», «Русская жизнь», «Русское поле», «Искусство войны», «Эстетоскоп», «Город «Пэ», «Литкультпривет», Член Союза журналистов России, СРП. Живет в Ростове-на-Дону.

 

 

ЗА СЛАБУЮ ПОЛОВИНУ

Рассказ

 

– Товарищи офицеры, у кого есть какие вопросы? – с трибуны конференц-зала осведомился у многочисленных подчиненных командир ШМАСа – Школы младших авиаспециалистов – полковник Сергачев.

Традиционная фраза обычно завершала ежесубботнее утреннее  совещание,  подводящее итоги недели. Но на любое правило однажды, а найдется исключение.

– Разрешите, товарищ полковник?

Из-за стола на галерке аудитории поднялся лейтенант-крепыш с суперкороткой стрижкой, типичной  для сегодняшних звезд кино и спорта и для командированных в горячие точки. С ромбовидного лица с круглыми щеками и слегка прижатыми висками глядели умные серые глаза под прямыми бровями. А твердый, с четкой линией скул подбородок – как принято считать, указывающий на решительность характера – и резко очерченные губы не гармонировали с небольшим курносым носом, придающим лицу с персикового оттенка кожей наивно-жизнерадостное выражение. Атлетическую фигуру молодого офицера подчеркивала ладно пригнанная форма.

– Пожалуйста, – произнес, на секунду склонив голову набок, командир воинской части: начальнику даже стало любопытно, по какому именно поводу решил в присутствии многих сослуживцев обратиться к нему один из взводных.

– Лейтенант Киндинов, – представился крепыш, соблюдая субординацию. – У меня вообще-то два вопроса. И оба – к вашему заместителю по учебной части подполковнику Чердакову. Можно?

– Ну, задавайте… Николай Ярославович, это к вам.

– Cлушаю… – голосом с хрипотцой отозвался из президиума, составленного из командирских замов, зампоуч – старший офицер с массивным лбом, под которым прятались узкие хитрые глазки, выделялись ширококрылый нос с горбинкой – признак властности, самомнения – и энергичный крупный рот.

– Заранее извиняюсь, если первый вопрос покажется… м-м-м…  неадекватным. Уверяю: второй эту неадекватность быстро разъяснит.

– Да рожай уж, чего там по-пустому болты болтать, – грубо поторопил подполковник лейтенанта. Сергачев же на столь лобовой хамеж и бровью не повел.

– Товарищ подполковник, скажите, вы знакомы с моей женой?

Несмотря на предупреждение, Киндинов все же присутствующих удивил, и по конференц-залу пронесся тусклый шепоток.

– Не понял… – агрессивно   выпятил Чердаков тяжеловесный подбородок, сильно уподобившись сделавшему стойку суслику. – Это что еще за маневры?

– Отнюдь… –  мотнул головой лейтенант. – Так вы ответите по существу?

– Признавайтесь, Николай Ярославович, – полушутливо приказал заинтересовавшийся нестандартной ситуацией полковник.

– Допустим, отроду не видел, – нехотя выдавил зампоуч. – Дальше-то что?

– Тогда почему вы считаете себя вправе огульно и прилюдно обзывать мою супругу б…ю и проституткой и приказываете гнать ее на три веселых буквы, если только она приблизится к порогу КПП? Обоснуйте, товарищ подполковник.   

Шепоток в зале набирал силу, активность. Командир части звучно шлепнул ладонью по верху полированной трибуны:

– Товарищи офицеры, что за базар? Товарищ подполковник, неужели таковое действительно имело место?

– Никак нет… –  тут же отбоярился от нецензурщины зам по учебной части. – А за клевету, товарищ лейтенант, можно ведь и под суд угодить!

– Значит, отрицаете… –  Киндинов вздохнул. – В таком случае, товарищ полковник, разрешите подойти поближе к вам и руководству части.

– Зачем?

– Боюсь, иначе не услышите… В смысле, не меня, конечно…

– Ну, подходите… – с сомнением, но дал «добро» Сергачев.

Лейтенант решительно прошагал к трибуне и, остановившись в метре против нее, вынул из кармана брюк сотовый телефон.

– Товарищ полковник, товарищи офицеры! Прошу тишины!

Киндинов дважды ткнул по кнопкам продвинутого  мобильного аппарата, и все – даже на «галерке» зала – отчетливо услышали низкий, словно его владелец вещал с большого бодуна, легко угадываемый голос Чердакова:

– …меня понял? Повторяю: гони ее прочь, эту б…, эту суку, эту проститутку! Если только на КПП появится – слышишь?! – тут же на хрен ее,  на хрен  и  к такой-то матери!

И ответствующий зампоучу почтительный соглашательский басок:

– Так точно, товарищ подполковник! Все исполним, в лучшем виде! Даже и не сомневайтесь!            

Большинство присутствующих сразу распознали второй голос: помощника начальника учебной части капитана Равчука, сидевшего в среднем, управленческом ряду. Многие словно по команде повернули головы в сторону младшего офицера – высокого, лицом определенно напоминающего Алена Делона в молодости. Оказавшись в перекрестье пытливых вопросительных взоров, он зябко повел плечами, пугливо достал носовой платок и бесшумно высморкался.

Киндинов меж тем выключил режим воспроизведения «сотика» и пояснил:

– Дальнейший разговор моей супруги уже не касался, так что запись я прекратил. Ну, так как, товарищ подполковник: кто на кого клевещет?

В конференц-зале повисла обманчивая – похожей она бывает перед ожидаемым боем – тишина, в которой кто-то уронил авторучку. Офицеры прекрасно понимали, что подполковник попался на горячем. Вот только как можно было решиться на столь глупо-показушный поступок, последствия которого явно  обещают лейтенанту массу проблем? Никакие перестройки ведь не коснулись незыблемого армейского закона, охватывающего любые стороны «погонной» жизни: ты начальник – я дурак. Причем вдвойне, если сравнивать с «гражданкой».

Обвиняющий так и остался меж президиумом и рядами столов с недоумевающими сослуживцами, замер в строевой стойке, буравя жалящим взглядом обвиняемого. Тот же с раздувавшимися ноздрями мрачно уставился в раскрытую тетрадь-ежедневник, будто там надеялся отыскать достойный ответ на неудобный, скользкий вопрос. Секунда, другая, третья, пятая…  

Напряженное молчание зала решительно прервал командир части.

– Товарищ лейтенант! – начал он на повышенных тонах. – Вы что это мне тут за балаган устроили? Почему нарушаете устав? Порядка подачи жалоб не знаете? Гласности захотелось? Но позвольте: что это за подпольная запись? Откуда она у вас? И вообще: о ком в ней идет речь? Ни имен, ни фамилий…

– Могу все объяснить… – обидчиво вздернул голову Киндинов.     

– Не мне и не здесь! – резко отверг предложение лейтенанта Сергачев. – Или вы, может, всерьез рассчитываете, что у командира части  только и дел, как в мелкие бытовые дрязги любого взводного вникать? Да еще и в присутствии всего личного состава офицеров! Заместитель по воспитательной работе!

– Я! – без энтузиазма тяжело поднялся со своего места до безобразия тучный подполковник Анюшкин.

– Сегодня же лично разобраться в ситуации и доложить! А на ближайших командирских занятиях освежить главу Дисциплинарного устава  «О предложениях, заявлениях и жалобах»!

– Есть!

– Это же надо  додуматься, – не успокаивался начальник, –  с телефоном! вылезти! на служебном совещании! Детский сад, твою дивизию мать! Все! Окончен бал! Свободны!

– Товарищи офицеры! – браво выкрикнул помощник командира части по строевой, худосочный подполковник Груздяков, и все присутствующие привычно вскочили на ноги, застыв в положении «смирно».

–  Вольно! – вполголоса скомандовал Сергачев.

– Подполковник Булак! – сразу же окликнул командира второго батальона Анюшкин. – После утреннего развода с лейтенантом Киндиновым и командиром роты немедля в мой кабинет!

– Ясно… – с кислой миной отозвался комбат и повернулся к непосредственному начальнику  правдолюбивого лейтенанта, майору Пекарину, укладывающему в «дипломат» ежедневник. – Ротный! Слыхал?

– Так точно, будем…

– Он у тебя давно с таким большим приветом? – намеренно проигнорировал Булак самого виновника коллективного вызова «на ковер», застегивавшего кожаную папку на молнии. – Додуматься записывать разговоры руководящего состава части! Уму непостижимо! Да по какому праву?!

– Прежде столь дурной инициативы не наблюдалось, – пасмурно буркнул майор. – И ведь мне ни словечка… Как говорится, ума палата, да ключ потерян. Странно: ведь вполне адекватен раньше был.

– Вот именно: был!!! – уточнил, как утвердил, командир батальона. – А скорее – никогда им и не был! Только единственный на всю часть «пиджак» и мог на  т а к о е сподобиться! Тот же, кто сам на плечах курсантские погоны носил, никогда – слышишь – ни-ког-да! Даже и в мыслях! Тьфу! Позор! Не удивлюсь, если с тобой настоящие офицеры завтра здороваться перестанут!

 Булак бросил на виновника набирающей обороты конфликтной ситуации гневно-презрительный взгляд и заспешил к двери. Более сдержанный Пекарин обратился к Киндинову:

– Ты пословицу «язык мой – враг мой» знаешь?

– Конечно, – кивнул насупленный лейтенант. – И… что с того?

– Пошли-пошли, – заторопил ротный, уже на ходу толкуя дальше:  – Так у нее ведь еще продолжение имеется. Прежде ума рыщет, беды ищет.

Комроты в части слыл – редчайший случай! – знатоком пословиц с назидательным смыслом.

– Ага… Вот Чердакову вперед меня это и надо было сказать.

– О том как раз не переживай, – уже в коридоре учебного корпуса успокоил майор. – Командир ему, в свой черед, все разобъяснит. Даже без имен-фамилий. Ты лучше теперь о себе поразмысли, борец хренов за пустую справедливость.

– А чего? – набычился Киндинов. – Разве я свою правоту не доказал?

– Не уверен. Видел, как Чердаков с Равчуком чуть не в обнимку из зала выходили? Рука руку моет, да обе свербят. Сейчас диспозицию обговорят – и станешь в итоге бедным. Заодно и мне перепадет, по твоей дурьей милости.

– Значит, по-вашему, я должен был молча оскорбление супруги  переварить? – нервно уточнил лейтенант, выходя на центральный плац.

– А кому сейчас легко? Тем более, она-то ведь лично ничего не слыхала. Так? Значит, и хвост петушить  резона не наблюдалось. Хэх! Впрочем, довольно демагогии! Бегом в строй!

Через минуту на большом плацу, где поротно и повзводно застыли едва ли не тысяча военнослужащих, раздалась команда:

– Часть, ррравняйсь! Смирно! – и оркестр грянул «встречный марш».

 

*  *  *

А пока идет утренний развод, заглянем в биографии наших главных героев.

Лейтенант Марат Киндинов. Год с небольшим назад с отличием окончил Московский университет нефти и газа имени И.М. Губкина. Базовый факультет, специальность – бурение нефтяных и газовых скважин. Еще в середине последнего курса студентом, уже имеющим в активе несколько блестящих, неординарных научных работ всерьез заинтересовался начальник секретного военного НИИ. Элитный институт разрабатывал перспективные сорта ракетного топлива и горючего. Генерал обещал Марату золотые горы и скорейшую защиту кандидатской диссертации – стоит лишь надеть на плечи офицерские погоны. 

Получив университетский диплом, Киндинов решение связать судьбу с армией принял не враз. Прежде поехал на родину, подробно обсудил с родителями перспективу трудоустройства.  А уже в конце июля созвонился с генералом, дав согласие на службу. И вскоре через райвоенкомат подал рапорт об аттестации в армейской системе. К нему приложил привезенное из столицы – пришлось туда лишний раз прокатиться – отношение о предоставлении ему должности именно в упомянутом НИИ. Получил направление на военно-врачебную комиссию. С медициной проблем не возникло, и личное дело аттестующегося оформили с завидной быстротой, переслав его в секретное учреждение, где к концу сентября со вчерашним студентом был заключен трехгодичный контракт на военную службу.  

Ужасный поворот судьбы: едва успел новоиспеченный лейтенант проработать в НИИ полтора месяца, как генерал скоропостижно скончался от обширного инфаркта прямо в ходе рабочего совещания. Новый же руководитель – бывший зам покойного – спал и видел на должности Марата своего зятя. И хотя тот звезд с неба в науках никогда не хватал, короткая кадровая борьба, тем не менее, завершилась вручением Киндинову предписания, повелевающего «убыть для дальнейшего прохождения службы» к новому месту. На капитанскую, только теоретически равнозначную прежней, должность преподавателя-командира учебного взвода в ШМАСе, располагавшемся на периферии. Офицер поначалу даже хотел разорвать контракт. Впрочем, учтя невеселые перспективы «гражданки», с увольнением решил пока повременить и убыл в областной центр.

Малопрестижную службу взводного Киндинов «тащил» добросовестно. Теоретические занятия с солдатами – будущими лаборантами ГСМ на военных аэродромах – в целом вел грамотно. Но, несмотря на почти энциклопедические познания в нефтегазовой области, преподавательского опыта ему еще предстояло много добирать. Да и как строевик он смотрелся пока посредственно. Чего вовсе нельзя было сказать о физической подготовке Марата: в школе он серьезно увлекался снарядовой гимнастикой, к выпуску выполнив норматив кандидата в мастера спорта. В вузе же сперва разрывался меж тренировками и занятиями научной работой, но в итоге ради нее с гимнастикой с сожалением «завязал».

В части лейтенант-холостяк вновь  стал  наведываться в спортзал. Особенно силен был на перекладине: запросто крутил  «солнышко», и даже с перехватом рук, а завершал зрелищное упражнение эффектным соскоком с сальто.

Однако с недавних пор офицер свои тренировки заметно сократил – когда возвратился из календарного отпуска с молодой женой, очаровательной блондинкой в стиле Мэрилин Монро. Избранница только что окончила вуз, но с дипломом пищевика пока домохозяйничала: работы по профилю не предвиделось.

Что касается заместителя командира части – начальника учебной части, то Чердаков два месяца назад прибыл в ШМАС еще майором с должности начальника штаба отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения: на повышение. И мало что смыслил в учебных занятиях по оборудованию складов горюче-смазочных материалов, применению ГСМ, их анализу… Вот уставы – это другой коленкор, тут можно и шашкой помахать! А методикой и прочими теоретическими  премудростями «учебки» Николай Ярославович овладевать явно не спешил. В конце концов, не ему же лично будущих младших авиаспециалистов конкретно готовить, он – бери выше – руководитель, контролирующее звено! Других-то проверять куда проще. Тем паче, еще и чувствуя мощную родственную поддержку – попробуй без нее, за счет только личных морально-деловых качеств, к тридцати трем годам уже на подполковничью должность пробиться! 

Не успел зампоуч толком оглядеться, в какую струю он попал, как часть с помпой отметила пятидесятилетие «папы» – полковника Сергачева. Завершал праздник роскошный банкет в лучшем ресторане города. На правах первого командирского зама к кругу избранных (обладминистрация,  военком, начальник УВД и даже архиепископ – юбиляр умел строить отношения с власть имущими) был приобщен и Чердаков. Но место ему выделили на дальнем конце стола и не предоставили слова для тоста, а ведь имелся в муках рожденный солидный спич!

Отчасти от обиды, отчасти от обилия спиртных напитков на богатом столе Николай Ярославович злоупотребил ими. В ресторан же после рабочего дня прибыл в форме. А по завершении банкета приключился ужасный казус…

В городе дислоцировалось два военных училища: связи, а также летное, личный состав которых друг друга изрядно недолюбливал. На беду Чердакова, в тот день в городе за порядком по армейской линии надзирали связисты. И душевно набравшийся офицер, трудно вышагивавший к стоянке такси, возле нее нарвался на возглавлявшего комендантский патруль полковника-краснопогонника. Вид пьяненького расхристанного майора с голубыми просветами наплечных знаков различия немедленно привел «надзирателя» в ярость. «Голубой», в свою очередь, крепко загнул матюком в полковничий адрес. В итоге – уникально для старшего офицера! – вскоре очутился в гарнизонной комендатуре, на гауптвахте.

Выручал его весьма раздраженный этаким финалом праздника сам юбиляр.

История получила мгновенную и широкую огласку. А уже на следующие сутки в часть секретной почтой пришла выписка из приказа командующего военным округом о присвоении «охвостившемуся» звания  подполковника.

В ШМАСе немедленно родился анекдот. «Что нужно сделать для получения очередного воинского звания? Элементарно: нажраться до потери пульса на халяву в кабаке, попасться на глаза комендантскому патрулю, отсидеть ночь на гарнизонной «губе» – и готовься назавтра принимать поздравления».

Уважения случай этот Николаю Ярославовичу отнюдь не прибавил. А теперь еще и с телефонной записью непонятка. Хотя что уж тут особо было и понимать…

В кабинете заместителя командира части по воспитательной работе сам утробистый подполковник Анюшкин восседал в старинном, с витой спинкой кресле и за широченным столом с полуэллипсным вырезом в  крышке – для удобства размещения раздавшегося вширь живота. Комбат и ротный довольствовались местами за скромным приставным столиком. Киндинов стоял в торце мебельной буквы «Т».

– Рассказывайте, – повелел главный воспитатель, жадно выхлебав полстакана минералки и вытерев пот с одутловатого лица и складок шеи.

– Как, значит, было дело… – начал лейтенант. – Узнал я случайно, что в учебную часть компьютерщица требуется. Расписание занятий набирать, планы, другие документы. Прежняя-то сотрудница в «декрет» ушла. Я и пошел к капитану Равчуку. Предложил на это место свою жену. Пусть хотя бы временно. А то ей уже осточертело целыми днями одной на съемной квартире сидеть. Ну и какой-никакой приварок в семейный бюджет. К слову, компьютер она чуть ли не с первого класса освоила и текст набирает очень быстро. Равчук меня выслушал. Говорит: ладно, я только со своим непосредственным начальником посоветуюсь, решать-то все равно ему. И как раз он же за Сергачева оставался – тот тогда в командировку, в округ уезжал. Выхожу я, значит, обнадеженный из кабинета и в дверях едва не сталкиваюсь с самим Чердаковым. Зачем-то он тогда самолично в учебный корпус прибыл. Ну, я отдал честь, вышел в коридор, а дверь в кабинет по случаю жаркой погоды открыта. Под ней и остановился: послушать, что по моей семейной проблеме скажут; вдруг да сразу «добро» дадут.

– Не послушать, а подслушать! – зло перебил комбат.

– Пусть так, не отрицаю… Но ведь грех-то небольшой?

– Еще бы ты только посмел отрицать! А сам такой поступок офицерскую форму чернит! 

– Об этом позднее поговорим, – прервал хлесткие комментарии Булака Анюшкин. – Продолжайте, товарищ лейтенант.

– Есть… Телефон я тогда вынул и на беззвучный режим перевел, чтобы не запалиться. Ну, вы понимаете… Тут Равчук сразу про мою жену вопрос засветил, а подполковник Чердаков ка-ак взорвется! И давай орать: да на кой ляд она нам нужна, и гнать такую-сякую в три шеи, и все перемежает густым матом… Я пока опомнился, он уже ей столько бранных ярлыков навесил!

– Ты, может, скажешь, что за год службы здесь никогда нецензурщины и не слыхал? –  с сарказмом подковырнул комбат. – Рабочий момент, для связки слов…

– Если это лично меня касается – без проблем, – уточнил лейтенант. – Соображаю, не маленький. Но жена-то тут при чем? Он ведь ее  знать не знал – и вот так моментально охаять? Да лет сто назад за подобное оскорбление офицером офицера… Дуэль, однозначно! Кровью бранные слова смывались!

– Давайте не путать царскую армию и день сегодняшний, – возразил зам по воспитательной. – Лучше ответьте: вы запись с какой целью делали?

– Да наперед чувствовал, что Чердаков моментом от своих слов открестится: по человеку видно. И чем бы я тогда свои претензии подтвердил? А телефон как раз под руку подвернулся. Диалог, согласитесь, весьма красноречив…

– Почему в таком случае непосредственному начальнику об инциденте не доложили, через его и мою головы полезли? – неприязненно спросил Булак.

– Смысл? – вопросом на вопрос ответил Киндинов. – Разве командир роты, да и вы, в общем-то, можете как-то повлиять на заместителя командира части? «Товарищ подполковник, как вам не ай-яй-яй, за что жену лейтенанта обидели? Он, бедный, плачет!» Навряд бы Чердаков пошел меня успокаивать.     

– Тогда следовало бы самому к нему на прием записаться, – назидательно посоветовал хозяин кабинета.   

– Еще лучше, – не согласился комвзвода. – Уж меня бы он похлеще, чем мою жену, обгавкал.

– Вы выражения выбирайте, товарищ лейтенант! – вознегодовал Анюшкин.    

– Ага, конечно.  Вот только  подполковник Чердаков совсем к  этому не стремился. Или, напротив, чересчур в выборе переусердствовал.

– Неуместная ирония, – осуждающе поджал губы зам по воспитательной. Еще налил минералки, выпил. Аккуратно промокнул платочком пухлые губы. Зевнул, прикрывая крупный рот жирной ладонью… –  Кстати, у нас на КПП объявление аршинными буквами писано: «На территории воинской части видео- и аудиозапись строго запрещены». Припоминаете? Указание распространяется на всех, а не только, допустим, каких-то наших гостей. Так что формально ваша запись подпадает под нарушение режима секретности переговоров, и в этом плане  на будущее вами вполне может заинтересоваться военная прокуратура. Впрочем… – и замолчал, похоже, считая исчерпанной тему разбирательства.

Но через несколько секунд обратился к ротному:

– А что, собственно, вы отмалчиваетесь? Ваш же подчиненный, мягко выражаясь, громко начудил. Вот только по глупости или с умыслом подрыва единоначалия? Тогда это дело уже будет политическое.

– Я его ни в коей мере не оправдываю, –  кивнул майор на лейтенанта. – Однако, товарищ подполковник, – насчет единоначалия… Может, не стоит так резко сразу? Мы же запись все слышали: и голоса там узнаваемы, и суть разговора… согласитесь, тоже офицерскую форму не красит.

– К чему вы клоните? – вперил подозрительный взгляд в Пекарина Анюшкин.

–  Да к тому, что все это хоть и кругом некрасиво, но по большому счету выеденного яйца не стоит. Издревле молвили: кто ругается, под тем конь спотыкается. Однако и с нагольной правдой в люди не кажись, оба ведь неправы… Возможно, вкупе произошедшее перекрестить и забыть? Кстати, Марат, а ты с Равчуком-то больше на тему трудоустройства жены не разговаривал?     

– Не-ет. Какой смысл? Он своим «все исполним» уже достаточно сказал.

– Ну, ты прямо как мальчишка! – обескураженно развел ротный руками. – Такой его ответ как раз очень понятен. Подполковник Чердаков – его начальник непосредственный, а капитану скоро срок майора получать. Тем более, он никак не  рассчитывал, что ты с телефоном за дверью притаился… Я сейчас о другом. Он  к тебе потом не подходил, в корректной форме от вакантного места не отказывал?

– Никак нет.

– Понятно… У меня все, товарищ подполковник.

– Сомнительная миротворческая позиция, товарищ майор. Так. Пока все свободны.

И, не дожидаясь ухода офицеров, зам по воспитательной тут же схватился за телефон.

– Равчук? Анюшкин. Приказываю срочно прибыть ко мне…

 На этом в тот день «разбор полетов» по устной, «неправильной» жалобе лейтенанта лично для него завершился…

 

*  *  *

Комвзвода прождал три дня. За это время никто из руководства части его персоной больше не поинтересовался, а сослуживцы хотя и не перестали здороваться, но комментировать гласный выпад против зампоуча тоже избегали. Наконец лейтенант сам обратился к командиру роты с вопросом: когда же подполковник Анюшкин разрешит ситуацию со словесным оскорблением и умалением чести и достоинства его супруги?

– Послушай, правдолюб – душа нагишом, – осуждающе покачал головой Пекарин. – Ты все никак не уймешься? Неужели очевидного не понял:  не будет никто больше этим пустопорожним делом в угоду тебе заниматься. В ступе воду толочь – вода и будет! Комбат абсолютно рельсоправильно сказал: для связки слов, рабочий момент. Сидел бы вон лучше да радовался  минимальным потерям. Хотя пока неизвестно, Чердаков-то ведь может еще всяко и откликнуться. 

– Так, значит? – обиженно сжал кулаки и весь напрягся Киндинов. – Выходит, мою жену, с которой я еще с младших классов дружил, любой ни за понюх табаку оскорбить может? И послать на три буквы? А мне воспринимать все как «рабочий момент»? Не-ет! Тогда я официальную жалобу подам! Письменную!

– Твое право, – поморщился ротный. – По Дисциплинарному уставу она заявляется непосредственному начальнику лица, действия которого обжалуются. Стало быть, командиру части. Хотя теоретически можешь еще в суд или в военную прокуратуру апеллировать. Но повод мелковат, однозначно Сергачеву завернут.  Еще и с соответствующим комментарием. – Вздохнул и продолжил: – Однако и ему писать всеми фибрами не советую. Устно ведь уже обращался, а толку? Разве приключений на роту и свой зад накличешь. И в итоге поимеем чудеса в решете: дыр много, а выскочить некуда. Повод же, повторяюсь, ну явно неважнецкий.

– Тогда какой повод в схожей для армии «ругательной» ситуации, по-вашему, мог бы быть важнецким? Хотя бы один пример…

Лейтенант думал, что лобовым вопросом поставит майора в тупик. Однако...

– Пример, говоришь, – не раздумывая, отозвался Пекарин. – Их есть у меня! Ты в комнате истории части портрет подполковника Кущева видел?

– Конечно. Настоящий герой! Еще бы: три боевых ордена!

– А в курсе, что он с этими наградами выше ротного так и не поднялся, подполковника же получил вместе с увольнением? И портрет этот – фотомонтаж?

– Как это? – не понял Киндинов.

– Очень просто. Когда-то боевой офицер снимался в «парадке» и майорских погонах для личного дела. Подполковничьи же ему много лет спустя, скопировав старый снимок, фотошопом дорисовали.

– Для чего?

– Поскольку он после пенсионирования форму не надевал. Ни-ког-да. Заявлял: мол, он теперь – отрезанный ломоть, значит, носить будет гражданский костюм. И действительно, на всякие торжества-юбилеи в шикарной серой тройке приходил. Правда, с иконостасом. Тебе интересно, что за всем этим кроется?

– Вообще-то да.

– Тогда слушай. В свое время Кущев закончил Качинское авиаучилище – старейшее из летных в России, оно еще царских офицеров готовило. Распределился в наш округ, лет пять отслужил, был уже капитаном, командиром звена. И орден Красной Звезды имел, за освоение новой техники. Переучился – жизнь так распорядилась – из истребителя на штурмовика.  Согласись, не каждому дано и не каждому за то такую награду дают. Ведь с редкостной самоотдачей летал! Да как! Говаривали шутейно: он будто в самолетной кабине родился…

И вот в семьдесят втором руководство части решает направить его во Вьетнам – там война с США несколько лет уж шла. Лучших из лучших летчиков с интернациональной помощью туда посылали. Как водится, вызвали на беседу к руководству. Кущев и говорит комполка: «Понимаете, у меня отец с последней стадией рака лежит, максимум месяца два ему жить осталось. А из Вьетнама я на похороны ни при каких обстоятельствах не попаду. Телеграмму отправить и то проблематично: лишь через спутник. Так нельзя ли как-то с отъездом повременить? Схороню батю – тогда хоть сразу после поминок готов убыть».

Полковник в ситуацию вник. «Коли так, – успокаивает, – я с начальником управления кадров округа насчет замены перетолкую…» И на следующий день снова Кущева в кабинет требует. «Гневается, – говорит, – генерал, приказал, чтобы именно ты и немедленно ехал, а про отца даже и слышать не желает. Все понимаю, но выше головы не прыгнешь… Ну хочешь, – предлагает, – прямо сейчас, в твоем присутствии, еще раз ему позвоню?» – «Звоните…»

Командир громкую связь включил – чтобы подчиненный сам услышал, что именно генерал отвечать будет. А тот на повышенных тонах:

«Меня его отец не трахает! Это что еще за обсасывание приказа? Орденоносец хренов! Небось уже полные штаны от страха наложил, а на немощного  старика валит! Не хочет ехать – в момент сдерем погоны, пинка под зад – и пошел на хрен! И ты знаешь: я своих решений не меняю!»

Кущев выслушал угрожающе-матерную тираду молча – лишь зубы стиснул да глаза сузил. И пошел готовиться к заграничной командировке.

Много чего он там повидал и очень много летал. На так называемой «сушке», «Су-17»,  истребителе-бомбардировщике. Первый советский самолет с крылом изменяемой геометрии. Долгожитель: лет тридцать на вооружении стоял.

Ладно… Значит, однажды Кущев, во главе звена штурмовиков, с разворота атаковал свой объект. Едва успел отбомбиться – чувствует: самолет со страшной силой вправо тянет. Нет, конечно, он понимал, что противник внизу встретит огневым заслоном. Но с техникой-то беда, какая именно? Ведь не горит… Ему едва удалось выровнять самолет. Только после этого бросил взгляд на правое крыло. И –  беспрецедентный случай: на один из пилонов… В курсе, что это?

– Нет, – быстро ответил Марат, захваченный рассказом ротного.

– Опорная стойка, жестко крепящаяся к крылу, а уж на ней самой подвешиваются либо бомбы, либо блоки с реактивными снарядами типа «воздух–воздух», либо дополнительный топливный бак. Вот сорвавшийся с креплений такой бак на пилон и насадился – как кусок мяса на шампур, стоймя, отчего и возник мощный разворачивающий момент.

Как тогда удалось Кущеву дотянуть до аэродрома – то настоящее чудо. Что руки, что ноги – от постоянного напряжения почти онемели. Из последних сил занял глиссаду снижения… И посадил-таки, спас раненую машину! Потом уже выяснилось – уникальный вариант! – что пули крупнокалиберного пулемета ДШК сорвали бак с креплений и он на долю секунды опередил сам штурмовик, еще и повернувшись в воздухе, а затем от удара о пилон на него нанизался.

За личное мужество и сохранение дорогостоящей боевой техники Кущева, к тому времени уже майора, наградили орденом Красного Знамени.

Когда же до конца двухлетней командировки оставалось три с половиной месяца, при очередном боевом вылете он был ранен сам. На этот раз прицельная очередь снизу угодила в фонарь кабины и разнесла ее плексиглас на куски. Осколками пилоту сильно посекло лицо, причем задело зрительный нерв. Из-за разгерметизации кабины и резкого перепада давления оказались повреждены и барабанные перепонки. С окровавленной головой, полуслепой и почти оглохший, Кущев, опять-таки невероятной концентрацией сил, сумел вернуться на аэродром, откуда его немедленно увезли в госпиталь.

Вторую Красную Звезду ему вручали перед самой выпиской. Однако радость получения очередной боевой награды сильно омрачал окончательный врачебный приговор: при значительном уменьшении порога слуха и ухудшении зрения к летной работе майор был уже по здоровью непригоден…

Трижды орденоносца, возвратившегося из забугорной командировки и после излечения в строй, по прибытии в штаб округа затребовал к себе тот самый кадровый генерал, когда-то категорически отказавшийся пойти Кущеву навстречу. Улыбался, радушно похлопывал по плечу, обещал направить в военно-воздушную академию, в Монино, и в обозримом будущем – очередное воинское звание.

Майор же сначала больше отмалчивался, но, услышав вопрос, живы ли у него родители, не сдержался и под влиянием момента резко ответил: «Мать – да, а вот отца, лично по вашей милости, даже в последний путь проводить не смог». – «Не понял!» – действительно не понял большой начальник или только сделал вид.

Тогда Кущев и напомнил содержание давнего телефонного разговора, намертво врезавшегося в память, лишь матерщину смягчил. Генерал нахмурился. «Ну и что ты этим хочешь сейчас сказать? Умный чересчур или как?» – «Да то самое! – внезапно переклинило тут кавалера боевых наград. – Тогда ты меня на три веселых буквы послал, еще и в трусости обвинив попутно, а теперь вот иди туда сам!» – «Ну, ты у меня до конца жизни об этих словах жалеть будешь! – с пеной у рта завопил главный кадровик округа. – Шиш тебе, а не в академию! К черту на кулички поедешь, и на всю оставшуюся жизнь! Чтоб тебе сгнить там заживо!»

Сказано – сделано. Так Кущев прошел огонь, воду и медные трубы, да попал к черту в зубы, в итоге оказавшись на должности командира учебной роты в нашем ШМАСе. Где и просидел мертво до самого увольнения в запас почти пятнадцать лет. Командир дважды его на комбата пытался выдвигать – сначала еще при действующем «обиженном» генерале, а потом,  когда тот уже на пенсион свалил. Только в обоих случаях не проканало: видимо, главный кадровик по наследству своему преемнику фамилию Кущева сдал – для внесения в тайный список невыдвиженцев по негативу. И лишь когда майору самому срок «дембеляться» подошел, тогдашний командир к командующему округом на прием записался и ему эту историю в деталях поведал. После чего наконец-то свыше две звезды, как кость собаке,  храбрецу и кинули. А он их уже и не принял…

– Он живой еще сейчас? – тихо спросил Марат.

– Лет десять, как преставился, – печально ответил ротный. – Инсульт в мозговом стволе. Через сутки в больнице кончился: такое не лечится. Хэх! Жизнь – копейка… –  и, помолчав, удовлетворенно прибавил: –  Достойные проводы были.

–  А хоронили его в погонах подполковника или майорских?

– Вовсе не угадал, – хмыкнул Пекарин. – В той самой «парадной» серой тройке в землю-матушку и опустили. Он жене и сыну предусмотрительно завещал: в случае невыхода из пике обряжать только в «гражданку». Как на поминках выяснилось, всю амуницию по увольнении в запас он сразу на даче спалил…

– Тем не менее, вы говорили, на праздниках в части появлялся?

– Да, приходил. Только редко и уже под конец жизни. Полагаю, хотел, да не сумел себя от прошлого с незаживающей раной отсечь. Хотя первый  пенсионный год почти безвылазно на даче просидел. Он вообще-то из какой-то черноземной глубинки и к земле был сильно неравнодушен. Незадолго до кончины собственной клубникой нас, молодых офицеров,  угощал – чуть не со среднюю картофелину…

Пекарин опять выдержал паузу, потом подытожил:

– Суди теперь сам, насколько его повод конфликтовать с начальством, так сказать, более важнецким был. Да, Чердаков, конечно, не генерал-майор, но и ты сам не майор и трижды орденоносец. А ведь даже ему из-за нескольких запальчивых слов вмиг карьеру на корню сломали. Причем несмотря на все предыдущие героические заслуги. Так что впредь серьезно подумай: один в поле не воин, а путник; плюс – весовые категории у вас с зампоучем сильно разнятся.

 

*  *  *

Увы, Киндинов многомудрому совету не внял. И вечером следующих суток  постучался в канцелярию, где Пекарин оформлял последнюю на сегодня бумагу.

– Разрешите, товарищ майор?

– Ну заходи, присаживайся. Я тебе говорил: наедине можно и по имени-отчеству. Так что нынче за проблема? Надеюсь, уже не та, «ругательная»? 

– Извините, Виталий Тимофеевич, но я долго думал… И в итоге все-таки решил подать на имя Сергачева официальную жалобу. Ну, вы понимаете…

– Никак нет! – оборвал его ротный и в сердцах швырнул на стол авторучку «Senator» с массивным металлическим корпусом. – То есть я хорошо уяснил, что для тебя супруга – самый дорогой и близкий человек, как, впрочем, в идеале природой людской и определено. Только разве стоит оно того: из-за всего-то нескольких дурных слов в ее адрес, сказанных недалеким человеком и даже не  тебе в глаза, целое подразделение под огонь подставлять! Хэх! А я-то считал, что мы с тобой вчера этот вопрос окончательно закрыли…

– Еще раз прошу прощения, но… Это дело принципа.

– Так, – майор шумно вздохнул и притянул к себе по столу отброшенную авторучку. – От меня-то, собственно, что хочешь, принципиальный ты наш?

– Прочтите…

– А ради чего, позволь поинтересоваться?

– Вы же все-таки мой непосредственный начальник. Наверное, вам внизу и расписаться надо: ознакомлен, значит, и все такое прочее.

– Какое? Вот уж истинно «пиджак»: по горючему и маслам знаешь раза в три больше меня, а того не разумеешь: жалоба – не рапорт. Составляется в свободном стиле, промежуточных виз не требует. Препятствовать ее подаче запрещено, наказывать заявителя либо как-то ущемлять его по службе, преследовать тоже антизаконно. Хотя на практике случается всяко: в военной системе под это резонную базу подвести – как два яйца почесать. Учти! Да не вздумай – если, конечно, не передумаешь – со своими письмопретензиями прямо к командиру соваться: иди в строевую часть, там специальная книга имеется. Отдашь бумагу начстрою – он ее зарегистрирует и уж тогда передаст Сергачеву.

– И… долго потом результата ждать?

– Отнюдь. Уставом определен трехдневный срок рассмотрения. Ну а решение после этого принимается, как правило, безотлагательно, но не позднее семи суток со дня поступления жалобы или заявления. Ясно, мой бедный Марат?

– Вроде бы да… Вот только почему «бедный»?

– А «Мой бедный Марат» –  одна из лучших пьес Алексея Арбузова, непревзойденного мастера по изяществу интриги в любом, самом что ни на есть бытовом сюжете. Написана еще в шестидесятых, на сцене – и по сей день. Не видел? Жаль. В ней у главного героя, твоего тезки, жизнь слагается сплошь из ошибок и компромиссов. Ладно, давай сюда твое нетленное творение. Итак:

 

                     Командиру   в/ч   №……….

                     полковнику Сергачеву А.К.

 

Ж А Л О Б А

 

Прошу Вас разобраться в ситуации со словесным оскорблением моей супруги Киндиновой Т.Е. вашим заместителем по учебной части подполковником Чердаковым Н.Я. 3 сентября сего года он, находясь в кабинете своего помощника капитана Равчука В.П., в разговоре с последним о возможности приема моей супруги на вакантную должность компьютерщицы учебной части допустил в ее адрес ряд нецензурных высказываний. Запись разговора Чердакова и Равчука, осуществленную мобильным телефоном, прилагаю (на лазерном диске).

 

                     10 сентября 2010

                     Преподаватель – командир учебного взвода

                     лейтенант    (подпись)      Киндинов М.Б.

 

– По существу верно, – заключил ротный. – Только последний раз упреждаю: за битого двух небитых дают, да не больно-то берут. Подоплека ясна?

– Думаю, да, – кивнул «мой бедный Марат».

– Вот и еще подумай. Не грех… 

Однако лейтенант назавтра же переправил жалобу в строевую часть. Начальник позволил себе короткое замечание в адрес ее автора:

– Глупо и чревато…

– К стенке за это не поставят, – попытался отшутиться Киндинов. – А с волками жить… Ну, дальше вы и сами в курсе.

– Естевственно… – усмехнулся начстрой, нарочно переврав слово, но сразу же посерьезнел. – Пойми: толку от твоего обращения будет, как с козла молока, но вреда, однако, много, и какого! Есть ли смысл головой об стенку биться?

– За свою слабую половину – всегда готов! – прозвучал твердый ответ.

– Ну-ну… Тогда дерзай. А жизнь отрезюмирует...

Сутки спустя взводного вызвали в штаб, где тот же начстрой под роспись вручил ему командирский ответ. На деле, незамаскированную отписку: «Факты, изложенные в Вашей жалобе, в ходе ее рассмотрения подтверждений не нашли». И далее: «В случае несогласия с принятым решением можете обжаловать его военному прокурору». Словом, бывай здоров, лейтенант, и не кашляй! 

– А я тебе о чем все уши прожужжал? – тем же вечером поучал Марата наедине, в канцелярии, его непосредственный начальник. – Ворон ворону глаз не выклюет, а и выклюет, да не вытащит. В смысле, командир своему заму. Ну, попенял ему, ясен пень, наедине, за ненормативную лексику… Кто из нас, офицеров, в этом плане без греха? На том представлению и занавес.

– Но почему «факты подтверждений не нашли»? – недоумевал  Киндинов. – А как же запись приложенная?

– Ну ты и наивный… Хэх! – Ротный что-то прикинул в уме. – Вот не хотел говорить, да чего уж теперь. Были мы вчера с комбатом у Анюшкина. Жалобу твою для разбора командир опять же ему отписал. Тут ведь ситуация явно нетипичная, ее к статье уголовного кодекса «Оскорбление военнослужащего» – я на всякий случай полюбопытствовал – даже за уши не притянешь. Ругали-то вовсе не при тебе и не лично тебя, а некое не установленное записью, которая сама по себе и со всех сторон незаконна, гражданское лицо. Чердаков же и Равчук в своих объяснительных записках, слово в слово, пояснили, будто такой разговор – да, имевший место – касался вовсе не твоей слабой половины, а совершенно иной женщины, на должность компьютерщицы не претендовавшей. И теперь оба яро возмущены: образно говоря, а чье собачье дело, в каких выражениях мы меж собой беседу вели? О ком же конкретно – вопрос к делу абсолютно не относится.

– Однако… – обескураженно произнес комвзвода. – Хитро придумано…

– Хитромудро. Равчук еще дополнил, что якобы в тот же день вы вторично, случайно в учебном корпусе встретились. И капитан, значит, прямо в коридоре тебе быстренько разъяснил указания Чердакова в отношении твоей супруги. Первое – от нее, мол, требуется официальное заявление на имя Сергачева для участия в конкурсе на образовавшееся вакантное рабочее место. Второе – ждать, когда на собеседование вызовут. А дальше – по его результатам. И тебе, стало быть, предложенный вариант не по нраву пришелся, ты на нахрап рассчитывал, чтобы  жену без конкурса на теплое местечко затолкать, вот из вредности и вылез… с записью. Так что боюсь, Марат, как бы с тобой теперь не вышло, будто с тем самым утопленником, которому «повезло»: плыл, плыл да на берегу и утонул.

– Да это же форменное вранье! Белыми нитками через край шито! Вот же  сволочь этот Равчук! – громко возмутился лейтенант.

– Не шуми. Яблоко от яблони недалеко падает, но далеко катится. Пойми:  бюрократически здесь придраться не к чему, да еще и клеветой на руководство части в свете всех этих объяснений  весьма припахивает.

– А само-то руководство – ну, командир и другие его замы, помимо Чердакова, – искренне в его и Равчука версию верят?

– Разумеется, нет. Все прекрасно понимают цену упомянутым объяснительным. Полагаю, они у мно-огих черную зарубку в памяти оставят. Только все одно: ты не по правилам высунулся, не всякое лыко в строку. Вот теперь и прикидывай, что день грядущий нам готовит.

– Меньше взвода по любому не дадут. На крайняк – что ж, разорву контракт. Вы ведь в курсе, как меня в Москве один большой начальник – мир праху его – золотыми горами в военную жизнь завлек? Нынче же здесь маленькой медной кучкой денежного довольствия довольствуюсь –  в столице оно вдвое было, – и перспективы туманны: как с жильем, так и с продвижением по службе.

– Ну, сук-то карьерный ты сам себе основательно подрубил.

– Да плевать на такую карьеру! Подумаешь, супермечта: к концу службы до комбата дорасти! Да еще в таком лживом коллективе! Все, значит, в курсе, что Чердаков нагло врет, а предатель Равчук ему подыгрывает, однако за оскорбление моей супруги мне же самому военной прокуратурой грозят! И к тому еще клевету приписывают! Как теперь жене в глаза смотреть?

– А ты что, уже и ей успел доложиться? – забеспокоился Пекарин.

– Нет… пока…   

– Вот и дальше воздержись. Да не вздумай только к этому Делону фекалистому с поисками справедливости соваться. Дерьмо особого рода, даром что с харизматичной рожей. Помню, он в первом батальоне взводным начинал, так однажды своего ротного столь ловко подставил… Ну, детали тебе ни к чему: крепче будешь спать… Словом, скользкий он тип, с душком, а потому – прошу и приказываю: ни языку, ни – особенно! – рукам воли не давать! Для тюрьмы и гроба двери всем открыты. Контракт же аннулировать успеешь всегда, только навряд ли на «гражданке» кто-то тебя с распростертыми объятиями ждет. Иначе давно бы туда, где медом намазано, в одночасье свинтил. Или не так?

– Ну… возможно… похоже…

– Тогда на ругательной истории ставим жирную точку. Домой, к любимой!

 

*  *  *

Однако утвердить «жирную точку» под затянувшейся конфликтной ситуацией теперь не позволил Чердаков. С того момента, как скандальную жалобу спустили на тормозах, прошло уже несколько дней, и вот зампоуч внезапно появился на занятиях во взводе Киндинова.

Как и было положено в подобных случаях, лейтенант подал команду: «Взвод, смирно!» – подошел к проверяющему и доложил:

– Товарищ подполковник! На занятиях по применению ГСМ пятьдесят пятый учебный взвод! Тема занятия – «Приемка горючего на склад авиатехнической части железнодорожным транспортом».

Чердаков дал команду: «Вольно, садитесь!» – и потребовал план занятий.

– А почему это у вас, товарищ лейтенант, на доске одни вопросы, однако в плане расписаны совершенно иные?

– Так это же предыдущего занятия, – пояснил взводный. –  Прежде чем новый материал объяснять, положено опросить по старому в течение десяти минут. По текущей теме – смотрите: вот они, на другой странице.

– Ага… – глубокомысленно произнес зам командира по учебной части и уселся за последний стол, забрав для просмотра классный журнал.

Сказать, чтобы Киндинов сильно встревожился, так нет. Всякие начальники  занятия посещали достаточно регулярно – в первую очередь, конечно, командир роты и его замы, но бывал и комбат, а однажды сам Сергачев с целой свитой в кильватере объявился. Ничего, Марат и тогда не оплошал. И все же, и все же…

Закончив опрос, лейтенант начал объяснять новую тему. Подполковник молча листал журнал, усердно строча что-то в своей рабочей тетради. Наконец  отложил ее и стал прислушиваться к комвзвода. Сразу было понятно: материалом тот владеет на уровне, излагает его доходчиво, акценты расставляет умело.

Вдруг Чердаков насторожился и прервал Киндинова:

– А вот какие сигналы подает тепловоз, когда доставляет на склад цистерны с горючим?

– Данный вопрос в курс этой лекции не входит, – уверенно оппонировал лейтенант.

– Как? – возмутился зампоуч. – Да именно с этой информации занятие начинать и следует! А может, кто из бойцов командира выручит? – с явной издевкой добавил он.

И тут неожиданно поднялся заместитель командира взвода сержант Шешеня:

– Я знаю, товарищ подполковник.

– Вперед и с песней!

– Один сигнал – остановка, два – предупреждение о начале движения…  

– Достаточно! – торжествующе прервал его проверяющий. – Товарищ лейтенант! В чем дело? Почему сержант знает материал глубже вас?

– Товарищ подполковник, я еще раз повторяю: данный вопрос выходит за пределы курса. Ну а сержант до призыва железнодорожный колледж окончил, – пояснил Киндинов.  

– Так. С вами все ясно! – зло буркнул Чердаков, резко захлопнул рабочую тетрадь и, не дожидаясь окончания занятия, демонстративно покинул аудиторию.

Ближе к вечеру, во время самоподготовки, подполковник вызвал в свой кабинет Булака, Пекарина, его зама по учебной части капитана Ляльева и самого Киндинова. Присесть предложил только командиру батальона.

– Сегодня я проверял занятия в его взводе, – не называя фамилии лейтенанта, ткнул пальцем в сторону Марата подполковник. – Налицо прискорбная картина, товарищи офицеры! Начиная с того, что классный журнал исключительно грязно оформлен, а у бойцов в конспектах отсутствуют отдельные темы, так еще и сам командир взвода излагает новый материал с существенными изъянами…

И зампоуч, яро сгущая краски, поведал историю о тепловозных гудках.

– В чем дело? – негодующе вопрошал он присутствующих. – Сержант знает, взводный – нет! А мне-то про него понарасписывали: чуть ли не академик! Ну?

– Товарищ подполковник, но ведь он прав, – наконец отозвался комбат. – Есть утвержденная свыше методика, которой мы обязаны твердо придерживаться. По поводу же гудков… Да, никогда на этом внимание не заострялось, но  фактически и ни к чему… Гесеэмщик, он сам тепловоз ввек не поведет…

 – Зато сам под него попадет! Если не в курсе сигналов! – не согласился Чердаков. – И методика ваша – не догма, а руководство к действию! – тут Булак и Пекарин трудно сдержали улыбки: обоим моментально вспомнилась расхожая родственная фраза коммунистических времен. – Немедленно добавить в эту тему расшифровку гудков и выучить всем! Лично опрашивать буду!

– Есть! Так точно! Исполним! – разом ответили офицеры.

– Теперь – о журнале подразделения. Я уже упоминал: ведется грязно.

– Почерк у лейтенанта Киндинова не ахти, – попытался защитить Марата командир роты.

 – Журнал – это лицо подразделения! – дидактично заявил зампоуч. – Вот пусть сядет и перепишет его поопрятнее, на чистом экземпляре. Только сам, лично! Заодно и потренируется. Оценок мало – бойцов на самоподготовке надо больше опрашивать. И почему буква «а» против фамилии… идиотская какая-то… Глазуньев, что ли? – Чердаков сверился со своим талмудом, –  ага, Яичницын. «Н» – понятно, наряд, «б» – болен, «о» – отпуск… Но «а» – это из какой оперы?

– Буква «а» в журнале обозначает дисциплинарный арест с содержанием на гауптвахте, –  пояснил Ляльев. – Трое суток рядовому Яичницыну военный суд определил в качестве наказания за самовольную отлучку.

– Во-во, у таких командиров взводов только и могут быть  такие подчиненные, – тут же сделал нелестный для Киндинова вывод Чердаков, умело съехав с оказавшейся для него невыгодной темы непонятной буквы. – Ладно, идем дальше. На занятиях мало учебных пособий. Вместо метода «рассказ-беседа» налицо как таковой только рассказ! Один боец недобрит! Двое – не стрижены!

В том же разгромном духе подполковник разорялся еще долго. Итогом  проверки явился объявленный лейтенанту выговор: «За некачественное ведение журнала и самоустранение от проверки ведения конспектов подчиненных».

– Новая метла по-новому метет, – резюмировал уже по дороге в роту  Пекарин. – А как сломается, под лавкой валяется. Ну, Марат, разве не прав я был? Твоя наивная борьба за слабую половину уже бумерангом обернулась!

– Не спорю, – по-детски шмыгнул носом Киндинов. – Но это бесчестно!

– Тоже мне, нашел где честность искать: в погонной системе!  

– Виталий Тимофеевич, – подключился к разговору Ляльев, – хотелось бы ошибаться, однако, полагаю, ополчился Чердаков на роту конкретно.

– Увы, похоже, –  согласился майор. – Лиха беда начало: есть дыра, будет и прореха. Посему – быть готовым ко всему…

 

*  *  *

Новую атаку на лейтенанта Киндинова подполковник предпринял, опять-таки зайдя с «родной» учебной стороны.

Получив слово на очередном субботнем совещании, зампоуч красиво начал с полюбившейся ему фразы про «лицо подразделения». Затем же гонористо заявил, что именно журнал пятьдесят пятого учебного взвода, который на данный момент должен находиться в специальном навесном шкафу возле дневального по учебному корпусу, в отведенной ячейке почему-то отсутствует.

– Непосредственно перед заходом в конференц-зал проверял! – с апломбом  изрек Чердаков. – А у дневального по учкорпусу в тетради сдачи-выдачи он по непроясненной причине  значится в наличии. Лейтенант Киндинов! В чем дело?

– Журнал на месте, – уверенно возразил комвзвода.

– Намекаете, будто я лгу? – повысил тон Чердаков.

– Не могу знать! А журнал я десять минут назад из шкафа проверочно вынимал. Новый экземпляр, по вашему же приказу переписанный.

– Этого не может быть! – вскричал зампоуч. – В смысле, не что новый, а что на месте! Своим глазам я пока верю!   

– Извините, но и я не слепой, – продолжал упорствовать Марат.

– Хм! Спорная ситуация, – прокомментировал командир части. – Проясним эмпирически. Равчук! Киндинов! Бегом исследовать искомую ячейку!

– Есть! – хором отозвались оба младших офицера.

На минуту-другую конференц-зал притих. Но вот в дверях появились посыльные за истиной: Киндинов победоносно держал в руках деревянный пенал с вложенным в него журналом. На «корешке» пенала внизу черной краской было крупно выведено «55» и помельче  «у/в» – учебный взвод.

– Разрешите доложить! – без энтузиазма обратился к Сергачеву Равчук.

– Слушаю…

– Журнал пятьдесят пятого учебного взвода действительно был на месте.

– Да нет же! – возмутился Чердаков. – Откуда он тогда взялся? Только что, перед совещанием, я его искал и не нашел!

– Товарищ полковник, разрешите внести ясность, – предложил Киндинов.

– Попробуйте…

– В шкафу две полки: верхняя –  для первого батальона, на нижней – ячейки для журналов второго, и под каждой, как и на самих пеналах, – тождественная цифро-буквенная маркировка. Подобно этой… – указал офицер на «55» и «у/в».

–  Чего вы тут лекцию, куда Волга впадает, учиняете? – перебил Чердаков. – Все это всем прекрасно известно! Я спрашиваю: ваш журнал где сейчас был?

– Николай Ярославович, да дайте же ему договорить! – окоротил своего заместителя Сергачев. – Продолжайте, лейтенант.

– Весь казус, товарищ полковник, что раньше в нашей роте имелось лишь четыре взвода. Соответственно, на журнальной полке нашего батальона за ячейкой пятьдесят четыре – пятая рота, четвертый взвод – следовала шестьдесят первая: шестая рота, первый взвод… ну и так далее по шестьдесят шестую. Для журнала сформированного оргштатно нового взвода потребовалась прибавочная ячейка. Но не перенумеровывать же подряд все «шестидесятки»! Вот двумя пятерками и обозначили запасную, пустую ячейку, нашедшуюся только в верхнем ряду. Располагается следом за занятой тридцать пятой: третья рота, пятый взвод.  

– Ну я же то самое и говорю: журнал пятьдесят четвертого взвода на месте, а за ним сразу шестьдесят первый стоит, тогда пятьдесят пятый-то где спрятан был? – недоуменно буркнул так ничего и не понявший зампоуч.

– Ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса, – шепнул на ухо капитану Ляльеву майор Пекарин. – Надо же так облажаться: на двух полках нужной ячейки под аршинным номером не сыскать! Это  еще хлеще, чем в трех соснах заблудиться…

А полковник Сергачев спрятал в густые усы лукавую улыбку и скомандовал:

– Капитан Равчук! После совещания еще раз разъясните подполковнику Чердакову особенности «дислокации» журнала пятьдесят пятого учебного взвода. И непременно продемонстрируйте! Равчук, Киндинов – по местам! Не будем больше терять времени. Помощник по строевой, вам слово!

– Есть! – мелковатый подполковник Груздяков поспешил к трибуне и зачастил: – Анализ несения караульной службы за неделю показал, что…

В тот день, после завершения утреннего развода, два комбата и заместитель командира части по МТО подполковник Лысиков – могучий мужчина с густейшей,  рано поседевшей  шевелюрой – задержались посреди большого плаца: главный тыловик части втолковывал собеседникам что-то про грядущие изменения формы одежды. Затем же, оптимист и юморист по натуре, он вдруг приложил к губам кулак и дважды протяжно гукнул. После чего заявил:

– Ну, я покатил…

– Ты чего? Мозги под фуражкой выкипели? – недоуменно фыркнул комбат-один (меж собой подполковники панибратски обращались на «ты»).

– Не поняли? – ухмыльнулся Лысиков, давно пописывающий стишата в стол. – Я ж тепловоз! Сигнализирую о начале движения. Чусь-чусь-чусь – на всех парах к учебному корпусу мчусь. Двухпятерочный журнал тупорыло там искал.  

Комбаты от души расхохотались.

– Чердак, он в натуре Чердак и есть, – философски подытожил зам по МТО. – Неспроста же при рождении столь смысловой фамилией наградили. В голове-то сплошная темень: только слабый лучик через слуховое окно и пробивается.

– Ты поосторожнее, – предупредил  осмотрительный Булак. – По моим точным сведениям, у него тесть – вице-адмирал. В Москве, в Главном управлении ВМФ, сидит. И везет же лоходрому: голова с лукошко, а мозгу ни крошки!  

Спустя неделю Чердаков вновь появился во взводе Киндинова – на сей раз на занятиях по строевой подготовке с темой «Повороты в движении».

Подполковник с достоинством принял от взводного стандартный рапорт и отошел на несколько шагов: понаблюдать за ходом урока со стороны.

Голосовые команды для выполнения строевых приемов подавал сержант Шешеня, Киндинов же фиксировал четкость их исполнения, указывал на ошибку, если таковая имелась; порой требовал повтора действий. Подобное «разделение труда» проверяющему абсолютно не понравилось.

– Почему это вы, товарищ лейтенант, на замкомвзвода занятие перевалили, а сами самоустранились от личного состава? – недовольно поинтересовался он.

– Без проблем, могу и сам покомандовать, – предложил Киндинов.

– А вы мне тут одолжений не делайте! – возмутился зампоуч. – И вообще: надо еще убедиться, насколько профессионально вы сами… поворачиваетесь! Ну-ка, извольте принять строевую стойку!

И тут же, на глазах нездорово оживившихся подчиненных лейтенанта, принялся нещадно гонять его «направо», «налево» и «кругом – марш», что являлось грубейшим нарушением армейской субординации…

  На сей раз Киндинов в бутылку не полез, хотя заметно нервничал. Что не замедлило сказаться на качестве его индивидуальной строевой подготовки: при исполнении одного из поворотов «кругом – марш» Марат слегка пошатнулся, разворачиваясь на носках хромовых сапог.

– Стой! – сразу же скомандовал Чердаков. И язвительно протянул: – Ага-а! Элементарного изобразить не в состоянии! Что и требовалось доказать… Ну, с практикой все ясно. Проверим теорию. В армии всякое движение начинается с левой ноги. Но на сей счет имеется единственное исключение. Какое? Вы это по должности обязательно знать обязаны.

Лейтенант серьезно задумался.

– Ну? – поторапливал его подполковник.

– Не в курсе, – наконец пожал плечами Киндинов.

– Однако! – возопил «зампоуч». – А как же вы тогда взвод водите?

– Куда? – не понял Марат.

– Да хоть куда, вплоть до биржи труда. Ладно: разъясню, так уж и быть…

И Чердаков снизошел до личной демонстрации следующего строевого приема: он в роли командира взвода стоит лицом к подчиненным, которым подает команду: «Шагом… марш!» Колонна начинает движение с левой ноги, командир же синхронно с этим исполняет поворот «кругом». Подчиненные делают второй шаг, теперь правой. Взводный меж тем начинает движение сам, возглавляя колонну. А чтобы попасть в такт с солдатами, стартует именно с правой ноги.

– Ну и какую я вам за столь «высокий» уровень занятия оценку поставить должен? – не без сарказма осведомился подполковник.

Лейтенант промолчал.

Вскоре ему объявили новое взыскание: строгий выговор «за некачественную подготовку к занятиям и низкий личный уровень строевой подготовки».

– Дураку хоть кол на голове теши, он своих два ставит, – пенял Киндинову позднее Пекарин. – Чуешь: озлобился он на тебя и надолго. Ведь талдычил тебе, талдычил: семью прикинь – однова отрежь. Почему не послушал? Не вник? Недоразмыслил? А теперь, через тебя, и меня шпыняют! Спрашивается, за что? Хэх! Одно слово: «пиджак»! Тьфу! Сгинь с глаз долой!

 

*  *  *

На последние числа сентября учебная часть запланировала сдачу зачета по общевоинским уставам для офицерского звена ШМАСа. Для почину проэкзаменовали управление (штабистов и начальников служб), назавтра «пытали» первый батальон,  послезавтра настала очередь второго.

Приемную комиссию возглавлял Чердаков. Капитан Равчук вел записи результатов, а пом по строевой и комбаты поочередно ассистировали.

В батальонах зачет проводился по отдельным подразделениям. Сначала вызывали командира одной из рот вместе с двумя его заместителями, а уж после того, как руководящее трио «отстреляется», в аудиторию приглашали взводных.

Так, без особых проблем, «пропустили» офицеров четвертой роты, и настала очередь пятой. Лейтенанта Киндинова опрашивали последним.

Вопрос-зачин во всех билетах был одинаков: «Должностные обязанности».

– Командир взвода (группы, башни) в мирное и военное время отвечает… – уверенно зачастил лейтенант, почти процитировав целую книжную страницу.       

– Что ж, неплохо, – оценил подполковник, сверяясь с книжным текстом.

«По раскрытому-то и любой – герой, – мрачно усмехнулся про себя Пекарин. – Немудрено жить издеваючись, а мудрено жить  измогаючись».

– «Какие помещения должны быть предусмотрены для размещения роты?», – зачитал Киндинов второй вопрос. И опять беззапиночно стал перечислять: – Спальное помещение, канцелярия, комната для хранения оружия…

Закончил он бытовкой и каптеркой.

– Не бытовка и каптерка, а комната бытового обслуживания и кладовая для хранения имущества роты и личных вещей, – уточнил главный экзаменатор. – Нечего, понимаешь, на зачете солдатским жаргоном изъясняться.

Ротный и комбат мысленно попеняли придире. Хотя формально – да, прав.

 – Ладно, вопрос детский, – продолжил тот. – А вот казарменное помещение, как правило, имеет подвал и – обязательно – чердак. Содержать что-либо из имущества и там, и там воспрещается правилами пожарной безопасности. За одним исключением: на чердаке разрешено хранить… что?

Лейтенант усиленно наморщил лоб.

– Не знаю, – честно признался он, чувствуя, что молчание затягивается. 

– Плохо! – назидательно провозгласил Чердаков. – Именно там в теплое время года, за временной невостребованностью, сберегают зимние оконные рамы.

– Но он же все-таки не старшина, – вежливо уточнил Пекарин. – Это больше по части прапорщика и моей. Да и вообще: у нас, в казарме, переплеты не вынимаются круглогодично.

– А нелишне бы и знать, – менторски заявил зампоуч. –  Что там дальше?

– «Отдание воинской чести воинскими подразделениями», – зачитал Марат.

– Так. Время поджимает, сузим рамки, – постановил подполковник. – В каком единственном случае подразделения не выполняют воинское приветствие, пусть бы им встретился сам министр обороны или даже Президент России?

Лейтенант вновь наморщил лоб. Командир роты и комбат задумались тоже. 

– Азбучно же! При участии в похоронной процессии. Плохо! Едем дальше.

– «Что называется постом?». Это все порученное для охраны и обороны часовому, а также место или участок местности, где он выполняет свои обязанности, – отчеканил Киндинов.

– Понятно. А вот вам известно, что на посту, как правило, имеется такой элемент его оборудования, как постовой гриб?

–  Так точно.

– С предназначением тут тоже ясно: под его крышей, на столбе, при надобности вешают постовую одежду. На нем же закрепляют и телефон для связи с начальником караула. Но сейчас о другом. В какой цвет гриб окрашивается?

– Ну… в гарнизонном карауле постовые грибы темно-зеленые.

– Ответ в корне неправилен.

– Да почему? Я точно в цвете уверен.

– Даю подсказку: в Уставе гарнизонной и караульной службы по поводу конкретики цвета гриба не напечатано ни слова.

– А… как же тогда? – недоуменно пожал плечами сбитый с толку офицер.

– А вот так, – воздел палец вверх зампоуч. – УГ и КС на этот счет гласит: «…окрашивается под цвет охраняемого объекта или окружающей местности».

– Товарищ подполковник, ну это ведь в каком-то  приложении  значится, – теперь рискнул было вмешаться в явно пристрастный опрос комбат.

– Не  понял! – рявкнул  Чердаков. –  Уж  кому-кому,  а  вам-то должно быть известно, что Устав гарнизонной и караульной службы до последней буквы писан солдатской кровью! Тут номер «от сих до сих» по-любому не пройдет!

В аудитории воцарилась угнетающая тишина. Нарушил ее легкий  скрип входной двери. Подполковник же задал  лейтенанту новый добавочный вопрос:

– Я упоминал, что под гриб можно помещать постовую одежду. Что применяется в ее качестве? 

– Зимой – валенки и тулуп, летом – плащ и непромокаемая обувь.

– Почти верно. Заменителем плаща может служить плащ-палатка. Ну, простим. А вот в особых случаях, по личному указанию командующего военным округом, какой еще вид постовой одежды предусмотрен?

– Про это никогда даже не слышал… – сразу покаялся комвзвода.

– Значит, запоминайте. В таких случаях часовые могут нести службу в стальных шлемах и бронежилетах.

Все помолчали. Затем комвзвода рискнул-таки доложить, что ответ закончен.

– В целом – очень плохо. Совсем никуда не годится, – резюмировал председатель комиссии. Члены ее своих мнений предпочли не высказывать.

– А давайте-ка я вам еще вопросец задам. Самый элементарный, – наконец решил Чердаков. – Из каких элементов состоит Боевое Знамя воинской части?

Капитан Равчук невольно хмыкнул. Вопросец-то с явной подковыркой!

– М-м-м… Сейчас-сейчас, – подбодрил сам себя Марат. – Значит, к таковым элементам относятся: древко, само знамя – ну, в смысле, ткань…

– Полотнище. Двустороннее, с рисунком, с каймой, – быстро поправил подполковник, на сей раз демонстративно отложивший «Общевоинские уставы».

– Да, конечно… И еще сверху на древко надевается наконечник…

– Неверно! – отрубил зампоуч.    

– Почему же? – недоумевающее вклинился Пекарин.

– Потому! Вот уж воистину: каков поп, таков и приход! Зарубите себе на носу! – Начальствующий перст вновь едва не уткнулся потолок. – Это в старой редакции устава наконечник был, а в новой он переименован в навершие! Дальше!

– Да оно вроде бы и все… – облизнул пересохшие губы лейтенант.

– Что вы говорите? – сочувствующе поцокал языком Чердаков. – Вы даже и половины элементов не назвали! И не стыдно? Не знать, из чего состоит святыня? 

Дверь аудитории опять скрипнула. Пекарину, сидящему лицом к ней, удалось разглядеть командира шестой роты и одного из его замов, томящихся в коридоре в тревожном ожидании, гадая, в чем задержка.

– Равчук! Быстро доложите, кто там чересчур любопытный окопался! А я накажу! – Капитан суетливо шмыгнул за дверь. Подполковник же  снова перевел взгляд на Киндинова. Тоном ниже уточнил: – Итак, это весь ваш ответ?

– Вроде да…

– Тогда запоминайте! – Приосанившись, экзаменатор принялся загибать пальцы левой руки пальцами правой: – Тесьма с кистями, изготавливается из  ленты «галун» жаккардового плетения…

– Извините, а что за плетение такое? – поинтересовался Пекарин, надеясь хоть немного сбить с зампоуча спесь. Однако тот присутствующих весьма удивил.

– Крупноузорчатое, обеспечивающее особую прочность ткани. Названо по имени французского изобретателя специального ткацкого стана, «машины Жаккарда». В Лионе ему даже памятник стоит, – самодовольно разъяснил он и загнул второй палец. – Знаменная скоба – латунная табличка в форме разрезного цилиндра, фиксируется на древке, под полотнищем. На ней гравируется надпись: воинская часть, сформирована тогда-то, награды… Третье – латунный подток в форме усеченного конуса. Надевается на древко снизу – с его помощью знамя вонзают в землю. Четвертое – знаменные гвозди, ими полотнище крепится к древку. Мелкий, но тоже элемент! Пятое – соединительная металлическая муфта, скручивающая половинки древка: для выдерживания им  ураганного ветра. И это еще не все! –  многозначительно потряс кулаком Чердаков. – В комплект с Боевым Знаменем включен брезентовый знаменный чехол… Лейтенант, вам все ясно?

– Так точно!

– Мне тоже. Никогда не слышал ответа хуже! «Ткань», «наконечник»… – передразнил он Киндинова. – Только еще и оставалось, как древко чем-то вроде слеги обозвать! Все! Вы и командир роты – свободны! А мы пока посовещаемся…

Двумя голосами против одного комиссия оценила ответ Марата «неудом».

Позднее Пекарин поведал Киндинову:

– Мы с Булаком к командиру части пошли. За тебя, олуха, биться. Доказывать, что Чердаков на зачете себя некорректно вел. Ну, Сергачев, конечно, немедленно к себе Анюшкина выдернул. А тот, как про знамя услышал – что ты, из чего оно состоит, толком не назвал, моментально сторону зампоуча принял. Данное дело, мол, политическое. И если офицер даже этого не знает, то о чем вообще дискутировать? Двойки, говорит, еще и многовато, следовало единицу влепить. Командир «неуд» и утвердил. Неделю срока тебе, а потом – на пересдачу.

Ротный пожевал губами и риторически вопросил:

– И вот за какие такие заслуги ты на мою голову свалился? Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Одно слово: «пиджак»! – и демонстративно отвернулся к окну.

Строптивец напряженно замер, вмиг покрывшись густым румянцем…

 

*  *  *

По субботам учебные занятия в ШМАСе проводились только до обеда. Отпустив своих подчиненных на недолгий перекур, Киндинов направился в казарму, на короткое совещание офицеров подразделения в конце рабочего дня.

В канцелярии мрачный Пекарин сразу объявил ему:

– Немедленно собери конспекты своих воинов и представь Равчуку для контрольной проверки. В понедельник, прямо с утра, назад получишь.

– А по какому предмету?

– Не понял, что ли? По всем! – раздраженно буркнул обычно сдержанный ротный и полез в сейф за сигаретами, к которым прибегал только в минуты сильного волнения. Закурив и глубоко затянувшись, он с долей иронии пояснил: –   Обкладывают тебя, мой бедный Марат, со всех сторон. Даром, что ли, Равчуку на выходных в поте лица пахать приказано? Из чего следует, что команду «фас!» уже дали, осталось только технически жертву на клочки разорвать. Вот она, цена твоей никчемной жалобы! Курочка по зернышку клюет, да весь двор загадит!

Майор жадно затянулся, не спеша выпустил дым из колечка губ.

– Смотрит невинными глазками! – все сильнее кипятился он. –   Накосячил по-великому один, а в говно всю роту мордами макать будут! И, похоже, до турецкой пасхи!

– И что я, по-вашему, должен сейчас делать? – неожиданно огрызнулся Киндинов, лицо которого постепенно багровело.

– Не знаю! – свирепо бухнул начальник кулаком по столешнице. – Повеситься! Тогда, за смертью, точно все грехи спишут! Великий российский принцип! – и в очередной раз затянулся всей грудью.

Командиры взводов старались на проштрафившегося сослуживца не смотреть и в разговоре участия не принимали. А вот замкомроты по воспитательной работе капитан Плешков – худой до костлявости блондин с квадратным лицом и прической «каре» – негромко кашлянул.  

– Разрешите, Виталий Тимофеевич?

– Ну?

– Только что узнал: на Марата в НИИ, откуда его переводили, из штаба запрос послали. В плане, как он себя там зарекомендовал и все такое прочее…

– Еще хлеще! – воскликнул Пекарин. –  Где тонко, там и рвется; где худо, там и порется. Борец за справедливость! Ты-то сам что думаешь на этот счет?

– Я же вам рассказывал, как меня новый начальник всячески с места выживал, – тихо напомнил лейтенант. – Уверен: уж он-то грязи не пожалеет.

– Спасибо, удружил! – майор досадливо затянулся в остатний раз и с силой, тычком раздавил бычок в керамической пепельнице хрущевских времен: медведь с кадкой. Затем извлек из брючного кармана-пистончика довоенный хронометр Чистопольского часового завода на цепочке – дедово наследство. – Ого! Засиделись. Хрен с ним, понедельник субботы все одно мудренее. Закрываем тему. Кто у нас сегодня «безответственный ответственный»?

– Дежурный клоун к вашим услугам! – пошутил капитан Ляльев.

– Вот и славненько. Бди в оба глаза и затылком тож. Остальные свободны!

Однако отдохнуть тем вечером ни Пекарину, ни Киндинову толком не удалось: в пять вечера в роту с внезапной проверкой прибыл подполковник Чердаков. Ляльеву и старшине, старшему прапорщику Фильберту, быстро стало ясно: цель визита начальника – накопать как можно больше недостатков.

Отыскивать их зампоуч начал с комнаты для хранения оружия, объявив закрепленные за взводом лейтенанта автоматы «вкупе недостаточно смазанными».

Затем продефилировал в кладовую, где особенно интересовался парадным обмундированием пятьдесят пятого учебного взвода, чуть ли его не обнюхивая и внимательно проверяя правильность клеймения кителей, брюк и галстуков. Разумеется, без накладок не обошлось и тут.

Потом придирчиво оценивалась заправка коек  все того же подразделения, причем Чердаков не поленился заглядывать и под матрасы. Обнаружил пару грязных носков и торжествующе предъявил «потнички» замкомроты и старшине.

Дошла очередь и до содержимого прикроватных тумбочек, откуда демонстративно были извлечены «неуставные предметы»: куски хлеба, ушные палочки, конфеты, детский крем, зарядные устройства для мобильных телефонов… Особенно долго проверяющий размахивал журналом «Максим», добытым из тумбочки сержанта Шешени, и бушевал, что в роте насаждают порнографию. На финише разноса начальник конфисковал журнал в свою пользу.

В остальные казарменные помещения подполковник тоже заглянул, но – чисто мимоходом. Впрочем, везде и всем остался недоволен, так что около семи вечера потребовал вызвать на службу Пекарина с Киндиновым. И триумфально потом распинался в канцелярии на тему отдельного командира взвода, «который не желает и пальцем пошевелить для поддержания должного уставного порядка».

– Нам офицеры-ученые не нужны! Нам нужны офицеры-солдаты! – подытожил он, высказав также большое «фу» в адрес командования роты,  «абсолютно утратившего контроль за потерявшим совесть офицером, лишь обозначающим службу, но вовсе не исполняющим ее».

Равчук тоже зря времени не терял. Скрупулезно выискивал в солдатских конспектах пропущенные или неоконченные темы, посторонние записи (аж три письма на родину «отрыл», причем одно – густо сдобренное ненормативной лексикой), непронумерованные или вырванные листы, неотчеркнутые поля…

И так вплоть до фиксирования орфографических ошибок в текстах Государственного гимна России и Военной присяги в тетрадях по общественно-государственной подготовке. Под одну описку даже удалось подвести политическую платформу: тот же рядовой Яичницын умудрился в строке из гимна «братских народов союз вековой» вместо первого «р» написать «л», следующая же буква у дубоватого солдата определенно напоминала «я». Явное  неуважение или – страшно сказать! – осквернение атрибута государства! Да еще и в письменном виде! А почему комвзвода не проверил, не обнаружил, не устранил, не пресек?  

Итог грандиозной всесторонней проверки состояния дел во взводе Киндинова вскоре был объявлен в приказе по части: ему самому – предупреждение о неполном служебном соответствии, Пекарину – строгий выговор, Ляльеву и Плешкову – по обычному, комбату-два – «строго указать».

Крайне разозленный Булак воинственно наорал на Пекарина:

– Ты в состоянии разжевать этому недозрелому ученому фрукту, что Чердак от своего уже не отступит?! Один хрен, доведет он его до расторжения контракта по негативу! Лучше пусть сам по-хорошему увольняется! Предвзятость, говоришь? А не высовывайся! Напротив: язык в задницу, и на полную длину! Не ты первый, не ты последний! Да когда я сам лейтенантские погоны носил, еще и не такое сносил! В смысле от руководства! Короче, пусть валит в народное хозяйство!

Комбат перевел дух и предельно откровенно закончил: 

– И еще вдолби этому туполобому: я из-за него со вторым лицом части ссориться не собираюсь! Тем паче – при его мощных родственных связях! Живо хребет подслушивателю переломят! Вот же недоумок: за слабую половину – ур-ра и с мобильником наперевес! Герой с любимой женой – «пиджачная» пара! Да гнать его из части к такой-то матери!

– За что? За то, что Чердаков его супругу громогласно обматерил? И потом трусливо, недостойно офицера себя повел:  изолгался, как поймался, причем вся часть в курсе? Иже не ври же, его же не пригоже! – завелся тут и ротный. – Столь подло и мелочно мстить, корыстно используя служебное положение! Лично я ни про зимние рамы, ни про наконечник вместо навершия и знаменные гвозди тоже не знал! И с президентом России на похоронах встречаться как-то не приходилось… Вы-то были в курсе? Зато сам экзаменатор без зазрения совести  в книжку подглядывает! И сыпет на допвопросах, вовсе не входящих в билеты! А тотальная проверка конспектов – крутое «новаторство» – в выборочном взводе? Сплошные придирки: хотите, с любым другим подразделением сравним? Надо же, еще и политику умудрились сюда пристегнуть! Ошибся солдат-тормоз в одной букве, так второй ляп проверяющий резво домыслил и гляди какую подлянку спроворил: «осквернение атрибута государства»! Гудки и «потерянный» в шкафу журнал – вообще полный писец! Про недостатки же в казарме: уверен, их и после нашего пенсиона выявлять и устранять еще лет тысячу будут! Аз да увяз, да не выдрахся!

– А не подслушивай! А не записывай! А не жалобись всенародно! А не строчи кляузы на начальство! – проигнорировал Булак все доводы майора. – В армии виновных… – и рубанул перед собой воздух ладонью: – назначают!!!   

Пекарин позицию комбата до Киндинова довел, но – очень корректно. Марат слушал на удивление бесстрастно, пообещав над ситуацией крепко поразмыслить.

 

*  *  *

Следующим вечером лейтенант задержался в канцелярии вместе с ротным: он в тот день по графику был «безответственным ответственным» – то есть лицом, контролирующим порядок в подразделении от подъема до отбоя, а заодно и дежурным мальчиком для битья – в случае выявления любых нарушений.

– Похоже, что-то надумал? – догадался майор.

– Так точно, Виталий Тимофеевич, – кивнул подчиненный.

– Ну и конкретно?

– А можно я про это чуть позднее? Просто кое о чем с вами сначала хочу посоветоваться, – уточнил Киндинов.

– Хэх! Что-то новенькое: раньше-то все больше личным умом пробавлялся, – не удержался от шпилечки комроты. – А издревле известно: сам в своем деле никто не судья. Ну-к что ж: милости прошу к нашему грошу со своим пятаком.

– У вас на любую ситуацию «русский народный ответ» припасен.

– Посмотри, какой, однако, сам докомысленный! Ладно, ближе к телу.

– Ага. Короче, мне тут ситуацию рассказали… на мою похожа, но не совсем. Хочу, чтоб вы сравнили и свое мнение высказали.

– Давай, излагай.

– В общем, на совещании, типа нашего субботнего, стал командир части одного офицера ругать: оно, может, и было за что, только сплошь непечатно. Ну, тот терпел-терпел да и психанул: встал и ушел. Полковник в крик: «Стой, назад!» Куда там… А об инциденте начальник гарнизона прознал. Так он матерщинника-то поругал слегка за унижение чести и достоинства подчиненного, а вот его самого наказал круто – «за нарушение порядка взаимоотношений между начальником и подчиненным». Еще и заявил при этом, что командир «заботился о единоначалии».

– По жизни всегда будет именно так, – усмехнулся майор. – Дальше-то что?

– Дальше я задумался: что же это за штука такая – единоначалие, которой закон запросто попирается? Полез в Устав внутренней службы – статья тридцать. Оказалось, это наделение командира «всей полнотой распорядительной власти по отношению к подчиненным», плюс возложение на него персональной ответственности за жизнедеятельность воинской части и всех военнослужащих.

– Хэх! Открыл Америку: это самое я уж лет двадцать, как уяснил.

– Тогда объясните иное. Да, командир вправе единолично решать все. Но – адекватно законам и уставам. А как быть, если приказ заведомо незаконен?

– Таковые отдаваться не могут – это тоже прописано в  УВС, статья сорок.

– Зато там нет самого понятия уголовно-правового состава «незаконный» или «преступный приказ». Ведь теория – одно, а на практике... Помнится, комбат меня раз за продуктами – для себя лично – в магазин гонял. Мелочевка, пусть, хотя к службе-то отношения… сами понимаете. А вот у меня дядька когда-то срочную в Афгане служил. Так у них на дорожном посту местный вездеход попытался без досмотра проскочить. Открыли стрельбу, убили шофера. Черт знает почему он по газам даванул – ни оружия, ни наркотиков в авто не нашли. Только несколько женщин и детей сидят. Связались с  полком – как быть дальше? Начальник штаба и приказал: всех задержанных расстрелять, а тела завезти подальше и скинуть в пропасть. Машину туда же. «Исполняйте!» Исполнить выпало рядовому – студенту мединститута, которого после первого курса на службу пригребли. Казалось бы, все шито-крыто, ан узелок все-таки обозначился. Трупы нашли, расстрельная история получила международный резонанс. В итоге подполковник, отдавший незаконный приказ, и рядовой-исполнитель на пару угодили в тюрьму. Причем бывший «энша» оттуда раньше вышел. Ну а если б студент в боевой обстановке отказался бы исполнить  в прямом смысле убийственный приказ, грохнули б его самого.

– Не грохнули бы, – возразил командир роты. – Впрочем, срок, конечно, какой-то вкатили б: а ля гер ком а ля гер –  на войне как на  войне.

– Вот видите. Хотя по тому же Уголовному кодексу РФ, «неисполнение заведомо незаконного приказа исключает уголовную ответственность». Только случаев применения такой практики военными трибуналами... наличие отсутствия.

– Я в юридических тонкостях не силен, – на секунду вскинул руки Пекарин. – Могу лишь процитировать, что, получив приказ, ты обязан исполнить его не только в указанный срок, но и беспрекословно. Любой, без оговорок. И еще. Всякая погонная система исповедует давнее неписаное правило: приказ командира – закон для подчиненного, а если он граничит с безумием – смотри пункт первый.  

  – Ситуативно понимаю. Однако если человек, носящий погоны, есть гражданин России, стало быть, он обязан чтить и уголовное законодательство. То бишь, не совершать преступлений. Даже и по приказу. Тупик?

– М-м-м… Что-то вроде того...

– Причем начальник нередко старается прикрыться дежурными фразами: мол, этого требуют интересы службы, обеспечение боеготовности, и вообще: раз приказываю – значит, беру всю ответственность на себя! Зато как тот «энша», из Афгана, на суде юлил! «Да я же сам не стрелял и вообще там на месте не был!»

– Н-ну… На мой взгляд, это вовсе исключительный случай.

– Ага, как же! Откройте в интере «неправомерный приказ» – там таких «исключений»… И это лишь те, которые в сети выставлены! Самое же прискорбное – любой начальник, машущий шашкой направо и налево, когда приходит пора держать ответ, всегда трусливо поджимает хвост.  

– Каково же резюме нашей маловразумительной дискуссии?

– Сейчас. Отдавая заведомо незаконный приказ, разве командир не подменяет свою «полноту власти» вседозволенностью? А откажись подчиненный его исполнять – «подрыв единоначалия», и далеко идущие претензии строптивцу обеспечены. Так что на деле оно утверждает лишь всесилие  л ю б о г о  приказа,  ответственность же за его адекватность, за здоровье и деятельность подчиненных, по сути, низводит до уровня дурацкого мелкозначимого приложения. Отсюда и комчванство – пренебрежение к правам подчиненных и гражданских лиц, их интересам… Хотя, казалось бы, командирскую власть первоочередно следует употреблять именно для создания наилучших условий для личного состава. Чтобы тот мог качественно исполнять  служебные обязанности.

– И…?

– И теперь подумайте: как именно подполковник Чердаков, плевав с высокой горки на наши с супругой права и обматерив ее, теперь тупо травит меня, мешая нормально служить. Остальное же руководство ШМАСа ему в том всячески потакает. Вот и выходит – как сказал бы один мой одноклассник, прямо со школьной скамьи подавшийся в криминал: «За мои же валенки, я ж и педераст».

– Хэх! Сравненьице, однако! Ну, теперь, по крайней мере, ясно, для чего ты такой путаный въезд про единоначалие завернул.

– Ага. Так что скажете? – напористо вопрошал лейтенант.

– Да то и скажу, что на данный момент он действительно тебе всячески мешает, придираясь не по делу. Будет мешать и дальше, преследуя цель: избавиться от тебя, прилюдно поставившего его в весьма двусмысленное положение. Роту же от идиотизма начальника устойчиво лихорадит. Только не бывать скорлатому богатому, то бишь думается мне, что Чердаков у нас в части ненадолго задержится. Хотя лично тебя, похоже, дожрать успеет. Раз сам напросился. Так-то, мой бедный Марат.

Киндинов неожиданно улыбнулся.

– А знаете, Виталий Тимофеевич, я ведь эту пьесу в интернете разыскал и  прочел. И одна фраза главного героя в душу глубоко запала: «Даже за день до смерти не поздно начать жизнь сначала». Так что решение я принял. Окончательное. Буду разрывать контракт. Вот только должок один верну…

– Ты смотри! – заволновался Пекарин. – Не вздумай  рукоприкладствовать или еще чего такого. Говорю же – весовые категории разные. Чтобы потом всю жизнь за минутную слабость не расплачиваться…               

– Будьте спокойны, товарищ майор. Все продумано до мелочей и ничем серьезным мне никак не грозит, – загадочно пообещал взводный.

 

*  *  *

Через день, сразу по окончании развода на занятия, к Чердакову прямо на плацу строевым шагом подмаршировал наш главный герой.

– Товарищ подполковник, лейтенант Киндинов, разрешите обратиться!

– Не разрешаю! – хмуро буркнул «зампоуч», сразу заподозрив неладное.

– А позвольте спросить, по какой причине?

– Я перед вами отчитываться не обязан и не намерен! И вообще: нечего тут рассусоливать! Шагом марш к личному составу!

– Сейчас, вот только над матом в адрес моей супруги точки расставим…

– Вы что это себе позволяете? – взъярился Чердаков. – Приказываю немедленно убыть во взвод! А я сегодня же обязательно проверю, чем ты там занимаешься! – сбился он на «ты». – И если что – сразу накажу!

– Раз ты на «ты», давай уравняемся, – брезгливо хмыкнул лейтенант. – Чего дрожишь-то? У, как глазки бегают! Ну да, ну да, собаку съел – хвостом подавился!

И, краем глаза приметив спешно направляющихся в его сторону комбата-два и ротного, поторопился с действием:

– За мою слабую половину – получи!!! – Всхрапнув, младший офицер смачно плюнул в лицо старшему – на глазах у множества свидетелей.

На миг подполковник опешил. Марат тем временем отскочил в сторону. 

– Ах ты, гад! – по-крысиному оскалившись, взревел зампоуч.

Размазывая по лицу чужую боевую слюну, он рванулся к обидчику. Сблизившись, Чердаков взмахнул кулаком, метя лейтенанту в лицо. Но бывший гимнаст, обладавший высокой быстротой реакций и отлично развитым чувством равновесия, без суеты отшагнул в сторону и отклонил корпус назад.

Кулак начальника просвистел вхолостую. Нападавший провалился вперед и, пробежав несколько мелких шажков, не удержавшись на ногах, растянулся на асфальте, вблизи газона. Шитая на заказ фуражка-аэродром слетела с головы; покатившись, перескочила бордюр, и на редкость точно накрыла свежую порцию собачьего дерьма, наваленную на густую изумрудную траву. Производитель удобрения – давно прикормившийся в солдатской столовой чернющий пес Пиночет, дрыхнувший неподалеку, –  заинтересованно подошел к головному убору. Лениво нюхнул его, соображая: что это, мол, за новшество возникло на исконно моей  территории? –  И решительно пометил фуражку струей.     

Перепачканный подполковник с кряхтеньем поднялся на ноги, кинул злой взгляд на свой опозоренный «картуз» и поднимать его с газона не стал.

– Учти: я к тебе даже не прикоснулся – свидетелей десятки, – нарочито громко предупредил Киндинов. – А за плевок – что ж, по закону отвечу. Зато ты теперь всю оставшуюся жизнь будешь здесь обзываться Обхарканным.

И зашагал через плац и дальше: по центральной аллее части. Чердаков же не нашел ничего умнее, как в бессильной злобе почти выкрикнуть:

– И все равно жена твоя – б…!

Лейтенант вмиг остановился. Повернулся кругом. Трудно сдерживаясь – оказавшийся тогда рядом с ним зам по МТО углядел, как неистово пульсирует на виске Марата вздувшаяся синяя жилка, а острые скулы зарумянились, –  отцедил:

–   А вот этого не надо бы… Господь, он ведь все видит… И всем воздаст…

Повторно сделал поворот и неторопливо двинулся по аллее, обрамленной подстриженными кустами самшита, – прочь от учебного корпуса, к казарме.

– Лейтенант Киндинов! – раздался за спиной мстителя сердитый голос комбата-два. – Приказываю вернуться! Кто за вас занятия со взводом вести будет? 

– Либо Обхарканный, либо вы сами! – моментально отпарировал Марат, даже не оборачиваясь. – Промеж собой разберетесь! А меня народное хозяйство ждет! Между прочим, как оба того и добивались! Адью!

И с той минуты к взводу даже и близко не подходил. Хотя на службу прибывал вовремя, тяжко высиживая затем в праздности до конца рабочего дня в канцелярии роты или бродя по помещениям подразделения, а на все увещевания и приказы коротко твердил: «Хотели уволить? Увольняйте! Вперед!»

В наряды закусившего удила назначать опасались: кто его знает, как он себя поведет, получив на руки боевой пистолет и две обоймы патронов.

Тем временем Чердаков подал на Киндинова иск в военный суд. Подполковник долго пытался найти двух лжесвидетелей, которые подтвердили бы, что лейтенант не только оплевал, но еще и сильно ударил начальника, сбив того с ног. Дохлый номер! Даже капитан Равчук –  и тот наотрез отказался. (Пекарин это истолковал так: «Рыбак рыбака видит издалека, потому стороной и обходит».)

 

*  *  *

Заседание суда подготовили в рекордно короткий срок. В качестве вещдока на нем фигурировала и злополучная телефонная запись. О какой именно женщине в ней шла речь, ни Чердаков, ни Равчук так вразумительно и не ответили…

Как ни старался истец надавить на ведущего «наплевательское дело» судью, приговор лейтенанту по статье 336 Уголовного кодекса РФ «Оскорбление военнослужащего» в итоге гласил: две тысячи пятьсот рублей штрафа.

И хотя с этим наказанием офицер вовсе не подлежал немедленному увольнению из армейских рядов, все руководство ШМАСа с огромным облегчением вздохнуло, когда лейтенант-«пиджак» сразу после объявления ему приговора сам подал рапорт о расторжении контракта. Бумагу  быстренько подмахнули, и начстрой немедленно направил «наверх» представление к увольнению, куда и был приложен рапорт. Через месяц Марат покинул «учебку».

Немаловажная деталь. До самого вручения ему выписки из приказа об увольнении из Вооруженных Сил осужденный не знал, что почти одновременно с написанием им последнего армейского рапорта штабом был получен несколько запоздавший приказ командующего округом о присвоении ему очередного воинского звания – старшего лейтенанта. Оставшийся в это время за Сергачева, убывшего в санаторий, Чердаков на пару с Анюшкиным немедленно спрятали приказ под сукно, и он так и не был официально озвучен. Тандем придерживался мнения, что «это дело политическое, и если перед строем объявить судимому о повышении его в звании, то неизвестно еще, каким образом данный отрицательный факт отразится на общем климате подразделений». По сути же оба заместителя командира части тогда серьезно рисковали погонами: за намеренное неисполнение генеральского приказа. Однако все благополучно устаканилось…   

Зато прозвище Обхарканный к зампоучу действительно прилепилось намертво. Большинство офицеров с ним и за руку здороваться перестали.

 

*  *  *

Двумя неделями позже Чердаков, будучи ответственным по части от руководства, на личном автомобиле выехал во внутренний караул номер два за город, на автодром, где располагались  склады ШМАСа, несколько ангаров с самолетами, площадка для их запуска и буксировки спецавтомобилями.  

Старший офицер придирчиво проверил несение службы часовыми на постах и порядок в караульном помещении, а результаты вписал в постовую ведомость.

Покинув «караулку» около часа ночи, он таинственно исчез вместе с автомобилем, не вернувшись больше ни домой, ни в часть.

Искали его долго и упорно. Телефонные звонки из столицы не прекращались. Военная прокуратура и городская полиция не знали ни сна, ни покоя. Все напрасно: обнаружить ни самого пропавшего, живого или мертвого, ни принадлежавшего подполковнику автомобиля либо его отдельных узлов так и не удалось, хотя опера угрозыска методично прошерстили авторынки и мастерские.

– Ну вот как ты сам думаешь, – пристал однажды Булак к Пекарину, – это не наш ли бывший «пиджак» насчет Обхарканного так глобально подсуетился? Обещал же ему, когда идиот вторично его жену обозвал: мол, за все воздастся!

– Кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – оба глаза… – задумчиво протянул ротный. Чуть помолчав, добавил: – Леший его знает… С одной стороны, да, обещал. Только это мало о чем говорит. Человека похитить непросто, а потом еще и через заповедь «не убий» надо переступить. Лозою в могилу не вгонишь, а калачом оттуда не выманишь… Да и кто он, Киндинов? Маньяк, что ли? Подпольный криминальный авторитет? Нормальный в принципе был офицер – ну, за исключением нонсенса с Обхарканным. В общем, сильно сомневаюсь… А и кончить человека – всего лишь полдела. Куда ему было тело девать? Закопать? Сжечь? И с машиной как? Ведь ни гаечки, ни винтика так и не вынюхали…

– Нет, ты включи соображалку, – не отставал комбат. – Смотри: допустим, Киндинов тайно прибыл в наш город и через кого-то вызнал, когда Чердаков  караулы проверяет. Согласись: тут никакого секрета, лист нарядов на текущий месяц имеется и в штабе, и в любой роте. Время плановой проверки лицами из руководства части тоже всем известно: от ноля до двух ночи. Предположим, приехал он загодя к автодрому, спрятался в кустах, поближе к входным воротам. Дождался Обхарканного… А в момент, когда тот после проверки караула уселся в машину, – запрыгнул на заднее сиденье. Дальше уже дело техники: тряпкой с хлороформом усыпить либо петлю на горло. Потом тем же скотчем руки-ноги обмотать, кляп в рот, поверх опять скотч налепить, тело в багажник – и вперед!

– Ой, чересчур хлопотно, – не согласился майор. – Это сообщник нужен в части, потом к автодрому надо еще на чем-то подъехать и где-то этот транспорт упрятать; затем есть риск, что, пока будешь жертву паковать, кто-то из проезжающих увидит на дороге неладное. И главное, повторяю: куда после всего тело и машину девать? С автомобилем даже посложнее…

– Не скажи, – возразил Булак. – Пусть тот, кто Киндинова просветил – ну, когда у Обхарканного по графику проверка, – сам не ведал, во что это выльется. Потому сейчас сидит тише воды, опасаясь, как бы за соучастие в убийстве не пригребли. К автодрому добраться можно даже на велосипеде. Замаскировать в кустах, а вернуться за ним через день-два. Или вообще бросить, отпечатки пальцев с него стерев. Дорога эта ночью малозагруженная, кругом темно, от ближайшего часового въездные ворота далековато, а уж что за ограждением автодрома происходит, так он и вовсе не видит, не слышит, да это его и не колышет. Смущают машина и тело? Про Чертов камень, уверен, в курсе?

– Само собой. Под тем обрывом глубина реки  и впрямь чудовищная.

– Вот, может, пропащий ныне там и покоится. В водяной могиле и в металлическом «гробу». Или же где-то в ином укромном уголке упрятанный...

– Не исключено, Киндинов тут и вовсе ни при чем, а нарвался Обхарканный ночью  по  собственной дурости на каких-то братков: с него, деревянноголового, станется... Еще допускаю, что мог на любовнице погореть, и обманутый муж его, в состоянии аффекта, того… – чиркнул себя ребром ладони по горлу Пекарин.

– А что? – согласился Булак. – Не удивлюсь. Ведь не самостийно же он все бросил – и должность, и выслугу, и семью, и нажитое…

– Хэх! – подытожил бездоказательный спор Пекарин. – Не петь курице петухом, а и спеть, так на свою голову.