Виктория СУШКО

 

 

Родилась в Тольятти. Культуролог, организатор первого в Самаре книжного арт-фестиваля «Самарская Чита». Автор поэтической книги «Де жа вю наоборот» и книги прозы «Дым в сторону реки». Участник Форума молодых писателей России, Совещания молодых писателей Союза писателей Москвы, Фестиваля верлибра, Филатов Феста, Фестиваля поэзии Поволжья и др. Член СП Москвы.

 

 

МАТЕРИНСКИЙ ИНСТИНКТ

Рассказ

 

Лет пять Дана мечтала о ребенке. Младенчик, пахнущий сочными луговыми травами после дождя, крошечные пальчики-пяточки-ушки, жалобный призыв «ма-а-а….» и прочая милота. «И откуда, откуда взялся весь этот бред», – думает Дана, слушая, как уже минут сорок за дверью орет-надрывается ее дитя – слушая без надежды, без веры, без любви. Без единой идеи, что с этим делать и как это прекратить. Хотя одна идея есть, и она неотрывно вертится в ее немытой пятый день голове – распахнуть пошире балконную дверь и вышвырнуть на мостовую свое обессиленное тело. И откуда еще это слово взялось – «мостовая»? Разве есть тут рядом какой мост? Вечно живое Третье транспортное кольцо столицы не дает улететь в мечту о необитаемом острове, как ни прибавляй громкости на магнитоле с диском медитативной музыки, ни затыкай уши силиконовыми берушами.

А ребенок должен жить, да. Потому что Дана мечтала, потому что мама любит свою крошку, пусть крошка живет, а мамы не будет, и как жаль, что она не умерла при родах. «Все должно быть максимально естественно, никакой анестезии, никакой стимуляции, приложить к груди, первые капли молозива, не перерезать пуповину до прекращения пульсации, совестное пребывание в палате с ребенком». Все, как она хотела, так чего еще надо?

«Я тебя не хочу, не люблю, и мне все равно, здесь ты или тебя нет», – сказала Дана своему мужчине спустя неделю после того, как они с дитем вернулись домой. Мужчина погрустнел и сказал: «Ну, я пошел», – у Даны не было сил ответить. Так что папа ушел, к собственной маме, наверное. Возвращение на круги своя, в утробу.

Ночью не уснуть, мысли крутятся по кругу – «скорее бы она выросла», «вот бы бросить все и улететь на Бали, как раз хватает последних денег», «как хочется напиться и покурить», «и почему я не умерла при родах?».

Откуда берется эта уверенность, что тебе нужен ребенок? Что ты в состоянии с ним справиться? Что у тебя хватит на него любви и сил? Что на самом деле не такая уж ты эгоистка, какой казалась себе и окружающим последние лет десять? Что ты готова посвятить ребенку хотя бы следующие год-два? Срываться на каждый его писк, вскакивать каждую ночь по двадцать раз, с улыбкой смывать зеленые от укропной воды какашки, другой рукой пытаясь удержать скользкую спинку, укачивать часами, вспоминая все которые знаешь песни, рыть интернет в поисках лечения от очередной болячки… «Зачем, к чему это все?» – думала Дана и не надеялась найти ответ.

Можно включить Боба Марли, закрыть плотнее дверь и уже не слышать, как маленькое существо надрывает глотку в комнате. «Главное – не думать, что она понимает, какая я стерва, ей же не с кем сравнивать. Ничего, пупок не надорвется и голова не лопнет, поплачет и успокоится» – твердила Дана, проверяя сообщения в соцсетях. Никто и не пишет, все думают, Дана растворилась в ребенке, пеленках. Дана достает с полки бутылку мартини, наливает в кружку и вливает в себя – впервые с того момента, как узнала, что беременна. «Вот тебе и материнский инстинкт во всей красе. Потратила всю энергию на мечты забеременеть. Анализы, выкидыши, больницы, деньги, лечь на сохранение, пройти все обследования, курсы для беременных, прочесть книги, всячески подготовиться к тому… К тому, что ты будешь сидеть на грязной кухне, заваленной немытой посудой, бухать и пытаться не слушать, как она там орет».

Все это уже было, в какой-то другой жизни, может, в твоей, все это будет, как будет все остальное, пока не настанет долгожданное время, когда ничего не будет. Пока не настанет конец времени… Но если сосуд опустел, как его наполнить? Если только попросить какие-то силы, которые больше и выше твоих, попросить их наполнить твой сосуд живительной влагой, которая не имела начала, не закончится, которой хватит на всех – живых и мертвых – стоит только попросить…

Тишина разбудила Дану на границе ночи и пасмурного утра. Казалось, эта зима бесконечна. Казалось, маленькое орущее существо никогда не успокоится, никогда не вырастит… Но оно замолчало. На похолодевших пальцах мать подкралась к одинокой кроватке. В предутренней полутьме дочь смотрела на нее огромными глазами и, казалось, понимала вообще все – и все ее мысли и чувства, и видела притихшего ангела на правом плече, торжествующего демона на левом, и все остальное, чего Дана уже не увидит, даже в измененном состоянии сознания. Мать взяла на руки свое серьезное дитя и прижала к груди. И она никогда не узнает, какой отзвук найдет эта ночь отчаяния и одиночества в жизни ее дочери, повлияет ли на ее характер, будет ли девочка в подсознании держать обиду… Всего этого пьяная ревущая Дана никогда не узнает. Но если бы этой ночи не было, кто-то выбросился бы с балкона, может, кто-то продолжал бы ненавидеть свое дитя и винить себя в этой ненависти, кто-то ни за что не позвонил бы своему мужчине, чтобы напомнить, что маленькое существо было зачато во взаимной любви и ради этого стоить немного потерпеть друг друга и демонов, которые всегда проигрывают, потому что сидят на левом плече, так уж им не повезло.

 

 

В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

Рассказ

 

Федя предложил переночевать у него. Теплый сентябрьский вечер – как подарок после двух недель непросыхающих кроссовок, прилипших ко лбу склеенных от дождей волос, и надо же умудриться потерять два зонта за два дня! В общем, ходила я по городу промокшая, а теперь вполне сухая, и эта примитивная радость сделала меня счастливым человеком.

А еще утром Федя встретился посреди залитой закатным светом ярмарочной площади, купил груш, лимонов. Вспомнили, что нам всего по двадцать, а значит, никто еще никому ничего не должен, можно прогуливать пары, не думать про «что приготовить на ужин» и «где взять денег до получки», влюбляться в незнакомцев, вздыхать о них неделями, караулить дворовых кошек и выдумывать мир,  в котором события происходят плотнее в десятки раз, чем в том, где живут наши родители; в котором череда постоянно возникающих образов, может, не имеет никакой прикладной ценности, но вдруг получится стих или история.

Болтались по дворам и переулкам старого города, звонили бывшим одноклассникам с телефона-автомата, предлагали моим подружкам-занудам присоединиться к неожиданной ночевке в центре города в пустой фединой квартире. Подружки недоуменно отнекивались, выдумывая нелепые причины, и я даже радовалась, что никто не согласился – не нарушит нашу внезапную беззаботность и целостное чувство настоящего.

На десятом этаже дома улучшенной планировки вдруг стало как-то пусто и непонятно, что делать дальше. Настоящее не предлагало никаких достойных идей, «невыносимая легкость бытия» испарилась где-то на пороге. Федя послонялся по комнатам в поисках продолжения веселья. Сказал, что на спор съест сколько угодно лимонов, с кожурой и косточками. И я уже не смеялась, когда он давился, поглощая второй лимон. Глаза слезились у обоих.

Ночевать. Я знала, что это значит. Представляла объем, так сказать, понятия. И не могу сказать, что мне этого совсем не хотелось – я живая, он обаятельный, мы оба молодые и здоровые. Но это совершенно не имело смысла. Особенно четко представлялась абсурдность завтрашнего дня. У Феди дома я раньше не была. Конечно, телевизор, компьютер, супермощные звуковые колонки. Коллекция музыкальных инструментов – просто для экзотики. Он сжал коленями африканский барабан, а мне сунул какую-то дудочку. Было странно сидеть в час ночи в современной квартире среди хай-тек мебели, рядом со студентом-технарем – будущим каким-нибудь электротехником – и извлекать первобытные ритмы диких племен. Зрителей не было, играть я ни на чем не умела, да и мой соплеменник сбивался с ритма. В общем, батарея передала нам недвусмысленный намек от соседей.

Федя предложил заварить матэ. Вряд ли он любил этнические инструменты и аргентинские напитки, все это показалось мне абсолютно лишенным смысла, как и предстоящая ночь. Намыливая в розовой ванной ароматной до тошноты жидкостью ладони, я все думала о предопределенности этой неизбежной ночи, как неизбежна за летом осень, за выходными – понедельник. Подчиняться складывающимся обстоятельствам, чтобы потом вновь и вновь повторять: «Это судьба, такая у меня судьба, ни плохая, ни хорошая. Просто все было заранее задано». Из зеркала на меня смотрели глаза с таким выражением загнанности, которое можно заметить у домашних животных, вроде кроликов и коров. В то же время это были очень красивые глаза, я сама в себя влюбилась, и было жалко себя, за эту обреченную на что-то бесцветное жизнь – за предначертанность. И ведь никто не придет – федины родители на неделю укатили на дачу, друзья перестали приходить без предупреждения, никаких неожиданностей.

Федя переключал каналы кухонного телевизора. Вот и наступил коммунизм, подумала я, – в каждую комнату по телевизору. Он застал меня уже в коридоре, тщетно пытающуюся развязать спутанный шнурок левого ботинка.

– Прогуляюсь немного, скоро приду.

Федя ничего не сказал. Ночь встретила меня неожиданным теплом и мерцанием праздничной иллюминации. «Какой же сегодня праздник? Непонятно». И непонятно было, куда теперь идти, когда уже не ходят маршрутки, а денег на такси, конечно, нет. Вниз по улице, ни души, только машины мимо, и я иду без цели, впервые ночью в самом центре.

 

 

КАРДИОФОБИЯ

Рассказ

 

Целыми днями жена висит в интернете. Говорит, что ищет работу. На самом деле листает бесконечные бабские форумы, рубрики которых отлично демонстрируют гендерные стереотипы: уход за собой, здоровье, кулинария, дом, дети, хобби, психология, секс… Вроде бы ничего не забыл. Иногда встречается раздел «карьера», но он жену мало интересует. Прихожу с работы – она делится полученными знаниями (хочет, чтоб мне с ней было интересно):

– А ты знаешь, что французские ученые, изучающие сон, – тут она назвала термин, но я не забиваю голову ненужной информацией, – пришли к парадоксальным выводам? Люди, спящие четыре часа в сутки и те, кто спит по шесть часов, дают одинаковую скорость реакций. То есть те, и другие одинаково не досыпают. Вот ты сколько часов в день спишь? Кажется, шесть?

«Да пошла ты», – хочется сказать, вместо этого я говорю: «Да, милая», – и иду заваривать чай. Она не умеет делать чай, как я люблю.

С чего все началось? С того, что любовь не вечна. Это надо учить в школе вместо историй про Ромео и Джульетту. Хотя, если превратить любовь в трагедию, у нее больше шансов стать главным событием в жизни, которое травмированный мозг может вспоминать и таким образом воспроизводить сотни раз… оживлять и скорбеть – до конца жизни. Нам с Катькой не повезло – мы остались живы. То есть пережили свою любовь. У нас есть Соня, девочка шести лет, скоро в школу. Раньше «Соня» было редким именем. Сейчас на первом месте в рейтинге. Видимо, молодые родители мечтают, чтобы ребенок побольше спал и был мудрым. София. Все чаще мне кажется, она не моя дочь. Да и не Катькина. Дебильное подозрение, что подменили в роддоме. Катька предлагала мне быть на родах, принимать из рук акушерки синюшное тельце с черными какашками. Типа, воспылаю отцовскими чувствами с первой секунды. Надо было соглашаться. С тех пор чуть ли не все наши проблемы жена сводит к этому обязательному пункту, который я проигнорировал. «Ты ее не понимаешь совсем. Это потому что ты не поехал с нами в роддом». Вот даже ни разу у нее мыслишка не закралась, что я бы мог коньки отбросить на месте, если бы пришлось слушать ее истошные вопли и часов десять бояться, что они обе умрут раньше меня. Инфаркт – это не шутки. По статистике у мужчин приступ случается в пятьдесят раз чаще, чем у женщин, и эта цифра не укладывается в моей голове. Вряд ли про это пишут на женских форумах.

Делаю я себе как обычно чай – полстакана заварки. А Катька переключает каналы, болтает что-то про своих виртуальных подруг, потом отбирает у меня чашку – мою единственную вечернюю радость – и выносит вердикт: «Признайся, у тебя есть другая женщина». Кипячу воду. Наливаю новую чашку. «Надо было завести давно», – хочется мне сказать. Вместо этого я говорю: «Какая глупость, милая». И чуть не спросил: «С чего ты взяла?». Вовремя остановился. Не хватает еще после работы потока бабского бреда. Начиталась, блин, своих форумов. Вот в чем опасность этого интернет-трепа – там же пишут одни неудачницы. У одной шов после кесарева пять лет болит. Другая не может отучить трехлетнего детину от подгузников. И конечно, у всех мужья сразу после родов побежали налево, потому что «этим козлам секс нужен на следующий день после выписки». Захотелось вдарить как следует по ее ноутбуку. Вместо этого я помыл за собой чашку, посмотрел на часы, буркнул: «Пойду за Соней» – и быстренько ретировался. Есть версия, насчет этого фантастического числа – пятьдесят. Типа мужики держат эмоции в себе, не дают им волю, в отличие от истерических женщин. Кажется, это про меня.

Соня самодостаточный ребенок. Ей никто не нужен, когда есть такие занятные игры, как считать собачек и кошечек или не наступать на трещины. Но сегодня Соня что-то не в духе. Смотрит искоса, жует губу. Зашнуровывает ботинки, потом говорит прямо (прям как Катька): «Это правда, что ты мой папа?». Хочется ей ответить: «Мне кажется, что нет». Вместо этого заглядываю в ее личико и вижу: красная как помидор, сейчас разревется. «Конечно, детка, я твой папа. Чего это ты засомневалась, глупышка?». Выяснилось, что сегодня Соню поразила новость: папа ее лучшей подруги Арсении (ну и имечко!) вовсе не папа, а чужой дядя, который мало того, что спит с ее мамой, так еще и оккупировал половину детской комнаты. А настоящий папа сначала ушел от мамы, а потом еще и умер. Обсудив тему повторных браков, разводов, осторожно – смерти, – Соня заявляет: «Папа, пообещай, что вы с мамой никогда не разведетесь, и ты никогда не умрешь!». Хочется, конечно, ей сказать: «Этого тебе никто не пообещает, милая. Особенно первый пункт». Вместо этого бодреньким голосом обещаю. Никогда.

А чем это у нас на кухне так странно пахнет? И где же наша мама? Ищем маму по всем двум комнатам и находим в уголке за шкафом. Мама плачет и не может выговорить ни слова. На форуме, что ли, кто обидел? Спустя полчаса нежностей и уговоров наша мама пропищала: «Пи-пи… Пирог сгорел!». Соня обнимает маму и говорит вот что: «Мама, мамочка, не плачь! Папа сказал, что никогда с тобой не разведется». Хочется сказать, что если только инфаркт не стукнет. Но я же пообещал не умирать.