Михаил ПИСЬМЕННЫЙ

 

ДВА РАССКАЗА ИЗ АРХИВА «КОЛЬЦА А»

 

 

ЧЕРНЫЙ АВТОБУС

 

В  одном маленьком городе стал появляться черный автобус без водителя. Матери предупреждали детей, чтобы они не садились в него, но некоторые не слушались. Хотелось им, видите ли, покататься. В результате больше никто никогда не видел этих детей. Еще в автобус по незнанию своему забирались приезжие и тоже бесследно исчезали.

Милиционеры много раз преследовали это преступное транспортное средство, но  каждый раз оно ускользало в неизвестном направлении, развивая феноменальную скорость.

Начальник отделения майор Сидоров понял: есть лишь один способ окончательно разобраться в этом деле. Когда автобус в следующий раз появился в городе, майор ждал его на остановке. Он вошел в салон и сел на сиденье.

Двери закрылись, и автобус тронулся с места. Шофера, как обычно, не было, но автобус мчался все быстрее и быстрее, не соблюдая никаких правил движения. Майор взглянул на часы и чуть не умер от ужаса: стрелки крутились с огромной скоростью не вперед, а назад. Майор снял фуражку и потрогал лысину – лысина исчезла: на голове выросли волосы. За несколько минут майор помолодел лет на десять. Вскоре у него перестала ныть поясница, потом пропали усы, и он почувствовал себя юношей, подростком, дошкольником и, наконец, выскользнул из кителя и штанов. Он понял, что пора действовать. Майор оторвал своей маленькой ручонкой кусочек газеты и написал записку. Карандаш тут же выпал из рук, потому что майор уже стал младенцем, который не умеет писать. Он успел только сунуть записку в рот и в следующее мгновение провалился в темноту.

Через некоторое время в роддоме американского города Денвер, штат Колорадо, родился мальчик. Когда акушерка перевернула его вниз головой и похлопала по попе, он закричал.

Изо рта младенца выпала записка. В ней стояло: майор Сидоров.

Это было во времена, когда говорили, что жизнь у нас обгоняет время, а остальные не поспевают, особенно Америка. 

 

(№ 48-2)

 

 

РЫНОК-РЫН

 

Две мерзлые форелины слиплись боками и сделались как одна. Когда Шалый подвез это двухголовое чудо к палатке, очередь задергалась, точно кошкин хвост, и окружила тележку.

– Облучили – вот и мутант. Страх – чем нас кормят.

– Он, дьявол, светится, небось, – «гейгер» треснет.

– Люцифер. А порубят и нам продадут, мол, и черта слопаем. Им – нажива, а мы загибайся потом от рака.

Особенно взволновалась черненькая строгая дамочка, которую ветродуем занесло сюда от офисных дармовщин. Прикид – деловой. Бизнесвумен с картинки. Не копейки, небось, считает, а доллары. Но дешевой форельки всем хочется – притащилась в вонючий ряд. Не дотянулась еще деньгой – повариху нанять, и злится, что на рынке унизительно сливается с серой массой.

Дамочка посмотрела на рыбного продавца Илюшку и подняла голову – запомнить номер палатки. 

– Пусть только продаст, – сдвинулись черненькие грозные бровки. – Мы это дело так не оставим. Мы порядок-то наведем. Пощупаем, чем нас травят.

Дамочка глазки нащурила, царапнула зловещими коготочками воздух и всем вниманием ткнулась в рыбу разглядеть сращение двух голов. Стала смотреть, но тут же отпрянула: ремешок сумочки соскользнул с плеча, и розовая нежная замша коснулась ослизлой твари.

– Сами травим себя, дикари. Без головы надо быть, чтобы вывести такой двухголовый сорт.

Дамочка отшвырнула сумочку за спину и не заметила, как хлипкий замочек мыкнулся и сумочка раззявилась, выставив свету ладненький кошелек-бумажничек – чуть меньше мужского, но больше женского.

Оказавшийся рядом Виталик Походилов это дело засёк и возможность не упустил. Заинтересовавшись мутантом, он припал к дамочке и зачерпнул кошель рукавом, слегка поддав его к себе пальцем. Но вид при этом имел такой, словно рука – не его, рукав – чужой, и палец совсем не здешний. Как будто рука – отдельно, а Виталик – сам по себе.

– Дела! – отпрянул от мутанта Виталик, унося в рукаве добычу.

Отойдя шага два, он углядел на своем дрянном пиджачишке пятнышко над карманом, которое среди других пятен почему-то особенно раздражало, и, когда оттирал его рукавом, кошелек прямой наводкой скакнул в карман.

Тем временем Шалый раздал тележкой народ у прилавка и, выфыркивая сдавленный хохоток, схватил мутанта за головы, поднял и шваркнул о поднос. Поднос колоколисто взныл, а мутант коротко, но вполне по-свински, хрюкнул и развалился на две хорошенькие форельки.

– Светится? Тоже мне лампочка Ильича! – ощерился Шалый и стал подавать рыбины в дверь палатки. – Трава – трын, рынок – рын. Что выдали – то и прём. Тут не партия и не церковь. Тут всё по хрену.

Пока Шалый, красуясь перед тетками, болтал свои прибаутки, Виталик удалялся от строгой дамочки. Рука его вслед за кошельком полезла в карман, умелые пальчики выбрали все до единой бумажки, которых оказалось немало, а пустой кошелек был выщелкнут вон. Виталик пустил его вдоль порчины вниз и ходом ноги швырнул в сторону. Однако, проделав юз по асфальту, кошелек ткнулся в палку бабульки, которая брела носом в землю.

– Обронил, милок, – окликнула тоненьким голоском. – Кошелечек-то ускользнул.

– Ох, спасибо! Дай тебе, бабушка… Последние деньги, – улыбнулся старушке Виталик. – Стараются, а никак от честности нас не отвадят.

Старушка перекрестилась, а он, саданув ее в душе крепким словом, перебежал в соседний ряд, где Ахмед перекладывал мешки с сушеными фруктами – никак не начнет торговать. Вчера только появился. На бойкое место встал. Купил, видать, рыночное начальство. А теперь велят мешки с прохода убрать. Значит, мало дал.

Стоял Виталик у Ахмедовых мешков и поглядывал, куда этот кошелек бросить. А и надо ли бросать? Разве скажет кто, что Виталик вор? Он – тут, а черная дамочка как раз собралась за рыбу платить – от мешков видно. Илюшка-продавец положил перед ней пакет с рыбой и денег ждет, а она сумчонку лапает и лоб морщит.

– Кошелек утащили, – дамочка так громко ойкнула – все заахали. – Был, а нету.

Тетки в очереди стали свою поклажу обцапывать.

– Кто ж вор? Все – тут. Никто не отходил. Стоим как стояли.

– Мож, обронила? Сумка-то – витрина. Вся мотня напоказ.

– Обронила – пропало. Рынок. Тут деньги ходят, а не лежат.

Шалый устроил пустой поднос на тележке, стал вытирать фартуком руки и, вымеряя степень сочувствия, осведомился:

– Много денег-то увели?

– Для меня – мало. Для тебя – много, – брезгливо отсекла сочувствие дамочка.

Шалому сильно не понравился этот стих.

– Не пёрла бы на меня, ворона! Я не вор, а работник. Вот рыбиной хлестану... Будь ты мужик – так бы и хлестанул.

Углом фартука Шалый хлопнул себя по ноге. Осерчал.

– Но-но! Уймись, – отступила дамочка. – А то к порядку-то призову.

Она строго оглядела всю очередь – от ближайших до дальних. Злая – глаза свело в точки. Каждую тетку насквозь проколола взглядом, но никто не раскалывался. После этого она на Илюшку-продавца зыркнула – того аж перекосило.

– Где б ты ни был, вор, ты меня слышишь. Далеко, небось, не ушел, – выговорила, как с трибуны, впершись злобой в Илюшку. – Проклинать я тебя не стану. Пусть только совесть твоя проснется. Слышишь, подлец? Совесть твоя с этой минуты не спит.

Сказала эти слова дамочка, толкнула пакет с рыбой Илюшке в окошко да и подалась прочь.

После такого заклятия Виталик хихикнул.

«На фигню твою, дуреха, не поведемся. Сами мастера хрен нести. Нам бы пьянства избежать да с нищетой разминуться, а с совестью сладим».

Виталик вытащил из кармана деньги – поглядеть на сколько разбогател. Ахмед аж отпрянул. Рублишек там было тысчонок пять. А остальные – американские братья – доллары в сотнях.

– Видал? – спросил Виталик Ахмеда.

– Огрёб, – кивнул головой Ахмед. – Купи мешок чернослив!

– Это какой же нужно запор иметь, чтобы чернослив покупать мешками? – отшутился Виталик.

– Фрукт зачем запирать? Совесть на запор – да, – возразил Ахмед. – Деньги есть – зачем совесть?

Тут и Шалый подбежал со своей тележкой.

– Сучара, ты деньги снял? – наскочил на Виталика.

– Бросай телегу, пошли водку пить, – показал Виталик сотенного американца. – И ты, Ахмед, закрывай лавочку. Отстрелялся.

– И много у тебя этих боеголовок? – спросил Шалый.

– До Нового года хватит разоружаться.

Шалый не обрадовался. Отвернулся от Виталика, сдвинул поднос, сел на тележку и стал сопеть, разглядывая снующий народ, палатки-прилавки, синие небеса.

– Шалый, ты чего? Приболел?

– Не, дорогой мой товарищ, – скривил рожу Шалый. – С жизнью прощаюсь. Ведь такие деньги – беда. Не пережить такое богатство.

– Умно говоришь, ага, – поддержал Ахмед. – Чем водка – купи чернослив мешок и сушеный яблк, и курага. Компот детишки варить год будешь. И сахар купи мешок, пока деньги тут. Короче, отслюни деньги, и – твой товар. Изюм тоже.

Тут у Ахмеда в кармане телефон заиграл «Аиду».

– Ага, – закричал Ахмед в трубку. – Слушаю. Дорогой, как узнал, что я тут? Ага. Мобила, короче. Чо, короче?

Ахмед вдруг сел в курагу. Открыв рот и выставив челюсть, словно не мог продышаться, он крикнул в трубку на своем языке и зажмурился, – вмять, вогнать назад то, что выпирало и было болью, но, как бы крепко ни зажмуривался Ахмед, из-под век выбивало слезы – потекли по морщинам к носу.

Разговор быстро кончился, но горе, видать, едва началось.

– Ай-ай-ай, – качал Ахмед головой, не открывая глаз.

– Да говори, что? – дернул его за рукав Виталик, а Шалый подобрался, вжал голову, словно под низкое заходил.

Ахмед открыл глаза, товарищей оглядел.

– Отвели брата. Выкупать надо. Ехать надо сейчас. Самолет. Узнали, что я на рынок, и деньги давай – брата убьем.

– Ну и лети! Какие дела? – дернул головой Шалый. – Иди к директору рынка. Он из ваших. Поможет.

– Поможет, а много надо. А я товар брал. Вон, – кивнул Ахмед на мешки с курагой, орехами и изюмом. – С товаром – что?

Он посмотрел на Виталика, на руку его, засунутую в карман, где деньги.

– Слушай, Виталика, помоги, короче. Купи товар.

– Ты чего? Долбанулся, что ль? – аж отступил на шаг, удивился Виталик.

– Виталика, за так даю. Много товара тут. Будь брат!

– Да пошел ты!

– Виталька, не сучись! – приподнялся с тележки Шалый. – Помоги человеку, а то от водки подохнешь.

Виталик даже не мукнул. Повернулся и пошел прочь.

– Сука ты, гад! – прошипел вслед Шалый. – Нажрешься – спи в луже. Я тебя на тележке не повезу, ханыга поганый.

Виталик вдруг остановился, повернулся на каблуках и в два скока – к Ахмеду.

– Мне, что ль, дороги деньги? Да плевать. Еще сниму. На, – протянул он всю добычу Ахмеду – рубли и доллары – горстью.

Ахмед деньги принял, пересчитал и спрятал в бумажник.

– Дешево отдаю, – махнул он рукой на мешки с товаром. – Больше в два раза. Задаром, короче.

– Не нужен мне твой товар, – заявил Виталик. – Я ж не торгаш. Ты свои дела землякам сдай. Они...

– Нету время, Виталика, – отвечал Ахмед, утирая слезы. – Надо бегом. К своим забегу, а товар – хоть брось. Он – твой. Я – долг не могу. Не должен никому Ахмед. Весы тут, место...

– Да все в порядке, не бойсь! – успокоил Ахмеда Шалый. – Сдам я твои весы. Беги, выручай братана!

Ахмед схватил из-под прилавка вещички, запихал в сумку и обнял Виталика, а потом Шалого.

– Короче, хороший вы, ребята. Спасибо.

– Беги, беги, алакбар, – толканул его в плечо Шалый. – Беги.

– Держись там, – сказал Виталик. – Да возвращайся. Ждать будем.

– Не пустит семья, – крикнул Ахмед уже на ходу. – Не вернусь. В лес пойду или в милицию. У нас надо к автомату близко.

Тут покупатели стали одолевать, товар требовать, потому что, оказывается, на всем рынке только у Ахмеда остался сушеный фрукт.

Шалый отправился тележку сдавать, а Виталик встал к весам и взял пластмассовую бутылку, обрезанную под совок. Но не долго пришлось ему отпускать товар. Подошли двое: один – увесистый, а второй – мордастый. Сразу видно: увесистый – полкан, а мордастый – шавка.

– Матвей, – обратился мордастый к полкану, – сухофрукт. То, что ищем.

Матвей по-хозяйски оттиснул тетку, тыкавшую пальцем в изюм, положил на весы кулак и поднял сипатенький голосишко:

– Торговля закрывается. Товар продан.

– Ты чего, урод, наезжаешь? – удивилась тетка. – Что ль, автобус?

Жирной ручищей она так шибанула полкана – ухнулся на мешок с курагой, едва не рассыпал, а тарелка с весов шлепнулась в стайку мелочи на прилавке.

– Изюму и орешков мне грамм по двести! – скомандовала тетка Виталику, словно ничего не случилось.

Но Виталик не успел совок ткнуть в мешок, как мордастый поддел тетку коленкой под зад, и та в сторону заплясала, расставив руки, чтоб не заковыряться. Устойчивая оказалась, как неваляшка.

Тетка не взвыла и материться не стала. Захихикала, словно ее щекотнули.

– Ах ты, рыло! Ты куда попал, рыло? Ты б еще башку туда ткнул, урод!

– Пошла, паскуда! – рыкнул мордастый, помогая полкану своему встать с мешка, и добавил несколько мерзких обложных слов.

– Напрасно обидел, дурачок, – посожалела тетка. – За «паскуду» с матюгами я тебе подгорчу.

– Подгорчи, подгорчи, – одобрил сипатый полкан. – Сама и хлебанешь горького.

К рыбной палатке подошли дежурные милиционеры – ошивалась на рынке парочка. Тетка фуражки увидела и бросилась к ним, сжавши губы.

Полкан Матвей снова встал напротив весов, а мордастый заглядывал сбоку в пасть шефа. Такие оба насупленные – Виталику показалось: ему угрожают.

– Вы чего, ребята? – защитился совком Виталик.

– У тебя ведь, парень, в руках весь наличный опт, – просипел Матвей.

Угрозы в голосе не ощущалось, но о ней думалось.

Виталик попятился от весов, бросил совок в воробья, который пристраивался к орешкам, и тронул карман куда совал деньги. Там, правда, одни десятки лежали, но достаточно на пропой.

– А в чем дело?

Полкан не посчитал нужным дальше сипеть. Посмотрел на мордастого: вступай ты.

Мордастый зашел за прилавок, черпнул горсть изюму и высыпал в мешок ручейком.

– Так, друг. Тебе отвалить придется. Берем весь товар.

Виталик оглядел округу блажными глазами, заметил Шалого, который шел от конторы, и взголосил во всю глотку.

– Чего дуру гоните? Детский сад, что ль? Это ж деньги!

Шалый вмиг подбежал. Скор, как солнечный зайчик.

– Что за дела? Об чем толк? – и фартук с себя содрал: готов к бою.

Полкан Матвей спокойно оглянулся на Шалого и перевел глаза на мордастого: мол, ответь.

– Мы берем весь товар, – повторил мордастый.

– Ребята, ведь мы тут – дома, – подпустил басов Шалый. – Если что – тут народ строгий.

Мордастый хмыкнул, взял тарелку, осторожненько положил на весы и посмотрел далеко ли от нуля загуляла стрелка.

– Ладно тебе. Не жги зря бензин. Это ведь Ахмеда товар?

– Товар – мой, – сказал Виталик. – Я купил у Ахмеда.

– А где Ахмед брал, не знаешь?

– Мне-то что? Хоть бы и украл. Я дал деньги, а он – товар. Давай деньги и бери товар ты. Ты не мент и не блядь, чтоб за яйца брать.

Мордастый поднял руку: не ершись! 

– Чтоб ты понял, я – по порядку, – заговорил он миролюбиво, отбивая такт рукой по прилавку. – Мы из пекарни. Под праздник торты идут, а сухофрукты тю-тю. Склад сдулся. Сказали – есть товар у Ахмеда, но что за Ахмед и где брал товар, никто не знает. Скажи – и мы там возьмем. А нет – продай свой. Вот и все дела.

Виталик руками всплеснул.

– Так бы сразу сказал. Я же думал, вы наезжаете.

Сипатый ковырнул перед носом мордастого воздух:

– Заплати и зови машину! Чего базарить?

Мордастый сунул руку в карман, вытащил бумажник, хотел баксы считать, но указательный пальчик шефа изобразил весовую стрелку.

– Не считай, – прошелестел голосишко. – Товар – на глазок, и деньги – без счета. Отдай всё. Тут мы в выгоде. Да и не солидно нам мелочиться, – добавил.

Видно, в силу парень вошел. Шибким стал. Деньга ему легче пыли.

Виталик посмотрел на Шалого, Шалый – на Виталика. Оба поглядели на деньги.

– Ну тогда чего? Тогда – да, – сказали «да» разом.

Шалый – фартук на плечо, весы – в руки, а Виталик переломил пачку денег, постискивал в пальцах и сунул в карман.

– Спасибо, ребята! Жалко, у нас колея другая. Мы горькое пьем – вы сладкое лижете. У стакана не свидимся.

– И вам дай Бог! – кивнул мордастый, взглядывая рывком на отдутый карман Виталика. – Хлебни за наш бизнес. Только не захлебнись.

Он отвернулся, чтоб не видеть, как уходят деньги, вытащил мобилу – машину звать, а Матвей поиграл фисташечкой из мешка, а потом расщипнул ее и бросил зернышко в рот.

На том и расстались.

– Эх, долго разоружаться придется, – загрустил Шалый.

– Не плачь, – возмутился Виталик. – Денег – карман бугром, а мы всё трезвые, как собаки.

– Давай на книжку положим, а то напьемся, и всё упрут.

– А книжку не упрут?

– Упрут, – горестно согласился Шалый.

Они как раз подходили к рыбной палатке, с которой ворохня началась, а навстречу – локти шатуном – давешняя дерзкая тетка. Злая – искрой шибало, как из розетки.

– Правов у них нет! – бормотала, минуя Виталика и не узнавая. – Продали наши права. Рынок, мать его, рын, – просадила шум резким словом. – Все продано.

Виталик и Шалый даже остановились. Поглядели на буйные половинки нервного зада, над которыми юбка вскипала ключом, и покачали головами, ничего не сказав.

Очереди у рыбной палатки не было никакой. Два милиционера и с ними штатский строго разговаривали с Илюшкой.

– Где мутанты? Показывай!

– Да смерзлась рыба. Не было никаких мутантов, – смеялся, вертя руками, Илюшка. – Вот Шалый. Эй, Шалый, ты подвозил. Расскажи про мутанта!

Шалый поставил весы между двух сержантов на землю и улыбнулся от уха к уху, мол, сейчас все улажу.

– Бабы – глупые, но понять можно. Форель в холодильнике смерзлась. Они и расквохтались. Народ-то пуганый.

– Ты – не про народ, ты – про рыбу, – противненьким голоском, словно хлыстиком, ожег штатский товарищ. – Кому ты тут рыбой-то угрожал?

От такого поворота Шалый слегка хлебнул воздух. Нагнулся схватить весы, но сержант наступил на тарелку ногой.

Виталик же, видя такое дело, отошел на пару шагов.

– Вас прошу не удаляться. Свидетелем будете, –  поманил другой сержант пальцем.

– Ничего я не видел, – выставил Виталик ладони. И, словно оттолкнувшись от воздуха, отбежал еще дальше.

В это время у сухофруктов поднялась буча. Бешеная тетка добежала до мешка с курагой, пнула ногой, и мешок покатился. Полкан замахнулся, пустив из горсти фисташки, но глянул на курагу и – куда сип делся! – спел чистым голосом:

– Твою мать!

Тетка рванулась прочь, но глянула через плечо и – в хохот.

Тут и мордастый взорвался. Взметывая матюги, он стал дергать мешки, валить на асфальт. Пыль полетела от тех мешков.

– Строительный мусор. Не курага, – кричал мордастый. – Сверху – фрукт, а там – крошка.

Увесистый выл и прыгал, от пыли – белый. А тетка нашла глазами милицию и крикнула:

– Эй, мусора! Вот права.

Показала милиции хрен от локтя и пошла, счастливая, будто за этим и приходила на рынок.

Полкан глянул по направлению хрена: милиционер – нога на весах –  держит Шалого за рукав, а Виталик дает деру. Полкан задергался, как заводная игрушка.

– Держант, сержать! Мои деньги!

Но Виталик растворился в просторах рынка. Да и не задача, видать, милиции Виталика по рынку гонять. У них всё поймано оказалось. Штатский стал Илюшку трясти: накладные предъяви и лицензии. А Шалого сержанты взяли с двух сторон под руки и повели по рынку, как даму.

Полкан со своим довеском пошел было следом, но начал отставать потихоньку: если деньги вернутся через милицию, станет ли их, чтобы с ней расплатиться?

– Пойдем-ка врежем по коньячку, – сказал он мордастому. – И подумаем, как жулика к жмурикам подешевле отправить.

И двинули они совсем в другую от милиции сторону.

Часа через два, когда все утихло, когда уже убрали мешки, подмели пыль и на Ахмедовом месте продавали крышки для кастрюль, Виталик снова появился у рыбной палатки.

Илюшка не торговал. Илюшка заперся и не отзывался на стук.

– Илья, отвори! – подал голос Виталик.

Когда Илюшка открыл, Виталику стало страшно. Палатка мала, но разгром велик. В голос ныл распахнутый холодильник. Рыба из него вывалена на пол и залита селедочным рассолом. Всюду мокрые деньги, шматки икры. В братской луже в углу уксус слился с подсолнечным маслом.

– Пей, – Илюшка сунул в руку бутылку. – Не переживу.

– Это – «в штатском»?

– «В штатском», – горестно кивнул Илюшка. – Ты ломанул какую-то сильную бабу.

– А Шалый?

– Взяли.

Виталик потискал бутылку. Поглотал глазами, но пить не стал. Поставил в холодильник и закрыл дверцу, чтоб не смущала.

– Надо Шалого выручать.

– «В штатском» сказал: если что надумаем, можно договориться. Только надо спешить, пока бумаги не написали, а то цены прыгнут. Не потянуть.

– Потянем, – сунул руку в карман Виталик.

Он вынул деньги и подал Илюшке.

– Сходи отнеси.

– Сам иди, – отмахнулся Илюшка. – Я с тобой связываться не хочу. Больно ты на беду ловок. Да и пил я. Деньги возьмут, а меня – под душ.

– Его в отделение повели?

– Не в ресторан же.

– Тогда я пошел.

Илюшка перекрестил Виталика и деньги перекрестил.

– Деньги в конверт положи. В открытую не давай. Конверт купи.

– А вот у меня кошелечек имеется подходящий, – обрадовался Виталик.

Он вынул кошелек черной дамочки и заложил туда пачечку. Тугая получилась вещичка. Грузненькая.

– Это – дело, – одобрил Илюшка. – Иди, стучись в двенадцатый кабинет. «В штатском» сказал – в двенадцатом. Злой, гад. Врезал – я аж заковырялся.

Илюшка полез в холодильник за бутылкой и повернулся спиной – мойвочка из-под хлястика косит глазик: куда же это я заплыла?

Виталик выщелкнул рыбку вон и выругался.

– Делают что хотят. Что хотят, то и делают.

– Да ладно! Заныл. Рынок – он и рынок. Купил – продал, украл – потерял. Они делают что хотят, и мы при делах не сидим, сложа руки Напьемся, проспимся и дальше – жить.

Пока Илюшка пил, ковырял икру с пола и слизывал с пальца, Виталик вытащил рублевые десятки и разбавил американцев.

– Пусть обжираются, живоглоты!

В отделении Виталик быстро нашел двенадцатый кабинет и постучался.

– Войдите, – сказал бодрый голос.

За столом сидел «в штатском». Он осмотрел Виталика с головы до ног и с ног снова до головы, после чего дружелюбно спросил:

– Собрал?

– Собрал. Вот.

Виталик положил на стол бумажник. «В штатском» отстегнул пуговку, с ленцой, как бы нехотя, прогнал палец поперек пачки, а потом оттопырил боковой карманчик, и выпали беленькие визитки.

– Да это Лоры Павловны..., – сделав губами бр-р, хыкнул «в штатском». – Ты – Лору Павловну?

У Виталика озноб по спине волной. К двери попятился. Но тут же затараторил:

– С земли поднял. Бабка, с палкой шла, выронила. Небось деньги – цап, а кошель – вон. Шла от рыбы. Бабок – как воробьев. Попрошайничают и яйца воруют.

– Ты про бабок тут не болтай. Сами знаем. Сейчас посмотрим, кто –  бабка, кто – вор, – развеселился штатский товарищ.

Он снял трубку и набрал номер.

– Лора Павловна, спуститесь, пожалуйста! Для вас тут подарочек.

Виталик смотрел на дверь и поеживался.

– Да ты присядь, – предложил «в штатском».

– Постою, ничего, – пытался не волноваться Виталик.

Открылась дверь, и в кабинете появилась черненькая дамочка, которая выступала на рынке.

– Вот, Лора Павловна, ваша потеря, – заявил «в штатском» и подвинул к ней кошелек.

Она взяла его обеими руками, от удивления свела губы вбок и легонько визгнула, как щенок.

– Ай совесть проснулась? Я ведь говорила про совесть или я не говорила про совесть?

Виталик заглянул под черненькие грозные бровки в расширенные темные глазки и сделался вдруг таким честнягой-простягой, что про совесть неловко и говорить.

– Никаких ваших речей я не слышал. Я этот кошелек нашел. Пустой, – объявил Виталик. – А деньги – собранные. По именам могу назвать кто давал.

Лора Павловна засмеялась, но не от души, а немного скукоженно, показывая, что нисколько не верит в Виталикову честность и простоту. Она высунула край пачки, отогнула крашеным ноготком пару купюр и снова сунула в кошелек. Ей бы пересчитать, но при сослуживце стеснялась.

– Деньги тут не мои. Десятки какие-то...

– Лора Павловна, а не ошивался этот тип рядом с вами? – спросил «в штатском».

Черненькая посмотрела на Виталика, как в помойное ведро, и фыркнула. 

– Или бабушка какая... – спрашивал «в штатском».

– Женщин там было много, –  покивала головой Лора Павловна.

«В штатском» посмотрел на Виталика ковыряющим взглядом, но тот глаза не отвел, не дрогнул.

– Может, правда, старушка? – размышлял «в штатском». – Их там, как в церкви. А это смрадище вы бы сразу учуяли.

Лора Павловна пальчиками пошевелила, поцапала остренькими коготочками воздух.

– Там так рыбой воняло – не учуешь. Да и тут у тебя селедочный дух.

– Это я бачок с селедкой задел, брюки обрызгал, – хохотнул «в штатском», показывая пальцем в окно. – Там, в палатке, не развернуться.

Лора Павловна увидела на подоконнике пакет, из которого торчал рыбий хвост, и проворчала:

– Все мы тут одинаково пахнем.

 Она привзвесила на руке кошелек, потетешкала его малость и приняла решение:

– Того, кто меня отхлестать хотел, поучи. Да и этому немного науки не повредит.

Так жестко сказала, будто и не женщина, а солдат. Но Виталика на улыбку потянуло от этих слов, и, чтобы не выдать себя, он улыбку в огорчение перекорчил.

– Есть, – поднялся из-за стола «в штатском».

Лора Павловна взяла кошелек в обе руки, прижала к груди и вышла из кабинета.

Когда, потирая побитые палкой бока, Виталик и Шалый возвращались на рынок, Виталик о будущем заговорил:

– Теперь надо пекаря опасаться. Ведь шкуру сдерет – найдет.

– Не, не сдерет, – успокоил Шалый. – Я  следователю сказал про Ахмеда. Ржал, как конь. Я так понял: над пекарем работают. Обнаглел. Не делится. Вот и обжимают: то свет отключат, то воду, то склад для него пустой. Не сегодня – завтра сожрут. Ему теперь – себя спасать, а не за нами гоняться. Кстати, там по отделению Ахмед шастал. Я глазами не видел, но говор слышал. Правда, их брат: все речи – одна дуда. Могло и показаться.

– Да ладно тебе! – возразил Виталик. – Ахмеда тоже, небось, надули. Ему и невдогад, поди, от чего Аллах спас.

– Эх, надраться бы! Где бы денег взять?

– За дурака меня держишь? – нарочито возмутился Виталик и помял полу пиджака. – Вот за подкладкой. Я им такого мутанта в кошелек засадил! Наших десяток насовал между баксами, а баксов убавил.

Шалый остановился. Отступил на шаг.

– Это ж кукла. А если б пересчитали?

– Взятки не пересчитывают.

Сильно огорчился Шалый.

– Ну и вор ты, Виталик. Чего я с таким поганцем связался?

Виталик обнял Шалого за плечи, притиснул к себе.

– Куда же мы друг без друга? Ведь мы – одно. Смерзлись.

Шалый не оттолкнул и не возразил. Он тоже положил руку на плечи товарища.

– Виталик, почему мы такие? По отдельности – люди, а сбежимся – мутант. Но зато не скучно, ага?

– Весело – пока в стакан смотришь, – уточнил Виталик.

Шалый толканул друга в шею.

– Смотри в стакан и смейся!

И пошли они, сцепившись, баксы сдавать.

 

(№ 46-1)