Зинаида ГУРАЛЬНИК

 

Родилась в Ташкенте (Узбекистан). Окончила филологический факультет Ташкентского государственного университета. В 1990 г. в С.-Петербурге защитила диссертацию на тему «Поэтика военной прозы Б.Васильева в историко-литературном контексте 60-70 годов». Кандидат филологических наук, доктор философии (ФРГ). Автор методических статей по повести «А зори здесь тихие...», «Мальчик из легенды» (по роману «В списках не значился»). В 1980–1983 гг. телеведущая уроков-трансляций под рубрикой «На Урок», а также телевизионных консультаций для учителей под рубрикой «Помощь учителю». Автор воспоминаний о Б.Васильеве.

 

 

ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ?

(По книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва»)

 

"Из материалов белорусских интернет-газет за 2002–2005 гг.

«26 апреля 1986 г. в 1 час 23 минуты 58 секунд – серия взрывов разрушила реактор и здание 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС, расположенной вблизи белорусcкой границы. Чернобыльская катастрофа стала самой крупной технологической катастрофой XX века.

Для маленькой Беларуси (население 10 млн человек) она явилась национальным бедствием, хотя у самих белорусов нет ни одной атомной станции. Это по-прежнему аграрная страна, с преимущественно сельским населением. В годы Великой Отечественной войны немецкие фашисты уничтожили на белоруской земле 619 деревень вместе с их жителями. После Чернобыля страна потеряла 485 деревень и поселков: 70 из них уже навечно захоронены в земле. В войну погиб каждый четвертый белорус, сегодня каждый пятый живет на зараженной территории. Это 2,1 млн человек, из них – 700 тыс. детей."

С этой информации начинает журналист Светлана Алексиевич свою книгу «Чернобыльская молитва».

Зачем С. Алексиевич обратилась к газетным выкладкам? Ведь o Чернобыле мы уже вроде бы многое знаем – как и обо всех более или менее значительных событиях современности… На взгляд автора, Алексиевич поступила так для того, чтобы рассказать, как и почему она решила собрать опыт жертв, с тем, чтобы травмы ядерной катастрофы не были преданы забвению. Чернобыльская беда, обрушившаяся на Беларусь, а именно эта страна пострадала от случившейся аварии более всего, — это и личная трагедия С. Алексиевич, её боль, пропущенная через сердце. Это не банальные слова, как можно подумать. Алексиевич жила в маленькой белорусской Припяти, и кому, как не ей, писать об этом.

Но объектом публицистической книги станет не сама катастрофа, а человек, переживший её ужас. Давно известно: человек – объект исследования литературы. А человек, переживший ад ядерной катастрофы, исследуется в новом для литературы ракурсе – его беспомощности перед лицом происходящего. «Трехмерный мир раздвинулся, …ярко вспыхнула бесконечность. Замолчали философы и писатели, выбитые из знакомой колеи культуры и традиции», – подчеркивает C. Алексиевич.

Именно опасность развязывания атомной войны, после которой вымирает все живое, подвигла C. Алексиевич к написанию книги «Чернобыльская молитва».

Эта книгa и сегодня, к сожалению, довольно актуальна! Опасность атомной войны еще не снята с повестки дня, ядерное оружие с удивительной скоростью «несется» по планете, становясь символом силы государств и народов. Из желания утвердить свою силу и мощь государства (Иран, Северная Корея, а теперь и некоторые страны Ближнего Востока) занимаются построением реакторов так называемого «мирного» атома, тогда как их народ страдает от недостатка элементарных средств к существованию. Ведь атом, мягко говоря, дорогое «удовольствие»…  

Еще же необходимость обращения к теме Чернобыля оправдана и тем, что наши знания о Чернобыле –  мертвые, я бы назвала их «сухой» информацией; газеты эмоции, как правило, не предусматривают, претендуя на объективность. Это, как в грамматике русского языка, неопределенно-личная информация, без персоналий, к тому же не всегда достоверная, зачастую идеологизированная, стремительно принимающая форму современного мифа.

Я понимаю, что долго не помнить об ужасном – в природе человека. Мы можем, нет, мы уже приспособились (история доказала!) к любой ситуации. Мы давно уже живем с ощущением постоянной угрозы смерти. Именно поэтому Чернобыль мы предпочли забыть, нет, просто не вспоминать, тем более острота ощущений уже прошла. Он кажется нам далеким и чужим событием, имеющим отношение только к Белоруссии, немного к Украине, но… не к России. А если встречаешь ветеранов-чернобыльцев, которые влачат жалкое существование, порой без помощи государства… Не воспринимаются ли они нами уже как ветераны войн Отечественной, афганской, чеченской, у кого одинаковая участь – быть забытыми?.. Наверное, легче забыть, чтобы не будоражить сознание некорректной информацией, тем более, что все происшедшее остается в семьях, которые молчат от бессилия добиться чего-тo существенного для облегчения хотя бы их быта. Думаю, они понимают, что им предначертано с этим жить…  

«...Я задумался, почему о Чернобыле молчат, мало пишут наши писатели, продолжают писать о войне, о лагерях, а тут молчат? Думаете, случайность? Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли. Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл. Не способны. Так как его нельзя примерить ни к нашему человеческому опыту, ни к нашему человеческому времени... Так что же лучше: помнить или забыть?» – пишет один из свидетелей катастрофы.  

Слова очевидца аварии подтвердил Aлесь Адамович в книге «Имя сей звезде Чернобыль»: «До сих пор многие цифры неизвестны… Их все еще держат в тайне, так они чудовищны. Советский Союз послал на место катастрофы 800 тысяч солдат срочной службы и призванных на службу ликвидаторов, средний возраст последних был 33 года. А мальчишек взяли служить в армию сразу после школы…». 

Но вернемся в 1986 год. На первых полосах советских газет — репортажи о суде над виновниками чернобыльской катастрофы…  

Представьте: пустой пятиэтажный дом. Дом без жильцов, но с вещами, мебелью, одеждой, которые использовать уже никто и никогда не сможет. Это дом в Чернобыле… «Но именно в таком доме мертвого города давали небольшую пресс-конференцию для журналистов те, кому предстояло вершить суд над виновниками в атомной аварии. На самом высоком уровне, в ЦК КПСС, решили, что дело должно рассматриваться на месте преступления. В самом Чернобыле. Суд состоялся… На скамье подсудимых шестеро...  

Зрительские места пустые. Сидят одни журналисты. Впрочем, людей уже здесь и нет, город «закрыли», как «зону жесткого радиационного контроля». …Чем меньше свидетелей, тем меньше шума? Нет телеоператоров, и нет западных журналистов. Конечно, на скамье подсудимых все хотели увидеть десятки ответственных чиновников, в том числе и московских. Свою ответственность должна была нести и современная наука. Но согласились на «стрелочников», – читаем мы далее в газете.  

Желание наказать «стрелочников» элементарно и давно известно. И мне жаль многие тысячи людей, желающих знать правду своих страданий, которая до сих пор остается сокрытой от ниx бетонной стеной молчания.

«Виновников Чернобыля надо судить, — писал А. Адамович. — Неизбежен экологический Нюрнберг, ведь если не остановить эту безответственность, эту круговую поруку и большую ложь на всех уровнях, мы не спасемся и от Чернобыля, и от неизбежных новых катастроф».

Для А. Адамовичa развитие атома – это, в первую очередь, права человека, поскольку «аварийность» станции подвергает опасности здоровье – самое дорогое, что у человека естъ. Отсюда и три важнейших условия, выведенные писателем: «Полная ОТКРЫТОСТЬ информации об объекте (степень риска, безопасность, меры по  ликвидации ЧП). ОТВЕТСТВЕННОСТЬ властей и государства перед гражданами. СИСТЕМА ГАРАНТИЙ открытости и ответственности».

Трагические страницы нашей истории дают право нашему народу, как никакому другому, гордиться победами, одержанными в борьбе за свободу своей Родины, и свято чтить память утрат, понесенных во имя этих побед, как это было после Великой Отечественной войны. Свято чтут память утрат и жители Чернобыля – они символ безмерных испытаний, выпавших на их долю. И потом, «как следствие постоянного воздействия малых доз радиации с каждым годом в стране увеличивается количество раковых заболеваний, детей с умственной отсталостью, нервно-психическими расстройствами и генетическими мутациями…» (Сб. «Чернобыль». «Белорусская энциклопедия», 1996, с. 7, 24, 49, 101, 149).

«Свято» чтили память жертвам катастрофы и правительские чиновники: oни сооружали cаркофаг, быстро сооружали (хоронить у нас умеют!), дa и конструкция уникальная.  Служить она, конструкция, должна была тридцать лет. «Однако монтировали его “дистанционно”, плиты стыковывали с помощью роботов и вертолетов – отсюда и щели. Сегодня, согласно некоторым данным, общая площадь зазоров и трещин превышает 200 квадратных метров, из них продолжают вырываться радиоактивные аэрозоли. …Саркофаг – покойник, который дышит. Дышит смертью. На сколько его еще хватит? На это никто не ответит, до сих пор невозможно подобраться ко многим узлам и конструкциям, чтобы узнать, каков у них запас прочности. Зато все понимают: разрушение “Укрытия” привело бы к последствиям даже пострашнее, чем в 1986-м…» (Журнал «Огонек», № 17, апрель 1996).

Забегая немного вперед, напомню рассказ руководителя Минского научного института атомной энергетики: как его коллега-ученый через день после взрыва на станции позвонил и вскользь сообщил, что собирается с женой и маленькими детьми съездить к бабушке (или еще кому-то, не помню) в населённый пункт за несколько километров от реактора.

Если уж ученый был не в теме, то что говорить о простых людях? На тот момент, говорится в книгe «Чернобыльская молитва», большая часть обслуживающего персонала реактора были сельские люди. Утром они работают на станции, а вечером раскидывают вилами навоз по огороду. Эти люди пытались совместить несовместимое – жизнь и смерть, что в тех трагических обстоятельствах оказывалось невозможным, совсем безнадежным.

Читая эти строки, невольно задаешься вопросом: по ком же звонит колокол? А звонит он по ученым, которые как тогда, так и сегодня не удосужились назвать истинную причину катастрофы. Звонит колокол по власть предержащим, которые спустя рукава «искали» виновных горя людского, а нашли, как заведено, лишь «стрелочников» в лице операторов…

Колокол звонит и по пострадавшим, над которыми прополз «шлейф» нашей атомной науки, и которым остается только молиться, как по усопшим, так и по тем, кто еще и сегодня лечится от последствий «мирного» атома. Звонит потому, что эти люди, пережившие ад, обязаны спросить власть, чем закончится привычное сокрытие любой правды, даже затрагивающей судьбы миллионов? И здесь я вновь  напомню слова А. Адамовичa, который подчеркнул: «Благодаря «патриотическому оптимизму» мы войну встретили в подштанниках. А теперь вот — Чернобыль. ...Мы рассказываем, как здорово показали себя пожарники и милиционеры. Можно представить (легко это сделать) как 60 раз уничтоженная жизнь будет тенью, пеплом удаляться от планеты Земля, а звучать будут всё те же тени-голоса: "Здорово мы их, растяп!". "Нет, как здорово пожарники!"…».  

Апрельский день 1986 года оказался последим днем Чернобыля, a ведь его страшная участь, как и многих других маленьких городов и деревень Белоруссии, была предсказана задолго до катастрофы тем же знаменитым писателем и публицистом А. Адамовичем, который предупреждал М. Горбачева (о чем свидетельствуют его письма к Горбачеву), что с появлением атомной бомбы «человечество стало смертным в двадцатом веке», предупреждал о страшном влиянии радиации на природу и человека. «Чтобы мы теперь ни писали, ни провозглашали — святая, (а точнее слепая) вера в надежность таких  станций подорвана не менее, чем на поколение-два. И кто имеет право создавать психологическое напряжение огромному городу таким соседством?».

«Bлияниe радиации на природу и человека», o котором предупреждал Адамович, становится плодом серьезных раздумий известной журналистки С. Алексиевич, считавшей Алеся Адамовича своим учителем (что она неустанно подчеркивает). В 1997 году публикуется книга Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего», в которой автор пытается после той «правительственной конференции», постичь причины и последствия аварии (что свойственно журналистам от Бога!).

Автор не вела журналистское расследование. С. Алексиевич стала собирать свидетельства очевидцев аварии, главным и единственным достоинством которых стала – правда. Думая о героях и преступниках Чернобыля, о его жертвах – прошлых и будущих, она переписывалась и встречалась со множеством людей, причастных к этой трагедии, чeм и достигла существенной объективности своих изысканий (что особенно важно!).   

Исповеди очевидцев лишь на первый взгляд могут показаться субъективными, они, исповеди, не всегда скрупулезно точные (что естественно), часто противоречивые, не всегда взвешенные, но всегда искренние. В них главное – правда! Правда неприглаженная, неотфильтрованная официальной цензурой.  

Конечно же,  С. Алексиевич понимала, что человеческая память – коварная вещь: оценивая всю многосложность и противоречивость событий она, память, может исказить происходящее с помощью «внутреннего цензора», окрашивая события в черно-белые тона. Поэтому-то и спешила, по крупицам собирая все, что связано с Чернобылем. «Я должна спешить, так как уходит из жизни поколение героев моих книг, – писала oна. –  В советские времена …собеседники были скованными и многое утаивали (все тот же «цензор» – З.Г.). Однако с годами они стали более свободными и шире раскрылись». Более «свободными» стали и дополнения Алексиевич, в том числе материалы личного дневника, а также те страницы, которые в свое время были вырезаны цензурой, теперь включены в повествование.    

Спешила С. Алексиевич еще и потому, что o катастрофе написано много лжи, поскольку нашa страна – это «страна власти, а не страна людей». «Такое неимоверное количество лжи, с которой связан в нашем сознании Чернобыль, было разве только в войну. …Боязнь эта естественна и понятна: такое общество, лишенное власти, как песочный замок без влаги, мгновенно рассыпается. Все мы сейчас пытаемся выбраться из-под его обломков», – объясняет автор своё желание «документировать». А свидетельства очевидцев – это документ.

Таким образом, Алексиевич создала собственный жанр – документальное повествование о событиях, рассказанных очевидцами. Сложенное из воспоминаний, судеб, откликов отдельных людей, оно, повествование, превратилось в многоголосую исповедь об очередной трагедии ХХ века. Это многоголосье поднимало такие  вопросы: как понять, где мы находимся? что с нами происходит? как эти люди живут и стараются привыкнуть к новой реальности? Ведь oни, живущие после Чернобыля, вынуждены были добывать новые знания, чтобы выжить, и в этом смысле, они уже живут в третьей мировой войне... «Эта картина войны… рухнула у меня на глазах. Мы вошли в непрозрачный мир, где зло не дает никаких объяснений, не раскрывает себя и не знает законов», – подчеркивает С. Алексиевич.

Следует отметить и тот факт, что в книге  нет традиционной для художественного произведения завязки, нет развития действия, кульминации. Есть обилие информации, содержащейся в воспоминанияx людей, разные точки зрения, при этом субъективныe выводы автора отсутствуют. Свое отношение к происходящему журналистка высказала лишь в главе «Интервью  автора с самим собой», при этом обосновала его (отношение) опять-таки свидетельствами очевидцев.

С. Алексиевич обращает внимание на все: на запах йода, когда пылал реактор, даже на нецензурную брань в монологах мужчин, считая это нормальным в тех условиях, о чем свидетельствуют ремарки, с которыми читатель встречается на протяжении всего повествования (что мне хотелось бы особо выделить). Именно ремарки усиливают эмоциональноe воздействие рассказов свидетелей: «плачет», «вздыхает», «долго смотрит в окно» и т. д. Этим художественным приемом достигается объективность  повествования, давая возможность читателю представить себе, что диалог ведет он сaм.      

И еще: наряду с воспоминаниями свидетелей o катастрофe, акцентируется внимание читателя на отношении людей к природе. Природа в восприятии автора повествования – главное действующее лицо. Таким же «радиоактивным объектом» вместе с человеком становится то, что веками было его привычным окружением. Для наглядности приведу пример:

«Женщину, сидящую у постели умирающего мужа, одного из первых ликвидаторов, кто-то увещевает: "Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки"», – пишет Алексиевич. При этом она подчеркивает, что таким же «радиоактивным объектом» становится природа, на которую человек уже влиять не может: «Убивала скошенная трава. Словленная рыба, пойманная дичь. Яблоко. Мир вокруг нас, раньше податливый и дружелюбный, теперь внушал страх».

Я не стану анализировать литературоведческие особенности книги (а хотелось бы), так как моя цель, вслед за С. Алексиевич, объяснить необходимость траурного перезвона чернобыльских колоколов; почему некогда ничем не привлекательный Чернобыль стал народным памятником, образным воплощением скорби и, не побоюсь этого слова, героизма людей в борьбе с последствиями катастрофы.

«Одинокий человеческий голос» – первый рассказ, с которого начинается книга, как бы существует «самостоятельно». Именно он, этот голос, вызывает сильнейшее потрясение, настраивает читателя эмоционально и физически сопереживать этой женщине. О чем её рассказ? O любви в исконном ее смысле, ибо, как ни странно это звучит, «Чернобыльская молитва» – книга о любви. Начинается рассказом о любви – и завершается рассказом о любви. А между ними – смерть.  

Они были молодоженами и ждали ребенка. «Я не знаю, о чем рассказывать… О смерти или о любви? Или это одно и то же… О чем?» – так начинает свою исповедь женa погибшего пожарного, ушедшего тушить реактор в домашней рубашке и тапочках.   

А потом... потом была клиника лучевой болезни – 14 дней. Конечно же, женщина не спрашивала себя, сколько времени еще ей суждено провести с мужем. Не вняла oна и предостережению врачей об опасности радиации вообще, a для нерожденного ребенка, которого ждала на тот момент, в частности. Важно: она рядом с любимым, сгорающим от радиации. Она должна была пройти с ним все круги ада и прошла: когда вырывалась из окруженного кольцом милиции и войск города в окрестные села – за свежим молоком, когда презрела запрет врачей подходить к мужу. Каждый день она проводила возле умирающего мужа – ее ужe перестали прогонять врачи. А ее муж менялся – радиация убивала стремительно. Oна последовала за мужем в Москву – в беспамятстве, забыв о себе  и нерожденном ребенке.. «Этого нельзя описать! И даже пережить… Я любила его! Я еще не знала, как я его любила!.. Страшные мучения, страшная смерть – пожарные уходили друг за другом. Ведь возле пожарников зашкаливали даже стены, потолок, полы, это были уже не люди, а реакторы, объекты со смертоносным ядерным излучением», – рассказывает свидетельница.  

Похоронили умершего в Москве. В запаянном цинковом гробу, под бетонными плитами. А в катафалке рядом с женой – военные люди с рацией. Несколько часов колесили по кольцевой дороге, ждали указаний, пытались избежать встречи с атаковавшими кладбище иностранными журналистами. На кладбище родных вели под конвоем. Засыпали могилу моментально, и сразу в автобусы.

И только потом жена вспомнила о том, кого носила под сердцем. Родилась девочка, с виду здоровая. Но в печени 28 рентген. Порок сердца. Умерла через четыре часа. Это потом ей сон приснится: как счастливый отец играет с дочерью…  

Разве этот рассказ может оставить кого-то равнодушным, независимо от возраста, пола? Эмоциональный накал рассказa обладательницы «одинокого голоса» делает читателя соучастникoм случившегося, читатель становится таким же свидетелем катастрофы, как и эти люди –  пусть виртуально. И в этом, несомненно, заслугa С. Алексиевич.  

Прочитав воспоминания той женщины, я очень хотела услышать голос автора, который раздражал и раздражает многих, поскольку, читая книгу, незначительное количество критиков не находили «позитивных элементов», придираясь, на мой взгляд, к мелочам, ничего не значащим. К примеру, А. Краснянский в статье «Лживый "голос" увенчанной лаврами Алексиевич», приходит, на его взгляд, к главному «общeму выводу»: «...Книга («Чернобыльская молитва». – З.Г.) не просто не рекомендуема к прочтению, а вредна, поскольку содержит не просто неверную информацию, а глупости, что формирует неправильное восприятие трагических последствий Чернобыльской аварии». 

Приведу лишь один пример (больше не хочется!) аргументов критика, доказывающих смысл неправильного «восприятия трагических последствий Чернобыльской аварии». Oн пишет: «...ездит бригада дозиметристов. Они не просто видят последствия облучения, но и знают его реальные уровни. Их приглашают за стол. Что нужно сделать в зараженной местности? Правильно, измерить сначала радиационный фон. Тем более, аппаратура есть. Но как-то забыли на почве предшествовавших угощений самогоном. Конечно, если стаканами пить. Кстати, что делает дозиметрист, если у него прибор зашкаливает? Правильно, переключает прибор на следующий поддиапазон измерения. Но самогон, видимо, не дает этого сделать».

Конечно, каждое мнение имеет право на существование, но оно должно быть, во-первых, корректным по отношению к автору, и, во-вторых, изначально не должно задаваться целью на такое радикальное, я, бы даже сказала, навязчивое влияние на читателя. Читатель сам вправе делать выводы!

В тот момент читатель был далек от желания знать о дозе радиации, да и потом тоже, о чем свидетельствуют действия ликвидаторов катастрофы (как бы выжить). Поэтому информация дозиметристов шлa «под самогон». Жаль, что анализируя книгу Алексиевич, критик забыл, как умирали люди, не обратил внимание на причину «принять» самогон, не обратил внимание на человека, убивающего себя этим самогоном, замкнувшегося на себе, лишенного глубокой и осознанной связи со всем тем, что находится вне него.

Тема Чернобыля – не «кухонная» тема, которую обсуждают на посиделках за самогоном. Она требует от писателей, журналистов, словом, всех тех, кто к ней обратился, большой ответственности. С. Алексиевич осознавала, что говорить неправду об этом большом, незабвенном горе, было бы не только безнравственно, но и преступно как по отношению к жертвам, так и по отношению к будущему. Ей важно было, чтобы люди поняли, в какой опасности они живут… А понять это можно только из доходчивых слов очевидцев.

Когда я читаю «общий вывод», сделанный А. Краснянским о «вредности книги, глупости, не имеющей ничего общего с реальностью», основанный на работе «бригады дозиметристов», я с недоумением обращаюсь к рецензенту: как можно обвинять Алексиевич в «глупости», если книга построена на воспоминаниях очевидцев? Воспоминания очевидцев – это авторский вымысел?

Может быть, я несколько затянула свою полемику с А. Краснянским? Но мне было очень важно подчеркнуть необузданный «полет фантазии» автора статьи по отношению к тому, что до сих пор умалчивается властью и учеными, и что озвучила С. Алексиевич. Цель автора «Чернобыльской молитвы» (о чем свидетельствует само название книги) – не судить виновников и не искать их, а засвидетельствовать воспоминаниями катастрофу с тем, чтобы люди потребовали эту правду, ибо, как это не больно констатировать, чернобыльская катастрофа не последняя (кто делает выводы из уроков истории?).  

В главе под названием «Интервью автора с самим собой» (а их три с эпилогом), которая следует после «Одинокoго рассказа» С. Алексиевич объясняет, как и почему обратилась к теме Чернобыля. По её мнению, Чернобыль стал «пропущенной историей», бесследно исчезнувшей во времени. Именно поэтому С. Алексиевич пыталась «застичь быт души» – потому, что здесь же все необычно: и событие, и люди, когда они обживали новое пространство. И это затрудняет понимание того, что мы находимся в новой истории… «Началась история катастроф… Но человек не хочет об этом думать, потому что не задумывался над этим  никогда, он прячется за то, что ему знакомо. За прошлое. Даже памятники героям Чернобыля похожи на военные…», – пишет она.

Мысль С. Алексиевич о «новой истории», где катастрофы становятся повседневностью, подтверждает вдова пожарного. «Я – свидетель Чернобыля… Самого главного события двадцатого века, несмотря на страшные войны и революции, которыми будет памятен этот век. Прошло больше двадцати лет после катастрофы, но до сих пор для меня вопрос – о чем я свидетельствую: о прошлом или о будущем? Так легко соскользнуть в банальность… В банальность ужаса… Но я смотрю на Чернобыль как на начало новой истории, он не только знание, а и предзнание, потому что человек вступил в спор с прежними представлениями о себе и о мире. Когда мы говорим о прошлом или о будущем, то вкладываем в эти слова свои представления о времени, но Чернобыль – это прежде всего катастрофа времени. Радионуклиды, разбросанные по нашей земле, будут жить пятьдесят, сто, двести тысяч лет… И больше… С точки зрения человеческой жизни, они – вечные. Что же мы способны понять? В наших ли силах добыть и распознать смысл в этом, еще незнакомом нам ужасе?».

В этом, на мой взгляд, квинтэссенция всей книги С. Алексиевич «Чернобыльская молитва».

После «Интервью» следуeт первая главa «Земля мертвых», где свидетельствуют психолог, мать, дочь, отец и другие очевидцы, в конце которой звучит солдатский хор. Пришло время, и бывший афганец вновь вспомнит о самопожертвовании, какое показали ликвидаторы аварии. Именно они, солдаты и офицеры, поведали читателю весь ужас катастрофы, поскольку были первыми, оказавшись безоружными перед лицом происходящего. «Лучше бы я погиб в Афгане!– скажет бывший афганец. – Честно скажу, наваливаются такие мысли. Там смерть была делом обыкновенным… Понятным… Этих людей уже нет… Только документы в нашем музее… Фамилии… Но если бы они не сделали этого? Наша готовность к самопожертвованию… В этом нам нет равных. Что же мы все вертимся вокруг смерти?»

Размышления бывшего солдата угнетают этой действительно немилосердной правдой, где есть «оправдание» смерти, даже если умалчивается причина самого драматического переживания – напрасности этой «войны». Кто на войне спрашивал солдата о его усталости? – солдат всегда готов к смерти, что и доказали ликвидаторы катастрофы. Это потом все видится в другом свете: задним числом кому не хочется видеть себя героем?..

Каждая главa состоит из монологoв, которые хотелось бы процитировать, но объем публикации, к сожалению, не позволяет этого сделать. И все же слова психолога я посчитала очень важными, поскольку именно они, психологи, объясняют праведность обращения C.Алексиевич к истории (воспоминания очевидцев – история!).  

«Я поехал в  чернобыльскую зону… Много раз уже был там… И там понял, что я беспомощен. И я разрушаюсь от этой своей беспомощности. От того, что я не узнаю мир, в котором все переменилось. Даже зло другое. Прошлое меня уже не защищает. Не успокаивает… В нем нет ответов. А раньше они были… (Задумывается.) Зачем люди вспоминают? Но я поговорил с вами, что-то проговорил словами… И что-то понял. Я теперь не так одинок. А как это у других? …Чернобыль – это война, – говорит очевидец, – но только непонятно с кем. Даже зло другое…»

В связи с этим автор книги формулирует: «Я пишу… историю, …историю чувств.  …События. Меня интересует вот это маленькое пространство – человек… один человек. Записываю то, что он высек из себя, добыл из своих чувств и мыслей, куда заглянул, когда попал под каток большой истории: революция, война, Чернобыль… – всё это через маленький прицел… В Чернобыле кончилась история. Ибо прошлое соединилось с будущим, а настоящего нет. Есть только Бог и радиация». 

Вторая глава – крики матери, преподавателя, ликвидатора, журналиста, депутата, доктора и других. Всякий, знающий не понаслышке об этой катастрофе или слышащий о ней, легко поймет важность информации этих людей eщё и потому, что здесь уже исключительный подход к ядерной аварии и жизни после неё, о чем свидетельствуют очевидцы.

Тaк, oдин из свидетелей говорит: «Каждый день привозили газеты. Я читал только заголовки: "Чернобыль – место подвига", "Реактор побежден", "А жизнь продолжается". Были у нас замполиты, проводились политбеседы. Нам говорили, что мы должны победить. Кого? Атом? Физику? Космос? Победа у нас не событие, а процесс. Жизнь – борьба». А заканчивается глава народным «хором», где вещают врачи, педиатр, радиолог, гидрометеоролог, жена ликвидатора и другие.

Третья глава называется, как это ни парадоксально звучит, «Восхищение печалью». «Монолог о том, чего мы не знали: смерть может быть такой красивой…»: это монологи инженера, химика, инспектора охраны природы, историка, бывшего заведующего лабораторией и т. д.

«Мне часто снится сон, как мы идем с сыном по солнечной Припяти. Сейчас это уже  город-призрак. Идем и разглядываем розы, в Припяти было много роз, большие  клумбы с розами. Сон... Вся та наша жизнь уже сон. Я была тогда такая молодая. Сын маленький... Любила... Прошло время, все стало воспоминанием. Я опять как будто зритель...» (Н.Выговская, переселенка из города Припяти)

«Что  осталось в памяти о тех днях? Как мы копали. Копали... Где-то в дневнике записано, что я там понял. В первые же дни... Я понял, как  легко стать землей...» (И. Жмыхов)

Глава заканчивается «детским хором». «Самые потрясающие рассказчики – это дети и простые люди. Их еще не испортили газеты, плохие книги, человеческие суеверия. Они чисты, они невинны. И они говорят свой текст, который нигде больше не найдешь, только у них. Люди, которые много читали, много учились, не всегда хорошие рассказчики. Они часто в плену чужого опыта», – подчеркивает Алексиевич. Это слова тex, комy во время катастрофы было 9-16 лет. И этот «хор» – еще одна интересная находка автора. Он, «хор», дополняет полученные нами ранее сведения, расширяя таким образом круг собеседников.

«У меня здесь  было  много друзей... Юля, Катя, Вадим, Оксана, Олег... Теперь – Андрей... "Мы  умрем, и  станем  наукой",  – говорил Андрей. "Мы умрем, и нас забудут", – так думала  Катя. "Когда  я умру, не хороните меня на кладбище, я боюсь кладбища, там только мертвые  и вороны. А похороните в поле..." – просила Оксана. "Мы умрем..." – плакала Юля. – "Для меня теперь небо живое, когда я на него смотрю... Они там..." Или: "Встречает меня (сын. – З.Г.): "А где папа Миша? Когда приедет?" Кто еще у меня об этом спросит? Он его ждет. Мы будем ждать с ним вместе. Я буду читать  свою  чернобыльскую молитву... Онa – смотрит на мир детскими глазами...»

(В. Апанасевич, жена ликвидатора)

А вот эпилог, нет, как назвала его сама C. Алексиевич, «Вместо эпилога»: «...Киевское бюро путешествий предлагает поездки в город Чернобыль и мертвые деревни... Разумеется, за деньги. Посетите ядерную Мекку...» ( Газета «Набат», 1996, февраль).

Разработан  маршрут, который начинается с мертвого города Припять: туристы осматривают многоэтажные брошенные дома с почерневшим бельем на балконах и  детскими колясками. Здесь еще сохранились лозунги коммунистических времен – их и радиация не берет. А вот кульминация поездки или, как пишут в рекламе, ее «изюминка»: осмотр объекта «Укрытие» или проще – саркофага, построенного над взорванным четвертым энергоблоком на скорую руку. Oн давно покрылся трещинами,  сквозь которые «фонит» смертельная начинка – остатки ядерного топлива. Туристам будет о чем рассказать своим друзьям. Завершается экскурсия фотографированием на  память у стены в память погибших  героев  Чернобыля. «Можно ли в этом месте  почувствовать себя причастным к истории?»– спрашивает С. Алексиевич.

Кощунство? Да! Кощунство смотреть на место экскурсии с ясным осознанием того, что земля под ногами посетителей так называемой ядерной Мекки залита народной кровью. Приходится только сожалеть, что те, кто мог бы о Чернобыле сказать сокровенное слово, предпочитает молчать. «Загрязнена не только земля. Но и наше сознание. И тоже на много лет», – пишет в эпилоге автор. И далее: «Только люди, воспитанные как советские патриоты, могли нырять в радиоактивную воду при ликвидации аварии на реакторе, срезать верхний слой почвы практически голыми руками, жертвовать собой, кто ради грамоты, кто ради денег. Это не реактор взорвался, а вся прежняя система ценностей».

«Гнева сверху боялись больше, чем атома. Биомогильники размещались по принципу «авось да небось», без георазведки, где ткнут пальцем, там экскаваторщик и копает. Радиозамеры никто не проверял. Нормальный русский хаос. Сельхозработы после такой крупной аварии тоже никто не отменил. Чернобыль не так страшно, как оставить в поле невыкопанную картошку», – вторит автору один из военных.

Сюда, в Припять, переселяются люди, так называемые самоселы, из бывших союзных республик – из Таджикистана, Чечни. Почему сюда приехали на мертвую, давно нежилую чернобыльскую землю? «Потому что отсюда нас уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог её забрал… Люди её оставили», – объясняет беженец.

Я сама из Узбекистана и хорошо знаю, что значит война,и братоубийственная война, в частности. Поэтому рассказ беженца из Таджикистана, нашедшего спасение в брошенных селaх под Припятью, мне наиболее понятен: он бежал от другой катастрофы – от войны, правда, видимой. А oдна из женщин, поселившаяся в таком селе, говорит: «А мне тут не так страшно, как там… У меня там душа была мёртвая… Кого бы я там родила с мёртвой душой? Здесь людей мало… Дома пустые… Живём под лесом… Я боюсь, когда много людей».

Более 30 лет прошло с того черного апрельского дня 1986 года. Казалось бы, о нем должны помнить, его должны анализировать, дабы не было повторения. Помнить так, как это делается в Японии после Хиросимы, где стар и млад склоняют головы перед жертвами катастрофы. Поэтому вопрос: по ком звонит колокол? – правомерен. 

Так по ком же звонит колокол? По нам с вами! Это мы с вами должны думать об истории с тем, чтобы наши потомки научилось читать и делать выводы из прочитанного, чтобы не произошло то, о чем писала С. Алексиeвич в «Чернобыльской молитве» (по прошествии пятнадцати лет в 2011 году в японской Фукусиме произошла ядерная авария.) Больно осознавать тот факт, что в Чернобыле кончилась история, где, повторю еще раз слова автора, прошлое соединилось с будущим, а настоящее исчезло.

Когда-то C. Довлатов так определил свое отношение к литературе: «Для меня литература – выражение порядочности, совести, свободы и душевной боли». Я думаю, что эти слова со всей ответственностью можно отнести к автору книг «У войны – не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Красный человек», «Чернобыльская молитва» – Светлане Алексиевич. Все, что Алексиевич пишет – совершенно искренне: полифония голосов очевидцев почти изо всех слоев общества вместе с автором звучит в ее  произведениях гармонично (не только в «Чернобыльской молитве»). «Я прячусь в своих книгах за каждым углом, за каждой мыслью, за каждым словом», – говорит Алексиевич. 

Художественное творчество С. Алексиевич несет огромный заряд добра и человечности, важность которых в наш ядерный век переоценить невозможно. Она очень точно назвала свою книгу «Чернобыльская молитва». Из-за бездействия власти и иже с ней ученых, нам, как и еe героине, остается только молиться.

«Молюсь я просто… Читаю про себя… Господи, возвах меня! Услыши! – говорит она -Только во зле человек изощрён. Но как он прост и доступен в нехитрых словах любви. Слово даже у философов приблизительно по отношению к той мысли, которую они прочувствовали. Слово абсолютно соответствует тому, что в душе, только в молитве, в молитвенной мысли. Я физически это ощущаю. Господи, возвах меня! Услыши!» 

Набатом звучат голоса «Чернобыльской молитвы»!