Журнал «Кольцо А» № 101
Татьяна РИЗДВЕНКО
Поэт, прозаик, эссеист. Окончила художественно-графический факультет Московского педагогического университета. Работала художником по росписи фарфора, преподавателем живописи, журналистом, копирайтером, в настоящее время трудится в сфере арт-коммуникаций и руководит литературной студией для подростков в Доме Щепкина. Стихи, эссе и рецензии печатались в журналах «Знамя», «Октябрь». «Дружба народов», «Арион», в вестнике современного искусства «Цирк “Олимп”», поэтических российских и зарубежных антологиях. Автор трёх поэтических сборников. Участник российских и международных поэтических фестивалей. Член СП Москвы. Живёт в Москве.
СОБИРАТЕЛЬ ОБРАЗА
Сергей Белорусец. «Год Кота и Тигра, или Без названья…» Прозарий и Стихоторий. – М.: Союз писателей Москвы, «Аcademia», 2015. – 672 с.
П р о з а р и й
Я всегда завидовала хорошим писателям, авторам охотничьих и морских рассказов. Конечно, такие биографии, такие фактуры! Глухари, лоси, форштевни, сенегалки в далёком порту. Всё подобное, казалось мне, недосягаемые территории, заповедные писательские прииски…
Прозаическая часть новой книги Сергея Белорусца проливает бальзам на раны. Его проза – даже не городская, а квартирная, меньше того – комнатная. Но комната - достаточная сцена для многоактной пьесы, проживаемой здесь автором - с рождения и по сей день. Эту мысль о прозе проиллюстрирую цитатой из стихотворения, взятого из смежной ко (зачёркнуто) поэтической части книги.
Гармонический ход бытия:
Ты – из комнаты, в комнату – я...
…………………………..
... Нам до боли – буквально – знаком
Трансформаторный фон за окном,
Выводящий на м о н о к р у г и
Нашу пьесу в четыре ноги...
В то время как другие отправляются далече за золотым руном писательских впечатлений, Белорусец извлекает материал из ящика письменного стола, из собственной, впечатляющего объёма оперативной памяти.
Подтверждение этой мысли нахожу у автора.
ДВА ВИДА ПИСАТЕЛЕЙ…
Существует два основных (магистральных) писательских пути. Два вида писателей. Причём без разницы – детские это писатели или взрослые. Одни должны скрупулёзно изучать жизнь тех, о ком пишут. Ездить в командировки, экспедиции, вести путевые заметки и дневники, проникаться деталями и сленгом. Другим же вполне достаточно самих себя, своей памяти, фантазии и собственной комнаты-кабинета-лаборатории. Им даже в окно смотреть не нужно…
Массив прозаической части книги собирается из множества историй, от маленьких до совсем крошечных. Восхищённо удивляюсь, в энный раз за долгие года знакомства с творчеством Сергея Белорусца, той тщательности, с которой автор разрабатывает добытую руду, рачительно распоряжается, продуктивно использует. И не сказать, что руда шибко богатая, писатель обогащает её, превращая в точные, остроумные, афористические, порой фарсово-абсурдистские истории и сюжеты.
Стиль Белорусца не спутаешь ни с чьим другим. Интонация, особая оптика – взгляд мужчины-мальчика, возмужавшего москвича-дошкольника с Беговой улицы. Сдержанно-целомудренная подача. Неназидательная мудрость. Фирменные оксюмороны. Огранка. Белорусец в этом деле настоящий Фаберже…
Занятное, сдержанно-нежное, исподволь-трагическое, быто-мистическое и просто бытовое; числовой, и буквенный, и даже - спектральный анализ всего материала: работа в писательской мастерской Белорусца ведётся нешуточная. И в таких объёмах, если бы на него, как на Перуджино, работала артель маленьких Рафаэлей.
СПЕКТРАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ.
Белый, русый, серый, маркий…
Это всё я.
Один.
Белорусец Сергей Маркович….
И - вот ещё:
УСТНЫЙ СЧЁТ…
Через год после того, как в один день (и практически в один час) со мной родился мой сын Арсений, я был старше его в 29 раз! А 13-го января 2015-го – ебж – окажусь старше собственного 28-летнего ребёнка всего лишь в 2 раза…
А эпизод «Батюшка», при всей камерности, смело мог бы лечь в основу полнометражного фильма. Многослойный, трагикомический, плюс - актуальная спортивная тематика…
Некоторое пространство П р о з а р и я посвящено совместному бытованию Сергея Белорусца и поэта Василия Ломакина, одноклассника автора. Эта проза менее комнатная, более городская, гротескно-остроумная: два творца в дружеском тандеме совпадают реальностями, резонируют духовными и материальными запросами, искрят совместно нажитыми текстуальными находками.
– В огне брода нет? – спрашивал я.
– В огне брода нет! – повествовательным эхом отзывался тот, кто сделался потом поэтом Василием Ломакиным. Что (для посвящённого меня) означало: в очередном номере еженедельного литературно-художественного и общественно-политического журнала «Огонёк» новая поэтическая публикация экс-ленинградца Бродского отсутствует.
Делая кульбит, книга предстаёт поэтическим сборником. В случае Белорусца особенно интересно понять, отчего зависит, во что превратится вышеозначенная «руда» – загустеет в стихи или разольётся в прозу.
С т и х о т о р и й
Здесь - выверенное, лаконичное, иногда до скупости, письмо. Игра, парадоксальным образом совмещающаяся с аскетизмом. Внимание, почти лабораторное, к мельчайшим движениям внешней и внутренней жизни; способность принимать её «какая есть», не идеализируя, не романтизируя и не демонизируя, на молекулярном уровне.
…мы - из белка!
Порой возникает ощущение, что Белорусец создаёт большинство своих философем-парадоксов, где в серёдке стихотворения волшебным образом смещается фокус и выпрыгивает новый, иногда ошарашивающий, смысл, - оперируя всего четырьмя, ну, пятью элементами. (Кубиками? Льдинками?)
Как и в прозаических текстах, в стихах Белорусец предстаёт мастером дзена (зачёркнуто) приятия:
…И – жизнь – как эта кошка,
Лежащая часами
С открытыми глазами…
Особое умение - не любоваться слезливо корявой чужой жизнью, а принимать - в свои стихи, давая приют всем, кому адресован этот спокойный тихий интерес.
Он был – двуногое, двуликое,
И – делал что-то невеликое,
………………………….
И – бабочкою на булавочке –
Торчал на бесконечной лавочке,
И – с малолетними да пьяными
Делился творческими планами…
Тут автор прокалывается (булавочкой), сквозь дырочку в отстранённой созерцательности видно сочувствие к малым сим, приколотым социальными или другими обстоятельствами к своей при-лавочной жизни.
В данной книжке впервые у Белорусца вижу я целую портретную галерею: живые люди, соседи, воспользуюсь авторским словом: б ы т и я н е. Иногда стихи поэта начинают цвести гражданским чувством, почти некрасовским (и Музе я сказал: «Гляди!..).
* * *
………………….
….Ради бабок, деток ради
Нарушала все табу.
Липли скрюченные пряди
К замордованному лбу...
А её шмонали, чёлки
Раздувая между дел,
Униформенные тёлки –
Два комплекта женских тел...
Герой большинства стихотворений – герой второго плана, прочно занявшее этот план - время. Вчитаемся: в более чем половине текстов, ближе к его финалу, возникает временн’ая проекция. Числитель может быть любой, в знаменателе же всегда время. Оно принимает в стихах Белорусца разные обличия, это герой деятельный и многоликий, необязательно называемый по имени.
Время с местом на краю.
…Что времени (любому) нет нужды
Заботиться о вечности.
…Сколько раз тебе осталось жить,
Чтобы умереть наверняка?..
Медленно и неверно
Время твоё течёт…
…умирать всего скудней
От передозировки дней…
Время – тема вовсе не умозрительная. Белорусцу-поэту, сдержанному, несуетному, скуповатому на (общепринятые) эмоции, оно открывается теми своими гранями, которые не видны остальным. Могущественное, неумолимое для смертных, по Белорусцу, и оно уязвимо:
Время – ходячий больной –
Много ли знает о вечности?
Эта не стяжающая (яркостей, впечатлений, страстей) природа снискала Белорусцу дар проникать сквозь обычное бытие, рутину, вещную тесноту - в пространство обнажённых смыслов, невидимых взглядом связей, иных ценностей. Называется это так же, тем же словом: жизнь, только она внутренняя (даже подпольная), типа городка в табакерке.
Это жизнь. Она течёт.
Вольно
(И – подпольно…)
Многолик её учёт.
Участь бесконтрольна…
Здесь его собственные, белорусцевские прииски, которые, в силу особенностей литературного дара и положения (тема добровольного изгойства тоже задействована у Белорусца), ему дано осваивать в одиночку. Собирательный образ тебя (название одного из поэтических разделов) – автору нескучно встряхивать этот калейдоскоп, а читателям не надоедает читать.
В общем, имеется очень щедрая книга, почти семисотстраничный том.
Интересная, умная, добрая. Предельно необычная, не встраивающаяся ни в какие ряды, ниши, типы. Грустно-игривая, местами гомерически смешная.
Прозо-поэтическая. Разносторонняя.