Алексей ОСТУДИН

 

Родился в 1962 г. Живет и работает в Казани. Окончил Казанский государственный университет и Высшие литературные курсы при Литинституте им. А.М. Горького.

Выпустил семь книг стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы и Казани: «Весеннее счастье» (1989), «Шалаш в раю» (1990), «Улица Грина» (1993), «Бой с тенью» (2004), «Рецепт невесомости» (2005), «Проза жизни» (2007, премия им. М. Горького, 2007), «Эффект красных глаз» (2011, Волошинская премия «Лучшая книга года», 2012). Лауреат премии «Геннадия Григорьева» (С.-Петербург, 2012. 

 

 

КОЛЕСО ОБОРЗЕНИЯ

 

 

ПЕРВЫЙ СНЕГ

 

Приятно размечтаться о весне,

когда в ноздрях мороз, как газировка.

Идёт троллейбус в чеховском пенсне –

болтается шнурок на остановках.

 

Дверной гармошки пшикающий пресс

попал под дых и вытолкнул любезно.

Вокруг не снег, заправский майонез –

скользишь на полусогнутых к подъезду.

 

В подвале дома дышит Сырдарья,

чугунный лифт живёт в режиме авто.

По телеку, в шлепках от комарья,

сосут зубную пасту космонавты.

 

И кажется, сто лет тебе под гимн

прикуривать от газовой горелки,

и клясться, что соседям дорогим,

по-прежнему, свой в доску для разделки.

 

 

НАФТАЛИН

 

1.

До утра в тёплом  шарфике молится моль,

пишет жалобу на передоз нафталина,

отыщи паука и заставить изволь

распустить на балконе свою паутину.

 

Насекомым противна такая война –

много дыма и химии, глухо, как в танке.

Мой сапёр – пылесосит планету жена,

и пищат, как живые, консервные банки.

 

2.

Обязательно в облако локтем упрусь,

вот и я на филфаке единственный катет,

это царство склонений и гипотенуз,

лет на двести такой  геометрии хватит,

 

приглашаю подружек на тангенс пока –

нас с пелёнок учили – сначала налево.

Как посмертные маски, плывут облака,

и пытается стать говорящим полено.

 

В телевизоре корчится новый концерт –

снова море, и щёлкают клювом бакланы.

Будем жить-поживать, чтоб услышать в конце:

продолжение после короткой рекламы.

 

 

МЁРТВАЯ ЗОНА

 

Неустойчивый взгляд подкосили стрижи.

Расходясь и смыкаясь, из сосен и ёлок,

за окном звуковая дорожка бежит –

то ли пьяный базар, то ли шепчет нарколог

 

забугорную мантру, молитву сиречь –

пожеланье отставшей грозе для острастки

аскорбинку луны за щекою беречь,

набежавшей слюной убаюкивать связки.

 

Нас не видит в упор одноглазый циклон –

всюду жаркий сквозняк, и песок из-под века.

Чей-то голос дрожит, а прислушаться влом,

затянулся июль и – табак человеку.

 

Доставай самогонку, цыплячье мяско,

или крашеный блин оборзевшей жар-пиццы.

Наш летит паровоз, а над ним высоко

в самолёте усталом скрипят половицы.

 

Ищешь новой свободы? И эта – бедлам.

Хочешь – кенарем свищешь, по фене глаголишь,

простирая наружу державную длань,

где попутный пейзаж – шепот Бога всего лишь.

 

 

НУДИСТСКИЙ ПЛЯЖ

 

Андрею Коровину

 

Здесь сам Волошин, чайками воспет

за то, что ни в кого не бросил камень,

керенки проверял на культпросвет

и плыть питался мелкими грибками.

 

Теперь пловцы вокруг ни ме ни бе –

все носят исключительный характер,

бельё любви не сохнет по тебе,

а в половом замешано теракте.

 

Ах, женщин в беглом строгий шариат –

придётся вновь на пляжном мониторе

пересмотреть Малевича квадрат,

чтоб с новой силой пялиться на море.

 

Пускай у всяк пришедшего сюда

заметно, у кого какое кредо.

Шипит в камнях костлявая вода

в насечках, как антенны короеда.

 

Горячий ветер волнами измят,

упругие тела скрипят бок о бок,

звенит и провисает долгий взгляд,

как нитка между спичечных коробок.

 

Вином на солнце сколько ни броди,

а нечего подруге кинуть в личку,

когда, с большим и чёрным на груди,

фотографу сегодня жалко птичку.

 

 

ЧАС БЫКА

 

На запад перца и гвоздики,

где мы империю плетём,

верблюды тянутся Великим

электрошёлковым путём,

 

их молнии толкают в спину,

червивым солнцем кормит высь,

но манде не хватает рина,

и мара с куйей не сошлись.

 

Сидит погонщик, сдвинув брови,

весь, как реакция Пирке –

за пазухой таблетки брома

гремят в аптечном пузырьке.

 

Плывут, проваливаясь в зелень,

горбы мохнатые, пока

гроза выдавливает землю

из дождевого червяка,

 

и, в чащах мальвы и левкоя

давясь натянутой лапшой,

деревья умирают стоя

у человека над душой.

 

 

КОЛЕСО ОБОРЗЕНИЯ

 

1.

Тянется к свету попавшая в лыко строка

нового кодекса, нашего нового дела.

В липовом цвете, как в пене прибоя, страна –

скажем, Япония – спит, обведённая мелом.

 

Стоит ли правду подальше таить от греха,

вдруг раскачают и выкинут на хер из храма,

вдруг не тебя, или как же там у ГХА,

крикнет пацан из толпы, что король – голограмма?

 

Ливень опять телефоном намажет ладонь –

ухо заткнёт, на бегу, оцифрованной речью.

Душное лето, и настежь открытый огонь,

глобус Японии скользкий, как пол в чебуречной.

 

2.

Долгим гудком из тумана присядешь на мель,

девушек в шортах упоротым взглядом воруя,

сквозь барабанную палочку тянешь коктейль,

если лапша – из кармана достанешь вторую.

 

Переживаешь воскресного лета замах,

в парке – засада, какой-нибудь праздник морпеха –

все фонари , будто старые пломбы в зубах,

разом ослабли и повылетали от смеха.

 

Утром удастся не всякому дать по газам,

в рваной тельняшке на мокром газоне трезвея.

Мне же помогут обжаренный в масле Сезанн,

кружка рассола и десять шагов до музея.

 

 

МОРЕ ПЕШЕХОДА

 

На закате обняться вовсю не успеть,

перекошено прошлое, либо

отражается в небе цветущая степь

словно в зеркале заднего вида,

 

где так маково и на ромашке занят-

но качается шмель в полушубке,

раздражённо цикады друг другу звонят

и бросают гудящие трубки.

 

В зажигалке бензина осталось на чих,

будто время прибавило ходу –

вот опять сигареты мои промочил

чёрный дождь с этикетки штрихкода.

 

Звонких вёдер из яблок ещё не налив,

коньяка не пора золотая.

Разбегается чайка, малька прикурив,

и царапает воду, взлетая.

 

Парусиновый пляж загибается пусть

в ослепительной пене акаций.

Тут зови не зови – всё равно обернусь,

чтобы камнем с тобой не расстаться.

 

 

ДРУЗЬЯМ

 

Вот было время, сколько ни жалей его,

не вырастет на этом поле заново:

Кабанова меняем на Рылеева,

Жадана – на Емелина и Жданова.

 

Черешней как закусывалось вместе нам!

А если не пилось – прошу пардону я.

Опохмелились вышитые крестиком,

а ноликам подсыпали  мельдония.

 

И, чувствуя себя почти мишенями

на площади вчерашнего Восстания,

как лошади молчим, обнявшись шеями,

такая вот теперь каюк-компания.