Марк РОЗОВСКИЙ

 

Родился в 1937 г. в Петропавловске-Камчатском. Театральный режиссёр, драматург и сценарист, композитор, прозаик, поэт. Народный артист Российской Федерации, художественный руководитель театра «У Никитских ворот», Кавалер орденов Почёта и «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Академик американской Пушкинской академии, академик Академии искусств и Академии Эстетики и свободных искусств, дважды «Россиянин года». Член СП Москвы и ПЕН-клуба.

 

 

 

КТО УБИЛ СИМОН-ДЕМАНШ

Пьеса в двух частях на документальной основе по мотивам Сухово-Кобылина

 

 

Наталье Давидовне Старосельской – мое посвящение

 

 

 

Действующие лица

 

КОБЫЛИН, сахарный заводчик, драматург

СУХОВО, его двойник, помещик.

ВАРРАВИН, генерал

ТАРЕЛКИН, чиновник

РАСПЛЮЕВ, следователь

ЛУИЗА, модистка

НАРЫШКИНА, аристократка

ЕГОРОВ, повар

КОСЬМИН, кучер

НАСТАСЬЯ, горничная

КАЧАЛА, ШАТАЛА, жандармы.

МАВРУША, нянька.

ЩЕПКИН, актер, играющий у нас Варравина

БРАНДАХЛЫСТОВА, баба

НИЩИЙ, профессор,

ЧВАНКИН, купец,

АМАЛИИ, девки

 

 

 

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

 

Действие происходит в пространстве театра.

Стол. Огромный. За столом Кобылин. Пишет. Входит Мавруша.

 

МАВРУША. Чаю подать?

КОБЫЛИН. Пшла!

МАВРУША. Тогда я спать пойду.

КОБЫЛИН. Мешаешь, убью.

МАВРУША. Какой, барин, однако, вы грубый.

КОБЫЛИН. Какой есть. Еще огрызается! (Мавруша уходит!)

 

Пауза. Бьют часы. Три раза. Из тьмы появляется СУХОВО.

 

КОБЫЛИН.            Ты кто?

СУХОВО.               Я твой дневник. То-есть двойник.

КОБЫЛИН.            Не ожидал. Хотя чего только не бывает в пустом доме по ночам.

СУХОВО.               Вот-вот. Все люди в этом мире двоятся, множатся… И у нас с тобой двойная фамилия. Сухово…

КОБЫЛИН.            Кобылин!

СУХОВО.               Ты сахарный заводчик, я драматург.

КОБЫЛИН.            Нет, я драматург, а ты сахарный заводчик.

СУХОВО.               Когда как. Разберемся!

КОБЫЛИН.            Я люблю раздвоения. В моих пиесах их полным полно.

СУХОВО.               Максим Кузьмич Варравин (высвечивается генерал Варравин) и капитан Полутатаринов - одно лицо.

СУХОВО.               Кандид  Касторович Тарелкин (высвечивается чиновник Тарелкин) и Сила Силыч Копылов. (Далее на портретах как на огромной Доске Почета высвечиваются все упоминаемые лица).

КОБЫЛИН.            А чего стоят Чибисов-Ибисов из пьесы «Дело», Качала-Шатала из «Смерти Тарелкина»…

СУХОВО.               Касьян Касьянович Шило с физиономией корсиканского разбойника.

КОБЫЛИН.            Так и хочется сказать: Шило на мыло.

СУХОВО.               И только Расплюев один единственный в своем роде, но зато в двух пиэсах из трех…

КОБЫЛИН.            А еще – Герц, Шерц и Шмерц…

СУХОВО.               Кто такие?

КОБЫЛИН.            Забыл? Персонажи из «Дела» с моей характеристикой – колеса, шкивы и шестерни бюрократии.

СУХОВО.               Позже скажут – «винтики системы». Всё в повторе, в тенях, отражениях…

КОБЫЛИН.            И все повторяются. И Кречинские, и Муромские… И Людочки, и Нелькины… И г-жа Атуева и г-жа Брандыхлыстова.

СУХОВО.               Все персонажи моей знаменитой трилогии.

КОБЫЛИН.            Мы забыли Важное лицо. Рядом с ним в «Деле» - Весьма Важное лицо. Тоже двойники или близнецы.

СУХОВО.               Да не забыли. Прочти ремарку: «Здесь всё, и сам автор, безмолвствует».

 

Все высвеченные лица исчезают во тьме.

 

СУХОВО.               А сколько тебе лет?

КОБЫЛИН.            Восемьдесят шесть.  А тебе?

СУХОВО.               Я помоложе. Родился в 817-м, при Пушкине еще молодом.

КОБЫЛИН.            Из всех русских писателей я, наверно, прожил самую длинную жизнь. Больше Льва Толстого.

СУХОВО.               С которым я был знаком, он слухами обо мне питался и донельзя мне противен. Встречался в Ницце с Чеховым, а вот с Буниным, с Горьким не пришлось.

КОБЫЛИН.            Да, хотя я умер в 903-ем. Мог бы встретиться. Но я… я….

СУХОВО.               Всю жизнь прожил особняком. С литераторами почти не общался. Ну их к дьяволу, этих литераторов… Презираю… Средь них сплошь лакеи и холуи.

КОБЫЛИН.            Холуи да лакеи. А мы с тобой – старинного дворянского рода. Голубая кровь. Русская аристократия – вот кто мы!

СУХОВО.               А не эта поносная куча.

КОБЫЛИН.            Ты имеешь в виду «чернь» по выражению Пушкина?

СУХОВО.               Чернь ненавижу, а народ наш люблю. Чернь не народ. Разница. Отец мой – герой отечественной войны 12-го года, артиллерийский полковник… Он за Русь, за родину нашу, за Кобылинку…

КОБЫЛИН.            Это имение наше под Тулой... Рядом с Выксой…. Здесь я и свой сахарный заводик поставил… Тут и наши пашни, и лес наш… Всё до кровиночки свое. Вот только людишки попадаются с гнильцой… Паскуды да плебеи… Не все, не все, конечно, но уж больно много этого стада. А что в Москве да в Петербурге? Долдоны. Нелюди. Упыри.

СУХОВО.               Откуда в тебе сия и любовь, и ненависть?.. Иль случилось что?

КОБЫЛИН.            А то ты не знаешь, что у нас с тобой в жизни случилось?

СУХОВО.               Знаю. Всю жизнь повело наперекосяк. Раскололо на до и после.

КОБЫЛИН.            Проклятье мое. Пятно неотмываемое. Самая ужасная, отвратная история.

СУХОВО.               Hazard! Случайность. И вот, наконец, я задаю тебе этот висящий до сих пор вопрос… Все-таки…

КОБЫЛИН.            Какой вопрос?

СУХОВО.               Кто убил Симон-Деманш?

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

Высвечивается Луиза Симон-Деманш. Звучит французская шансонетка.

 

СУХОВО.               Что вы поделываете, дрянная? Прежде всего я должен вам сказать, что я вас не знаю, что я выкинул из памяти ваше имя, даже воспоминание о нем изгладилось. Я вас не знаю. Что такое г-жа Симон? Право, милостивый государь, не могу вам этого сказать, я никогда не слышал такого имени. Г-жа Симон… Г-жа Симон – не знаю.

ЛУИЗА.                   Ах, Александр! Вы умеете шутить. Но я не дам на себя много шутить.

СУХОВО.               Я не на шутку взбешен, дорогая, любимая моя Луиза. Я написал тебе эту записку, потому что хочу видеть тебя и иметь тебя, а тебя нет. Посмотри, как я подписал записку.

ЛУИЗА.                   (Читает.) Тот, кто не знает г-жи Луизы Симон.

СУХОВО.               Только что моя мать уехала в Тулу. Я свободен. Я один. Хочу приехать к тебе и задать вам на орехи.

ЛУИЗА.                   Не понимать. Что такой «на орехи»? У меня в дом нет орехи.

СУХОВО.               Ты француженка и тебе можно не знать хорошо русский язык.

ЛУИЗА.                   Я хотеть знать.

СУХОВО.               Русский язык - чудо. А у чуда множество тайн. Их иностранцам не понять.

ЛУИЗА.                   Я хотеть понять.

СУХОВО.               Но ты дурочка. Ты модистка, а все модистки - дурочки. Даже французские.

ЛУИЗА.                   Absurdites! Если вы так думать, зачем вы зваль меня в Россия?

СУХОВО.               Когда я был в Париже, я влюбился в тебя premiera requard – с первого взгляда. Ну, ты помнишь…

КОБЫЛИН.            Ты сидела в ресторане с какой-то старухой. Я имел смелость подойти к вашему столику и сказать…

СУХОВО.               Я русский дворянин. Вы красавица и Вы должны поехать со мной в Россию. Я дам вам рекомендации – и Вы будете за свою travail у нас получать в сто раз, больше чем здесь в этом поганом Париже.

ЛУИЗА.                   Я сказала нет. 

КОБЫЛИН.            Неправда! Это старуха скривилась, заулыбалась, язва, и сказала «нет»…

ЛУИЗА.                   Старуха была моя мама. Она скоро умрет. И я собрала чемоданчик с восемь платья, семнадцать шляпка и всякая тряпка и…

СУХОВО.               И через год я случайно встречаю вас в магазине-салоне на Кузнецком мосту. Я просто обезумел от нашей встречи!

ЛУИЗА.                   И я тоже обезумел. Вы сказаль, что теперь это есть судьба, я твоя, ты моя, и вы будем сделать мне все. Я поняль, что вы богатый, очень богатый, а я бедный, очень бедный и глупый француженка в чужой страна.

КОБЫЛИН.            Я снял тебе хорошую квартиру из пяти комнат… вот!... Гостиная, зал, кабинет, приемная и спальня… Тверская улица, дом графа Гудовича. Живи!

СУХОВО.               Но ты будешь за это кормить меня, спать со мной, никаких тайн от моей семьи… от матери, отца, сестры… Ты и их будешь обслуживать… Понимаешь, мы не пара. Мы белая кость, а ты… ты… хоть и из Парижа, но… В общем, я буду любить тебя – да, содержать – да, а ты… ты…

ЛУИЗА!                  Ты красивый. Ты очень красивый. И ты хорошо говоришь по-французски.

СУХОВО.               Так ты согласна?

ЛУИЗА.                   Уи.

КОБЫЛИН.            Вот дурочка. Согласилась, бестия!.. А сестра моя Лизка тут же дала оценку: «Мой брат живет счастливейшим образом, он устроил себе жизнь по своему вкусу. Мадмуазель Симон более чем кто-либо принадлежит ему. Он обедает со своей возлюбленной, он счастлив на свой лад, и она несомненно счастлива… Иногда мне становится их жаль. Александр имеет смелость казаться несчастным или недовольным до возмущения из-за неудавшегося блюда».

СУХОВО.               Что за бурду ты сегодня приготовила?

ЛУИЗА.                   Французский супчик.

СУХОВО.               Но он же совершенно пустой. Где мясо? Нет мясо! (в сторону). В тот год я еще не был вегетарианец!

ЛУИЗА.                   Хорошо. Завтра будет с мясо. Русский суп.

КОБЫЛИН.            Сестра говорила свое: «Он стал еще более требовательным и капризным…»

СУХОВО.               Капризным – так не говорила.

КОБЫЛИН.            «Еще более формалистом, и, главное, более деспотом…»

СУХОВО.               Я? Деспот? Что за чушь?!..

КОБЫЛИН.            «Деспотом, да… Но со мною, со мною, сестрой, он предупредителен, а вот… Теперь раздается чаще кричащий голос не маменьки, нет, а его голос вне себя…»

СУХОВО.               (Вне себя.) Мавруша!.... Мавра!.. Ты где? (Вбегает Мавруша). Почему рядом кошка, когда я ем? Шерсть на тарелке (бьет тарелку об пол)! Выгони кошку. Приведи мою собаку Морок, ты где?! (в сторону). Морок - так звали мою овчарку. Когда я ем, собака может сидеть вот здесь, а кошка ни в коем случае! Терпеть не могу кошек в доме.

ЛУИЗА.                   Это я впустиль кошку. Я любить всех кошки в Париже и на свете.

СУХОВО.               Ах, так? Противу меня?.. (дает Луизе пощечину) Вот тебе!... (Луиза убегает). Что наделал?.. Почему вспылил?

КОБЫЛИН.            Ты не умеешь управлять собой. Тебе не стыдно! – говорил я себе.

СУХОВО.               Прости, Луиза!.. Открой!.. Я виноват перед тобой. Я не совладал с собой. Ну, что поделаешь, это не ты дурная и скверная, а я… Прости, ну, прости… Ты – Европа, ты воспитанная, ты Симон Деманш, а я…

КОБЫЛИН.            А мы…

СУХОВО.               А мы здешние, грешные свиньи. Открой! Молю! Любимая, ты… Вы лучше меня!.. Вы всегда будете иметь перевес надо мной. И ваша белокурая головка будет упрямее моей огромной головы. А не откроете, я вас высеку и буду строг, как римский император. Луиза! (Дверь открывается. В ее проеме плачущая полуобнаженная Луиза необыкновенной красоты).

ЛУИЗА.                   (По-французски). Убейте меня, Александр!.. Я не нужна Вам!...  Мы не пара! Я модистка, а вы – белая кость!

 

Кобылин переводит эту фразу на русский.

 

СУХОВО.               (По-французски). Прости, я невыдержанный! Я пошутил!.. Клянусь, я никогда в жизни не сделаю тебе больно. Прости, дорогая, прости!

 

Кобылин переводит на русский и это. Луиза и Сухово бросаются друг другу в объятья.

 

КОБЫЛИН.            Я любил ее, но какая кошка пробежала между нами?!

 

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ВАРРАВИН.          Тарелкин, докладай!

ТАРЕЛКИН.           Что докладать, Максим Кузьмич, когда дела еще нет?

ВАРРАВИН.          На каждого человека должно быть дело. Тем более на иностранку, живущую в Москве.

ТАРЕЛКИН.           Что мы имеем (раскрывает папку). Вот Г-жа Луиза Симон Деманш прибыла в Россию в поисках работы и восемь лет находилась в половой связи с русским помещиком, сахарным заводчиком Сухово-Кобылиным, который подарил ей магазин на Никольской и гильдейским свидетельством на право продавать там водку, шампанское, крахмал, муку, патоку – и все в розницу с приличной выгодой. Так она стала в звании «купчихи».

ВАРРАВИН.          Так это не она… Это у него «связь с иностранкой!

ТАРЕЛКИН.           Красавицей!... Что делать будем, Максим Кузьмич?

ВАРРАВИН.          Завидовать, Тарелкин, завидовать! – как сказал в подобном случае один высокий начальник.

ТАРЕЛКИН.           «Генерал Варравин» - тоже хорошо звучит.

ВАРРАВИН.          А что? Я с Шамилем воевал! И получил заслуженные звезды.

ТАРЕЛКИН.           (В сторону.) Гнида ты! И еще какая!

ВАРРАВИН.          Я думаю так. Чтобы дело пошло, надо следствие нарядить.

ТАРЕЛКИН.           Кого следователем?

ВАРРАВИН.          Расплюева назначить. Он, кого хошь, раскроит и раскроет.

ТАРЕЛКИН.           Расплюев – да. Расплюев – может. Мать родную посадит, если прикажут.

ВАРРАВИН.          Да нет у него ни отца, ни матери. И не было никогда.

ТАРЕЛКИН.           Как так?

ВАРРАВИН.          А вот так. Он у нас из воздуха родился.

ТАРЕЛКИН.           Из какого воздуха?

ВАРРАВИН.          Из нашего. Из пустоты!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

РАСПЛЮЕВ.         Ась?... Ну, я Расплюев… Мне поручено следствие. Буду разговаривать с живыми и мертвыми – со всеми.

КОБЫЛИН.            Начались мои веселые расплюевские дни.

РАСПЛЮЕВ.         Ну, раз ты первым заговорил – так и будь первым. Итак, ваша связь с этой Луизкой продолжалась до 7 ноября 1850 года, когда вынужденно следы ее потерялись – по случаю убиения.

СУХОВО.               Не сметь называть ее Луизкой. Она моя…

РАСПЛЮЕВ.         Полужена-полулюбовница. Ваша связь…

КОБЫЛИН.            Была не связь. Была любовь. Большая взаимная любовь.  Это вам надобно понять.

РАСПЛЮЕВ.         Сами знаем, что  нам  надобно, что ненадобно. Связь незаконная – значится, и любовь грешная, так? Вы ведь охальничали с ней, блудили с большой прытью…

КОБЫЛИН.            Ну… Да, я грешник.. Чего не бывает в жизни… По молодости лет…

СУХОВО.               Но я честно к ней относился… Всей душой. Я ей сразу сказал: «Жениться на вас не могу. Против были бы мои родные, от коих завишу. Но хотите, (в луче света появляется Луиза), - мы будем жить как муж с женой? Поедемте ко мне в имение. Ну что вам здесь, в каком-то магазине тряпками-шляпками торговать, служить да прислуживать? Уж лучше за мной… со мной!

ЛУИЗА.                   Я согласился.

РАСПЛЮЕВ.         Почему?

КОБЫЛИН.            Не твое дело!

СУХОВО.               Это мое… это  наше с ней intimite.

ЛУИЗА.                   Да нет секрет!.. Мне понравился его глаз и черны бакенбард. Такой бакенбард никто в Европе нет.

РАСПЛЮЕВ.         Влопалась, значит, в него. Французская девка – в нашего бакенбарда влопалась!

КОБЫЛИН.            Попрошу не называть ее девкой. Какая она тебе девка?

РАСПЛЮЕВ.         Французская, я ж сказал. Бывает французская булка, тут девка!

ЛУИЗА.                   Уи, уи. Я не мог, как это?..  претен… довать на жену. Я второй сорт. Я согласился…

РАСПЛЮЕВ.         Давать, но не претендовать, так?

СУХОВО.               А кому какое дело?

РАСПЛЮЕВ.         Ага-ага. Сами сказали это слово. А мне нужны причины и обстоятельства Дела. Верней, сначала причины и потом обстоятельства.

ЛУИЗА.                   Об этом молчать. Я есть его причина и я есть об-сто-я-тельство.

РАСПЛЮЕВ.         Понятное дело. Но все же вопрос: он ревновал вас?

ЛУИЗА.                   Скорей я. У него был – я знать, чувствовать много женщин, но я – на особый счёт. Я… как по-русски? Не есть гу… гу…

РАСПЛЮЕВ.         Лящая.

ЛУИЗА.                   Да-да. Уи. Гу… лящая! Путэйн.

СУХОВО.               Прости-господи, так у нас говорят. Но выбирай выражения, мамочка! Женщин, признаюсь, да, да, у меня всегда было полно, но Луиза… ты была единственная и неповторимая.

РАСПЛЮЕВ.         Эксклюзив! ... Это я по-французска.

КОБЫЛИН.            Вы, полиглот, Расплюев! Нам повезло.

ЛУИЗА.                   Я как Франции считать так: изменять кавалер мог… может… но любить вторую-третью импоссибл… Это я по-английски. Александр! Ты знать: я ревновал тебя… без ума ревновал… в последний время… потому что ты любил второй женщина.

РАСПЛЮЕВ.         Имя?

ЛУИЗА.                   Не хотель говорить.

РАСПЛЮЕВ.         Имя! Быстро!

КОБЫЛИН.            Я скажу! Чего скрывать – все знали, вся Москва судачила, что я езжу на приёмы к… (в луче света высвечивается Нарышкина) Наде!..

РАСПЛЮЕВ.         К какой еще Наде?

КОБЫЛИН.            К Наденьке Нарышкиной.

РАСПЛЮЕВ.         (Открывает папку). Надежда Ивановна Нарышкина, урожденная Кнорринг… Княгиня, что ли?

КОБЫЛИН.            Да не княгиня! Просто светская львица, держательница литературного салона… сразу как случилась эта моя история, уехала навсегда в Париж, и там вышла замуж… за кого бы вы думали?

РАСПЛЮЕВ.         За кого?

КОБЫЛИН.            За Александра Дюма-сына!

РАСПЛЮЕВ.         Того самого?

КОБЫЛИН.            Который «Даму с камелиями» написал…. По ней еще «Травиату», оперу знаменитую, поставили.

СУХОВО.               Но прежде она сошлась… Наденька, с кем ты в Париже прежде сошлась?

НАРЫШКИНА. С братом Наполеона-III, герцогом Морни, он был одно время послом в Петербурге.

ЛУИЗА.                   Вот такая как это по ва-шему… русская прости-господи! Русский путэйн.

СУХОВО.               Ах, мамочка, зачем опять такое выражение?

ЛУИЗА.                   Ненавижу она. Она мне всю жизнь испортил. Она…

РАСПЛЮЕВ.         Причина твоей погибели?

ЛУИЗА.                   Она хотель чтоб меня Нарышкина. Очень и я хотель, да. Выцарапать тебе глаз, но не не более того.

КОБЫЛИН.            Ложь. Все клевета клевет.

РАСПЛЮЕВ.         Ну, это мы разберемся.

КОБЫЛИН.            Разбираться будут сто лет, жизни не хватит – вы будете разбираться!

НАРЫШКИНА. Стоп. Если эта мадмуазель мертва, почему я вижу ее живой?

СУХОВО.               Потому что это театр. Наденька. Здесь все возможно.

НАРЫШКИНА. Ах, так?.. Тогда дай, Саша, я тебя поцелую. (Обхватывает Сухово и целует его взасос). Ревнуй! Давай!

ЛУИЗА.                   Ах! Ненавижу! Пуркуа этот поцелуй?!

КОБЫЛИН.            То же самое Надежда проделала в 51-м году на том самом приеме в своем доме. Ревнивая Луиза в поисках меня подъехала к дому Нарышкиной в экипаже… Наде тотчас доложили об этом лакеи.

НАРЫШКИНА. Я сказала Саше «Душно» и подвела к окну. Отворила нараспашку. И поцеловала его вот так, как сейчас. Чтоб эта его дрянь-путань видела, как я его люблю и как он меня любит!

РАСПЛЮЕВ.         Страсти какие!

ЛУИЗА.                   Подлая! Низкая! (Ругается по-французски). Коварная!

НАРЫШКИНА. Ну, подлая – признаю. Но низкая была ты… Это о тебе сказал Бодлер – падаль! Ты кто такая?.. На какой помойке родилась?.. Ты зачем сюда пожаловала? Жениха искать? Из грязи в князи?..

ЛУИЗА.                   О да! Из Парижа – в Кобылинку!

СУХОВО.               Что правда, то правда!

НАРЫШКИНА. Помолчите оба. Эта французская дешевая женщина встала на моему пути…Поперек!

ЛУИЗА.                   Сам дешевая поперек! Александр, я завтра уехать от вас.

РАСПЛЮЕВ.         Куда? Куда, мамзель, вам было можно уехать?

ЛУИЗА.                   В никуда!.. Домой!

РАСПЛЮЕВ.         Нет у тебя дома, мамзелька, нет.

СУХОВО.               Следователь Расплюев, к сожалению, был прав.

ЛУИЗА.                   Я любить тебя. Но я тебя больше не любить!.. А ты… ты любить эту!..

НАРЫШКИНА. Гадина!

ЛУИЗА.                   Но я не дам тебе любить эту… (Замахивается подсвечником на Нарышкину).

КОБЫЛИН.            Мамочка! Что ты делаешь, мамочка! (Выхватывает из руки Луизы подсвечник).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

СУХОВО.               Вот несчастье так несчастье… Я тогда еще и строчки не написал, но почуял, что нахожусь в центре истории, которая обрушилась на меня, яко снег на голову. И что самое невыносимое – я никак не мог управлять сей историей, не мог что-то в ней изменить и высветлить. Я сделался жертвой - и своей любови до потери сознания и – от самой потери. Я сразу попал под подозрение. Потом только понял: я внутри какой-то не моей неоконченной пиэсы, а все, что происходит вокруг – то ли явь, что ли сон, то ли бытие, то ли небытие…  Ох, грешник! Жить стало тяжко. Слепая судьба стала нависать надо мной, а я – маленький комарик, которого так легко прихлопнуть… А с другой стороны я почуял в себе силы невероятные, и чтоб найти им опору, я влип в философию, возвысился Гегелем, начал переводить его на русский язык и думая, что Разумом сумею победить окружающую чушь и тем высвобожусь…Высвобожусь ко всемирному духу справедливости и добра. Свой труд я так и назвал «Учение Всемир», и мой «Всемир» - я поверил - может стать «Всемиром» каждого человека, живущего на этой грешной Земле. Подлости исчезнут, мерзости сгинут, тьма рассосется… Ах, как же я заблуждался! Как был наивен в своих иллюзиях и надеждах!.. Впрочем, иначе и быть не могло! Ведь я был русский человек со всеми его утопиями. Но при том еще и убийца!.. Говорили, что я убил то ли подсвечником, то ли кинжалом. И пустили слух: мол, Сухово-Кобылин, мы же все его знаем, - «кинжальный человек». Это ж надо такое придумать – «кинжальный человек»!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ВАРРАВИН.          Расплюева ко мне.

ТАРЕЛКИН.           Сейчас приедет. Я уж вызвал его.

ВАРРАВИН.          (Потирая руки). Будет дело.  Будет большой разбор.

ТАРЕЛКИН.           Пока что есть предположения на Сухово-Кобылина и его вторую сожительницу Нарышкину. Они вдвоем убили иностранку.

ВАРРАВИН.          Чем убили?

ТАРЕЛКИН.           Расплюев выяснил: шандалом ударили по голове.

ВАРРАВИН.          К чему им было ударять?

ТАРЕЛКИН.           Из ревности. Иностранка мешала им жить.

ВАРРАВИН.          Любовная история? Бульварный роман?

ТАРЕЛКИН.           Именно-с.

ВАРРАВИН.          Повздорили в треугольнике своем – и кровь. Как-то слишком просто всё!

ТАРЕЛКИН.           Взять эту парочку – и в кутузку. И делу венец.

ВАРРАВИН.          Ты – чиновная душа, Тарелкин. Тебе бы кончить дело поскорей, чтобы снова безделить и в потолок плевать. А тут надо Делу ходу дать. Развернуться. Чтоб вся Москва об нем заговорила. И до Петербурга дошло.

ТАРЕЛКИН.           А как? Как?

ВАРРАВИН.          Ты снежный ком видел когда-нибудь? Надо большой снежный ком накрутить. Версии создать, слухи запустить, чтоб в каждом доме своя сплетня, в каждой голове – свой шум и своя дурь. Все запутать и всех сбить с толку…

ТАРЕЛКИН.           А зачем?

ВАРРАВИН.          Затем, чтоб все поняли: Дело столь огромное, затейливое, неподъемное – и тут мы с тобой появляемся и даем конец раскрутке. Трубы! Мы – герои. Мы все расследовали и общество снова спокойно.

ТАРЕЛКИН.           И все забыли, что за дело только что было, кто преступник, кто злодей? Все снова тихо. Можно спать.

ВАРРАВИН.          Не то. Спать по-разному можно. Одни спят и знай себе храпят. А другие спят и знают, кто их сон бережет. Безопасность прежде всего. И кто ее обеспечил? Кто сложнейшее преступление раскрыл и осветил?

ТАРЕЛКИН.           Генерал Варравин! Ваше превосходительство Максим Кузьмич!

ВАРРАВИН.          Ну, и ты, Тарелкин, у меня оказался под рукой.

ТАРЕЛКИН.           Я ваш слуга во всем, Максим Кузьмич, вы же знаете. Умру – не подведу (в сторону). Ах, до чего же гнида паршивая!

ВАРРАВИН.          Ну, зачем, «умру»…Кому нужна твоя смерть Тарелкин?.. Смерть Тарелкина - это неинтересно. Гораздо интереснее, кто убил Симон Деманш! А где обещанный Расплюев?

 

Входит Расплюев.

 

РАСПЛЮЕВ.         Я здесь, господа. Следствие закончилось.

ВАРРАВИН.          Не торопись, Расплюев. Тарелкин, объясни ему… Все только начинается.

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

КОБЫЛИН.            И началось.

СУХОВО.               Верней, продолжилось.

НАРЫШКИНА. Ложь покатилась с самого начала. Ведь это Расплюев – следователь выдумал всю эту нашу сцену. Якобы мы с тобой приехали в дом к этой твоей Луизке, там якобы стали ссориться, ты выхватил… то-есть перехватил шандал и грохнул Луизку по голове. На самом деле…

СУХОВО.               На самом деле в тот злополучный вечер и ночь я был у тебя, в твоем доме, где было еще сорок гостей – свидетелей.

НАРЫШКИНА. У меня собирались исключительно люди высокого положения, а эта дешевка подъехала к моим окнам высматривать Сашу… На улице жгли костры… Окно светилось с улицы. Я действительно коварно поступила. …Саша не знал, не видел эту свою… А главное, мне хотелось досадить своей сопернице, сделать ей что-то назло.

СУХОВО.               Надя! Делать назло – отвратительно. Сводить счеты с соперницей – отвратительно. Тем более, кто ты… И кто она.

НАРЫШКИНА. Любовь – это поединок. Мне надо было ее уничтожить.

РАСПЛЮЕВ.         Вот! Вот и признание!

НАРЫШКИНА. Никакого признания. Я это сказала ОБРАЗНО.

РАСПЛЮЕВ.         Ах, образно… Кто же тогда убил Симон Деманш?

НАРЫШКИНА. А это вам надо выяснить. Уж во всяком случае, не мы. У нас с Сашей – алиби. 40 гостей-свидетелей.

РАСПЛЮЕВ.         Допустим. Кто же в таком случае находился в доме Симон Деманш?

КОБЫЛИН.            Никого. Полноте! Кроме меня, у нее не было гостей. Никогда никого.

РАСПЛЮЕВ.         Слуги! Остаются только слуги!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ЛУИЗА.                   Demestigue! Ефим! (Входит Ефим Егоров).

ЕГОРОВ.                Слушаю, матушка!

ЛУИЗА.                   Не зови меня «матушка»! Зови – «мамочка!»

ЕГОРОВ.                Вас этак хозяин-барин зовут, Александр Василич.

ЛУИЗА.                   Вот и ты так зови. Мне так привычка.

ЕГОРОВ.                Слушаюсь, мамочка.

ЛУИЗА.                   Мерси. Теперь говорить меню на сегодня. Какой деликатес готовить будет вечер?

ЕГОРОВ.                Александр Василич любят русскую кухню. Картошка, селедочка, соленый огурчик, холодная водочка в стеклянном графинчике…

ЛУИЗА.                   Фи! Не мой вкус. Non contredire! Я хотел французский аперитив вермут, говядина шатобриан или доб де бер в ужин! Марсельские креветки в кокотнице, винный соус и чай с круассан. Сырная тарелка и десерт торт полено. Соусы, соусы, соусы!

ЕГОРОВ.                Да где ж я найду марсельские креветки, барыня?

ЛУИЗА.                   Ты мой cuisinier, Ефим. Должен иметь как где найти.

ЕГОРОВ.                Что иметь?

ЛУИЗА.                   Адрес – рыбная лавка, где купить морепродукт.

ЕГОРОВ.                Нету у нас.

ЛУИЗА.                   (Удивленно). Рыбная лавка есть?

ЕГОРОВ.                Лавка есть – морепродуктов нет.

ЛУИЗА.                   Не мог быть. Рыбный лавка есть. А креветка марсельская – нет?

ЕГОРОВ.                Эх, барыня… В Марселе тоже, небось, соленых огурцов днем с огнем не сыщешь.

ЛУИЗА.                   Знать не хотеть. Иди ищи. Без креветки не приходить. Буду увольнять.

ЕГОРОВ.                Лучше сейчас увольте, барыня. Чего время терять.

ЛУИЗА.                   Адье, Ефим.

ЕГОРОВ.                (Пожав плечами уходит). До чего капризная мадама. Уволить норовит. А что, если тебе кто-то скажет «адье»?!

РАСПЛЮЕВ.         Кучер Галактион Косьмин!..

КОСЬМИН.            Ну, я.

РАСПЛЮЕВ.         Тебя барыня зовет.

КОСЬМИН.            А меня нет. Я сплю.

РАСПЛЮЕВ.         Просыпайся, дурень. Не слышишь, что ль?

КОСЬМИН.            Да слышу. А что толку? Лошади тоже спят.

РАСПЛЮЕВ.         Разбуди лошадей.

КОСЬМИН.            Не могу разбудить.

РАСПЛЮЕВ.         Почему?

КОСЬМИН.            Я же спамши, я же сказал.

РАСПЛЮЕВ.         Барыня хочет к своей знакомой ехать. К мадам Леметр.

КОСЬМИН.            Она хочет, а лошади спамши.

РАСПЛЮЕВ.         Так разбуди.

КОСЬМИН.            Так сплю.

РАСПЛЮЕВ.         А ты что – всегда спишь, когда лошади спят?

КОСЬМИН.            Почему всегда? Бывает, я и когда едем, сплю. Лошади умные они дорогу к мадам Леметр знают, сами идут.

РАСПЛЮЕВ.         А что, больше ни к кому не ездите?

КОСЬМИН.            Ни к кому никогда. У нашей барыни больше в Москве и друзей-то нет. Вот только к дому Нарышкиных надысь подъезжали…

РАСПЛЮВ.            Ну, это нам известно.

 

Выходит Луиза

 

ЛУИЗА.                   Галактион!

КОСЬМИН.            Тута я.

ЛУИЗА.                   Где?

КОСЬМИН.            Да тута-тута.

ЛУИЗА.                   Спишь, сын суки… или как там у вас?! (Хлещет Галактиона кнутом).

КОСЬМИН.            Не сплю, не сплю… уже не сплю…. И лошади мои не спят (в сторону) Сама ты сука!... Мало вас, рянцузов, на Березине русаки топили!.. Хорошо б и тебя в каком-нибудь пруду утопить!

РАСПЛЮЕВ.         Интересное предложение!

КОБЫЛИН.            Все верно – это не слуги, это быдло наше мерзкое. Хамьё.

СУХОВО.               А других крепостных мы не имели. До освобождения их оставалось десяток лет с лишним, и дворня к концу совсем уж распоясалась.

РАСПЛЮЕВ.         А мне видится другое. Налицо грубое обращение госпожи со своими слугами. Сие чревато было, а госпожа не кумекала про то.

ЛУИЗА.                   (Возникнув из темноты). Настасья!

РАСПЛЮЕВ.         Еще одна! (Появляется Настасья).

ЛУИЗА.                   Хотелось спросить тебя – ты мой дом хотель поджечь?

НАСТАСЬЯ.          Я?

РАСПЛЮЕВ.         Горничная Настасья Никифорова – с жалованьем один рубль серебром в месяц. Нищая в доме. 

ЛУИЗА.                   Ты! Ты! Ты на моя кровать поставиль горящая свеча, а сама ушель… Куда?

НАСТАСЬЯ.          Куда-куда? На кухню, куда на еще?

ЛУИЗА.                   Зачем ушель.

НАСТАСЬЯ.          Спать.

РАСПЛЮЕВ.         Да что ж такое? Они там все только то и делают, что спят!

ЛУИЗА.                   На кухне работают. На кухне нон спать. Peresseux!

НАСТАСЬЯ.          Там проход и там сундук в проходе. Я на ём сплю.

ЛУИЗА.                   А свеча на мой кровать. Горит! Ты пожар хотель сделать!

НАСТАСЬЯ.          Я забыла эту проклятую свечу.

ЛУИЗА.                   Ах, забыл? Вот тебе Вот тебе! (Бьет нещадно половой щеткой Настасью. Та вопит от боли. Убегает избитая, в слезах). Ах, тяжело… (Что-то по-францзуски). Как же мне тяжело с этими русскими идиоты! (Кобылин переводит).

КОБЫЛИН.            Как ж мне тяжело с этими русскими идиотами!

РАСПЛЮЕВ.         Совсем не идиотами. Вот в моих руках бумага – «Жалоба Настасьи Никифоровой на хозяйку Симон Деманш». Направлена самому военному генерал-губернатору.

ВАРРАВИН.          (В луче за столом).  Что-то не упомню этой корреспонденции. Таковых бумаг тысячи. Но меры, надеюсь, были приняты?

РАСПЛЮЕВ.         Так точно. Медосмотр показал опухоль и синяк под левым глазом, отек на плечах, множество царапин. Налицо насилие с элементами надругательства…

ТАРЕЛКИН.           Да тут скорее надругательство в форме насилия.

ВАРРАВИН.          А какая именно форма?

РАСПЛЮЕВ.         Половая щетка. Вот, приобщим к Делу (показывает)! От Симон Деманш в результате получена подписка, что она «на будущее время с находящимися у нее в служении людьми будет обращаться как следует». Даешь подписку?

ЛУИЗА.                   Уи. Я прошу «пардон» и платил штраф этой Настасья. (Вынимает из кошелька деньги, дает горничной).

РАСПЛЮЕВ.         Десять рублей серебром. Царский дар.

НАСТАСЬЯ.          За такие деньги, Луиза Демьяновна, бейте меня кажный день!

КОБЫЛИН.            Этих своих дворовых я сам определил на квартиру Луизы и все они называли ее по отчеству «Демьяновна», а она вовсе не всегда была для них зверем – во всяком случае кормила хорошо!

ЕГОРОВ.                Фрикассе – мукассе – пармазан – круассан! Это вам. А нам борща со сметанкой и пюре со сливками.

ЛУИЗА.                   Пюре – наш французский еда.

РАСПЛЮЕВ.         Перемешалось всё.

ВАРРАВИН.          А корень беды в чем?

ТАРЕЛКИН.           Теряем национальную идентичность.

ВАРРАВИН           Это ж надо: из Франции себе мамзель выписал!.. Жук!

НАРЫШКИНА. Если еще мамзель, а то просто бабу. Потаскуху!

СУХОВО.               А вот, Луиза, тебе подарок: перстенек с бриллиантиком и колечко с изумрудом.

ЛУИЗА.                   Мерси.

НАРЫШКИНА. Ишь голубки. Отомщу!..

ЛУИЗА.                   Он мой, а не твой.

НАРЫШКИНА. С тобой, падаль, рассчитаются мои люди.

РАСПЛЮЕВ.         Вот и новая версия - Надежда Ивановна подкупила Егорова и Косьмина и они по ее заказу прикончили Луизу…

ЕГОРОВ И КОСМИН. (Хором). Демьяновну.

НАСТАСЬЯ.          А я помогала чем могла.

РАСПЛЮЕВ.         Чем?

НАСТАСЬЯ.          Утюгом.

ВАРРАВИН.          Версия пригодная. Утюгом лучше, чем шандалом. Весомей. Только доказательств нет. Или есть, Расплюев!

РАСПЛЮЕВ.         Как скажете. Хотите доказательства – поручите Расплюеву – и Расплюеву раз плюнуть!

НАРЫШКИНА. Уехать! Уехать скорей из этого московского ада!

СУХОВО.               Наденька, а как же я?

НАРЫШКИНА. После того, что случилось, не могу здесь и дня оставаться.

СУХОВО.               И куда?

НАРЫШКИНА. На Кудыкину гору. В Париж.

СУХОВО.               С мужем?

НАРЫШКИНА. С ним разведусь. Он все знает про тебя и меня.

КОБЫЛИН.            Я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Подозрения, сплетни…

РАСПЛЮЕВ.         Обыски!.. Шатала!

 

Выходят Шатала и Качала.

 

ШАТАЛА.              Я!

РАСПЛЮЕВ.         Качала!

КАЧАЛА.               Я!

РАСПЛЮЕВ.         Квартиру француженки обыскать! Об найденных уликах доложить.

 

Шатала-Качала переворачивают дом вверх дном. Летят из сундуков и гардеробов по воздуху многочисленные платья бывшей модистки. Все ящики оказываются перерыты. Мебель передвинута и т.д.

 

КАЧАЛА-ШАТАЛА. Драгметаллы не обнаружены.

ЛУИЗА.                   Дураки. Когда меня убивали… все ценности были на мне!..

РАСПЛЮЕВ.         Кто тебя убил?

ЛУИЗА.                   Если бы я мог говорить после смерть!..

РАСПЛЮЕВ.         Виноват. Запамятовал. Разрешите, наконец, огласить матерьял  следственного дела. (Читает папку). 9 ноября 1850 г. в половине двенадцатого дня казак 5-го Оренбургского полка Андрей Петраков, объезжал Ходынское поле, заметил на дороге тело мертвой женщины неизвестного звания.

СУХОВО.               Купчиха она.

РАСПЛЮЕВ.         Тело лежало в расстоянии от Пресненской заставы около двух с половиной верст, в трех саженях вправо от большой дороги ниц лицом головою по направлению к Воскресенску, руки подогнуты под тело… (Луиза пошатнулась, издав короткий тихий вздох). Оказалось, что женщина эта зарезана по горлу… (Луиза без чувств падает. Все замерли). Волосы русые, коса распущена, глаза закрыты, само тело в замороженном виде… одета она в платье клетчатой зеленой материи, под оным юбка коленкоровая белая и другая крытая драдедамом темного цвета, на ногах шелковые чулки и теплые бархатные полусапожки, в волосах черепаховая гребенка без одного зубца, креста на шее не оказалось…

НАРЫШКИНА. И точно: креста на ней не было никогда!

РАСПЛЮЕВ.         (Продолжает). В ушах золотые с бриллиантами серьги. Чей подарок? (Молчание). На безымянном пальце правой руки два золотых супира, один с бриллиантом, а другой с таким же камнем, осыпанным розами… Чье?

СУХОВО.               Все мое. Мои подношения.

НАРЫШКИНА. Стыд!.. У меня все свое, между прочим! (Показывает руки в драгоценностях).

РАСПЛЮЕВ.         Так же усмотрено: девять ключей в кармане платья на стальном кольце и снег, что подтаял, красноватый, и под самым горлом на снегу кровь в небольшом количестве. Кругом горла ниже гортанных частей на передней части тела находится поперечная с расшедшимися краями рана длиной в три вершка и выявлено на дальнейшем осмотре – опухоли темно-багрового цвета и много пятен и ссадин, начиная от передней части ребер – из них седьмое, восьмое и девятое переломлены, и десятое с раздроблением кости - и еще во весь бок до позвонков большое кровоизлияние.

КОБЫЛИН.            Всё?

РАСПЛЮЕВ.         Нет, не все. По снегу виден след саней, прошедших мимо самого тела и далее впавших опять на большую дорогу… По следам конских копыт видно, что таковые – от Москвы.

 

Пауза.

 

ЕГОРОВ.                (Выступает вперед). Пишите. Это я, Егоров Ефим, повар с кухни, 7 ноября, то есть во вторник ночью, под среду, часу в два с половиной ночи, убил купчиху Луизу Симон Демьяновну… Деманш на квартире ее на Тверской в доме графа Гудовича. А участниками со мной были Галактион Косьмин, кучер, и девки в доме Аграфена Иванова и Пелагея Алексеева…

НАСТАСЬЯ.          А меня там не было, не было!

НАРЫШКИНА. Жаль, что и меня!

ЕГОРОВ.                Галактион переломал ей утюгом ребра, я ударил кулаком по глазу, сказал «Адье», чтоб понимала, и прирезал перочинным ножиком….

РАСПЛЮЕВ.         Не кухонным?

ЕГОРОВ.                Зачем кухонным?.. Кухонные ножи для другого предназначены. Перочинным!

КОСЬМИН.            Потом свезли за Пресненскую заставу и бросили в овраге за Ваганьковским кладбищем.  Салоп сожгли.

РАСПЛЮЕВ.         Зачем?

КОСЬМИН.            А на кой ляд нам её салоп?

РАСПЛЮДЕВ. Действительно. Что можете добавить?

КОСЬМИН.            Все так, но только…. Горло перерезано им, Егоровым, в овраге, а не на квартире… На квартире сначала задушимши.

ЕГОРОВ.                Да нет, дома и задушили, и прирезали.

КОСЬМИН.            Ефим, ты забыл или был не в себе. Ты в овраге…

ЕГОРОВ.                На квартире.

КОСЬМИН.            В овраге.

ЕГОРОВ.                Не слушайте! Галактион – когда он ее отутюжил, я вот этими руками…

КОСЬМИН.            Врешь! Или забыл! Был не в себе.

ЕГОРОВ.                Да это ты был не в себе! Сам не в себе! (Замахивается на Косьмина).

РАСПЛЮЕВ.         Э! Э! Люди!

ЕГОРОВ.                Я правду говорю, а он…

КОСЬМИН.            Какую правду?.. Ты вспомнивши, ты ее на пол повалил, избитую, и стал душить. Потом зачем ее было дома резать?

РАСПЛЮЕВ.         А в овраге зачем?

КОСЬМИН.            Осерчал.

РАСПЛЮЕВ.         Чего?

КОСЬМИН.            А от того, что Ефим – сердешный - очень уж очень осерчал по дороге. Ему по дороге показалось, что она еще живая.

ЕГОРОВ.                Ничего я не осерчал.

КОСЬМИН.            Осерчал! И не спорь со мной! Гавно! (Замахивается на Егорова. Они схватились, но Качала и Шатала разнимают их).

РАСПЛЮЕВ.         Э! Э! Люди! Люди!..

КОБЫЛИН.            Да какие они люди?

РАСПЛЮЕВ.         Ваши! Дворовые! Скоро им свободу дадут! Цареву волю!

СУХОВО.               Но сначала посадят.

РАСПЛЮЕВ.         Да уже посадили! (Качала и Шатала выворачивают руки слугам).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ВАРРАВИН.          Пыток не применять. У нас пытки запрещены.

РАСПЛЮЕВ.         А метод физического воздействия?

ВАРРАВИН.          Разрешен.

ТАРЕЛКИН.           В исключительных случаях.

ВАРРАВИН.          Однако следует помнить: у нас все случае исключительные.

ТАРЕЛКИН.           В Китае, говорят, в прошлом годе сто миллионов расстреляли. В порядке исключения. Из жизни.

ВАРРАВИН.          Диспутируем, друзья. Можно ли считать расстрел методом физического воздействия – вот в чем вопрос?

ТАРЕЛКИН.           Закон говорит: это исключительная мера.

РАСПЛЮЕВ.         Значит, мы по закону.

ВАРРАВИН.          А пыток не применять. Нам пытки без надобы.

РАСПЛЮЕВ.         Я понял: надо бы, но без надобы.

ТАРЕЛКИН.           В Китае, говорят, научились получать признательные показания сразу после смерти подсудимого.

РАСПЛЮЕВ.         Это как?

ТАРЕЛКИН.           Труп живет после смерти и как бы процесс продолжается. А процесс – он вечен. Мы сейчас как раз изучаем китайский опыт. Учимся у наших китайских друзей. Перенимаем, так сказать. Лучшее.

ВАРРАВИН.          Да что ты, Тарелкин, все Китай да Китай? Вот у Расплюева тоже есть кой-какие достижения.

РАСПЛЮЕВ.         И при том свои.

ТАРЕЛКИН.           Какие, например?

РАСПЛЮЕВ.         А это секрет фирмы. Главное, чтоб мой клиент покаялся в процессе дознания.

ВАРРАВИН.          Покаяние – это хорошо. Если человек покаялся – виновность его доказана.

ТАРЕЛКИН.           А вот в Китае говорят…

ВАРРАВИН.          Помолчи, Тарелкин. Вечно ты встреваешь. А ты, Расплюев, действуй. Ты, Расплюев, на правильном направлении. Главное, ты все правильно понимаешь. И не диспутируй.

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

КОБЫЛИН.            Восхитительно! Я этих наших упырей и вурдалаков – обожаю!..

НАРЫШКИНА. Но с властью, Саша, не ссорься.

КОБЫЛИН.            Сожрут и выплюнут.

СУХОВО.               Выплюнут и сожрут.

НАРЫШКИНА. Потому тебе бы, Саша, хорошо из Москвы улетучиться.

СУХОВО.               Зачем? Я ни в чем не виноват.

НАРЫШКИНА. Когда за тобой придут, поздно будет что-то доказывать.

СУХОВО.               За мной не придут.

НАРЫШКИНА. Придут, Саша, обязательно придут.

СУХОВО.               А придут- значит, отбиваться буду. Честь свою защищать.

НАРЫШКИНА. Отбиваться тебе выпадет на всю жизнь! Лучше сей миг улетучивайся с концами.

КОБЫЛИН.            Я не слушал Наденьку. Ей бы только в чужой судьбе поучаствовать!.. Есть такие дамы!

НАРЫШКИНА. В чужой! Ты мне не чужой, Саша.

СУХОВО.               Оставь меня, Надя. Я один тут за себя справлюсь.

НАРЫШКИНА. Гордость? Один – не справишься. Без меня погибнешь. (Падает перед ним на колени). Все мое возьми… Только будь со мной. Моим будь, Саша.

СУХОВО.               Встаньте.

НАРЫШКИНА. Буду час перед тобой стоять, два… (Целует ему руку). Возьми!

СУХОВО.               (Отдергивает руку). Раба какая!.. Что взять?

НАРЫШКИНА.     Тело! Деньги! Все!

СУХОВО.               Ай-да, женский пол!.. Мне бабьих денег не надо.

НАРЫШКИНА.     Ты сильный. Знаю. Но без меня тебе худо будет.

СУХОВО.               Вот нанесло нелегкую! (Целует Нарышкину).

НАРЫШКИНА.     (Через поцелуи). Имение спущу. Рысаков спущу. Дом спущу. Но – мой. Мой.

СУХОВО.               Омут. (Сдирает с нее платье).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА.

 

СУХОВО.               Уезжай с глаз долой.

НАРЫШКИНА. Я-то уеду. А ты со своим наветом пропадешь тут ни за грош. Прощай! (Исчезает во тьме).

 

ПАУЗА

 

СУХОВО.               Луиза! Ты где?

ЛУИЗА.                   (В луче). Там.

КОБЫЛИН.            Господи, сколько раз она являлась ко мне!.. Во сне и наяву.

ЛУИЗА.                   Ты по-прежнему любить меня?

КОБЫЛИН.            Твой портрет всю жизнь висит над моей кроватью. Я просыпаюсь и каждый день вижу тебя.

ЛУИЗА.                   Почему они пришли убивать меня. Почему как звери? Пуркуа? Пуркуа? Пуркуа?

КОБЫЛИН.            Прости, что в ту ночь я не был с тобой.

ЛУИЗА.                   Не могу прощать. Я женщина, которая не могу прощать.

КОБЫЛИН.            По смерти твоей я плакал три дня и три ночи, находясь в твоей квартире. Я хотел покончить с собой.

ЛУИЗА.                   Нет, нет… Ты будешь жить… Долго будешь.

КОБЫЛИН.            Прости.

ЛУИЗА.                   Передай этой Кнорринг: не я падаль.

КОБЫЛИН.            Я знаю.

ЛУИЗА.                   Я любить тебя. Любила, пардон.

КОБЫЛИН.            В прошедшем времени. Ты говоришь по-русски чисто в прошедшем времени.

ЛУИЗА.                   Уи, теперь я весь в прошедшем времени.

КОБЫЛИН.            А я в будущем… Буду любить тебя до конца своего, до последнего мига.

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ЕГОРОВ.                (В окровавленной рубахе стоит перед Расплюевым. Рядом лежит связанный, избитый до полусмерти Косьмин. Шатала и Качала держат Егорова). Господин следователь, за что вы меня бьете?.. Я ж во всем признался… Я ж вам все рассказал.

РАСПЛЮЕВ.         Расскажи еще раз.

ЕГОРОВ.                Зачем еще раз?

РАСПЛЮЕВ.         Чтобы ты запомнил, в чем ты мне признался.

ЕГОРОВ.                А вы еще меня бить будете?

РАСПЛЮЕВ.         (Делает знак Шатале и Катале. Те бьют Егорова). Не будем. У нас пытки запрещены.

ЕГОРОВ.                Вот и Галактион вам поверил. Галактион! (Косьмин из последних сил привстал). Кто убил Луизу Демьяновну?

КОСЬМИН.            Я! (Шатала бьет Галактиона ногой в живот).

ЕГОРОВ.                И я! (Качала лупит Ефима по голове).

РАСПЛЮЕВ. Облить водой, привести в чувство! (Качала и Шатала выливают на головы преступников по ведру воды).

ЕГОРОВ.                Вы чего еще хотите от нас?

РАСПЛЮЕВ.         Покаяния.

КОСЬМИН.            Я спать хочу.

РАСПЛЮЕВ.         Хоти! (Ставит лампу перед лицом Галактиона).

ЕГОРОВ.                Не надо!.. Не надо!.. Я вам всю расскажу. Еще раз.

РАСПЛЮБЕВ.       Подписывай, сволочь, что ты нам рассказал. Форма.

ЕГОРОВ.                (Подписывает, не глядя). А что я рассказал?

РАСПЛЮЕВ.         А то, что ты подписал! (Убирает бумагу).

ЕГОРОВ.                Каюсь. Рассказываю. Зовут меня Егоров Ефим, от роду 23 года, веры православной, под судом и следствием никогда ни за что, грамоте писать и читать умею… Хозяйку знал давно, потому как она была полюбовница моего барина…

РАСПЛЮЕВ.         Это мы знаем. Дальше, дальше…

ЕГОРОВ.                …и распоряжалась в доме как барыня, при том злая и капризная, по-русски ни бум-бум, а по-французски бум-бум, а мы ее понимаем плохо, иной раз вообще она бум-бум, а мы ни бум-бум.

РАСПЛЮЕВ.         Короче.

ЕГОРОВ.                Все люди в доме, короче, ее ненавидели, в последнее время особенно, и как я по поварской должности чаще с ней общался, видел тоже, что она стала много злее и капризнее – и мы всегда почти меж собой разговаривали, как бы от ней того… освободиться.

РАСПЛЮЕВ.         И как же, сволочи вы эдакие, от нее освободились?

ЕГОРОВ.                7-го числа ноября вечером…

КОСЬМИН.            Собрались мы по общему согласию убить нашу хозяйку по чрезмерной строгости и злости ея.

РАСПЛЮЕВ.         Тебе сколько лет, кучер Галактион?

КОСЬМИН.            Мамка сказала – от роду 19, а так не знаю. Трех лошадей уже переживши на конюшне.

РАСПЛЮЕВ.         И тебе не жалко было убивать?

КОСЬМИН.            Лошадей жалко, а человека нет. Лошади болеют часто и их загоняют, а человек – что?

РАСПЛЮЕВ.         Что?

КОСЬМИН.            Ничто! Ефим сказал: сегодня ночью он за мной придет для убийства нашей треклятой Луизы Демьяновны. Я сказал: приходи. Он пришел и мы пошли.

РАСПЛЮЕВ.         Как все просто у вас!

КОСЬМИН.            Не просто. Я пошел, взявши утюг, который стоявши у печки. Приходим в ее покой, она там спавши. Ну, мы тихонько к ней. Ефим ее лицо подушкой накрыл, она стала вырываться, тут я ее ударимши и утюгом по бокам да по спине прошедши… А Ефим тем временем ее подушкой душимши, душимши и задушимши.

ЕГОРОВ.                Ну, когда мы увидели, что она совсем… это… мертва, девки Пелагея и Аграфена плакали и одели ее в платье, и даже шляпку надели, а Галактион пошел запрягать лошадь. Ну, вытащили мы ее во двор, положили в сани,  в задок, Галактион кучером… Ночь темная, мы спокойно, незаметно ни для кого доехали до Ваганьково и свалили ее в овраг.

КОСЬМИН.            Ну, тут мы опасались, что она вдруг очнется.

РАСПЛЮЕВ.         Оживши?

ЕГОРОВ.                Ну да. И тогда я складным ножом ей горло перерезавши… тьфу, то-есть перерезал ей горло, чтоб не встала.

РАСПЛЮЕВ.         Ась? Как ты сказал?

ЕГОРОВ.                Чтоб не встала, говорю. Ну окончив это дело, мы отвезлись домой, проверить, как девки прибрали… А они прибрали хорошо…Салон сожгли, утюг выбросили. Ну, и под утро, часа в четыре…

РАСПЛЮЕВ.         Что под утро? Куда-то пошли?

ЕГОРОВ.                Ну, куда куда-то? В кабак мы пошли. В ночной кабак «Сучок», что на Моховой. И там до 6-ти утра…

КОСЬМИН.            Выпимши!

РАСПЛЮЕВ.         И много слакали, мои дорогие?

КОСЬМИН.            Порядочно, два пол-литра на двоих и пива изрядно. Но остались тверезые, как стекло.

ЕГОРОВ.                Господин начальник, вот всё. И признание, и покаяние. Все чего еще? Только не бей нас больше, начальник!

КОСЬМИН.            Мы же все подписамши!

СУХОВО.               Челядь – одно слово – она челядь и есть! Бррр-рр!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ВАРРАВИН.          Расплюев! Докладай!

РАСПЛЮБЕВ.       Ваше сиятельство. Произведен обыск в доме титулярного советника г-на Сухово-Кобылина на Сенной улице. По осмотру надворных служб во флигеле, где проживал оный найдены в сенях около кухни на полу кровавые пятна и на стенах там же два пятна запекшейся крови в виде капель.

ВАРРАВИН.          Вот нам то, что хотелось

ТАРЕЛКИН.           А что хотелось, Максим Кузьмич?

ВАРРАВИН.          Хотелось молвы. Большой молвы. И вот теперь будет ему молвы. А молва, господа, самая страшная казнь, пострашней всех египетских. Молва не щадит. Молва при жизни убивает, а опосля смерти, Тарелкин, продолжает убивать. Но наш герой, как я понимаю, живой и борется. Так ли?

ТАРЕЛКИН.           Дело Сухово-Кобылина растет, Максим Кузьмич, - уже и до Сената дошло. И до Государственного Совета. Он везде пишет обращения.

ВАРРАВИН.          Да намекните же ему, наконец, что всякое Дело денег стоит. Пусть даст – и успокоится. Иль он не русский человек? Не понимает?

ТАРЕЛКИН.           Расплюев, вызови, братец, этого обращателя ко мне. Я его уж успокою так успокою.

 

Появляется Сухово.

 

РАСПЛЮЕВ.         А вот он и сам пришел. (Варравин и Расплюев исчезают).

СУХОВО.               Я к вам обыкновенным посетителем.

ТАРЕЛКИН.           Милости прошу.

СУХОВО.               Наоборот, это я прошу у вас милости. Надо бы дело мое прекратить и – точка.

ТАРЕЛКИН.           Да вот оно, ваше дело, у меня на столе. (Листает пухлое дело). В нем не видно никаких загвоздок. Все хорошо. Все подписано. Причин вашим беспокойствам нетути.

СУХОВО.               Совсем-таки нетути?

ТАРЕЛКИН.           Совсем.

СУХОВО.               Так почему оно официально не объявляется закрытым? Почему тянется волокита?

ТАРЕЛКИН.           Скажу по секрету… Потому что волокита. Эко вы верно. У нас ведь всё мучительно, а почему? Просторы большие, расстояния превеликие. Пока из одной Разоряевки до другого Запердяйска доберешься  - можно околеть. Да и климат… Климат у нас хороший, у нас погода плохая. На Руси ведь что надо? Уметь ждать. Дождя, снега, войны, землетрясения… Сидят и ждут. Вот и вы сидите смирно и ждите. И дождетесь, это я вам искренне обещаю.

СУХОВО.               Понимаю. Просторы виноваты, климат опять же суровый… Это всё мы не раз слышали. А нельзя ли… говоря прямо… эти просторы как-то поуменьшить…

ТАРЕЛКИН.           Подтолкнуть, одним словом?.. Да, конечно, можно. Подтолкните – и пойдет дело. Ваше, конечно, живо тут же пойдет. Обещаю. Даже поедет.

СУХОВО.               Понимаю. (Достает конверт с деньгами, кладет его на стол).

ТАРЕЛКИН.           Это что?

СУХОВО.               Десять тысяч одной прозрачной бумажкой. Билет опекунского совета. Соблаговолите принять. (Тарелкин ловким спешным движением кладет конверт в карман).

ТАРЕЛКИН.           Ну, да, да. Дело денег стоит.

СУХОВО.               А вот теперь, мой дорогой, я кликну на весь департамент, что дал вам сейчас взятку, она у вас в кармане, у меня записан номер билета, вас обыщут и… и…

 

Неожиданно Тарелкин вынимает конверт из кармана, складывает бумажку в шестнадцать раз, засовывает себе в рот и… глотает.

 

ТАРЕЛКИН.           И ничего!... Зовите департамент. А вот вы… вам… Расплюев! (Вбегает Расплюев).

РАСПЛЮЕВ.         Господин Сухово-Кобылин?

СУХОВО-КОБЫЛИН. Честь имею.

РАСПЛЮЕВ.         Александр Василич!

СУХОВО-КОБЫЛИН. Слушаю вас.

РАСПЛЮЕВ.         Вы арестованы.

 

Появившиеся Шатала-Катала препровождают Сухово-Кобылина в часть.

 

  

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

  

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

ВАРРАВИН.          Тарелкина ко мне. (Входит Тарелкин). Ну, что, Тарелкин? Получил – делись.

ТАРЕЛКИН.           Денег нет, Максим Кузьмич.

ВАРРАВИН.          Да где ж они?

ТАРЕЛКИН.           Да по долгу службы. В рот засунул и проглотил. Обстоятельства вынудили. По службы долгу.

ВАРРАВИН.          Да ты меня за дурака держишь? Какие еще обстоятельства?

ТАРЕЛКИН.           Проситель… он же даватель… оказался хитрым, бывалым пройдой. Я ему пообещал: мол, все устроим, все будет в лучшем виде, ваше пасквильное дело утрясем, но не сразу, а он тотчас:  я ваш поступок заявлю, департамент вызову, вы такой-сякой,  берутку взяли, - ну, и съел. Концы в воду. Мертво и запечатано.

ВАРРАВИН.          И я, братец, должен этой ахинее верить? Где деньги, братец?

ТАРЕЛКИН.           Я истинно вам признаюсь: я их нонче... это…перерабатываю.

ВАРРАВИН.          Что делаешь?

ТАРЕЛКИН.           Десять тысяч одной бумажкой… истинный крест… перевожу, так сказать, в иную ипостась.

ВАРРАВИН.          Правильно люди говорят: деньги не пахнут!.. Но это, Тарелкин, не про тебя. Мы, конечно, взяткоемкая страна, но чтоб до такого дойти!.. Нас нельзя купить! А деньги между тем мимо рыла ушли. Где куш? Доля моя?.. Лишил! И тебя, Тарелкин, мы – душу выну – она и не скрипнет: мы теперь будем гнобить – и строжайше, строжайше! В связи с утратой доверия. Пшел вон, братец.

ТАРЕЛКИН.           Иду-иду, слушаюсь и иду (падает на колени), токмо не увольняйте, Максим Кузьмич, отец родненький, я справлюсь в следующий раз и принесу вам в зубах такую сумму – вы ахнете и охнете. А сейчас все пойдем… гольем шитые, мишурою крытые, отхватывать наш чиновничий пляс.

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

СУХОВО.               Ваше императорское Величество! 7 ноября (вторник, день совершение преступления), весь вечер был проведен мной в доме губернского секретаря Александра Нарышкина, где встретил я до 15-ти знакомых лиц, а всего гостей было 40 человек, после ужина во 2-м часу ночи оставили мы дом этот и, возвратись домой, я лег спать.

КОБЫЛИН.            На другой день 8-го числа я отправился поутру по собственным делам и, заехав на квартиру Луизы Симон, не нашел ее. Прислуга объявила, что накануне в 10-ть вечера она якобы сошла со двора и во всю ночь не возвращалась. Обстоятельство это, несогласное с правильностью и особенною скромностью образа жизни Луизы Симон, сразу возбудило во мне опасения.

СУХОВО.               Немедленно занялся я расспросами и поисками, а уже ночью сообщил о пропаже человека г. обер-полицмейстеру.

КОБЫЛИН.            12-ноября все мои люди, прислуга то есть, были взяты полицией под стражу и чрез несколько дней признались о преступлении. Несмотря на то я был вытребован в Городскую часть к допросу.

РАСПЛЮЕВ.         Слуги ваши и вы, Александр Василич, подозреваетесь поровну. Так что говорите правду.

СУХОВО.               Даже под пытками не смогу сознаться. А вот повар и кучер – из моей дворни, кажись, сознались, не так ли?

РАСПЛЮЕВ.         Однако гляньте. К нам поступила новая бумаженция с ихими подписями – признание, мол, сделали они под пытками с нашей стороны. Оттого от первых показаний Ефим Егоров и Галактион Косьмин отказываются, - отчего остаетесь у нас с вами – только вы, любезный Александр Василич.

СУХОВО.               Ну-с, начинайте тогда и меня пытать.

РАСПЛЮЕВ.         Что вы, что вы, Александр Васильевич, пытки у нас исключены. Правда, не исключены исключительные случаи.

СУХОВО.               Прекрасно вас понимаю.

РАСПЛЮЕВ.         А вот как нам понять кровавые пятна во флигеле вашего домостроения?

СУХОВО.               Тот же мой повар Ефим Егоров вам объяснит: это место во флигеле как раз у корыта, над которым всегда происходила резка живности к столу, то есть из породы кур и петухов, а также уточек – кровь нечеловечья, а только птичья – и я требую химической экспертизы стены и плинтуса.

РАСПЛЮЕВ.         Вы требуйте, требуйте Александр Василич, а мы ваши требования будем рассматривать.

КОБЫЛИН.            Полгода и еще семь лет продолжалось сие следствие, в течение которого испытал я, невинный человек, все мучения оскорбления проистекшего отсюда тюремного заключения и публичного позора.

РАСПЛЮЕВ.         А вы к кому обращались, Александр Васильич?

КОБЫЛИН.            В моем деле много писем и документов. Вот, пожалуйста… Поручение обер-полицмейстера о произведении следствия… Докладная записка его же московскому военному губернатору графу Закревскому… Предписание Закревского чиновнику особых поручений и управляющему секретным отдалением господину коллежскому советнику Шлыкову… Постановление Следственной комиссии. Донесение начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанта Перфильева шефу жандармов господину генерал-адъютанту и кавалеру графу Орлову… Рапорт-записка…

РАСПЛЮЕВ.         Может, хватит?

КОБЫЛИН.            Отчего же? Дело на двадцать семь папок и тысячу шестьсот листов.

РАСПЛЮЕВ.         Ах, Александр Василич, да вы не к тем людям обращались, не с теми переписывались!

КОБЫЛИН.            Император Николай, по-вашему, тоже не тот человек?

РАСПЛЮДЕВ. Тот! Тот! Но что он может решить? Все равно без нас он ничего не может!

КОБЫЛИН.            Волокита. Для начала объясните, почему я арестован?.. Почему заперт в секретный чулан Тверской части обстену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами. В томительнейших страданиях провожу дни и ночи. Не-ве-ро-ятно!

РАСПЛЮЕВ.         И-эх! Следователь, знаете, почтеннейший, кто он ни будь, может взять да посадить в секрет. Качала! Шатала!

КАЧАЛА-ШАТАЛА. Тута мы!

РАСПЛЮЕВ.         А ну, давайте, молодцы!

СУХОВО.               После трехсуточного содержания моего в полночь вошел ко мне частный пристав с жандармами и человек в партикулярном платье и в маске. Приказали одеться. И на вопрос – куда это ведут меня? – ответа не было дадено. Тогда исполнилась мера моего терпения, - среди безмолвных исполнителей гибельных дел для меня и распоряжений я объявил…

КОБЫЛИН.            Что смело повинуюсь противозаконным действиям, ибо знаю и верю, что у подножия Престола Государя Императора нашего единственно найду суд и справедливость.

СУХОВО.               У дверей тюрьмы дожидалась уже карета, мне приказано было в нее сесть с человеком, одетым в партикулярное платье.

КОБЫЛИН.            Немедленно шторы кареты оной были опущены. Тьма объяла меня.

 

Цокот копыт в полной темноте.

 

СУХОВО.               Около двух часов возили меня в разных направлениях по улицам Москвы, заключили снова в непонятное мне место, держали еще три дня в строжайшем секрете, не сделав ни одного допроса во время моего содержания, книг для чтения не давали никаких и, наконец, по случаю признания настоящих преступников…

КОБЫЛИН.            Выпустили меня на свободу.

РАСПЛЮЕВ.         (Снимает маску). Вам, Александр Василич, мой совет – со стеной надо поговорить.

СУХОВО.               С какою стеною?

РАСПЛЮЕВ.         Да с нашею. Вот перед вами стена. Я вас к ней привел. Разговаривайте.

СУХОВО.               С кем?

РАСПЛЮЕВ.         Да с Важным лицом.

СУХОВО.               Нет лица. Что-то не видно лица.

РАСПЛЮЕВ.         А в стене. Фу-ты, боже мой. (На стене появляется огромное изображение Варравина).

ВАРРАВИН.          Мое почтение. Чем обязан?

СУХОВО.               Наслышан будучи о вашей справедливости, прошу принять участие в слепой судьбе моей.

ВАРРАВИН.          Садитесь.

СУХОВО.               (Оглядываясь в поисках стула.) Да я уж сидел.

ВАРРАВИН.          Едва ли чем могу быть полезен.

СУХОВО.               Надеюсь на ваш благосклонный взгляд.

ВАРРАВИН.          Ошибаетесь. В ведомстве нашем ход делопроизводства так устроен, что личный взгляд ничего не значит. Впрочем… в чем просьба ваша?

СУХОВО.               Требуется снять с меня подозрения. Я ни в чем не виноват, но меня продолжают таскать.

ТАРЕЛКИН.           Дело нашумевшее. Следствие три года уже идет.

ВАРРАВИН.          С этим делом я знаком. Оно находится у нас на рассмотрении и несколько залежалось, надо признать. Однако не взыщите. Дел у нас такое множество – едва хватает сил. Не поспеваем. Людей нет. То-есть люди, конечно, есть, но их не хватает. Молодой следователь Расплюев наш лучший специалист… Со всех концов отечества нашего стекаются к нам просьбы, жалобы и как бы вопли угнетённых собратьев; дела труднейшие и запутаннейшие…

СУХОВО.               Вот-вот. Мое дело по существу простое, уголовное, но от судопроизводства нашего получило такую запутанность, что я даже порядком сам не могу передать…

ВАРРАВИН.          Да поймите вы! Мы не враги ваши. Тут ваших врагов у нас нет! Внимание наше, разбиваясь на тысячи направлений, совершенно исчезает, и мы имеем сходство с Титанами, которые сражаясь с горами, сами под их тяжестью погибают.

СУХОВО.               Потому-то я и стремлюсь обратить внимание ваше.

ТАРЕЛКИН.           Стремитесь, стремитесь, это ваше право стремиться.

ВАРРАВИН.          А уж мы по мере сил, сударь, по мере сил. С одной стороны, ваше дело является совершенно естественным и натуральным.

ТАРЕЛКИН.           Незаконная связь. Зверское убийство. Детектива.

СУХОВО.               Уж и не знаю, излагать ли вам мои опровержения.

ТАРЕЛКИН.           Излагайте, излагайте. Это ваше право излагать.

ВАРРАВИН.          Достопочтеннейший, к чему? Был и я молод, любил и я диспутоваться. Теперь минуло. Познал я жизнь, познал и ее существенность. Вы старину хоть нашу помните?

КОБЫЛИН.            (Заступив на место Сухово). Помним, мы все помним про вашу нашу старину.

ВАРРАВИН.          Простую, задушевную… Вот время-то было. Об нем и в стихах, и в песнях… А сейчас… Короче, кладешь сто тысяч и мы поможем тебе, молодой человек.

КОБЫЛИН.            Как? (В сторону). Опять. Капкан? Ну, точно капкан!

ВАРРАВИН.          Положим твое письмо государю. На стол.

ТАРЕЛКИН.           А иначе – письмо не дойдет.

КОБЫЛИН.            До государя?

ТАРЕЛКИН.           До стола. (Варравин исчезает своим изображением на стене).

СУХОВО.               Силы небесные! Да ведь сто тысяч – это гора! Состояние! Жизнь человеческая! Сто тысяч!.. Ведь дело-то в сущности для полицейских пустое! Нет!.. Не-ееет! Лбом отворю двери, всю правду скажу!

ТАРЕЛКИН.           Ну, скажите, скажите правду. Это ваше право! И вас услышат!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

СУХОВО.               Всемилостивейший Государь! Вся моя надежда, вся твердость моя заключилась в непоколебимой вере в вас, в Ваше Правосудие и милость, в вере, которую Правосудный Бог вложил в мое сердце как единственную, но твердую защиту против клеветы людей и противузакония тех из них, кто облечены Властью.

КОБЫЛИН.            Ответа не последовало. Зато...

ТАРЕЛКИН.           Решение Уголовной палаты: первое – дворового человека Сухово-Кобылина, повара Егорова Ефима, 24-х лет, сознавшегося а) убийстве купчихи Деманш с обдуманным заранее намерением и нанесением ей жестких мучений. И б) в похищении из ее шкафа денег и вещей, как зачинщика на основании пунктов таких-то и таких-то Уложения, лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично, чрез палачей. Плетьми девяносто ударами. И сослать в каторжные рудники на двадцать лет.

ЕГОРОВ.                (В луче). Господи, помилуй, раба твоего грешного. Во крови руки мои. Прости Господи. (Егорова уводят).

ТАРЕЛКИН.           Кучера Сухово-Кобылина – Галактиона Кузьмина 21 года и 13 дней как сообщника Егорова наказать публично чрез палачей плетьми в количестве 80 ударов и по наложении клейм сослать в каторжные работы в рудники на 15 лет.

КОСЬМИН.            Господи, простимши мя, Господи. (Уводят Косьмина).

ТАРЕЛКИН.           Титулярного советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина, виновным по сему делу ни в чем не оказавшегося, к суду не привлекать. Но подвергнуть церковному покаянию за незаконное сожительство с убиенной француженкой Луизой Симон Деманш.

КОБЫЛИН.            Никакого покаяния от меня им не было. Ибо я любил, люблю и буду любить эту женщину, как никакую другую всю жизнь.

ГОЛОСА: 

- Убийца!

- Подлец! (Свист).

- Креста на тебе нет.

- Убийца! Убийца!

- Убийца!

- Убивец!

КОБЫЛИН.            Ну, почему ж нет креста? Полноте! Этот крест нес я до конца дней своих.

СУХОВО.               Я погрузился в себя, съехал из Ниццы в Кобылинку, стал каждодневно переводить на русский язык Гегеля, строить сахарный заводик, который постепенно превратился в завод, пахал, сеял, столярничал, занимался гимнастикой, жил, в общем, одиноко стареющим бобылем, но неожиданно увлекся делом, которое повернуло в другую сторону мою жизнь. Стал писать пиэссы для театра и вести каждодневный дневник, который сделался моим двойником.

КОБЫЛИН.            Нет моим!

СУХОВО.               Да нет же! Моим, моим!

КОБЫЛИН.            Моим! (Об смеются, обнимаясь, шутливо хлопая друг друга по плечу).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

Из темноты вырисовывается Нарышкина.

 

КОБЫЛИН.            Надя? Ты откуда?

НАРЫШКИНА. Из Парижа с любовью.

КОБЫЛИН.            Любви давно нет.

НАРЫШКИНА. Это у тебя. Ты застрял в своей российской глуши. Замуровался, отшельник?

КОБЫЛИН.            Кобылинка – мое место на земле. А вот ты, Наденька, не на своем месте.

НАРЫШКИНА. Я уехала из-за тебя. Ты многого не знаешь. Теперь, когда ты свободен, я могу тебе поведать нашу тайну.

КОБЫЛИН.            Что за тайна?

НАРЫШКИНА. Держись за стул, а то упадешь.

КОБЫЛИН.            Не интригуй, интриганка!

НАРЫШКИНА. Сначала обещай мне приехать сюда.

КОБЫЛИН.            Ниманс. Никогда.

НАРЫШКИНА. Ты приедешь. Ты не можешь не приехать.

КОБЫЛИН.            Мне будет тяжело во Франции, ты пойми.

НАРЫШКИНА. Нет, здесь тебе будет легче. Брось, брось, ты эту свою  Россию, Саша. Приезжай.

КОБЫЛИН.            Вы, Наденька, очаровательны, но мне чужая. К тому ж – муж!

НАРЫШКИНА. С мужем я расстанусь по первому Вашему слову и…

КОБЫЛИН.            И буду я Нарышкин. Еще один в вашей жизни.

НАРЫШКИНА. Вы останетесь сами собой. Вас ничто не поколеблет. Ведь вы – сила, вы сама мужская мощь. Скала! Глыба!

КОБЫЛИН.            Только подточенная. Я накренился над бездной. Верней, меня накренили.

НАРЫШКИНА. Вы выправитесь. Иначе – сгинете. Пропадете, да вы уже пропали!

КОБЫЛИН.            Моя дорогая, бывшая дорогая, злословие делает женщину некрасивой.

НАРЫШКИНА. Мой милый, а злословие мужчин убеждает нас в их таланте. Я слышала, вы взбаламутили общество  своими писаниями «Свадьба Кре… кре…»

КОБЫЛИН.            «Чинского» - так называется моя первая пьеса, поставленная в Александринке. В конце был гром рукоплесканий.

НАРЫШКИНА. Бедный вы мой! Вам славы захотелось?

КОБЫЛИН.            А хоть бы и славы… В моем-то положении. Но это был успех в честном деле.

НАРЫШКИНА. Опять «дело»! Вам не надоело?

КОБЫЛИН.            Пока нет. Ныне заканчиваю вторую по счету комедию. Она будет посильнее первой.

НАРЫШКИНА. Вы мстите власти за ваш случай? Но это же мелко, Саша.

КОБЫЛИН.            Я не мщу. Я просто смеюсь и плачу. Как Гоголь плакал и смеялся.

НАРЫШКИНА. И небось никакого просвета? Угадала?

КОБЫЛИН.            От холеры деготь дают пить.

НАРЫШКИНА. Помогает?

КОБЫЛИН.            Нам ли знать?!

НАРЫШКИНА. А может, ваша злость – это просто болезнь печени?

КОБЫЛИН.            Но пишу-то я сердцем и левой ногой! Одно скажу: я умнее своих пьес, поскольку в них много идиотов.

НАРЫШКИНА. Много идиотов – это и есть идиотизм русской жизни. От него бежать надо, Саша!

КОБЫЛИН.            Вот ты убежала и идиотизма здесь поубивалось.

НАРЫШКИНА. Благодарю покорно за твой поганый язык.

КОБЫЛИН.            Кабы не мой язык, пиэссы мои были бы скучные. Вот ты говоришь, что  надо. А я не знаю, что надо, оттого и не вижу просвета. Впрочем, что надо? Да немного. Мужика пора освободить, дать ему хоть какое образование, отрешить от всех стеснений, ото всех насилий… И – к Богу направить.  К Разуму. Я ведь гегельянец убежденный. Идея эволюции, но не революции… Моя идея!..

НАРЫШКИНА. И как же ты, гегельянец, эту пьянь и рвань к Богу собираешься привести?

КОБЫЛИН.            За ручку!.. Знаешь, мои мужики-лапотники меня любят. Вот я им школу деревенскую открыл – так они мне за это икону недавно поднесли.

НАРЫШКИН.        А те мужики твои, что кровь пролили, небось, тоже в церковь ходили и на шее крестики несли, когда с утюгом шли?

КОБЫЛИН.            То были городские, порченые.

НАРЫШКИНА. Ты их помнишь хорошо?

КОБЫЛИН.            Мне говорят со всех сторон – не оборачивайся к прошедшему – там разбитая посуда и в склейке нету шансов.

НАРЫШКИНА. Я о том же. Приезжай ко мне, Саша.

КОБЫЛИН.            Не приеду, нет. Есть женщины, которые делают нас хищниками, а потом съедают заживо.

НАРЫШКИНА. Скажи: ты христианское покаяние совершил али не совершил?

КОБЫЛИН.            Не совершил. Хотя был приговорен. И не потому, что я чистенький. Это им всем, кто меня травил и по сей день травит, прежде надо бы каяться. За хулу ответят.

НАРЫШКИНА. Не можешь их простить?

КОБЫЛИН.            Нет, поздно мне прощать. Злопамятный я. Не Христос.

НАРЫШКИНА. Ну, так оставайся грешником и далее.

КОБЫЛИН.            Ты о чем, Наденька?

НАРЫШКИНА. А вот и тайна моя. Я ведь, Саша, тогда из России уехала беременная.

КОБЫЛИН.            (Напрягся). От кого?

НАРЫШКИНА.  От тебя, Саша. От кого же еще? Так что у тебя в Париже  - дочь.

 

Пауза

 

КОБЫЛИН.            Вот радость-то на старости лет! И как ее зовут?

НАРЫШКИНА.     Луиза. (Пауза).

КОБЫЛИН.            Что за чертовщина! Ты нарочно ее так назвала?

НАРЫШКИНА. Нарочно, конечно. Чтоб тебе приятность доставить. В честь этой твоей… падали! (Пропадает).

КОБЫЛИН.            (Кричит вслед). Я приеду, Наденька, обязательно приеду! Но не сейчас! Сейчас я занят. Пиессу новую пишу – трагический балаган, а герои – мои добрые знакомые… Упыри да вурдалаки…

ТАРЕЛКИН.           А этот Сухово-Кобылин, наш писатель громкий – я его лично знаю – бандит и убивец… Его бы в красную рубаху одеть и  в лес. Он там своим разбойником бы числился. И что он за писатель? Что написал? Кого и чего сотворил?!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА.

 

На сцене – парад, танец, пластика этаких механизированных кукол – Варраввин, Тарелкин, Расплюев, Шатала, Качала и др. персонажи пьес Сухово-Кобылина – их рыла и затылки, их фасы, профили и маски… Лошади, колонны, снег, бумаги…  Все крутится-вертится. Вихрем нелюди носятся на сцене, вдруг неожиданно застывают – выползает гроб, в котором сидит Тарелкин.

Рядом Шатала и Качала истязают «плетьми» Егорова и Космина в арестантских робах… Кто-то играет в карты, кто-то метет, а кто-то сорит деньгами.

 

КОБЫЛИН. Если бы мне предложен был вопрос: где же я этакие «картины» видел?.. то я должен сказать, положа на сердце руку: Нигде!!!... и везде!.. Налетело воронье, набежали воры, растащили достояние. Обыски. Обыски. Аресты. Аресты. Обыски…

РАСПЛЮЕВ.         В каждом доме есть деньги… Непременно есть… Надо только знать, где они лежат…Изъять!.. (Шатала и Качала изымают…).

 

Из шкафов и ящиков с грохотом сыпятся потоки золотых монет. Бумажные деньги порхают по воздуху, словно стаи птиц.

 

ТАРЕЛКИН.           Отчитаться!

РАСПЛЮЕВ.         Изъять!

ТАРЕЛКИН.           Отчитаться!

ВАРРАВИН.          Оболванить! Оболванить! Оболванить! Всех до последнего оболванить!

РАСПЛЮЕВ.         Есть оболванить! Есть изъять! Есть отчитаться. Я вам докладывал и теперь докладываю: Надуем меры строгости, хватать надо.

КОБЫЛИН.            Кого?

РАСПЛЮЕВ.         Мошенников! Оборотней!

КОБЫЛИН.            Да ты, Расплюев, первый мошенник и есть.

РАСПЛЮЕВ.         Я мелкая сошка. А вот есть…

КОБЫЛИН.            Кто же?

РАСПЛЮЕВА. Да вот взять Тарелкина.

КОБЫЛИН.            Так и возьми.

РАСПЛЮЕВ.         Не могу-с. Он мое начальство.

КОБЫЛИН.            В нашей полиции оборотни? Да неужели?

РАСПЛЮЕВ.         По секрету: все до одного. И Варравин… Стена… В стену обернулся. Главный вурдалак. У него хобот, длины необычайной. На конце хобота – сосок. Как жало скорпиона. Как жертву себе заприметит, так с крайней лютостью хобот и выпустит. Медленно избирает в голове вашей место… что-нибудь твердое, да вдруг как кокнет. И с необычайной свирепостью начинает сосать! Кррровь вашу начинает сосать до вашей самой смертной кончины.

КОБЫЛИН.            Молодец! Дознал!

РАСПЛЮЕВ.         Профессия моя такая – дознавать. Их целая шайка. Заговор. Я Тарелкина освидетельствовал – так он уже на первом допросе за сердце схватился. Я такого мнения, что все наше отечество – это целая стая волков, змей и зайцев, которые оборотились в людей. И всех надо сажать! Сажать! Сажать! Сажать! Сажать всех! Сажать! Са… (Остолбеневает).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

НИЩИЙ.                (Полуголом виде). Подайте на пропитание, господа  хорошие.

РАСПЛЮЕВ.         Ты кто?

НИЩИЙ.                Профессор консерватории.

РАСПЛЮЕВ.         Был! В той жизни! А кем стал, оборотень?

НИЩИЙ.                Я голодный. И был, и сейчас. Арестуй меня, начальник, хоть в камере поем по-человечески.

РАСПЛЮЕВ.         А вот и арестую.

НИЩИЙ.                Спасибо, начальник.

РАСПЛЮЕВ.         Я за спасибо не работаю.

НИЩИЙ.                Да что с меня взять?

РАСПЛЮЕВ.         А спой мне из какой-нибудь оперы!

НИЩИЙ.                (Поет). Смейся, паяц, над разбитой любовью. Смейся и плачь…

РАСПЛЮЕВ.         (Подпевает). Ты надо го-оорем моим! Взять его! (Шатала и Качала берут его).

НИЩИЙ.                Благодарствую, сынок! Спасибочки! (Далее поет фразу по-итальянски. Качала-Шатала его уводят).

 

Вводят Чванкина. Он с тросточкой.

 

РАСПЛЮЕВ.         (Смотрит в дело). Купец Чванкин?

ЧВАНКИН.            Это мы.

РАСПЛЮЕВ.         Чем торгуешь?

ЧВАНКИН.            Девками.

РАСПЛЮЕВ.         Товар хороший. Покажи! (Впускают четырех девок). Почем?

ЧВАНКИН.            Да по двадцать пять рублев.

РАСПЛЮЕВ.         За сотню?

ЧВАНКИН.            Да помилуйте, за штуку. Гляньте, как хороши.

РАСПЛЮДЕВ. Дешево!.. Целую этакую девку….

ЧВАНКИН.            Да целуйте, целуйте! Это ходкий товар!

РАСПЛЮЕВ.         Я и говорю: целую этакую девку… Я бы сам дал (целует всех девок подряд) Тебя как звать?

ПЕРВАЯ.                Амалия.

РАСПЛЮДЕВ. А тебя и тебя?

ВТОРАЯ, ТРЕТЬЯ И ЧЕТВЕРТАЯ, Амалия, Амалия, Амалия.

РАСПЛЮЕВ.         С каждой Амальки – подписку о невыезде. Как же их различать?

ЧВАНКИН.            Каждая под своим номером. Всё для облегчения заказа клиента.

РАСПЛЮЕВ.         И эти обернулись в цифры. Ну, что, Амалька, пойдем? (Зовет в соседнюю комнату).

ЧВАНКИН.            Да берите их скопом. Нам для вас не жалко.

РАСПЛЮЕВ.         Где ж еще такие девки продаются?

ЧВАНКИН.            Вот наш адресочек, завсегда обращайтесь!

РАСПЛЮЕВ.         Распишитесь. Во всем, сударь, форма. И на все четыре стороны. А Амалек пока оставь.

ЧВАНКИН.            Извольте. Хоть три подписки. Хоть тридцать три. С большим, черт возьми, удовольствием! (Уходит. Амальки набрасываются на Расплюева. Рвут на нем одежду. Входит Брандахлыстова. Амальки застывают, как куклы).

РАСПЛЮЕВ.         (Застегивает ширинку). Как звать?

БРАНДАХЛЫСТОВА. Брандахлыстова я.

РАСПЛЮЕВ.         С чем?

БРАНДАХЛЫСТОВА. С жалобой. На Тарелкина Кандида Касторовича.

РАСПЛЮЕВ.         На Тарелкина? Это интересно.

 

Входит ВАРРАВИН.

 

ВАРРАВИН.          Что тут делается?

РАСПЛЮЕВ.         Следствие производим, Ваше превосходительство. Свидетельница Брандахлыстова показывает… что ты показываешь, госпожа Брандахлыстова?

БРАНДАХЛЫСТОВА. Морали нет никакой. Мой сожитель Тарелкин – государственный человек, но со мной повел себя не по-государственному – народил деток, а сам в кусты. Отказывается!

ВАРРВАВИН.       Подать сюда Тарелкина. (Вводят Тарелкина).

РАСПЛЮЕВ.         Признавайся, оборотень, есть у тебя дети от этой бабы?

ТАРЕЛКИН.           Никак нету. Не мои.

ВАРРРАВИН.        Ай-яй-яй! Воды не давать. Привязать к стулу. (Тарелкина привязывают).

РАСПЛЮЕВ.         Не упирайся, упырь!

ТАРЕЛКИН.           Я не упырь. Я не оборотень.

БРАНДАХЛЫСТОВА. Как не оборотень? От него, сударики, станется. Своих детей не признал (показывает фотокарточки). Вот и вот и вот… Подлец человек.

РАСПЛЮЕВ.         Ты с подлецом… с этим государственным человеком жила?

БРАНДАХЛЫСТОВА. Жила.

РАСПЛЮЕВ.         Ну, что он, оборачивался?

БРАНДАХЛЫСТОВА. Завсегда.

ТАРЕЛКИН.           Врет она, все врет.

ВАРРАВИН.          Выбирай, Тарелкин: хочешь честь или хочешь есть?

ТАРЕЛКИН.           Воды хочу. Дайте мне воды.

РАСПЛЮЕВ.         Во что же он оборачивался?

БРАНДАХЛЫСТОВА. В стену.

ВАРРАВИН.          Не может быть. (В сторону). В стену только я.

РАСПЛЮЕВ.         Как же он в стену оборачивался?

БРАНДАХЛЫСТОВА. А как я на постель полезу, так он, мошенник, рылом-то в стену и обернется. Так вот я с ним одиннадцать годков и мучилась, глаза выплакала с разбойником, а он дрыхнет, а проснется  сразу – в жеребца… От меня отрекся, от детей, отрекся, кормить не хочет: не мои, грит, дети. Чьи же это дети? (Показывает фотокарточки). Укажи, чьи. Так не указывает.

РАСПЛЮЕВ.         Не мои.

ВАРРАВИН.          Не мои.

ТАРЕЛКИН.           Точно не мои.

 

Качала и Шатала плещут ему ведро воды в лицо.

 

ВАРРАВИН.          В жеребца, говоришь?.. Ну что ж… Все живое размножается, а мертвечина – множится. Он мне однова с огорчением объявил, как начальнику, что иногда бывает зайцем! А тут нате – жеребец!

РАСПЛЮЕВ.         И ты не робела с ним спать-то? С государственным человеком?

ВАРРАВИН.          Со стеной!

БРАНДАХЛЫСТОВА. Робела, сударики, робела… Но мне что? Мое дело женское!

РАСПЛЮЕВ.         В показаниях сбилась, с преступником в сожительстве, не прикажете подвергнуть аресту?

ВАРРАВИН.          Подвергни. (Ее уводят). Ай-яй-яй, Тарелкин, ай-яй-яй!.. Развяжите его, отпустите его… Стена своих не сдает! (Качала и Шатала развязывают Тарелкина).

ТАРЕЛКИН.           (Ощупывает себя). Живой и на свободе! Максим Кузьмич, разрешите ручку поцеловать! (Падает на колени перед Варравиным).

РАСПЛЮЕВ.         Всю Россию сейчас надо сажать. Правительству вкатить предложение – так, мол, и так, учинить в отечестве нашем поверку всех лиц.  И – пошла ловля: Сибирь и кандалы. Все наше. Всю Россию потребуем. Теперь меня дрожать будете. Раболепствовать будете! Мои дни расплюевские. (Расплюев разворачивает знамя).

РАСПЛЮЕВ.         Ура-а!

 

Тарелкин впереди знамени.

 

ТАРЕЛКИН.           Ура-а-аа! Да здравствует Максим Кузьмич! Вперед!

КОБЫЛИН.            Заметьте, господа, всегда и везде Тарелкин был впереди. Едва заслышит он, бывало, шум совершающегося преобразования или треск от ломки совершенствования, как он уже тут и кричит: вперед!! Когда несли знамя, Тарелкин всегда шел перед знаменем. Когда объявили прогресс, то он встал и пошел впереди прогресса – так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади.

РАСПЛЮЕВ.         Говори, упырь, кто твои сообщники. Показывай. 

ТАРЕЛКИН.           Весь Петербург и Москва. Господа? (Встав на крышу гроба). Вы теперь мое нравственное чувство оскорбляете. Я не один был. У меня начальник генерал Варравин.

ВАРРАВИН.          (Выпускает хобот). Что-оо? Нравственное чувство? А это что за настойка? На каких ягодах? Что  за деликатесы какие? Нравственное чувство. Нет и не было у нас этого самого нравственного чувства никогда! Тут все пройды – я, ты, он… И все оборотни (Плачет).

КОБЫЛИН.            Когда пошла эмансипация женщин, то и Тарелкин плакал, что он не женщина.

ТАРЕЛКИН.           Не женщина я!..

КОБЫЛИН.            Дабы снять кринолину перед публикой и показать ей…

ТАРЕЛКИН.           Сейчас, сейчас покажу!.. (Хочет снять штаны).

 

Всеобщий ужас, крики, свист.

 

КОБЫЛИН.            Как надо эмансипироваться! Когда объявлено было, что существует гуманность, то Тарелкин так сразу проникнулся ею, что перестал есть цыплят…

ТАРЕЛКИН.           Жалко наших братьев меньших!.. (Хватается за сердце). Ох!

КОБЫЛИН.            И вот…

ВАРРАВИН.          Не стало нашего дорогого и любимого Кандида Касторовича Тарелкина…

РАСПЛЮЕВ.         Ась?.. Это что же? Смерть Тарелкина?

КОБЫЛИН.            Русский черный юмор.

ВАРРАВИН.          Немедленно запретить.

РАСПЛЮЕВ.         Раз плюнуть. Как прикажете! За ворот – и сгребу. Раз плюнуть!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

ЕГОРОВ.                (Вышел из темноты). Александр Василич, можно к вам?

КОБЫЛИН.            Входи.

ЕГОРОВ.                Это я, Егоров, Ефим. Помните?

КОБЫЛИН.            Как не помнить?.. Зачем явился?

ЕГОРОВ.                Прощенья просить.

КОБЫЛИН.            20 лет минуло, а ты с повинной… Что? Вышел срок?

ЕГОРОВ.                И срок вышел, и я вышел. С каторги – прямо к вам. Вот.

КОБЫЛИН.            А мой срок продолжается. До самой смерти, видно, будут пальцем показывать: Сухово-Кобылин? Тот самый?

ЕГОРОВ.                Я в том не виноват. Я только в удушении виноват.

КОБЫЛИН.            В удушении!.. Окстись! Как ты мог?

ЕГОРОВ.                Бес попутал.

КОБЫЛИН.            А Галактион?

ЕГОРОВ.                Бог наказал. Помер на руднике, а я выжил пока, горемыка.

КОБЫЛИН.            Ты поумней был. Вроде. Но все равно – два сапога.

ЕГОРОВ.                Я ж говорю, бес попутал. А вы – простите.

КОБЫЛИН.            Что ты застрял – «простите», «простите»… Я не Бог, чтоб тебя прощать. И ты свое получил.

ЕГОРОВ.                (С воодушевлением). Вы мой Бог, Барин. Перед Вами шапку сымаю. А другого Бога нет. Это я на рудниках понял.

КОБЫЛИН.            Хотя разные, тут мы похожи. Один мой коллега по писательскому словоблудию говорит: «Счастье покупается страданием». А по мне: чем больше человек страдает, тем счастья меньше. И Бога меньше, если он не может помочь человеку.

ЕГОРОВ.                Вот когда меня плетьми хлестали, в ту минуту из меня Бог и начал выходить!

КОБЫЛИН.            Ну, это ты зря. Совершил преступление – получи.

ЕГОРОВ.                С Богом у меня совесть была.  Я потому и признался сразу. Ночи не спал – выпить хотелось. Мука мученская. Расплюев даже озлился:  «Ты чего, Ефимушка, так скоро? Ты ж мне следствие срываешь!» И – бить. А зачем бить, ежели я Бога послушался, и сразу про удушение рассказал. Вот случись такое сейчас – ни за что бы не рассказал, а тогда рассказал. Потому как тогда веровал, а сейчас разуверовал. В шахте неба нету.

КОБЫЛИН.            Бедный ты человек, Ефимушка. Мне тебя il est reggetter… Жаль одним словом.

ЕГОРОВ.                А коли жаль, Александр Василич, не могли бы вы мне как бедному несчастному каторжнику вспомоществование доставить.

КОБЫЛИН.            Сколько?

ЕГОРОВ.                Да сколько дадите. Меня же тогда бес попутал. (Кобылин дает из ящика деньги).

КОБЫЛИН.            На, безбожник. Бо я такой же.

ЕГОРОВ.                Это много. Дайте поменьше.

КОБЫЛИН.            Бери, бери. Раз пришел прощения просить, бери, что дал.

(Егоров исчезает).

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

СУХОВО.               А через три дня загорелась усадьба Кобылинка. Кто поджег? Кто пожара устроитель? Нашли пьяного в дым Ефимушку с отгоревшим факелом - лежал трупом в кустах.

ЕГОРОВ.                Это не я, не я!.. Бога побойтесь!

КОБЫЛИН.            Да как же не ты, сучья твоя душа!.. Деньги мои пропил? Пропил и поджег! Твоя пакля! Твоих рук ДЕЛО!

ЕГОРОВ.                А это я по пьянке – бес попутал! – отмстить тебе захотел, барин!.. Это ж ты убил свою Луизку и на нас свалил!.. А мы, твои лакеи, признались, потому как ты нам денег дал! Чтоб мы взяли твое на себя! Это все знают, что ты нам денег дал. А теперь, злодей, заводи на меня Дело и отсылай вновь на рудники. А я Расплюеву на тебя еще донесу. Он новое дело на тебя откроет! И пойдет новым кругом куролесица!

КОБЫЛИН.            Сгинь, пропади, Бога нет и тебя нет в моей жизни, подлое твое нутро.

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

СУХОВО.               Надо же!.. В Москве меня клянут! В Петербурге клянут! Никому не нужна правда!.. Что за болезнь такая, чисто русская – отворачиваться от правды, не хотеть знать… Уж казалось бы, поинтересуйся, поройтесь в документах, поймите, вникните, сделайте выводы… Нет, господа, вам лучше жить в неведении, в темноте и распространять тьму пошире, погромче, понаглее. От вас не отмоешься. Будете злословить, мерзить то тут, то там, клевещите, клевещите, что-нибудь да останется!.. А еще приём хуже дантесовой пули – замалчивание! Что б я ни создал – не замечать, похоронить при жизни, сделать невидимкой… Вроде я есть, ан – нет, меня – нет! Кто такой Сухово-Кобылин! Не знаем такого. Ну, кто-то, может и вспомнит – был такой, мелькнул… Или  - этот тот самый? Который это… того… окровавился? И невдомек бессовестным, что кроме всей этой болотной мути, есть на свете вам неведомая, вам ненавистная Правда. И эта правда превыше всех моих фантасмагорий. Она жива, как Гегель мой почитаемый, как учение мое «Всемир», во мне скрытое, как Луиза Симон-Деманш, моя дорогая и любимая… жива…

ЛУИЗА.                   (В луче). Я здесь. Я с тобой.

СУХОВО.               Значит, жива?

ЛУИЗА.                   Нет. Я жива только в тебе. Коман ву порте ву?

СУХОВО.               Хорошо. И ты… ты выглядишь прекрасно. Ты всегда выглядишь прекрасно.

ЛУИЗА.                   А ты для меня такой молодой. Каким я тебя…

СУХОВО.               Сейчас я старик.

ЛУИЗА.                   Я тогда приехал не в Россия. Я приехал viziter к тебе. Я быть хотеть счастья здесь только ты. А остальной люди чужой. Все чужой. Нищий, злой, пьяный. Они – не шампань  - вино. Они  - водка. А водка – без цвет, без искра. Ты – искра. Они – нет. Они грубый хам. Без-дель-ник все. Я люблю ты, а на них нет любовь, нет респект. Они – мой враг. А ты мой самый близкий, самый красивый мужчин. Такой еще один нет во всей Европе, нет Франция. Ты один на свет.

СУХОВО.               Я тебе отвечал: погоди, Луизочка. Ты еще не знаешь России. Тебя еще удивят здесь и природа и люди.  Русское шампанское попробуй – не хуже вашего? Веришь?

ЛУИЗА.                   Верю тебе. Но… почему здесь нет гигиен, нет красота-чистота. Здесь нет туалет. Почему здесь… как это?.. крепостное право есть, а другой прав нет. Во Франции нет крепостного права сто, двести лет.  А туалет есть.  Но я сказать хотель другой – так я не понял, кто меня сделал mort.

СУХОВО.               Мои слуги. Меня тоже обвинили, потом оправдали, но позор остался. Сейчас я вроде знаменитый драматург. Но всеобщее признание еще не пришло ко мне. Говорят, когда-нибудь  Россия воздаст мне!

ЛУИЗА.                   Что такой слово «воздаст»?

СУХОВО.               Ну, отблагодарит, что ли.

ЛУИЗА.                   Ой, нет. Flattritе? Твой renome repute высокий, да. Ты сlaiure esprit esprit eslaire! Не хочу «облагодарить», не хочу «воздаст». Тебя хотеть хочу.

СУХОВО.               Не пропадай. Приходи еще. Я жду тебя, Луиза.

ЛУИЗА.                   Адьё! (Пропадает).

ВАРРАВИН.          Эти пиэссы – про нас. Благодаря нам он сделался знаменитым. А как? Каким Макаром? Он надел на нас личины. Вместо живых лиц – намалеванные карикатуры. Грубо! Грубо! Никакой тонкости.

ТАРЕЛКИН.           Не нравятся ему наши порядки. Так езжай во Францию -там тебе еще другие мамзели сгодятся!

РАСПЛЮЕВ.         Сам укокошил женщину шандалом, а теперь всех нас вывел на позор!

КОБЫЛИН.            Я смеюсь над вами, господа!

 

                   ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

Начинается долгое шествие за гробом. Венки, цветы, награды. Музыка «Болеро» Равеля пополам с песней «Догорай, моя лучина».

 

ТАРЕЛКИН.           Не хочу жить. Начальство вогнало в гроб. Я уж портиться стал. Запах рыбы.

РАСПЛЮЕВ          Ну-ну. Однако Тарелкин этот, прах его возьми, прожженная была персона. Умел сунуть, и умел пожить, сумел во-время и дух испустить… А теперь что ему: лежит, слава богу, вверх брюшком и лапочки сложил… И все довольны… Даже вон его Превосходительство генерал Варравин похороны посетили – ведь почет какой-этакой вельможа и вдруг соблаговолил бренное, пахнущее воблой тело до могилки проводить, а что тело? (Заглядывает в гроб, хватается за нос). Рыбой до головокружения пахнет!.. Навоз, потроха одни. Имуществом родственники заинтересовались сразу, коршуны! С похорон сейчас со мной в часть. Будем документы смотреть.

ВАРРАВИН.          Дайте мне слезу. Без слезы не могу видеть своего соратника. Провались в ад – только с глаз уйди.

ТАРЕЛКИН.           (Встав из гроба). Ваше Превосходительство, Максим Кузьмич… ну, не сердитесь, будьте отцом родным. Простите! А этого Расплюева вашего…

ВАРРАВИН.          Наградить крестом! За разоблачения и проявленную бдительность… А тебе говорю – ступай прямо в пекло – там не откажут, там нас все хорошо примут!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

КОБЫЛИН.            Таковы мои герои. Третья моя пиэсса цензуру не прошла. А видеть на сцене всю трилогию есть мое предсмертное желание.

РАСПЛЮЕВ.         Потому, Александр Васильевич, хочу вас испросить по душе, не по протоколу: зачем вам этот театр? К чему вы в него канули? Ведь есть же у вас и другие занятия – вот вы насосы к своему заводу запустили, жмых прикупили, картофель усадили – это ж все капитал, ваши ассигнации. Хочу понять: а эта суета вам зачем?

КОБЫЛИН.            Ты, сынок, никак в толк не возьмешь, для чего на свет мы явились, для чего живем.

РАСПЛЮЕВ.         И для чего же?

КОБЫЛИН.            Для любви.

РАСПЛЮЕВ.         Да ладно!.. Глупость какая!

КОБЫЛИН.            Ты по душе спросил, я по душе ответил.

РАСПЛЮЕВ.         Да нет на свете любви. Я вот пробовал – не получается.

КОБЫЛИН.            Что пробовал, сынок?

РАСПЛЮЕВ.         С любовью жить – и что? Только себе неприятности. Меня-то никто не любит, вот и я никогошеньки… Уж и так силился, и так – бывало, мучаюсь на допросах: хочу допрашиваемого поцеловать, обнять, приголубить, а получается всегда: дам ему по морде, по сусалам дам – и успокоюсь.

КОБЫЛИН.            Несчастный ты человек, Расплюев.

РАСПЛЮЕВ.         А иногда мнится мне, я и не человек вовсе.

КОБЫЛИН.            Кто же ты?

РАСПЛЮЕВ.         А так… Пугало огородное. Портрет в квадрате. Или квадрат в портрете.

КОБЫЛИН.            Буффон.

РАСПЛЮЕВ.         Это что такое?

КОБЫЛИН.            Тебе самому не надо понимать. Кукла такая. Заводная, механическая. А внутри – опилки.

РАСПЛЮЕВ.         Это все фантазии ваши, Александр Васильевич. Я хоть и ваш плод, а в России самостоятельно живу.

РАСПЛЮЕВ     Вот вы нас на позор вывели, припечатали по первое  

                            число. Критику на систему навели. А вот ответьте -   

                            случись небывалое: могли бы вы сами царем стать? Вам 

                            отдаем бразды – ведите Россию к счастью!

 

КОБЫЛИН         Я – царем? Да боже упаси!

 

РАСПЛЮЕВ     А вот я, думаю, мог бы. Вы бы всё развалили, а я собрал бы. 

                            Я бы такую  расплюевщину по всей Руси развел, весь мир 

                            ахнул бы: айда Расплюев, айда царь!..  У меня б никто не  

                            пикнул, все у щиколотки, у подошвы замерли бы!  Расплюев

                            вездесущ.  Расплюев бессмертен. А почему? А потому что –   

                            сле-до-ва-тель! Моя доля за глотку брать и улыбаться. Этого           

                            задушил – улыбаюсь. Того задушил - улыбаюсь пуще. Мне

                            пределы не поставлены. Что хочу – то и ворочу. Кого хочу           

                            изведу и выведу! . И вы - бросьте шептать, что вы меня не  

                            боитесь! Боитесь, боитесь, ещё как боитесь! Ибо я ваш царь                     

                            настоящий. Я всё могу – испечь, изжарить, поймать и

                            выпустить.  Его величество Расплюев Первый. А система 

                            что?  Я сам эту стену ненавижу, может, больше вас! Я её до 

                            корки знаю. Но я её кирпич, я в эту стену намертво влип.

                            Потому расплюевщина непобедима, что она из таких же, как

                            я кирпичей! Нас сотни тысяч красных, продолговатых… Вот

                            вас в стену невозможно вписать, а я от нее неотделим, а   

                            Расплюев, поэтому я могу царем стать, а вы – боже упаси!

                            Боже упаси!

 

КОБЫЛИН        Именно. Боже упаси!

РАСПЛЮЕВ       Всё згинет! Всё прахом пойдет! А разплюевщина – вечна! Без расплюевщины – нет России, а без России

- нет расплювщины!.. Но не будем отвлекаться, продолжим допрос. Как  

                            живется вам, дорогой вы наш? Как можется?

СУХОВО.               Жизнь зигзагом, нервы электричеством заряжены аль заражены! – горе, горе, горе, не проходит, нависает, жизнь порченая зовет удариться в мистику, где логики ни на копейку. Справедливость? Копни глубже – получишь шиш. Ищи не справедливость, а возвышение в погибели своей -только в том, чтобы достоинство не потерять. Тебя при жизни в ад затолкали – смири гордыню свою, гори, не затухай, восстань из пепла в другом месте! Ты – вулкан непобедимый, так извергай лаву! Тщись в бессмертие – там твоя праведность воссияет, а от земной юдоли не жди ничего, тут любви тебя лишили, да еще снабдили оговором – теперь стезя твоя терпеть и тихо делать твое громкое Дело, без счета, без пауз, без зовущих ко мщению обид. Ты – не герой, но без суда себя не оставляй. Доказать им не можешь  - так себе докажи. И вот что. Меня интересует: запоет ли птичка, если ее засадить в пруд на самое дно?.. Дивно запоет! Уверяю вас, вы меня еще услышите – сначала будет бульканье, потом что-то такое этакое хлюпнет невообразимое и вдруг голос мой прорвется и подхваченный ветром даст звучную пощечину каждому упырю. Не злобствуй  - пусть они на тебя злобствуют. А ты возьми их и раздень, приколи дьявола булавкой к их же стене и развалится ее строение, - рано или поздно, а – развалится. Верь!.. Злом на зло не ответишь, а правдой можно и нужно отвечать. У этих тварей доморощенных все есть – власть, богатство, тыща расплюевых под рукой а ты один противу всех, но ты с Богом, а они, убийцы с крестами на груди, - без Бога! Вот в чем суть и твоя справедливость. А иного нет и быть не может!

 

Входит Варравин в сопровождении других персонажей.

 

ВАРРАВИН.          Здравствуйте, милейший Александр Васильевич! О каком предсмертии говорите? Вам еще жить и жить! Не узнаете?

КОБЫЛИН.            Не узнаю. У генерала Варравина другой язык, иные речи.

 

Варравин на глазах всех преображается в Актера Щепкина – снимает парик, стирает грим…

 

ЩЕПКИН.              А теперь?

КОБЫЛИН.            Михаил Семеныч! Вы ли? Добро пожаловать в мое пространство.

ЩЕПКИН.              Оно у нас вами общее – Театр!

КОБЫЛИН.            Игра!

ЩЕПКИН.              Ну, кабы не вы, играли бы мы все водевильчики да подражания – то французам, то немцам, то итальянцам… А вот русский театр наш – это Грибоедов, Гоголь, да вот и вы, Александр Василич Сухово-Кобылин.

КОБЫЛИН.            Забыли Островского упомянуть.

ЩЕПКИН.              Ну, Островский Александр Николаевич – над всеми, вы уж извините. Его упомянуть мало. Его превыше всех мы воздвигнем.

КОБЫЛИН.            Воздвигайте, хоть иной раз он бывает утомителен.  Гоголь – вот колосс!  Я же в литературе особый случай. Особняком стою.  В стороне. И – взираю.

ЩЕПКИН.              Вот и стойте. И взирайте на наших плутов и мазуриков. Ваша трилогия гениальна. Вы наш новейший Гоголь. Я пришел Вас  поприветствовать и поддержать.

КОБЫЛИН.            Покорно благодарю.

ЩЕПКИН.              Сколько уж лет прошло, а я помню, как в Малом  мы с Провом в «Свадьбе Кречинского» впервые вышли. Я в Муромского  оборотился – мы же, лицедеи, тоже в каком-то смысле – оборотни! (Смеется).

КОБЫЛИН.            Да в прямом! Прямом!

ЩЕПКИН.              А Пров Садовский  в роли Расплюева уморил всех со смеху – даже суфлер кис со смеху над своим манускриптом, когда мы на сцене мельпоменили.

КОБЫЛИН.            А вот Шумский был слаб.

ЩЕПКИН.              Да это ж его бенефис был – вот он от возбуждения и радости своей ничего в Кречинском не понял. Зато Самойлов, когда в Александринке вашу пьесу изволили поставить, уже Кречинского…

КОБЫЛИН.            Играл превосходно. Соглашусь. Бешеный успех! Публика – с овациями. Живая конкретная личность была на подмостках.

ЩЕПКИН.              (С горечью). Нынче это редкость. Все выкрутасы да выкрутасы в моде. А по мне модным быть – стыдно.

КОБЫЛИН.            Честным надо быть – это труднее. И все ж в театре полезно многое перетряхнуть. Мертвечины много и трусости.

ЩЕПКИН.              Не думаете ли написать  еще сатирическую пьесу?

КОБЫЛИН.            Куда мне? Я дряхл теперь. Память изменяет. Кости поют. Я себя в деревне зарыл. А раньше, вчера еще… Гимнастика, физическая труд, легкая пища, любовные страсти – были главные двигатели моей жизни. Не сдаваться. Знаете ли, что «Кречинского» я написал в тюрьме на гауптвахте!?.

ЩЕПКИН.              Сервантес тоже писал «Дон Кихота» в кутузке. Тюрьма вдохновляет талантливого человека.

КОБЫЛИН.            И Гегель!.. Гегель! Гегель! Гегель! Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно. «Wer die Natur mit Vernunft ansieht, den sieht sie auch vernunftig an…»

ЩЕПКИН.              Вы свихнутый на философии, а нам, театральным людям, вы дороги как сочинитель.

КОБЫЛИН.            Вы так считаете?.. А нут-ко, любезный Михаил Семеныч, почитай-ка сию страничку (подает со стола страничку) моей новой рукописи.

ЩЕПКИН.              (Надев очки, читает). «Сам я, проживая теперь здесь, сплю на невозможных постелях и ем невообразимую дрянь, несмотря на то, что передо мной Волга с рыбою, а за Волгой леса с рябчиками. Какой талант у людей все иметь и все изгадить. Живу по Делу, значит, принудительно созерцаю всероссийскую Волокиту, то  есть с унынием слежу, как пустейшие Бумаги переползают из одной Клоповни в другую. Все Чиновники, везде Чиновники и опять все Чиновники. Честные люди, то есть Ничтожества, короче, дворяне, переколели или доизмирают в Паутине долгов, изловленные всякими Пауками, Вшами и Клопами, которые тепло, сытно и плотоядно кишат в своих Клоповнях. Поговаривают о Новых учреждениях, новых Начальствах. Есть Кандиды или, проще Наивники, ожидающие в своей Наивности Лучшего.  Какой Вздор! Законы новые. Люди старые и будет все та же Дребедень».

КОБЫЛИН.            Что же вы замолчали, Михаил  Семенович!

ЩЕПКИН.              М-да.

КОБЫЛИН.            Что «м-да!? А давайте я сам дальше прочту?

ЩЕПКИН.              Прочтите (Подает страничку).

КОБЫЛИН.            (Читает). «Клоповники вскипают… и образуют Клоповные Комитеты. Комиссии представляют мертворожденные Проэкты, от которых тут же несет Банкротством. Плоская и наглая Глиста  - Медицина подает «Проэкт Ассенизации» тех внутренностей, в гное которых сама живет».

ЩЕПКИН.              Фуй!

КОБЫЛИН.            Вот вам и «фуй». Читаю дальше, вы же сами просили.

ЩЕПКИН.              Может, не надо? А то я сейчас в Варравина снова оборочусь!

КОБЫЛИН.            «Телескопические и микроскопические Паразиты образуют Общество «Поощрения Труда», которое тут и объедают. Пауки переносят Паутины на новые и свежие места грабительства. Переворот… Водоворот… Воды Толчение… Многих Утешение… Мартышек Умиление… Чиновников Умножение… Всеобщее Разорение… Заключение и Апофеоз. Картина: при рембрандтовском Освещении глухая Ночь. Рак Чиновничества, разъевший в одну сплошную Рану великое Тело России едет на ней верхом и  высоко держит  Знамя Прогресса».

 

Щепкин превращается на секунду в Варравина, из которого вылезает длиннющий хобот. Этот хобот хватает страничку и сжирает ее.

Выбегает Мавруша с криком «Чаю подать?» Хобот обвивает Маврушу и душит ее.

 

ВАРРАВИН.            (Хрипит). Адье!

 

ПЕРЕМЕНА СВЕТА

 

Щепкин как ни в чем не бывало сидит перед Кобылиным.

 

ЩЕПКИН.              Ну, что сказать? Этот текст на театре невозможно разыграть… Вы его когда написали?

КОБЫЛИН.            В пьесу «Дело» хотел включить. После пятого акта в виде желчного эпилога.

ЩЕПКИН.              И хорошо сделали, что не включили. Время ваше еще не пришло, но придет, обязательно придет… А то не сносить Вам, Александр Василич, головы!

КОБЫЛИН.            Голова моя отрублена и примерзла к топору. Да и сам я тут давно замерз. Никому я не дорог тут. У меня слепая судьба. В конце жизни уеду отсюда к черту. Дом мой в Кобылинке сгорит, рукописи – самое дорогое – переводы Гегеля, в диване хранимые сгорят - 20 лет работы!.. На последние деньги куплю виллу под Ниццей, на Ривьере, в Болье – и помру. Всеми забытый.

ЩЕПКИН.              Все помрем. Но даже если вы бросите Россию, Россия не бросит вас.

КОБЫЛИН.            Цитирую сам себя: «…я относительно России пессимист – ее жалею, хулю, ругаю то есть, но люблю. Мне она всегда была мачехой, но я ей был хорошим, трудящимся сыном. Здесь, в России, кроме Вражды и замалчивания, ждать мне нечего. На самом деле я России ничем не обязан, кроме Клеветы, позорной Тюрьмы и Арестов. Меня и моих сочинений, которые и теперь дохнут в Цензуре».

ЩЕПКИН.              Это так. Вот Вас чуть ли не в антипатриоты записали – такой-сякой, и убийца, и злодей – шлейф на всю жизнь протянули, а Вы достойно все выдержали и Русь к свободе подвели вплотную – тем Вы и есть настоящий патриот. И здесь, я думаю уместны заключительные аплодисменты.

КОБЫЛИН.            Еще не конец. Дайте последнее слово. Умер я во Франции – после затворничества в Кобылинке, как я уже сказал, уехал туда, на родину Луизы, повидал, конечно, дочь свою, тоже Луизу и тоже француженку. И она, между прочим, спросила меня напоследок (по-французски): Папа, а все-таки… Кто убил Симон-Деманш?

КОБЫЛИН.            Я заплакал.

СУХОВО.               А я засмеялся.

КОБЫЛИН.            И всё.

СУХОВО-КОБЫЛИН. (Вместе). И всё.

 

 

 

КОНЕЦ