Алексей КУРИЛКО

 

Писатель, актер, радиоведущий. Родился в 1976 г. в Киеве. С 2001 г. публикуется в литературных журналах «Радуга», «Крещатик», «Флорида», «Литературная Россия», «Лиterraтура» «Эдита», «Слово/Word», «Самарские судьбы» и др. Автор пяти книг: «Земля вращается со скрипом», «Волчья любовь», «Бег по жизни», «Долгая дорога в ад», «Все женщины продаются». В 2010 г. получил Русскую премию. В 2012 году – Гоголевскую премию (за повесть).

 

 

ТОТ САМЫЙ ПРАВДИВЫЙ ЛЖЕЦ

Критико-ироническое эссе

 

"Я никогда не боялся быть смешным…

Это не каждый может себе позволить..."

Григорий Горин

 

1

Кто только не писал о бароне Мюнхгаузене?

(Несмотря на очевидную риторичность вопроса, я на него честно дам исчерпывающий ответ! Вопрос, признаюсь, собственно, для того и был задан – ради неожиданного ошеломляющего ответа. Во всяком случае, надеюсь вызвать хотя бы слабое подобие того шока, который испытал я, когда поинтересовался, прежде чем самому взяться за дело, а как, и кто, и, главное, что уже успел рассказать из того, что было известно мне.

Так вот!.. Для удобства и гармоничности, а также для пущего эффекта, я повторю вслух мой кажущийся риторическим вопрос!

– Кто только не писал о бароне Мюнхгаузене?!)

Вполне оправданная пауза… Звенящая от напряжения тишина… И звучит ответ:

– Правдиво о всемирно известном, легендарном бароне Мюнхгаузене почти что никто и не писал. А уже я и подавно не писал о нём.

Хотя одна из самых ярких ипостасей сего бессмертного, по сути, народного героя… Нет, персонажа… В общем, один из лучших образов, созданный на основе его жизни и приключений, особенно близок и дорог сердцу моему. Да! Честное слово! Ничего не попишешь. Подобное тянется к бесподобному!

Видит бог, дорогой читатель, я бы желал начать мой труд с главного, но вынужден повести свой рассказ с начала, чтобы, когда речь зайдёт о главном, я уже не отвлекался на всякие мелочи да подробности, без знания коих вы не поймёте и половины из того целого, чем я намерен с вами поделиться.

К тому же данный мой труд – об одном из самых уважаемых мною человеке, настолько близком мне по духу, в чём-то даже родственном и понятном для моего разумения, что я не хотел бы – «будем честными до конца!» – так запросто делиться плодами труда с теми, кто не способен разделить со мной усилий по добыче этих плодов. (Даже Ева, а с ней и Адам, задним числом, но вынуждены были расплачиваться за сорванные плоды познания. На пару со змием. Вот почему я не соблазняю, а почти что отговариваю вас продолжать дальнейшее чтение. Вместо того, чтобы с первых же строчек увлекать и завораживать или цепко хватать за шиворот и прямо-таки тащить к намеченной цели, я, что называется, растекаясь мыслью по древу, что-то бормочу маловразумительное…)

Владимир Набоков с первых же строк романа «Дар» длинными трудными предложениями со вроде бы ненужными лишними деталями давал понять, что чтение его книги будет делом нелёгким. Вот и я не спешу брать «быка за рога», начинаю медленно, издалека, как и он, рассчитывая на то, что нетерпеливые и мелкие умы, переключат своё внимание на нечто яркое, шумное, броское… А со мной останется именно тот читатель, которому будет небезынтересно то, что интересно мне. Но уж его-то, пусть не столь многочисленного, но моего, близкого мне по духу, чуткого, тонкого и внимательного, уж его-то я не разочарую: я огорчу его и порадую, и рассмешу его и опечалю, дам ему и пищу для ума и бальзам на душу….

(Эх, ты, жалкий хвастун!

Я – хвастун?

Жалкий, смешной хвастун!

Хм… То же самое, наверное, шептали за спиной [или орали в ему спину, а то и в письмах писали, но вот в глаза такое не смели говорить, особенно пока он был в состоянии себя защитить (ведь не только правду, но и ложь редко говорят человеку в глаза), так как у них была кишка тонка, чтобы оскорблять открыто того, кто сильнее их!], злобно шипели, подло хихикали, находясь на безопасном расстоянии от легендарного барона, всякого рода недруги, завистники, сплетники, скептики и просто любители поливать грязью всех и вся… Но мне – плевать! Пусть говорят что угодно, «лишь бы фамилию произносили правильно»!

Тщеславный хвастунишка!

Не «тщеславный», а честолюбивый! Большая разница!)

Ничего сверхнового я по большому счёту не расскажу! Все факты более-менее общеизвестны, взяты из открытых и легкодоступных источников, но важны не столько факты, сколько то, что за фактами скрыто. К тому же сухие биографические данные дают лишь общее представление о жизни человека, меня же всегда интересует сам человек, а в данной работе, рассмотрев поближе некоторых реально живших людей, я намереваюсь разобраться в личности одного литературного героя, затмившего собой целый ряд своих предшественников.

Намереваюсь! Надеюсь, что справлюсь, но полной уверенности у меня нет! Поэтому, как предупреждают актёры-импровизаторы своих зрителей, сам процесс обещаю, а вот положительный результат – не гарантирую!

 

 

2

Я, как и обещал, пойду издалека, с самого начала!

Мы, дети советских и постсоветских республик, знаем, как минимум, о трёх баронах Мюнхгаузенах! Все они очень разные, и каждый знаменит по-своему. Но один из них существовал на самом деле, а двое других, хотя и списаны с первого, явные антагонисты и противоположны друг другу во всём, кроме ценного дара блестящего рассказчика. Этим талантом – рассказывать занимательные истории – все трое обладали в совершенстве.

Смею надеяться, что и я занимаю не последнее место в ряду рассказчиков. Только я не собираюсь ничего выдумывать. Просто хочу поделиться с вами тем, что знаю и думаю о трёх таких разных и не похожих друг на друга баронах Мюнхгаузенах.

Начну с того, о ком большинство людей почти ничего не знают, хотя он не плод чьей-то бурной фантазии, а реальный человек – Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, родившийся 11 мая 1720 года в Боденвердере, маленьком городке неподалёку от Ганновера. Он прожил длинную жизнь и вполне мог бы и сам написать огромную книгу о своих приключениях, ибо человеком он был образованным, в его доме была богатая библиотека, да и, по воспоминаниям современников, он был истинным книголюбом: читал как современных ему авторов, так и классических. Его мемуары имели бы успех. Он много чего повидал, путешествовал, воевал…

Его отец, полковник Отто фон Мюнхгаузен, ушёл из жизни рано, когда Карлу Фридриху Иерониму, пятому ребёнку среди восьмерых братьев и сестёр, исполнилось всего четыре года. Семья не бедствовала, но нельзя сказать, что жила в роскоши. Рассчитывать на хорошее наследство юноше не приходилось, нужно было самому делать карьеру, обеспечивать своё будущее. Вначале, когда ему едва минуло четырнадцать, мать устроила его в свиту герцога Брауншвейгского, где когда-то служил и его отец. Спустя пару лет герцог получил письмо от младшего брата Антона Ульриха, который отправлялся служить в Россию и просил прислать ему в свиту двух неглупых и расторопных юношей. Одним из этих пажей стал Иероним фон Мюнхгаузен.

Он вполне мог отказаться. Это бы никого не удивило. Редко находились отчаянные юноши, которые соглашались добровольно отправится в далёкую, страшную, полуварварскую страну! Встречались храбрецы из обедневших дворян, что ехали туда в надежде разбогатеть или сделать военную карьеру, да почти никто не возвращался. Но Карл Фридрих Иероним был не из робкого десятка! Так он оказался в Петербурге.

В те времена Петербург манил к себе иностранцев со всего мира: там можно было сделать блестящую, головокружительную карьеру, можно было и разбогатеть, и прославиться… Но можно было и сгинуть ни за грош: погибнуть на дуэли, или в пьяной драке, да мало ли… Да хоть бы и на войне! Войны хватало, поскольку Россия после Петра не переставала претендовать если не на первую, то на одну из ведущих ролей на мировой сцене, поэтому либо сама начинала войны, либо ввязывалась в распри иных держав. Поучаствовав в придворных интригах российской столицы, отличившись в офицерских кутежах и на холостяцких пирушках, познав взлёты и падения за карточным столом в игорных домах, трижды защитив свою честь в дуэльных поединках, восемнадцатилетний юноша в 1738 году в свите Антона Ульриха вместе с русской армией отправляется в знаменитый поход против турок. Есть точные сведения о его участии в штурме неприступной по тем временам крепости, носившей имя Очаков. История хранит документальные свидетельства, что два штурма турки выдержали с честью, нападающие несли огромные потери. Третий штурм должен был окончательно решить судьбу крепости. Силы нападающих и силы защитников крепости были на исходе. Штурм длился восемь часов. Под Ульрихом, рядом с которым в качестве адъютанта постоянно находился Мюнхгаузен, убило лошадь. Второй адъютант был тяжело ранен и впоследствии скончался. Наконец турки сдались на милость победителей, продержавшись трое суток. В журнале кампании, несмотря на значительные потери личного состава, была записана хвастливая фраза: «Нет примера, чтобы столь сильная крепость с достаточным для обороны гарнизоном сдалась в такой короткий срок».

После войны с турками вместе с герцогом Антоном Ульрихом Мюнхгаузен возвращается в Петербург, где в 1739 году играется пышная свадьба его патрона с Анной Леопольдовной, племянницей императрицы. Ульрих становится генералиссимусом российской армии, получает титул Императорское Высочество, а его юный адъютант Мюнхгаузен – чин корнета Брауншвейгского кирасирского полка. Через год его уже производят в поручики.

Сын Анны Леопольдовны и Ульриха Иоанн, родившийся в том же 1740 году, стал прямым наследником престола. Дела у Ульриха шли в гору!

Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен мог рассчитывать дослужиться до фельдмаршала, для этого у него имелось всё: ум, храбрость, амбиции и связи. Но именно связи его и подвели.

Как известно, в результате очередного дворцового переворота на престол взошла Елизавета Петровна – младшая дочь Петра I и Екатерины I, незаконно рождённая за два года до их вступления в брак. Она первым делом распорядилась заточить в крепость малолетнего Иоанна (который впоследствии был там задушен), а Ульрих с супругой были высланы в Холмогоры, где со временем и сгинули.

Карьерный рост Мюнхгаузена замер надолго, лишь девять лет спустя он получит чин ротмистра. Но тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу.

Зато немецкую принцессу Софью Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую (язык можно сломать при произнесении вслух), будущую императрицу Екатерину II, на границе встречал почётный караул кирасирского полка под командованием именно Иеронима фон Мюнхгаузена. Он же и сопровождал будущую венценосицу в Петербург.

России Мюнхгаузен честно служил до 1752 года. После чего, унаследовав родовое имение в Боденвердере, вышел в отставку, чтобы зажить частной жизнью в своём поместье. Отныне его дни были заполнены управлением имением, чтением и охотой. А по вечерам они с женой, лифляндской дворянкой, дочерью городского судьи Якобиной фон Дунтен, принимали гостей, устраивали званые ужины, центром которых были устные рассказы хозяина дома о далёкой, почти что сказочной России.

Ему было бы что поведать миру в своих мемуарах. Но красноречивые люди редко берутся за перо. Они предпочитают демонстрировать своё мастерство рассказчика в устной форме.

Крайне редко бывает так, чтобы хороший писатель умел так же красочно, ярко и легко поведать свои истории вслух, а те, что слывут блестящими рассказчиками, почти никогда не способны перенести всё многажды рассказанное на бумагу, да так, чтобы эти истории не потеряли в письменном виде яркости и очарования. Такое удаётся единицам. Поэтому о приключениях барона Мюнхгаузена в печатном виде нам поведал совсем другой человек, увековечивший не только барона, но и своё скромное имя.

Имя этого человека барон несколько лет безуспешно пытался выяснить, чтобы либо привлечь его к суду, либо, если это не удастся, призвать на собственный суд чести – то есть вызвать на дуэль и убить за то, что тот не просто оклеветал его, но и поднял на смех, опозорив на весь мир.

От души смеясь над фантазиями хвастливого барона, искренне веселясь, читая книгу «Приключения барона Мюнхгаузена», восторгаясь, в очередной раз фильмом «Тот самый Мюнхгаузен», снятым по сценарию (на основе пьесы) Григория Горина, мы и представить себе не можем, какую обиду и боль испытывал некогда уважаемый всеми жителями родного города, а на старости лет высмеиваемый на каждом углу, выставленный на потеху всем и каждому несчастный барон Мюнхгаузен.

 

 

3

Впрочем, в своих несчастьях старый барон отчасти был виноват сам.

После удачной охоты, будучи щедрым, гостеприимным и радушным хозяином, барон созывал к себе в дом всех желающих или, подогревая себя алкоголем в ближайшем трактире, угощал знакомых и малознакомых людей не только крепкими напитками, но и остроумными историями из жизни военной и охотничьей. Само собой, истории, связанные с Россией, многим казались неправдоподобными.

Как житель Боденвердера мог поверить в «сорокаградусный мороз», или в то, что в предместье российского города можно встретить голодного волка, или в то, что барон сопровождал в столицу России нынешнюю императрицу и впоследствии она передала ему табакерку из чистого золота? Сограждане Карла Иеронима сомневались и в том, что порой в России снег выпадает до окон деревенских изб, а то и выше.

Вот воспоминания современника барона Мюнхгаузена: «Обычно он начинал рассказывать после ужина, закурив свою огромную пенковую трубку с коротким мундштуком и поставив перед собой дымящийся стакан пунша… Он жестикулировал всё выразительнее, крутил на голове свой маленький щегольской паричок, лицо его всё более оживлялось и краснело, и он, обычно очень правдивый человек, в эти минуты замечательно разыгрывал свои фантазии».

Заметьте, кстати, ни слова о лжи или обмане. Напротив! «Обычно очень правдивый человек» -это важная деталь. Хотя в финале присутствуют слова «замечательно разыгрывал свои фантазии». Разыгрывал – в данном случае, вероятно, показывал. Демонстрировал в лицах. Что до фантазий, то в те времена рассказы любого путешественника могли считаться фантазийными.

Хотя какой путешественник или заядлый охотник, а равно военный или рыбак не позволяет себе слегка приукрасить свои рассказы? Да ещё и за стаканчиком спиртного. А с годами частенько истории обрастают всё новыми и новыми подробностями. Это понятно.

Нет, конечно же, я нисколько не исключаю, что стареющий барон для пущего интереса немного привирал, преувеличивал или приукрашивал, рассказывая всякие случившиеся с ним истории… Но банальный выдумщик и лжец имел бы соответствующую славу изначально. А в те времена барон пользовался лишь славой увлекательного и умелого рассказчика… Лжецом, выдумщиком и вралем его никто называть не смел!

Хороший рассказчик в любой компании ценится высоко. В этом качестве барон Мюнхгаузен не знал себе равных. Слушали его затаив дыхание. И наверняка после каждой истории просили рассказать следующую.

Однажды в числе его слушателей оказался некий молодой человек – княжеский советник, хранитель древностей и библиотекарь. В поисках древних манускриптов он разъезжал по монастырям. Именно с этой миссией он и посетил Боденвердер, неподалёку от которого располагался старинный монастырь Кемнадэ. Кто-то из общих знакомых пригласил его к Мюнхгаузену. В тот вечер барон был в ударе. Занимательные истории сменяли друг друга. Тридцатипятилетний учёный слушал Мюнхгаузена открыв рот. Звали его Рудольф Эрих Распе. Через несколько десятков лет эти два имени поместят на обложку книги, чья слава на сотни лет переживёт людей, некогда носивших эти имена: Мюнхгаузен и Распе. Герой и автор.

Книга Распе увековечит оба имени. Но ни Распе, ни Мюнхгаузена она не осчастливит. Хуже того! Мюнхгаузену она окончательно испортит жизнь в последние годы и сведёт в могилу его жену. А самому Распе не принесёт ни денег, ни славы…

 

 

4

Рудольф Эрих Распе родился в 1737 году в Ганновере в небогатой семье простого чиновника, который сделал всё, чтобы его сын получил хорошее образование, поступил в Геттингенский университет. Проучившись полтора года, Распе уезжает в Лейпциг, поступает в тамошний университет, изучает античность, геологию и археологию, филологию. Распе мечтал стать великим учёным, но имея по натуре весёлый и лёгкий нрав, будучи человеком увлекающимся, слегка авантюрным, острым на язык, он нигде не мог долго удержаться и вечно попадал в какие-то истории. Хотя, безусловно, человеком он был талантливым, и куда бы его ни бросала судьба, не прекращал научную деятельность. Много читал. Увлекался собиранием и расшифровкой старинных рукописей. Есть сведения, что он был крупным специалистом в области минералогии и какое-то время тесно сотрудничал с Лессингом. Имел также склонность к литературной и издательской деятельности. Именно благодаря ему в свет вышли латинские сочинения Лейбница. Что интересно: он посвятил их Герлаху Адольфу фон Мюнхгаузену – министру Ганновера, основателю Геттингенского университета и двоюродному брату своего будущего героя. Он же был первым, кто в Германии высоко оценил собрание баллад Томаса Перси, перевёл их, благоприятствовал выходу этого сборника, написал о нём хвалебную статью.

А главное, Распе и сам много сочинял. Причём в совершенно разных жанрах. Им написана одноактная комедия «Пропавшая крестьянка», поэма «Весенние мысли»… Он автор огромного романа, имеющего длинное название «Термин и Гунильда, история из рыцарских времён, случившаяся в Шеферберге между Аделепсеном и Усларом, сопровождаемая прологом о временах рыцарства в виде аллегорий».

Однако ни драматические произведения, ни рыцарский роман, ни научная деятельность не принесли ему славы или денег. И тогда бедный учёный и горе-литератор совершает отнюдь не рыцарский поступок. Дело в том, что в 1767 году он стал профессором, а также хранителем библиотеки Кассельского колледжа и смотрителем антикварного и монетного кабинета, а восемь лет спустя отправился в путешествие по Вестфалии для того, чтобы скупать редкие вещи и древние монеты для ландграфских коллекций. Ему доверяют, ведь он не шалопай какой-нибудь, он учёный, литератор, профессор, а он, пользуясь этим доверием, живёт не по средствам, постепенно влезает в долги, и в результате, чтобы поправить своё бедственное финансовое положение, продаёт часть монет из принадлежащей ландграфу коллекции. Дабы покрыть недостачу, а может, уже заранее готовясь к побегу из страны, Распе под расписку берёт в долг у кого только может. И тут неожиданно узнаёт, что на его имя уже выдан ордер на немедленный арест.

Распе решает бежать за границу. Но там, в Касселе, словно в заложниках, остаются его жена с детьми. После некоторых колебаний он всё-таки возвращается, надеясь на милость и снисхождение, а может, уповая на чудо или Господа Бога. Чуда не случилось, а Господь Бог в финансовых махинациях не помощник. Провели расследование, и серьёзная недостача монет в коллекции была быстро и легко доказана. Следовало немедленно возместить убытки, а это несколько тысяч талеров. Достать требуемую сумму Распе был не в состоянии. Помимо этого долга на нём висят и долги, сделанные у частных лиц. Он слишком долго падал в финансовую бездну, и ему из неё уже не выбраться. Скорее всего, он осознаёт, что, достигнув дна этой бездны, он попросту не выживет: останется там, на самом дне, умирать мучительной и позорной смертью, обрекая на нищету и собственную семью. Выбор был таким же небогатым, как и он сам, – сесть в тюрьму или бежать. Распе не был смелым человеком. Тюрьма его пугала, поэтому только на побег ему смелости и хватило.

На рассвете вместе с ночью Распе покинул город. Бросив семью. Даже не попрощавшись с женой…

Драма приобретала черты ещё не известного в то время жанра детектива.

Злодей скрывался, служители закона искали его, идя по его следам, которые он не умел заметать, поскольку не обладал талантами преступника и беглеца. Он стал таковым поневоле, его вынудили к такой роли обстоятельства…

Розыск преступника набирал обороты.

Секретные агенты были разосланы по всей раздробленной Германии. За поимку беглеца было назначено денежное вознаграждение.

Существует стойкая легенда, что его всё-таки нашли и арестовали, но Распе, то ли подкупив, то ли разжалобив полицейского чиновника, ушёл из-под стражи и через какое-то время объявился уже в Англии.

И что прикажете делать тем, кто так жаждал посадить Распе в тюрьму? Ну не объявлять же войну Англии! Англия, как и всякая другая страна, могла дать приют чужестранцу, а могла выдворить своего подданного, причём и то и другое она могла делать благодаря тому, что никогда никому, кроме своих королей, не подчинялась… А иногда она и против своих королей бунтовала, но это совсем уже другая история… В общем, Англия была великой державой! Беглецы со всего мира бегут обычно туда, где больше свободы. Жители Англии, может, никакой особой свободы и не знали, но только потому, что они были дома, а мы ведь знаем, что на самом деле все пословицы лгут. Дома плохо, а в гостях лучше… Или там тоже плохо, но по-другому… Так что Англия в общем-то ни при чём… Сейчас все бегут в Америку, тогда все бежали в Англию… Вот и всё! А то прямо как по Горину… «Привыкли, понимаешь, чуть что – Англия, Англия…».

Чёрт, так и хочется продолжить цитировать и признаться, что в душе я тоже против Англии! «Да, в душе я против. Да, она мне не нравится. Но я сижу и помалкиваю!»

 

 

5

Вначале занимательная книга, вышедшая в 1785 году, была втрое меньше той, к которой мы привыкли, и название имела другое, а именно: «Повествования барона М-н-х-г-з-н о его чудесных путешествиях и походах в Россию». Имя автора не было указано. Поэтому англичане верили, что герой – барон М-н-х-г-з-н – и есть автор забавной книжки.

Кто бы мог подумать? Издатель Смит и сам был приятно удивлён. «Повествования» пользовались большим успехом. Первое издание было раскуплено мгновенно. Спустя три месяца вышло более полное второе издание. Эта книга была дополнена, кстати, ещё и предисловием, в котором автор, сохраняя анонимность, сообщал, что «Повествования» обязаны своим рождением подлинному барону Мюнхгаузену, принадлежащему к «одному из первых дворянских родов в Германии», живущему в наши дни в своём родовом поместье, человеку знатному, «оригинального склада мыслей», забавному чудаку, но при этом «редкого благородства»!

Вообще из предисловия выходило, что книга (а значит, и автор) преследует цель высмеять извечные человеческие пороки: враньё, хвастовство, кичливость, гордыню…

Но витиеватое предисловие, разъясняя цели книги, напустило туману вокруг героя и автора. Было непонятно, один и тот же это человек или же два разных, и если всё же второй вариант, то как на самом деле автор относится к человеку, от имени которого он ведёт повествование.

Когда книга буквально через год перешла границы и была переведена на немецкий язык, то немцы тоже решили, что автор и есть «тот самый Мюнхгаузен», их соотечественник.

Вот тут-то у реального барона Мюнхгаузена жизнь и пошла под откос!

Автор, давая жизнь литературному герою, отнимал, вернее, калечил жизнь прототипу!

Понятно, что всё произошло не нарочно. Но тому, кого убивают не нарочно, от этого не легче, не правда ли?

Распе, скрыв своё истинное имя, ввёл всех в заблуждение насчёт реального Мюнхгаузена. Теперь даже те, кто замечал, что в книгу включены слегка переиначенные старые анекдоты и байки из германского фольклора, были уверены, что ныне живущий барон Мюнхгаузен, постоянно выдумывая всякие небылицы, порой не чурается вплетать в свои враки давно известные сюжеты и случаи.

А ведь мог же автор – Распе – хотя бы намекнуть, что он, высмеивая в своей книге лжецов, хвастунов и выдумщиков, использовал имя человека, чьи рассказы если и не содержали в себе чистую правду, то были хотя бы по большей части правдивы, но молва, передавая их из уст в уста, делала их всё более и более невероятными. На самом деле реальный барон, повторяю, может, слегка и приукрашивал свои истории и где-то преувеличивал свои охотничьи и военные подвиги, но уж таким необыкновенным сочинителем-вральманом он точно не был.

Правда, герой книги Распе не просто выдумщик и хвастун. В том-то вся и закавыка, что он беспрерывно повторяет, будто он всегда говорит только правду, будто он патологически честен, и создаётся твёрдое убеждение в том, что он искренне верит в то, что говорит.

Только не спешите именно здесь находить его схожесть с Мюнхгаузеном Григория Горина. Между ними гораздо меньше общего, чем между реальным бароном Мюнхгаузеном и тем же горинским героем.

Как раз именно Мюнхгаузен Распе дал название одной страшной психической болезни – «синдрому Мюнхгаузена», при которой больные настолько искренне и настолько сильно верят собственной лжи о своей мнимой болезни, что у них со временем появляются симптомы той самой болезни, которую они симулируют. Люди, страдающие симптомом Мюнхгаузена, награждаются этим симулятивным расстройством вследствие острого желания привлечь к себе внимание и получить в виде лечения заботу о себе.

Герой Распе, несмотря на свою скромность, о которой он постоянно нескромно заявляет, жаждет внимания и восхищения. И вот уже более двухсот лет заслуженно их получает: и внимание, и восхищение, и почёт, и любовь, и благодарность…

Реальному барону Мюнхгаузену с лёгкой руки Распе (хотя тот виноват, повторяю, невольно) достались только насмешки, презрение, издевательства и позор… Увы, реальная история всегда страшнее всего того, что можно выдумать или сочинить…

Но ведь и автор ничего, кроме бессмертия, за свою мистификацию не получил. То есть какие-то деньги он в Англии на своей книге заработал, но это были сущие пустяки по сравнению с тем, сколько бы мог получать автор, а затем и его наследники от многочисленных изданий и переизданий этих самых приключений полюбившегося всем героя. Это сейчас книга «Приключения барона Мюнхгаузена» считается детской, да и то после того, как из неё изъяли полдюжины фривольных историй, а двести лет назад этой книгой во всём мире зачитывались люди самых разных возрастов и сословий.

Книга была переведена на три десятка языков! И в первые двадцать лет пополнялась всё новыми и новыми приключениями от неизвестных авторов. Но канонический текст, так сказать, золотой корпус Мюнхгаузеновских историй, принадлежит талантливому перу Рудольфа Эриха Распе.

Бедняга Распе! Все его основные литературные труды преданы забвению, а эта книжка хранит его имя для потомков и почитателей. Удивительно! К этой книге он ни минуты не относился всерьёз. Написал и отдал её в печать, что называется, забавы для.

Продав издателю все права на неё, он и думать о ней забыл. Все свои силы в Англии он тратит на то, чтобы в 1791 году издать на французском и английском языках каталог коллекции Джона Таффи, которую около двух лет приводил в порядок. Затем задумывает и начинает писать книгу о своих мытарствах и злоключениях молодых лет на родине. К сожалению, эта рукопись была безвозвратно утрачена, хотя, возможно, она до сих пор хранится в каком-нибудь частном архиве. Вот уж поистине бесценный материал как для простых читателей, так и для филологов или будущих его биографов. Да-да, будущих, поскольку мало кто внимательно изучал его жизнь. Конечно, это тоже несправедливо. Хотя бы потому, что помимо собственных литературных трудов, он сделал немало и для немецкой литературы, в частности своими изысканиями, и для европейской литературы в целом. Не кто иной, как Распе поставил под сомнение древность «Песен Оссиана» Макферсона, он вызывал и популяризировал профессиональный интерес к скандинавской поэзии; ему же «принадлежит также заслуга пробуждения интереса к Библии как к одному из древнейших произведений мировой литературы»; он сделал замечательные переводы с немецкого на английский нескольких на то время популярных литературных произведений своих соотечественников. Ну и наконец, даже будь он действительно тем, кем считается, то есть автором всего одной книги, это уже немало! Пусть одной, зато какой! Уж её-то влияние на умы как его современников, так и последующих поколений трудно преуменьшить, но ещё труднее преувеличить, ибо оно, я имею в виду влияние, огромно! Его книга, написанная в основном ради развлечения, стала в один ряд с такими шедеврами как «Приключения Гулливера», «Дон Кихот» и «Робинзон Крузо».

Кстати, тот же Даниель Дефо оставил после себя ненамного больше произведений и по сути тоже считается автором одной книги, но о нём мы знаем почти всё, а о Рудольфе Эрихе Распе почти ничего и не знаем, кроме основных дат и нескольких событий.

Мы до сих пор не владеем элементарной информацией – о дате его рождения или, к примеру, точном месте захоронения.

Самые известные люди помимо нескольких биографических монографий, имеют то, на что в принципе может рассчитывать после того, как покинет сей бренный мир, любой простой смертный, – надгробную плиту, на которой указаны две основные даты его нелёгкого пути – день, месяц, год рождения и день, месяц, год смерти. А между этими датами маленькая чёрточка, как минус. Дата рождения, дата смерти, минус жизнь! Вот, казалось бы, маленькое тире между рождением и смертью! Тире, которое умудряется перечеркнуть всю жизнь, или за которым прячется вся жизнь, не знаю… Впрочем, меня опять уводит в сторону! О чём я говорил? Ах, да! О надгробной плите. Правильно! Так вот, бедняга Распе даже этого был лишён.

 

 

6

Он был вынужден жить вдали от дома, в чужой стране, не имея даже надежды увидеть когда-нибудь жену и детей, которых бросил, спасаясь от тюрьмы. Разлука с семьёй угнетала его больше всего. Подолгу всматривался он в миниатюрный портрет жены, пока тот не размывался из-за выступивших на глазах слёз…

Кто-то пожалеет его, кто-то во всём случившемся обвинит его самого, а кто-то останется равнодушным к судьбе несчастного Распе, чьи скитания окончились в Ирландии в возрасте пятидесяти восьми лет. Сыпной тиф легко справился с тем, кто мучился, глядя на портрет жены, тосковал по детям и ненавидел себя за то, что погубил свою жизнь, не научившись довольствоваться малым, тем, что послала судьба-злодейка. Но что делать, если это обычная человеческая потребность – всегда желать лучшей участи?

Похоронили его без всяких почестей. Точное расположение могилы никто не запомнил. Да и зачем? Тридцать лет никому и дела не было до того, где похоронен какой-то Распе. До тех пор, пока совершенно случайно не выяснилось вдруг, что не кто иной, как Рудольф Распе является истинным автором знаменитой во всём мире книги о забавных похождениях неутомимого барона.

Так что по сути я вас обманул, дорогой читатель! Могила утеряна, надгробной плиты не было, а памятник есть, вот он – в твёрдом переплёте, у каждого третьего образованного человека на книжной полке!

Хотя какие нынче книжные полки? О чём это я? Цифровая литература почти вытеснила бумажную!

Да какая, собственно, разница – цифровая, бумажная, аудио… Литература жива! И жив бессмертный герой барон Мюнхгаузен!

 

 

7

Жив барон Мюнхгаузен! Он и не собирается умирать! Его своей книгой обессмертил Распе, сведя в могилу преждевременно сперва его супругу, а затем и самого барона!

И я отнюдь не преувеличиваю!

Лишь только книга о приключениях барона была переведена на немецкий язык, слава её распространилась по всей Германии подобно чумной заразе. Читатели умирали от смеха! А чета Мюнхгаузенов умирала от стыда и позора. Точнее, стыдилась баронесса, а барон был вне себя от ярости!

Его попытки выяснить имя автора остались безуспешны. Ему, кажется, даже имени переводчика вызнать не удалось, хотя то был человек известный. (Это мы теперь знаем, что «Приключения» были тщательно переработаны и изданы Готфридом Августом Бюргером в 1786 году. Им было также написано второе предисловие, которое ещё более сбивало доверчивых читателей с толку).

Старый барон собирался судиться с издательством, но тем самым только подтвердил, что в книге высмеивается именно он лично и его склонность привирать!

В город начали приезжать люди специально для того, чтобы поглазеть на знаменитого старого вруна и фантазёра! Барон обратился к городским властям с просьбой оградить его от непрошеных посетителей, но те были бессильны перед растущим потоком туристов, считающих живого человека главной достопримечательностью города. Власти города и так не очень-то жаловали барона, который около двух десятков лет служил в другой стране, а во время Семилетней войны, войны с французами и во время французской оккупации спокойно жил у себя в имении так, словно всё происходящее с его родиной не особенно-то его и волновало. Хуже того! Главнокомандующий французским корпусом ввиду того, что русская армия была союзницей французской, выдал ему тогда, как русскому подполковнику в отставке (на самом деле, всего лишь ротмистру), охранное свидетельство, благодаря которому его имение было избавлено от поборов. Городские власти теперь, напротив, принялись всячески (неофициально, конечно) распускать информацию о том, что это именно у них в городе живёт и здравствует «тот самый Мюнхгаузен», к чьему имени все немцы теперь прибавляли обидный эпитет «lugenbаron», то есть враль-барон, лгущий барон, барон-брехло…

Над бароном вскоре уже не подсмеивались втихомолку, за глаза, а смеялись и глумились в открытую!

Старый благородный барон оказался в безвыходном положении! Он готов был с оружием в руках защищать своё доброе имя! Готов был драться с обидчиками и насмешниками! Но кому бросать вызов? Каждому, кто приезжает поглазеть на тебя хоть издали? Всех приезжих не вызовешь ведь на дуэль… И жителей своего родного города не призовёшь к барьеру…

Да и реши он в припадке безумия пристрелить любого, кто посмеет только усмехнуться при одном его виде, и это не сняло бы проблему… Он стар и бессилен изменить что-либо… Теперь за ним, стоит ему появиться на улицах города, бежит свора мальчишек. Смеясь, они дразнят его обидными прозвищами, улюлюкают и швыряют в сгорбленную спину комья грязи…

Стыд и позор! Стыд и позор… Впору ему, подобно библейскому мученику, воскликнуть, воздев руки к небу: «Господи, за что?».

 

 

8

Как же ему быть, потомку древнего рода, основатель которого, некий рыцарь Гейно, сопровождал самого Фридриха Барбароссу во время третьего крестового похода в Святую землю? (Тот далёкий предок, кстати, был столь же храбр и отважен, но фамилию Мюнхгаузен он ещё не носил. Гораздо позже, когда его род почти полностью вымер – одни погибли в войнах, другие умерли, не оставив потомства, – из всех представителей рода остался только один монах, так вот этот самый монах, дабы такой славный род не пресёкся, «специальным указом был расстрижен». Он покинул монастырь и получил возможность найти себе жену и продолжить род. И вот как раз сей «бывший монах» первым и получил фамилию Мюнхгаузен, что означает «дом монаха». С тех пор на гербе Мюнхгаузенов изображён идущий по золотому полю монах с посохом.) Как ему быть? Что делать? Не сдаваться! Продолжать идти по жизни с гордо поднятой головой!

Барон нанимает дюжину крепких слуг. Они охраняют территорию поместья, никого без специального приглашения не пускают и выставляют вон всех непрошеных гостей, а если гости незнатного рода (а таких было большинство), то и хорошенько отдубасив, чтобы впредь неповадно было нарушать частную собственность. Избитые граждане жаловались городским властям, порой и лично бургомистру, но вот тут уже закон был на стороне барона. Правда, они с супругой теперь стали отшельниками. К ним теперь редко кто приходил, и они тоже редко покидали территорию имения. Они превратились в узников своего поместья.

А на имя барона изо всех уголков мира летели письма, нередко весьма оскорбительные…

Баронесса не выдержала всего этого. Якобина заболела и умерла. Они прожили вместе сорок лет! Детей им Господь не дал. Барон Мюнхгаузен остался один против всего мира.

И тут барон совершил страшную глупость и окончательно превратил свою жизнь в ад.

И вот тут уж кроме себя самого, винить ему было некого! (Вот тут народ попал в самую точку: «седина в бороду, бес в ребро»! Хотя лучше бы сказал: «бес из ребра»!)

Над ним и так потешался весь мир. Казалось бы, зачем дразнить гусей? Твой далёкий одинокий предок ушёл из монастыря, а ты поступи наоборот – уйди в монастырь. Фигурально выражаясь, стань отшельником. Так нет же! Старик даёт очередной повод для насмешек.

В 1790 году он хоронит супругу. Ему семьдесят лет. Даже по сегодняшним меркам довольно-таки преклонный возраст, а уж на то время – он глубокий старик. Он вдовствует три года. Помимо охоты и чтения никаких особых развлечений. Но с другой стороны, какие в таком возрасте развлечения? Как говорится, старость не радость, «наше дело – сторона, сиди на солнышке, грейся».

И вот в семьдесят три года барон женится на семнадцатилетней девице, причём весьма легкомысленной!

Далее скандал следует за скандалом.

Звали её Бернардина! Она оказалась весьма темпераментной особой. Не обремененной стыдом и совестью! Имеющей вместо любви расчёт, но не имеющей терпения выждать хотя бы пару лет, продолжая играть роль бедной простушки, тепло относящейся к барону.

Пусть юная Бернардина и не любила старика-барона, позарилась на деньги и титул, но она при этом не могла удержаться от измен. Положим, барону в семьдесят три года удовлетворять молодую жёнушку было не под силу – легче прокатиться на летящем ядре на Луну и обратно, но тут уж он сам прямо просился на комическую роль! Извольте, сударь! Рога у барона росли быстрее, чем вишнёвое дерево на голове оленя!

Бернардина не ждала мужа на супружеском ложе, когда того, так сказать, «задерживал Ньютон», она охотно делила ложе с теми, кто был порасторопнее.

Скоро выяснилось, что молодая жена беременна! Барон затеял дорогостоящий бракоразводный процесс, наотрез отказываясь признать ребёнка своим! Он не только не собирался признавать ребёнка, но и был убеждён в том, что истинным отцом является писарь Хюден, с которым Бернардина встречалась не только до замужества, но, как показывали многочисленные свидетели, и после.

Не время шутить, но в каждой шутке есть доля правды, поэтому напомню об одной народной мудрости: «О том, кто папа, знает только мама». Истину за деньги не купишь! Тем более, если от этой истины зависит, кому в результате достанутся все деньги! Это не игра слов, дорогой читатель, это игра судеб! А в данном конкретном случае игра судеб зависела от судебного решения!

Процесс длился не один месяц. Судебная машина не торопилась. Разбирательство затягивалось. Оно длилось до тех пор, пока у барона были деньги. Развод для богатых – удовольствие во все времена дорогостоящее. Это бедным нечем платить. Поэтому их и разводят всегда очень быстро. И «разводят быстро» во всех смыслах.

Родилась девочка. А судебный процесс, разорив барона, обязал Мюнхгаузена выплачивать алименты. Но денег уже не было. Их приходилось занимать у тех немногих друзей, которые ещё оставались у несчастного барона.

Вся эта история отняла у него последние силы. Он слёг. Жена уехала за границу, и что с ней было дальше, никто не знает, известно только, что её дочь вскоре умерла, а вслед за ней умер и король лжи, как его теперь называют. А король-то был бароном и, может, всю жизнь говорил только правду…

Хотя нет! В конце жизни, имея отменное чувство юмора, он подыграл всем тем, кто больше верил не ему, а книге о нём.

Когда он умирал, за ним ухаживала одна-единственная служанка, жена его егеря. Она заметила, что у него на левой ноге отсутствуют два пальца: он отморозил их ещё в молодости, служа в России. Служанка не удержалась и спросила, где и когда он их потерял. Умирающий барон не упустил возможности пошутить и серьёзным тоном сказал: «Два пальца на ноге? Мне отгрыз их медведь…»

 

 

9

С тех пор его литературная слава только росла и ширилась. Рудольф Эрих Распе! Готфрид Август Бюргер! За ними вслед Генрих Шнорр выпускает новую книгу «Дополнение к приключениям Мюнхгаузена». Затем за барона взялся Карл Лебрехт Иммерман! И прочие, и прочие, и прочие… К интерпретации образа знаменитого барона обращалось великое множество литераторов. Имя им – легион!

Но мне кажется, настало время перейти к самому обаятельному, самому близкому и современному барону Мюнхгаузену, чей создатель, писатель-сатирик и драматург Григорий Горин, едва только задумываясь над образом, едва лишь подступая к идее написания пьесы по мотивам книги Распе, вроде как даже и не подозревал о том, что его будущий любимый герой – лицо историческое, а не выдуманное! Ознакомившись же с фактами биографии героя, Горин делает на первый взгляд неожиданный, но оригинальный и поистине гениальный «ход конём», основанный на элементарной логике, вывернутой наизнанку: из самого известного лжеца он создаёт честного и принципиального правдолюбца, бескомпромиссного борца за истину, искренность и справедливость.

На открытии памятника Мюнхгаузену Олег Янковский, сыгравший этого героя в фильме Захарова, сказал, что, мол, у каждой страны должен быть свой Мюнхгаузен. Развивая, додумывая эту мысль, понимаешь, что далеко не случайно в Советском Союзе самая правдивые, самые точные и острые истины высказывал тот, кого все кругом поголовно считали либо лжецом, либо сумасшедшим. Всё правильно!

В Советском Союзе очень многое было шиворот-навыворот. И тот, кто позволял себе говорить правду, объявлялся клеветником, как Солженицын или Сахаров, а тех, кто упорствовал в борьбе за правду, объявляли шизиками и могли упрятать в дурдом.

Григорий Горин – верный ученик знаменитого Евгения Шварца. Это давно подметили! И не только потому, что, как и Шварц, да и Брехт, творил часто в рамках известных традиций переосмысления хрестоматийных сюжетов. Не только потому, что, как и Шварц, и Брехт, и даже Уильям наш Шекспир, не выдумывал оригинальные пьесы, а перерабатывал, точнее, отталкивался от готовых, часто используемых схем. Не только потому что уходил порой глубоко в иносказательность, но и потому что элегантно выстраивал новое здание по старым чертежам, выворачивал наизнанку знакомый сюжет, говорил что-то очень новое и важное для себя и людей. Тут не только Евгений Шварц. У Горина были и другие предшественники – такие мастера, как Эрдман и Булгаков. Разве нет?

Согласитесь, тема «взаимоотношения художника и власти» – одна из первых в списке волнующих художественное начало Горина, как у этих двоих драматургов. Булгаков-то всегда «выпячивал» волновавшие его вопросы! Ставил в самый центр! Шварц был осторожнее. И Горин поначалу не шибко лезет на рожон. Но – увы! – проклятый подтекст выпирает из всех щелей, хотя, казалось бы, автор действует в точности как Шварц! Режиссер и драматург Виктор Головчинер первым заметил когда-то: «Отказываясь от отвлекающей внимание, актуальной, внешней – современной – конкретики в изображении событий и лиц, оба драматурга в лучших своих пьесах обращаются к возбуждающему сознание и воображение зрителя известному культурно-историческому материалу, чтобы лучше понять, что происходит в глубинных слоях массового сознания их современников». Но боюсь, Горин (а он по образованию медик) диагноз современникам своим уже поставил. И он не задавал вопросов, а уже давал ответы.

И есть ещё различие существенное между Шварцем и Гориным. Первый почти не изменял сюжетной коллизии. Его внимание было сконцентрировано на нюансах. Так же затем действовал и Леонид Филатов! А вот для Горина чужой сюжет – только отправная точка. Он словно бы говорит: «Помните такое-то время и такого-то героя? Отлично! Сейчас я расскажу вам совсем другую историю! Только – внимание! За знакомыми масками совсем другие лица. И это наши с вами лица!» Он достаточно вольно обходился с тем, что писали до него, и с тем, как было на самом деле. К этому мы ещё вернёмся! А пока всё же о некоторой преемственности метода. Да, Шварца вполне можно считать предшественником Горина. Но ведь и Радзинский часто брал готовые сюжеты и развивал их по-своему! Но Радзинский лавировал и между заданными характерами, и между реальными фактами лавировал… Так многие делали! Тот же Пикуль! Они так строго за этим следили, что со временем за ними стали столь же ревностно следить и со стороны и всякий раз кричать, что они ошиблись где-то, или где-то там переврали историю, или напридумывали всякого. Словно помнили, а скорее всего, действительно знали и помнили слова Тынянова: «Там, где кончается факт, там начинаю я!». Григорий Горин же с фактами обращался легко. Вероятно, понимая их истинную цену. Он, как и многие его сверстники, знал, что историю пишут победители. Они приходят на чужие земли и кладут свой асфальт лжи, сквозь который, даст Бог, пробьются ростки истины, но ноги уже следующего поколения затопчут и эти чудеса природы. Нет, факты его интересовали лишь постольку, поскольку их следовало знать, чтобы затем подтвердить, опровергнуть, проигнорировать, использовать, перекрутить или вывернуть… Его Свифт читает точные сведенья о собственной смерти и тут же сам отметает их как неуместные, ненужные, лишние, мешающие ему… В конце концов, Горин только делал вид, что пишет о другой стране, о другом времени, о других людях… Шварц, допустим, тоже был весь тут, с нами… И всё прекрасно видел… Но в том-то и дело! Они пользовались практически одним методом, но были разными людьми и жили в разных условиях! И это грустнее всего.

Казалось бы… Семидесятые… Ладно, после оттепели подморозило, но не так, чтобы прямо умирать, коченеть, впадать в спячку! Горин наблюдал более мерзопакостные вещи, но их уже нельзя было оправдать «незнанием» или «смертельным страхом за жизнь». Времена уже вроде бы были вегетарианские – крови не требуется, дракона нет, он давно повержен Ланцелотом, а народ всё так же мелок, а то и мельче стал, и бургомистру люди подчиняются столь же беспрекословно. Что с ними? Времена же другие теперь… Но вот тут им вешают лапшу, а они аморфно слушают… И смотрят. Наблюдают! Как бездушные твари Божьи. Божьи, но бездушные! Да видят ли они? Видят! Смотрят! Ты им крикни: «Но это же кровь!», а они ещё и аплодировать начнут. Как зрители вокруг дома, который построил Свифт! (То, что гориновский Свифт – это всего лишь навеки замолчавший Мюнхгаузен, понятно любому здравомыслящему человеку! Недаром обоих играл у Захарова именно Олег Янковский!) Впрочем, нет, там зрители были наняты за деньги. Но однако же, странно! Во времена, когда творил Шварц, дракон сжигал, разрывал, уничтожал и калечил, и не то что за слово! За мысль! За тень мысли! А в 70-е уже и не расстреливают, и не сажают в таком количестве, и можно даже жить более-менее свободно, только «не надо дразнить гусей», а лучше всего – «стать таким, как все»! Стань как все! Сам! Добровольно! Ну, в крайнем случае, добровольно-принудительно. И всё! Большего от тебя уже не потребуют!

А большего и не требуется… Дорожка-то скользкая… На неё только ступи…

Горинский Мюнхгаузен не бунтует, не идёт против власти, ничего не требует. Но он отстаивает право быть самим собой. Всего лишь!

Но! Нельзя!

Нельзя быть самим собой? Что за бред?

Нельзя!

А он иначе не может! Ради этого он готов отказаться от всех благ, для него это важно – быть самим собой.

«Ну не меняться же мне из-за каждого идиота!» – он раздражается с первых минут.

«Не навсегда, – умоляет Марта. – Притворись! Стань таким, как все».

Именно! Притвориться! Да, стать таким как все, то есть как все – притворяться! Это же очевидно!

«Что ты такое говоришь? – изумляется барон. – Как все?! Как все … Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов, с Шекспиром не переписываться … Как все…»

Что это значит? Не быть собой! Не быть великим!

Кстати, то же самое английский король предлагает – предлагает! – великану Глюму в пьесе «Дом, который построил Свифт». Он говорит ему: «Опустись! Стань таким, как все!»

Можно-то быть каким угодно, но по-тихому, тайно, чтобы никто не видел, не слышал… Такое время…

Рамкопф: «Имеешь любовницу – на здоровье! Сейчас все имеют любовниц, но нельзя же позволять на них жениться! Это аморально!»

Или шиворот-навыворот, или задом наперёд, но чтобы как все! Один как все! А… все как один!

О, как же остра была пьеса. Интеллигенция валом валила на неё, пока она шла в театре, и не только из-за бесподобной игры Зельдина. В пьесе «Самый правдивый» что ни фраза – то подтекст, что ни реплика – то намёк! Аллюзии опасные да экивоки всякие…

Пусть времена и не драконовские! Но объявили же Мюнхгаузена сумасшедшим! А ведь был уважаемым гражданином, «гордость нации», ему говорили когда-то: «Вы могли бы стать примером для нашей молодёжи!». А потом раз – и псих! Так ведь и Свифт давно и явно не в себе, и его домом, и всей его жизнью на законном основании руководит опекунский совет!

Только это было позже! А пока… «Вы попали в хороший дом! Здесь весело!»

Ну, комедия… По мотивам детской книжки…

Тут не так уж всё просто! А сложно обвинять, когда непросто заподозрить! Ведь чтобы разглядеть, надо было всматриваться, а в 74-м году Горин опасений не вызывал… Юморист, писал для эстрады, лёгкий жанр… Ну, шутник, конечно… Но в политику никогда не лез… Так, зубоскал… Приколист, как именуют нынче подобных людей (хотя подобный Горину, боюсь, появится не скоро). Ну, безобидные же монологи выдавал с эстрады! «А почему повязка на ноге?» – «Сползла!». Хаханьки… «Хочу харчо!» Оборжаться! Неуместно, конечно, но уж пускай…Ну, написал пьеску, так ведь про этого… из мультика… для детей… фантазёр там, выдумщик, хиханьки …Мюнх..хазена… Это даже не Тиль! Вот там точно что-то было не то!

Да и то верно, острый взор иметь надо, чтобы в комедии про чудака-фантазёра, в сказочке заметить такие пласты…

Эзопов язык на то и придуман, чтобы не сразу и не до всех доходило, а чтобы понять тайный смысл, на шее должна быть голова, а не жопа.

Пьеса ведь гениальна на всех трёх уровнях. Кого-то и верхний пласт юмора веселит, ему и без сатиры смешно. Тоже хорошо!

Но, кстати, после падения режима – пьеса, сценарий, фильм, киноповесть в отличие от множества других сатирических произведений популярности-то не утратили. И не утратят. Их философия, потеряв на время политическую актуальность, затрагивает многие вечные вопросы. И ситуативно, и смыслово, и даже на уровне цитат, которые, как известно, ушли в народ не в меньшем количестве, чем из «Горе от ума».

«Правда – это то, что в данный момент считается правдой».

«Война – это не покер! Её нельзя объявлять когда вздумается! Война – это… война!».

«Развод отвратителен не только потому, что разлучает супругов, но и потому, что мужчину при этом называют свободным, а женщину – брошенной».

«Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить 20 лет вместе».

«Сейчас я улечу, и мы вряд ли увидимся. Но когда я вернусь в следующий раз, вас уже не будет. Дело в том, что время на небе и на Земле летит неодинаково: там – мгновения, тут – века».

И вот хорошая фраза, чтобы поставить точку в этой главе:

«Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны. Умное лицо – это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!»

Хороший был бы у главы финал! Но напоследок я приготовил ещё одну цитату.

Именно эту цитату лично я вспоминаю всякий раз, когда общаюсь с некоторыми редакторами:

«Дорогая Якобина, ты же меня знаешь: когда меня режут, я терплю, но когда дополняют, становится нестерпимо».

Красотой ради неё пожертвовал…

 

 

10

Настоятельно рекомендую прочесть саму пьесу. В ней есть много того, что по каким-то причинам в знаменитый фильм Захарова не вошло. А в фильме и в киноповести, что была написана уже после фильма, присутствуют места, которые в пьесе вы не найдёте.

По пьесе главному герою чуть больше пятидесяти, но он бодр, весел, любит прелестную девушку Марту, которая в конце концов, как и единственный друг, предаёт его. Предаёт в искреннем желании спасти ему жизнь. Но барон ни одному человеку не прощает предательства, какими бы благими целями или намерениями ни руководствовался этот человек. Мюнхгаузен идеалист. Любящий человек предать не может. Никогда. Ни за что. Иначе он уподобляется всем остальным, которые, если их спросить, не считают себя его врагами, желают ему добра и тоже всегда вредят ему тем, что желают барону только хорошего. Да, они хотят ему добра.

Если вдуматься – Марта предала его трижды. Как минимум. Первый раз, когда вынудила ради развода, ради женитьбы на ней отречься от всего, что ему было дорого. Собственно, отречься от себя. Он это сделал. Он стал как все. Буквально. Даже имя сменил на Миллер, всё равно что Иванов для России. «Иметь в Германии фамилию Миллер – всё равно что не иметь никакой!» Он стал торговцем. У них был дом, достаток, уважение, родился ребёнок… И вдруг она уходит. И это закономерно. Марта любила весельчака, фантазёра, чудака, человека не от мира сего… Жить с обыкновенным скучным, приземлённым, практичным и правильным, занудным бюргером ей стало невыносимо… Он ради неё изменился, остепенился, превратился в рядового гражданина, а она уходит, поскольку такая жизнь ей «осточертела»… И тогда «чтобы вернуть её, надо вернуть себя»! Он снова готов стать самим собой, и на этот раз готов идти до конца, он – натура цельная, компромиссов не признаёт, и когда надо отречься от своей жизни, то он это делает за раз и полностью, буквально похоронив себя заживо, а уж если решает быть самим собой, так без всяких оговорок, без хитростей, без условий, бесповоротно; он готов вернуть свою жизнь, даже если ради этого придётся умереть. Она решает, что это слишком высокая цена, и предаёт его снова. Лишь бы он остался в живых… Она так его и не поняла! Жизнь сама по себе, как некое присутствие в этом мире, эдакое существование, его не особенно-то интересует: ему не так важно быть, как быть самим собой.

Тут попробую продемонстрировать, насколько обоснованно моё, скорее всего, завышенное мнение о себе как о тонком знатоке женской психологии. Я подозреваю, женщины или вовсе могут не согласиться с тем, что Марту следует обвинять в предательстве, или возразят, что он, мол, тоже хорош, такой-сякой, эгоист самовлюблённый, думает только о себе, а не о том, каково было ей посылать его на верную гибель. А что всё это время чувствовала она? А сколько ей пришлось перенести? А подумал ли я о том, что она, наоборот, превосходно его изучила и была прекрасно осведомлена, что он её не простит, но даже ценой потери его доверия и любви она готова спасти его! Об этом не думал?!

Думал, милые женщины, думал! Так ведь тем и хороша пьеса Горина, что в ней, как и в нашей жизни, конфликты случаются не только между людьми! Не менее страшные конфликты бушуют и в глубине каждого человека! Сколько раз наш эгоизм испытывал на прочность нашу любовь к ближнему? Сколько раз наша нерешительность, а то и откровенная трусость пережимала глотку желанию честно, вслух высказаться против какой-нибудь несправедливости? Сколько раз мы готовы были покривить душой ради всеобщего благополучия? Сколько раз мы становились перед выбором – карьера или дружба, дело или семья, выгода или чистая совесть, правда или душевное равновесие?

Мюнхгаузен Горина и сам не лишён недостатков. Если начать разбирать его моральный облик и поведение, то в них мы, безусловно, обнаружим немало недостатков и ошибок. И всё это исключительно благодаря тому, что он у Горина вышел необыкновенно живым, настоящим.

Он очень сложный герой. С ним далеко не всё так ясно, как кажется.

А каким сложным человеком покажется он вам, если вы честно представите себя его другом, сыном, женой… Или представьте его самого, со всеми его прибабахами, своим соседом, каждое утро в шесть часов отправляющимся на подвиг, до десяти разгоняющим облака, а ближе к обеду стреляющим из ружья по уткам через дымоход. Одно дело следить да наблюдать за ним, читая о нём или смотря фильм, и совсем иное дело, когда вы сами являетесь постоянным живым свидетелем его чудачеств и розыгрышей.

Со стороны он великолепен! Честен, храбр, справедлив и принципиален. Благороден. Романтичен. Неутомим. Ловок. Начитан и умён. И не только умён, но и остроумен… А также мудр… Вы скажете, что я начал повторяться! Мол, говорил, что умён, теперь, что мудр… Что вас смущает, не понимаю?! Ум – это ум, а мудрость – это ум, помноженный на жизненный опыт и разделённый на боль, обиды и утраты. Но при всём при этом он почти никогда не унывает.

Стоп, стоп, стоп… Стоп! Как так – никогда не унывает? Периодические приступы уныния его одолевают! Он, конечно, чудаковат. Возможно, даже с придурью. Но он не полный шизоидный идиот, приходящий в телячий восторг от собственного мычания… Да, он может веселиться напропалую, чтобы только не застрелиться как-нибудь… ровно в шесть… В шесть утра или вечера? Ровно в шесть дня!

А что? Может, он не выносит одиночества и безделья и как только ощущает приближение очередного приступа депрессии, тут же начинает вытворять чёрт знает что, лишь бы занять себя и других, стреляет из пистолета, подгоняя стрелки на три часа вперёд?.. Ведь вот же одна из показательных деталей – каждый выстрел барона прибавляет к реальному времени один час. Счастливые люди, насколько я могу судить, склонны время замедлять, а то согласны его и вовсе остановить, дабы растянуть наслаждение, а барон время упорно подгоняет. И пастору жалуется на часы: «Удивительно медленный механизм».

Я мог бы доказать, что он далеко не счастливый человек, каким предстаёт перед нами. Скорее, наоборот. Горинский Мюнхгаузен – самый несчастный из всех собратьев по литературному миру. Совсем другой разговор, что он почти никогда не показывает своего уныния. Поскольку горд! Насмешки его не беспокоят, а вот жалости он бы не перенёс…

Внимательный читатель, а вероятно, только такой и дочитал до этого места, так вот, внимательный читатель, по-видимому, как раз сейчас и вспомнил: ещё на старте нашего марафона я уверенно заявил, что Мюнхгаузен мне близок и понятен. Вспомнив сие, внимательный читатель беспардонно поинтересуется: уж не ассоциирую ли я себя с ним, и не возомнил ли я, будто у меня столько же достоинств, сколько у барона? Отвечаю со всей серьёзностью, на какую способен. Нет, у меня с Мюнхгаузеном не так уж много общих черт, а из его достоинств у меня лишь часть. Да притом меньшая часть! И я солгал, когда заявил, будто Мюнхгаузен мне понятен и близок. Он мне безмерно интересен – это да! Но он не так уж прост для понимания!

Любит ли он Марту?

Допустим, вы настаиваете на том, что любит безусловно! Тогда я переформулирую вопрос. Любит ли он её настолько, чтобы жертвовать собой так же смело и не раздумывая, как он жертвует собой ради себя самого? Ради своей чести?

Боюсь, он из тех фанатиков, для которых дело жизни выше личных отношений!

Далее! Не ошибся ли он, выбрав себе в подруги ту, что не равна ему по объёму личности? Ведь если вдуматься, то Марта мещанка. И предел её мечтаний – тихий мещанский уют… Якобина, хоть она и отрицательный персонаж, но глаголет истину, бросив мимоходом презрительно:

– Дочь аптекаря – она и есть дочь аптекаря!

Барон Мюнхгаузен безусловно ненормален, как и все гении. Он болен. Дочь аптекаря не вылечит барона, а лишь снимет на время симптомы и облегчит боль, но затем, когда действие аптекарского снадобья закончится, болезнь проявится с тройной силой!

Я говорю это в смысле переносном. Но ведь и саму пьесу можно и нужно понимать как сборник притч.

Даже фантазии барона – готовые притчи!

– …И тогда я схватил себя за волосы и рванул… А рука у меня – ух-у-ху – крепкая, а голова – слава Богу – мыслящая! И вытянул себя из болота!

(Тут всё предельно ясно! Это проще нагорной проповеди! Да и глубже! Наше счастье в наших собственных руках! Но надо думать головой, прежде чем действовать. И во время действия голову включать обязательно!)

А что там дальше?

– Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?

– Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

(Господи! Да на основе заповедей барона Мюнхгаузена можно проводить мастер-классы и писать книжки для занятий по внутреннему росту!)

И это я так, наугад, практически вслепую, беру первое, что вспоминается!..

История с косточкой от вишни. По сути, что посеял, то пожнёшь! Ты отправляешь в мир вишнёвую косточку – мир встречает тебя вишнёвым деревом! А выстрели он пулей? Что бы он имел спустя год? От мёртвого оленя уши?

Горин понимал, люди хотят правды! Ему, и таким как он, так не хватало правды, что даже Мюнхгаузен у него отстаивает право говорить так как есть!

Горин, через Мюнхгаузена, обижался:

– Но я же сказал правду!

А время (в образе бургомистра) объясняло:

– Да Бог с ней, с правдой! Иногда нужно и соврать! Да, да, соврать!.. Господи, такие элементарные вещи приходится объяснять барону Мюнхгаузену!

Это уже не шутки! Барон будет говорить только правду, всегда и везде, как бы неправдоподобно она не звучала!

И он говорил только правду!

Да, он утверждал, что общался с Софоклом! И тот подписал ему папирус! Он же объяснил, что он жил в Древней Греции! И сказал дураку-попу, что, возможно, и тот тоже жил в ней, просто он этого не помнит.

Горин и сам верил, что каждый человек жил уже когда-то. И жил неоднократно. Его Мюнхгаузен это точно знал. И сохранил об этом память.

Шутовство? Да! И мудрость! То, что отличает людей от животных и сближает нас с богами! Смех и разум!

Тут уже из юмориста и сатирика на мир смотрел настоящий философ…

А настоящая философия живёт вне времени… И герои философские, к примеру, ницшеанский Заратустра, или платоновский Сократ, они не одномерны… Их не так уж легко понять… Не то что играть…

Ясен только подход Захарова к роли Мюнхгаузена. Захаров, отвечая на вопрос Янковского, как играть барона, рассказал притчу.

Распяли, дескать, одного беднягу, прославляющего жизнь за то, что болтал лишнее и был весел не в меру, раздражал чрезмерным оптимизмом! И вот висит он, распятый на кресте… К нему подходят и спрашивают: «Ну как?». А он отвечает: «Спасибо! Очень хорошо! Только вот улыбаться больно!»

Янковский словил образ. Он играл того, которого распинают, а он, хоть ему и больно, только улыбается… А порой и смеётся!

То, что можно высмеять, то уже не так страшно. А тоталитарный режим не может существовать долго, если больше не внушает страха!

 

 

11

Детальный анализ и разбор пьес великого драматурга и сатирика, писателя и мудреца Григория Горина ещё ждёт своего часа и своего учёного.

И мы будем ждать! Мы никуда не спешим. Потому что впереди у нас, как и позади нас, целая вечность!

Потому что смерти нет! Вспомните «Дом, который построил Свифт». Великий ирландский декан, как и Горин, тоже был мудрецом и сатириком! И фильм о нём следовал сразу за фильмом о Мюнхгаузене! Как там было сказано? «В этом доме умирают все, и не умирает никто!»

И Григорий Горин не умер. Более того, ему ещё только предстоит родиться в будущем!

И это так и есть, несмотря на то, что 15 июня 2000 года его оплакивали родные, близкие и друзья. Искренне оплакивали, словно он и вправду умер. А он просто ушёл. Ушел от нас совсем не старым человеком шестидесяти лет.

Он, наверное, устал. И взял отпуск. За свой счёт. Жизнь-то штука тяжёлая. И смерть не легче. И он вполне мог бы повторить за своим любимым бароном:

– Господи! Как же умирать надоело!

А может, кто знает, и тут дело принципа! И дело чести!

Так было надо!

Век тёмного прошлого он осветил своей светлой личностью, фейерверком искромётных шуток, негасимым огнём своего творчества… Тьма рассеялась… Пришла пора ему уходить…

Ничего страшного! Так он, наверное, мысленно успокаивал себя. Ничего страшного! Может быть теперь «пойдёт новый отсчёт»?

А если вновь всё пошло по кругу, то мы уже знаем, придёт новый Свифт, новый Булгаков, новый Горин…

Если со злом нет сил бороться, зло необходимо высмеять, тогда оно перестанет внушать уважение и страх…

 

 

ЭПИЛОГ

 

Когда эти одиннадцать маленьких главок эссе прочёл один редактор – весьма уважаемый и солидный человек, – он, после продолжительного молчания, насупившись, спросил:

– А к чему этот игривый тон и неуместные шуточки? Ведь вы, Алексей, затрагиваете в данном эссе весьма острые вопросы. Вы же сами своим ироническим отношением обесцениваете глубокую и дорогую для вас вещь. Неужели вы этого не понимаете? Или, может, я чего-то не понимаю?

Я не знал, что мне ему ответить…

Я и сейчас не знаю, что сказать…

Да, тут есть и острые вопросы, и вечные темы, и умные мысли… Да, работая над эссе, я провёл не одну бессонную ночь… И да, мне важно поделиться с умными людьми тем, что мне дорого… Всё это так! Но я не понимаю, почему о серьёзных вещах нельзя говорить в шутливом тоне?! Тем более, что главный герой этого «произведения» – Мюнхгаузен! И стало быть, это не только уместно, но и оправданно, а то и – рискну это утверждать и на этом настаивать – исключительно необходимо!

Однако и ныне, как встарь, если ты злоупотребляешь юмором, то всерьёз к тебе мало кто отнесётся!

Так я же и написал почти в самом начале. Мне важнее эти немногие! А всем остальным уже давно всё сказал барон Мюнхгаузен: «Я понял, в чём ваша беда. Вы слишком серьёзны! Серьёзное лицо – ещё не признак ума! Все глупости на свете делались именно с этим выражением лица! Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!»