Алексей КУРГАНОВ

 

Прозаик, по образованию – врач. Публиковался в местных и областных изданиях, в журналах «Молодая гвардия», «Воин России», «Северная Аврора» (С.-Петербург), «Сенатор», «Голос эпохи», «День и Ночь» (Красноярск), «Сельская новь», «Эдита-клуб» (ФРГ), «Зарубежные задворки» (ФРГ), «Эстетоскоп» (Франция), на сайте русскоязычных литераторов Финляндии «Иные берега». Дипломант международных конкурсов: литературного – «Купель – 2010» (Карелия) и творческого – «Вечная память – 2010» (Москва, журнал «Сенатор»). Неоднократный победитель ежегодного творческого конкурса ГУВД Московской области. Участник итогового сборника «Проза-2012» журнала «Эстетоскоп» (Франция). Автор сборника рассказов и миниатюр «Земляки» и книги «Соло на струнном инструменте (грустный детектив)» (YAM-Publishing, ФРГ). Живет в Коломне (Московская область).

 

 

ОБЫЧНОЕ ДЕЛО

Рассказ

 

Оленька Кургузова, средних лет и симпатичности незамужняя дамочка, решила во время отпуска съездить на юг. Как она сама сказала, «малость развеяться». Поскольку ко всем своим вышеперечисленным достоинствам она была пугливого нрава и совершенно недалёкого ума, то «малость развеиваться» одной ей было страшно, и поэтому она принялась усиленно подбивать на поездку свою двоюродную сестру, Валентину Сергеевну Поликарпову.

Валентина Сергеевна, женщина тоже средних лет и такой же, как у Олечки, симпатичности, в отличие от неё была женщиной замужней, семейной, ума имела побольше и, что главное и совершенно замечательное, излишней робостью не страдала. Услышав предложение «прокатиться на юга», она сначала поотнекивалась (дескать, ну тя, Олька, вечно ты чего-нибудь придумаешь!). Но постепенно начала проявлять интерес и, в конце концов, согласилась. А что такого? У неё тоже отпуск как раз подоспел, а супруг её, Иван Анисимович, в него даже и не собирался. Точнее, собраться-то он хоть сейчас, но в мастерские, как на грех, привезли какую-то универсальную, давно ожидаемую молотилку. Начальство с неё пылинки сдувало и вокруг неё разве что с песнями не ходило, потому как куплен был этот чудо-агрегат за валюту в очень серьёзной сумме, за которую могли запросто посадить. Хлопот с монтажом этого заморского чуда было выше крыши, а Иван Анисимович оказался единственным специалистом по этим самым, пропади они все пропадом, заграничным молотилкам. Так что «звыняйте, гражданин Поликарпов! Если только в сентябре!».

 

– Ну, чего, Вань? – спросила Валентина Сергеевна мужа.

– Чего? – не понял тот.

– Ничего! – начала раздражаться супруга. – Мнения твоего спрашиваю, чего! Отпускаешь меня или нет?

– А чего ж… – промямлил Иван Анисимович (бывало у него так: если задумается о чём, а его неожиданно окликнут – моментально краснеет, моментально теряется и начинает мямлить. Вот ведь натура! Прямо баба на сносях, честное слово!).

– Если уж так всё сложилося…

– А не боисси, Вань? – насмешливо спросила присутствовавшая при разговоре Оленька и этак игриво-похотливо подмигнула.

– Чего? – испугался тот.

– Что соблазнят нас какие-нить тамошние южные красавцы? – продолжила эта гнилая неумная колбаса.

– Кого? – не понял Иван.

– Нас!

– Накой?

– Натой!

Иван Анисимович задумался. На него это иногда нападало – задумывание. Такой человек.

– Вообще-то нет, – подытожил он свои раздумья.

Брови у Оленьки удивлённо взметнулись вверх. Дескать, пуркуа па? Это ещё почему?

– Для щлюх вид у вас больно не соответствующий, – охотно пояснил Иван Анисимович. – Уж больно колхозный он у вас, вид-то. Колхоз «Сорок лет без урожая».

И замолчав, поглядел на супругу и Оленьку почему-то даже ласково.

– Вань! – рявкнула Валентина Сергеевна. – Прекрати выражаться! Сейчас же! Тоже мне – взял моду!

Ей было обидно не за то, что супруг сравнил их с женщинами лёгкого поведения, а за то, что колхозного вида. Хотя чего обижаться? Они же и есть самые настоящие колхозные труженицы. Точнее бывшего колхоза «Маяк», а сейчас сэ зэ а о «Потапово».

Оленька же на «шлюх» не обиделась, но всё равно фыркнула.

– Да мы с Валюшей любой шмаре сто очков форы дадим! – заявила она самоуверенно и в подтверждение этого сомнительного утверждения даже попыталась сексуально тряхнуть своим выпирающим из-под платья скелетом. Сексуальности не получилось, но это Оленьку не смутило. В тех ситуациях, когда надо было продемонстрировать свою тупость, она как раз не терялась.

– Не веришь, что ли?

– Почему же? – не стал возражать Иван Анисимович. – Верю. Дадите. Особенно ты.

 

Улетели они седьмого, а восьмого у Ивана Анисимовича почему-то стремительно испортилось настроение. Чёрт его знает почему! Вроде и дома всё было в порядке, и на работе – обычная канитель… До обеда он провозился с этой долбанной молотилкой: закрепил узлы, проверил электросистему, подачу сброса на выходе…

– Ты чего смурной-то? – спросил его давниший товарищ Никола Силуянов, когда они сидели в столовой за обедом.

– Чёрт его знает, – признался Иван. – Вроде не из-за чего. Ерунда какая-то.

– Валюшка-то как отдыхает? – не отставал Никола, вкусно домахивая суп. Пожрать он был большой любитель.

– Она у тебя где?

– В Геленджике.

– О! – уважительно отозвался из тарелки приятель. – Геленджик! Бывал я там году в восьмидесятом… Помню, с бабой на пляжУ познакомился. Бухгалтерша из Сыкрывкара. Во какие грудЯ! – и Никола распахнул руки.

– Уж я с ней там покуролесил! – добавил он и и даже сладко причмокнул, мерзавец.

– И для чего ты мне это сейчас сказал? – набычился Иван Анисимович.

– Ни для чего... – растерялся приятель и даже нацеленную на котлету вилку подождал втыкать. – Просто так. Сладостные воспоминания. А-а-а-а! – вдруг понял он. – Ты извини, Вань! Язык без костей! Я ж не твою Валюшку имел в виду. Кто на неё… В смысле, она-то – совершенно порядочная женщина! Ты даже не думай!

– А чего мне думать? – попытался напустить на себя этакую независимую браваду Иван, но лицом всё-таки потемнел. – Мне обо всех этих… – и он повертел в воздухе пальцами, – … думать некогда. Мне о молотилке думать положено! Три пять цэ дробь восемь ха, гребёныть!

 

Вечером, после ужина, он уселся перед телевизором. Выпить, что ли, подумал лениво. Да с какой стати, возразил сам себе. Тем более уже поужинал… И чего у меня сегодня целый день такое паскудное настроение? К дождю, что ли? Точно к дождю!

– Па! – крикнул из своей комнаты сын .– Иди! Мамка нас по скайпу вызывает!

– Откуда он там у неё там? – удивился Иван. Он до сих пор не мог привыкнуть к этому удивительному аппарату, по которому можно было не только говорить, но и видеть собеседника.

– Они сейчас во всех санаториях есть! – пояснил сын. – Да иди же быстрей! Она уже вота!

 

Вид у Валентины Сергеевны был откровенно усталый.

– Ты чего, мать? – спросил Иван подозрительно и напрямую. – Мешки, что ли, там ворочаешь? Чего вид такой?

 В ответ супруга махнула рукой.

– Сама не знаю. Самолёт ещё этот… Вылезла из него как с того света. До сих пор никак в себя не прийду. Вы-то как?

– А чего нам, быкам? – ляпнул Иван Анисимович, но вовремя прикусил язык. – У нас нормально всё! Поужинали только что. Сейчас телевизор – и на боковую.

– Помидоры в теплице не забывай поливать, – напомнила супруга. – Такая жара стоит.

– Так это у вас там жара, а у нас – всего пятнадцать!

– Всё равно! Собрал сушилку-то?

– Молотилку. Почти. Ещё пару дней. Как Олька? Её-то чего с тобой не видно?

– В парикмахерскую пошла. Сегодня на концерт идём. Какой-то Майкл песни будет петь.

– А ты чего ж?

– Чего?

– В парикмахерскую...

В ответ супруга легкомысленно махнула рукой. Дескать, мне и так сойдёт. Без причёски. И от этого совершенно несерьёзного жеста у Ивана Анисимовича почему-то сразу потеплело на душе.

– Ну и ладно, – сказала Валентина Ивановна и заторопилась. – Всё, Вань. Время моё кончается. Не балуйте. Пока.

 

Иван Анисимович лёг и звакрыл глаза. Чувстовал он себя после разговора с супругой на удивление спокойно и даже умиротворённо. Чудеса природы! Ну, поговорили и поговорили. Чего такого-то? Обычное дело. Да, полезная всё-таки это штука – скайп! Когда ещё вот так вот поговоришь за тыщи вёрст! И не только поговоришь, но и посмотришь! Далеко зашёл прогресс! Кнопку нажал – и вот она, твоя дражайшая! Ещё лет двадцать назад и подумать-то никто не мог!

Он поворочался ещё минут пять, повосторгался нынешним невиданным прогрессом средств связи и коммуникаций и незаметно уснул. Снилось ему, как с кувалдой в руках он подходит к молотилке и радостно, со всего маха, лупит по её никелированному корпусу…

 

 

ПРОДАЁТСЯ РЫЖАЯ ШУБА НА РЫБЬЁМ МЕХУ… 

Рассказ

 

Семён Пахомов решил продать женину шубу. Шуба была ему не нужна (она же женская!). Жена тоже не нужна. Она пять лет назад ушла жить к парикмахеру, забыв слова любви. Хотя к какому парикмахеру? Сейчас парикмахеров нет. Сейчас – дизайнеры причёсок. Название красивое, но стрыгут так же, как и стрыгли. В смысле, без энтузиазма в движениях, но с яростной брезгливостью во взглядах. И по-прежнему за деньги.

 

С шубой Пахомов пошёл к соседке. Соседка работала нормировщицей в том же цеху, где Пахомов работал токарем, и на работу зимой ходила в какой-то облезлой кацавейке, совершенно не украшавшей её, как женщину.

─ Купи шубу, ─ сказал ей.

─ Какую шубу? ─ не поняла та. Как она с такой сообразительностью работала нормировщицей? Кто её взял на такую ответственную должность?

─ Ты шуб никогда не видала? ─ удивился Пахомов. ─ Обыкновенная шуба. Рыжая. В смысле, рыжего окраса.

─ Из лисы, что ли? ─ непонятно сощурилась соседка.

─ Может, из лисы, ─ не стал спорить Пахомов. ─ Может, из оленя. Может, из козла. Возьмёшь?

─ Да какая шуба? ─ фыркнула она. ─ Глаза-то разуй! Май на дворе!

Пьяная, что ли, подумал Пахомов. При чём тут май?

─ Готовь сани летом… ─ произнёс он загадочную фразу. Соседка, услышав ТАКОЕ, вытаращила на него глаза.

─ Какие сани? ─ вдруг всполошилась чуть ли не с истерикой. ─ Не надо мне никаких саней! У меня ─ велосипед! Иди отсюдова! Алкаш!

Точно пьяная, понял Пахомов. И в прошлый раз, когда он бабкину фуфайку приносил, тоже пьяной была. И перед Новым Годом… Интересно, чего она пьёт? Портвейн? В привокзальной разливухе?

Он втянул носом воздух. Нет, портвейном не пахло. Заглянул соседке в глаза. Точно. Не портвейн. Хотя перегар чувствовался отчётливо.

 

Пошёл к другой соседке, этажом выше. Та не работала у них в цеху нормировщицей, но часто вместе с Пахомовым выносила ведро на помойку. На почве этих помоешных выносов они и познакомились.

─ Шуба нужна? ─ спросил её так же прямо.

─ Какая шуба? ─ спросила уже эта (вы сговорились, что ли, подумал Пахомов).

─ Чья?

─ Чего чья? ─ не понял Пахомов.

─ Шуба чья?

─ Не пукай (Пахомов произнёс более грубый аналог этого физиологического слова). Не ворованная.

─ А можно без хамства? ─ обиделась она на первое предложение. ─ Или это у нас в подъезде уже в порядке вещей?

─ Каких вещей? ─ не понял Пахомов. ─ Я вещи не продаю. Вещи мне покамест и самому нужны. Я про шубу говорю.

Соседка пощупала шубный рукав. Потом зачем-то его понюхала.

─ И сколько просишь?

─ Тыщщу, – сказал Пахомов. Он, если уж начистоту, совершенно не знал, почем сейчас шубы. Поэтому и брякнул как с куста. И на самом деле, не за три же копейки её продавать! На ей одних только пуговиц штук десять ─ и все железные!

─ Какую «тышшу»? ─ передразнила его вероятная покупательница. ─ Была бы, например, норковая, или из какой-нибудь шиншиллы ─ я бы ещё подумала.

─ А эта из чего? ─ спросил Пахомов. Он как-то совсем упустил из виду такую деликатную тонкость, как изготовительный материал.

─ А эта ─ из дохлой обезьяны! ─ не смутилась соседка, и даже больше того: откровенно и совершенно похабно заржала.

─ И на рыбьем меху!

Ничего Пахомов ей на такое её вызывающее хамство не ответил. Только сказал одно короткое матерное слово, обозначив этим словом всю мерзостную сущность соседкиного естества. И под яростно-возмущённые крики и обещания пожаловаться в милицию, неспешно вышел из подъезда.

 

В соседнем доме жила известная всей округе скупщица краденого. Пахомов отправился к ней. После этих двух неудачных попыток, ему почему-то очень загорелось сплавить шубу как можно быстрее, как предмет грустного напоминания о неверной супруге, подло обманувшей его со словами любви.

─ Не с убитой снял? ─ сразу, без обиняков, поинтересовалась скупщица. Она не была мастером интриг и намёков, поэтому всегда резала правду-матку в лоб и по глазам.

Пахомов помертвел. Хотя к супруге своей, теперь уже бывшей, он перестал питать тёплые чувства, ─ но не до такой же степени!

─ Нет.

─ Точно?

─ Точно.

─ Можно верить?

─ Можно.

─ И сколько хочешь?

 ─ Тыщщу.

─ Триста.

─ Давай.

Скупщица взглянула на него, как на неизлечимо больного.

─ Значит, всё-таки с трупа… ─ задумчиво подытожила она и отодвинула товар. ─ Сам носи. Я ─ женщина порядочная, и на нары не хочу. Я там уже была два раза. А с мокрушниками сроду дел не имела и не имею. Иди отсюдова.

─ С какими мокрушниками! ─ растерялся Пахомов, но скупщица уже не слушала его и, дымя вонючей пипироской, закрывала дверь. Дверь у неё была прочной, бронированной. Такую без специальных средств не вскроешь. Такую если только динамитом.

 

Коммерсант из меня, подумал Пахомов, выходя на улицу, как из дерьма пуля. И куда теперь с этой?.. Ладно, махнул он рукой. Как говорится, что Боженька не делает – всё к лучшему. Перелицую, пуговицы на другую сторону перешью, и сам буду носить. Делов-то на три копейки. Сволочи.

 

 ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО ОГРИБЕНИЯ

Рассказ

 

Сентябрьский вечер. На улице – тепло, светло и не по-осеннему душно. Хотелось ощущений. Или хотя бы пива Но денег на пиво не было, поэтому мы сидели на скамейке около дома, лениво курили и просто трепались «за жизнь».

 

– …я в Кудрявцеве место знаю, – похвастался вдруг Гоша. – Там грибов – косой коси. Даже собирать неинтересно.

И выжидающе посмотрел на меня.

– Ага, – согласился я. – Конечно.

Выражение моего лица не соответствовало этому оптимистичному заключению, поэтому приятель обиженно надул щёки.

– Чего «конечно»?

– Ничего. Врёшь складно. Прямо заслушаешься.

– Ну и пожалуйста! – обиделся он уже по-настоящему. – Ты за грибами завтра собрался? Иди вместе со всеми! Может, и найдёшь…пару сыроежек. И те гнилые. А там –белые! Хоть косой! Во какие! – он наклонился и вытянул ладонь параллельно полу. От пола до ладони был сантиметров пятьдесят. Здесь тоже всё было понятно. Честнейший человек! Даже страшно!

– А я поеду! – продолжил он решительно. – Белых наберу! Из белых супчик зимой… – и, вытянув губы дудочкой, издал поцелуйный звук, -… слаще мёда!

… в общем, договорились встретиться в пол-шестого, прямо на озёрской платформе.

 

Первые смутные подозрения появились у меня, когда сошедшая с «качуры» на кудрявцевскую платформу внушительная толпа грибников дружно потянулась направо, в сторону деревни, и дальше к лесу, а меня Гоша, схватив за рукав, повлёк через пути, в противоположную сторону.

– Ты уверен? – спросил я его опять, как говорится, на всякий пожарный.

– Уверен! Говорю же: мы с дедом всегда туда ходили, – и он кивнул вперёд, в туманные дали. – Косить устанешь!

Он произнёс эту уже надоевшую фразу про фантастическую косьбу с такой непогрешимой убеждённостью, что вспыхнувшие было с новой силой мои персональные сомнения, хотя и не без труда, но всё-таки опять рассеялись. «Доверять надо людям!». Какой дурак это сказал!

 

И мы бесстрашно выступили в победный поход… Сначала пересекли приятный взгляду березняк (не останавливаться, махнул рукой Гоша). Потом перемахнули через неизвестно откуда здесь взявшийся настоящий таёжный бурелом. Спустились в овраг – вылезли из оврага. Промочили ноги в болоте, прошли здоровенным, до горизонта полем, заросшим васильками, ромашками и прочими лютиками– цветочками, продрались через заросли орешника, выскочили на дубовый молодняк – и, наконец, очутились в огромном и мрачном ельнике, дохнувшим на нас плесенью, унылостью и могильным холодом. Откуда-то спереди, из его зловещих дебрей прокуковала кукушка. Она приказала нам долго жить.

 

– Всё? – тяжело отдуваясь, поинтересовался я. При малейшем движении в промокших кроссовках противно хлюпало. Действительность перестала казаться прекрасной и удивительной, а хлюпанье напоминало о беззаботном младенчестве, когда разрешалось мочиться прямо под себя.

– Картина Репина «Приплыли»?

Гоша удивлённо вертел по сторонам своей бестолковой, несмотря на университетский диплом, головой.

– Ведь это и есть то самое место! – «обрадовал» он, вращая близорукими глазами. – А как все заросло! Прям и не узнать! Где ж грибы-то?

– А здесь ещё и грибы должны быть? – вложил я в вопрос весь оставшийся у меня запас сарказма.

– Но ведь были же! – и он начал бестолково махать руками. – Я точно помню! Мы с дедом их именно здесь собирали! Вот у этих трухлявеньких пенёчков!

Меня вдруг осенила неожиданная догадка.

– Когда вы и здесь собирали?

– Давно уже… – махнул он рукой. – Лет тридцать назад. Я ещё в школе учился. Чего ты на меня так смотришь?

– Нормально смотрю, – пожал я плечами, с трудом отводя от него взгляд и сжимая зубы, чтобы не разразиться «великим и могучим» в его самой простонародной интерпретации.

– Действительно! Каких-то триста лет назад!

– Не триста, а тридцать! – тут же вспылил он. – Ну и что?

– Да ничего! Всё правильно! Триста или тридцать – какая разница? Правда, тогда, тридцать лет назад, здесь ещё мамонты бегали за колхозниками. И дикари с большими дубинками… Куда дальше побредём, Сусанин?

 

Мы повернули назад, прошли все теми же молодняком, болотом, оврагом и березняком и оказались в совершенно незнакомом месте. Солнышко стояло прямо над головами, весело-беззаботно стрекотали кузнечики, одуряющее пахли какие-то высокие жёлтые цветы («Орхидеи» – авторитетно заявил Гоша. Ну всё знает! Абсолютно всё!), а на высоком, одиноко стоящем дереве неизвестной породы вовсю зарабатывал себе сотрясение головного мозга работяга-дятел. Своим бодрым барабанным перестуком он желал нам доброго здоровья и самых разнообразных, какие только могут быть у таких дураков, как мы, успехов.

 

Ещё через три часа, еле волоча ноги, но при этом преувеличенно-непринуждённо размахивая совершенно пустыми корзинками (хоть бы какой мухомор попался! Хоть бы для смеха!), мы вышли к какой-то деревне. У крайнего сарая, наполовину вросшего в землю и заросшего мхом и крапивой, стояла удивительно грязная корова с огромным брюхом и лениво перетирала своими челюстями-жерновами росший у неё под копытами клевер. Было подозрительно тихо и удивительно спокойно. У меня почему-то зачесался нос и стало противно на душе.

Учуяв наше приближение, корова медленно повернула свою самоварообразную голову, увенчанную грязными рогами, и смерила нас равнодушно-презрительным взглядом. Гоша заискивающе улыбнулся этому милому домашнему животному и поёжился.

– Здоровый какой… – боязливо шепнул мне на ухо. – И непривязанный. Куда только колхозники смотрят? Ишь, разглядывает! От такого не убежишь. Враз догонит!

– От какого? – не понял я.

– А вот! – и опасливо кивнул на корову. – От бычары от этого! Смотри, какие у него помидоры! Чуть не до земли! Наверняка рекордсмен-производитель! Чего смотришь, шкура? (это он уже не мне, а рекордсмену)

– Это вымя, – пояснил я. Гоша недоверчиво прищурил близорукие глаза.

– Уверен?

– Иди потрогай.

– А ведь и не подумаешь! – нехотя согласился он. – С виду – самый настоящий бык! А ты молодец! – неожиданно похвалил меня. – Разбираешься во всех этих… животноводческих премудростях! Правильно я тебя с собой взял!

Он зря старался: меня такой грубой лестью не купишь.

– А чего он… она молчит-то? – задал мой неугомонный друг очередной нелепый вопрос.

– А что, петь должна? – разозлился я. – «Ой, какая радость! Лёша с Гошей появились!»

– При чём тут петь? Мычать! Эй, ты! Ну-ка, мяукни!

Корова на такое дикое предложение возмущенно фыркнула, шумно вздохнула и снова наклонилась к клеверу.

 

– Эй, товарищ! Как ваша деревня называется? – преувеличенно бодро прокричал мой опытный грибной друг маленькому тщедушному мужичку, одетому в телогрейку, валенки и лыжную шапочку с надписью «Адидас». Мужичок появился из бескрайних сарайных недр и, не спеша, заковылял к корове.

– У нас село, – хмуро поправил тот. – Называется – Мушкетёрово.

– Как? – удивились мы.

– Мушкетёрово, – повторил мужичок и посмотрел на нас опасливо, словно в ожидании какого-то подвоха. – Ну, чего? «Пора-пора-порадваимся на своём веку!». Не слыхали, что ли? Кин такой! К нам тоже приезжали про партизанов снимать, – и он горестно махнул рукой. – А какие у нас партизаны… Вы из леса, что ли?

– Ага, – кивнул Гоша. – Вот! – он поднял над головой руку и преувеличенно бодро потряс зажатой в ней корзинкой. – За грибами ходили!

– У нас в этом лесе грибов отродясь не водилось, – остудил его мужичок. – Зато гадюк навалом. Туры-ы-ысты! – и неприлично заржал. А ведь сначала произвёл впечатление вполне культурного человека!

– А ещё в ём чупачупса водится!

– Кто?

– Нет, не так... – наш неожиданный знакомец задумался. – Чупакабра, вот! Зверь такой. Сам зелёный и с хвостом. Очень любит молоко сосать. Прям у коров из вымев. От самогонки тоже не отказывается. Но только когда пьёт – трясётся. Поэтому мы ему последнему наливаем. Конечно! – и мужичок завистливо прицокнул языком. –Кто ж от дармовой откажется!

Он опять заржал, и опять обидно.

– А чего ты, папаша, в валенках-то ходишь? – перешёл Гоша на фамильярный тон, не обращая внимания на это обидное ржание.

– Жара ж под тридцать градусов! Болеешь, что ли? Может, давление? Или шизофрения?

– Ноги мёрзнут, – пожаловался мужик и надвинул поглубже на уши свою такую же грязную, как корова, «адидасовку». – И из ухов текёть.

– Дурдом, – констатировал Гоша. – Полный аллес капут. Как нам на станцию пройти?

Мужичок равнодушно махнул рукой вдоль улицы.

– Видите шестисотый? (мы повернули головы и увидели около водонапорной колонки нестерпимо сверкавший на солнце «мерседес»). Дойдёте до него, свернёте налево. Там будет помойка, а за помойкой – платформа.

– Богатая у вас деревня! – уважительно отозвался мой всегда ироничный товарищ и кивнул на чудо немецкой автотехники. – На «мерсах» катаетесь!

Мужичок опять повернул голову, посмотрел на машину так, словно видел её в первый и, желательно, последний раз.

– Хавна та… – услышали мы из его крестьянских уст. И эта сермяжная правда жизни лучше любых пространных речей говорила, что мужичонка непоколебимо уверен в завтрашнем дне и в своей зачуханной корове!

 

– В каждом негативе нужно уметь находить позитив, – сказал Гоша, когда мы отошли от мудрого селянина. – Грибов не набрали – зато свежим воздухом надышались. Как думаешь, сколько мы сегодня прошли?

– Километров сто, – не стал я размениваться. – Или даже больше.

– Вот что ты за человек такой! – тут же вспылил он. – А я что, меньше тебя устал? Нет, теперь тебя с собой за грибами никогда не возьму! И не упрашивай даже!

(Ну наглец! Упрашивал я его! В ногах валялся: Ввозьми, родимый, возьми, касатик!». И говорит-то ведь таким убеждённым тоном, что не захочешь, а поверишь!)

– В каждый горшок тебе обязательно плюнуть надо!

– Рад бы, да нечем, – не остался я в долгу. – Во рту как в пустыне Сахаре. И ноги дрожат, и руки трясутся. И жрать хочу, как из пушки.

– Ты же бутерброд съел! – удивился он.

– Ну, конечно! – тут уже и я завёлся. – Целый прям огромный бутерброд! – и я взглянул на свои «командирские». – И всего-то шесть с половиной часов назад!

– Зато с колбасой. И маслом намазанный.

– Ага. И колбасы в нём было десять кило. И масла – ведро. Пойдём бутылку, что ли, купим с такой огромной радости? – и я кивнул на сельпо, дверь которого была приветливо распахнута.

– Алкоголик, – с непонятным удовольствием заключил Гоша. – Всё правильно! Кто про что, а вшивый – про бутылку. Лично мне выпивать совершенно не хочется!

Я сощурился и внимательно посмотрел в его, как всегда, совершенно честные глаза.

– Ну, если только так, за компанию… – завилял он…

 

…после первых ста граммов у меня, наконец, повеселело на душе и даже прояснилось в голове. Всё-таки врут наши медицинские светилы, что водка – яд. Водка – наслаждение! Живительный нектар! Немудрёная услада жизни! Особенно после таких вот … переходов Суворова через Альпы, в которых не было, нет и, надеюсь, никогда не будет ни одного гриба!

– До качуры ещё полчаса, – сказал Гоша, вкусно закусывая ностальгическим сырком «Дружба». – Рано припёрлись. Надо было ещё с тем умным селянином поговорить.

– О чём?

– Ну… – и он многозначительно вытянул губы дудочкой. – Об удоях разных, о покосах, о зерновых видах на урожай… Да и вообще про жизнь его скорбную… Нет, какой же ты всё-таки нелюбознательный!

– Пойдём на травке, что ли, поваляемся? – впервые за весь этот день предложил он действительно дельное. – Эх, хорош он всё-таки, этот немудрёный сельский быт!

 

И то верно: чего здесь, на платформе жариться? Тем более, что внизу, метрах в двадцати, начиналась большая поляна, поросшая густой плотной травой. Предложение было куда как заманчивым, поэтому я охотно согласился.

И только устроился на головокружительно пахнущей травушке-муравушке, как со стороны Гоши раздался какой-то придушенный то ли стон, то ли вой, то ли крик.

– Ты чего? – вскинул я голову.

– Лёха… Грибы… Мать моя, и сколько!

Действительно, прямо в траве (только раздвинь её) блестели шляпки всех размеров и оттенков. И сколько же их было! В десять рук не соберёшь! Косой не перекосишь! Трактором не передавишь! Бомбой не взорвёшь!

 

Уже через десять минут наши корзинки были заполнены до самых верхов. Белые, подберёзовики и подосиновики, все были как на подбор – и ни одного червивого! И это в каких-то двух десятках метров от платформы! Всё правильно: какому дураку придёт на ум искать их здесь, на самом ходу, под самым носом!

 

Довольные, мы вернулись на платформу, и уже через десять минут сидели в вагоне, с гордостью ловя завистливые взгляды попутчиков. Электровоз весело свистнул, вагон дёрнулся, и через приоткрытое окно мы услышали задорно-весёлый петушиный крик. Он желал нам процветать, обязательно здравствовать и приезжать ещё. Теперь уже с косами.