Евгения ДЕКИНА

 

Родилась в Прокопьевске Кемеровской области. Еще в школе 3 года проработала корреспондентом единственной городской газеты «Шахтерская правда» и главным редактором молодежного приложения к ней. Училась на филологическом факультете Томского государственного университета. Совместно с профессором Востриковым, занимавшимся арт-терапией и развитием способностей, открыла свой первый детский театр, из чего потом выросла целая авторская методика. По окончании университета поступила в колледж культуры на режиссуру, через год уехала в Москву, с красным дипломом окончила ВГИК им. С.Герасимова («кинодраматургия») и открыла детскую театральную студию «МАГ», существующую и по сей день. Работала на телевидении, писала сериалы. Участвовала в Форумах молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья. Публиковалась в сборнике «Новые писатели 2015». Член СП Москвы. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СП Москвы 2015 года.

 

 

ГУНДОПЕД

Рассказ

 

В «скорую» позвонил сосед. Виктор кричал так, что пришлось выломать дверь. Разворотив топором три замка и наконец пробившись внутрь, сосед ахнул.

В комнате висел такой густой табачный дым, что через пару секунд начинало щипать глаза.

На полу – толстый слой рассыпавшейся бумаги, – чтобы не мыть пол, Виктор просто застилал его газетами, потом еще одним слоем и еще. Сантиметров десять, не меньше.

Среди этого бумажного крошева – пепел, окурки, шприцы, пузырьки, таблетки, микросхемы, болты, книги, какие-то кровавые бинты и ватки, капельницы, пустые водочные бутылки, пакеты от кефира, старые журналы «Моделист – конструктор». На продавленном диване, в постели, прямо на подушке – электродрель, осциллограф и паяльник.

И этот человек каждое утро выходил из дома в отглаженной рубашке, здоровался, ехал на работу в том же автобусе, а иногда, по праздникам, заходил в гости с бутылочкой жигулевского. После него в квартире долго пахло прелым табаком, и жена сердилась.

А сейчас он лежал на полу у туалета и орал, зажимая рукой пах, а под ним, медленно пропитывая бумагу, распространялась желтовато-красная лужа.

Лечился от простатита – поставил себе самодельный катетер, которым и вспорол себе все. В больнице выяснилось, что лечил он себя не только от простатита. От обилия лекарств почти отказала печень, развилась язва желудка, и сердце работает с перебоями.

К вечеру начался тяжелый делирий. Виктор требовал спирта и бросился на врача с ножом. Отправили в психушку – прогрессирующая паранойя. Социально опасен.

Социально опасен. То есть, сидя у него за столом с бутылочкой жигулевского, нарезая сало или копченую рыбу, Виктор в любой момент мог встать и зарезать соседа, его жену или даже ребенка.

Все это не укладывалось в голове, и сосед постоянно думал о Викторе, стараясь припомнить все, что тот когда-нибудь о себе рассказывал. А что он рассказывал-то?

Жаловался как-то на лучшего друга. Лешка, кажется. Вроде как тот чего-то там неправильно починил и сжег целую подстанцию. А Виктор мог его прикрыть перед начальством, но не стал, потому что до этого уже предупреждал несколько раз. Может, и не по-дружески это, но, в общем, ничего особенного.

На жену жаловался еще. Бывшую. Так на бывшую жену кто не жалуется-то? Рассказывал, что выбирал, как отец завещал, пошустрее да повеселее. А она только до свадьбы повеселее была, а потом загрустила. Все ей не так. И носки не туда бросил, и пакетики чайные на столе не оставляй, и батон в хлебницу убери, опять засох. Тоже вроде как у всех. Сосед и сам носки не всегда на место складывает.

Во! В отпуск он не ездил никогда. Вот это странно. Они над его рассуждениями долго потом с женой смеялись, передразнивали. А зачем отпуск этот вообще нужен? Лежишь, на солнце печешься, так и тепловой удар схлопотать недолго. Дорого все, в столовой невкусно, мясо жесткое, стаканы заляпанные, море грязное, медузы и очереди везде. Чего хорошего-то? А жене сказал – она в слезы. Весь отпуск испортил, говорит.

Точно, на детей еще жаловался. Но они тогда подумали, что он шутит. Рассказывал, что дети – это вообще мрак. Обзывались на него. Гундопедом, кажется. Гундосый… Нет, гундящий педагог. Точно. Работаешь для них, одеваешь, обуваешь, подарки на Новый год, опять же, а они вон как. К психиатру даже водил по-тихому. Думал, недоумки какие-то. Ничего не понимают. Говорю – не ори, тише. Ни в какую. Орет и на месте скачет. Нормальный или нет, вообще? Попросил, чтобы матери не рассказывали про то, что к психиатру ходили. Мороженое куплю. Мороженое сожрали, а матери все равно донесли. С порога прямо. Скандал был.

И с книгами еще у них что-то там было. Злился, что они не Жюль Верна читают, а Майн Рида. А тот вроде как глупый, термита от муравья отличить не умеет. Нет, и правда ведь позор. Писатель же.

В общем, скандалы у них пошли. Говорил, что вместе жить – это как гвозди осциллографом забивать. Или это про другое, а про них, чтоконтакт слабый, а напряжение большое. В итоге КПД ноль.

И ничего такого особенного не мог сосед вспомнить. Даже в больницу к Виктору сходил. В палату его, впрочем, не пустили – на таблетках он.

Оказалось, что после ночи, проведенной в одной палате с Виктором, его сосед, тоже параноик, попытался покончить с собой –выпрыгнул из окна в коридоре по пути на прогулку. Благо, там решетка, порезался только о разбитое стекло, а мог бы и насмерть. Он вроде как раньше страдал только легкой формой мании величия, а после Виктора еще и в теорию всемирного заговора поверил. В тело наше врачи, мол, еще в детстве, вместе с прививками, внедряют особенный вирус, который разрушает организм изнутри. А так бы жили мы вечно, потому что закон сохранения энергии.

И не лечат врачи, а только хуже делают – все они на фармацевтические компании работают. Одну таблетку примешь – полегчает вроде, а потом хуже еще, и за другой идти надо.

Виктора вообще лихорадкой какой-то особенной заразили. Специально посложнее выбрали, потому что от всего остального Виктор и без них вылечился уже.

Он и к терапевту, и к инфекционисту, и к иммунологу – больничный-то дайте. А они руками разводят и улыбаются еще издевательски: откуда, мол, в наших краях такая лихорадка? Ее же только муха Цеце в Африке переносит.

Сам вылечил, спиртом. Спирт вообще от всего лечит, потому врачи нам его здесь и не дают. Попались мы, прямо в руки.

Виктор в это время лежал у себя в палате и изо всех сил старался победить надвигающийся хаос. Вещества, расходившиеся по организму с каждым ударом сердца, проникали и в мозг, туманили там, и системы, так тщательно выстраиваемые, рушились, перемешивались, собирались в новые, непривычные сочетания, лишенные всякой логики и смысла.

Чтобы хоть как-то удержать этот рассыпающийся мир, Виктор начал вспоминать. По порядку.

В детстве жизнь представлялась Виктору ясной до схематизма. Поднялся на рассвете, натаскал воды из колодца, умылся, взял лопату и пошел копать. Вспотел – постой в теньке, охладись, и дальше. Проголодался – пообедай, устал – поспи. И снова – уже до вечера. Скучно стало – корову подоил или огород полил. Хорошо. В школе еще проще – пришел к восьми, на уроках внимательно послушал, руку поднял, если знаешь. А чтобы не знать, так этого еще ни разу не было. После школы за хлебом пять километров через лес, корова, огород, уроки и спать.

Правда, время от времени что-то из системы выскакивало. Казалось бы, мелочь, забудь и живи как жил, но Виктора эти сбои мучили. Будто перед глазами загоралась красная лампочка, и все вокруг тоже становилось красноватым, а в голове зудело и потрескивало.

К примеру, не дочитали книгу на уроке, а книги ведь всегда дочитывать нужно, нельзя же бросить, учительница сама говорила. А как дочитаешь, если днем за хлебом пять километров через лес, корова, огород, уроки, и ночь уже? Темно.

Значит, нужен фонарик. А на свет фонарика ночью все комары собираются, поэтому только под одеялом. А отец говорит, что если под одеялом с фонариком – то глаза испортишь. А как теперь быть – не говорит.

Вырастешь – узнаешь. И что же теперь, пока растешь, книга недочитанная так и будет на тебе мертвым грузом висеть? Не дело это. Нужно вырасти. И побыстрее.

Отец вот взрослый – чем он от Виктора отличается? В школу не ходит и курит одну за одной. Школу прогулял, папироску у отца выкрал, покурил за сараем – а он тебе ремня. А ремня только мелким – значит, не вырос. И как теперь? Думай.

Придумывал, конечно. Перемены длинные, в очереди за хлебом тоже времени полно. Время. Нет времени. Заговор.

Им-то что, лишь бы денег заработать, а ты умирай потом. Отец вон, как на пенсию вышел, сразу же и умер. После войны нужен был, связист, каких мало – радио везде открывали, потом телевидение. Его тогда от контузий по-настоящему лечили, и вылечили же. А как на пенсию вышел, не нужен стал, корми его теперь задарма. Вот ему легкое и вырезали, чтобы побыстрее зачах. Всю жизнь осколок там сидел – и ничего, а как на пенсию – тут же операцию. Вредители.

Вот мать и не лечилась никогда, в больницу не ходила ни разу. И чего умерла тогда? Забыл. А как-то ведь это тоже объяснялось.

Про маму не надо. Эмоции – тоже болезнь. Психику тебе вирус расшатывает, бояться начинаешь, плакать. Сразу в голове все лампочки красным, и сам ты  красный, поломка сплошная. От этого спиртом только.

Спирту бы. Спирту. Миллилитров 150.

Нет спирта.

 

Говорил на похоронах только начальник. Огорчался, что не было и больше не будет на шахте такого специалиста. И что он один работу целого НИИ выполнял. Им придуманное не то что починить никто не может, даже по электросхемам не повторить. Гений, одним словом. Кулибин.

Жена молчала. Приятная такая женщина. Кажется, на методических совещаниях встречались. Завучем в вечерней школе работает. Сын все с машиной чужой ковырялся – у гробовозки гидрач поет и двигатель подвывает – не дело это, похороны же, людям неприятно. А дочка, будто оправдываясь за то, что не плачет никто:

– А мы ничего хорошего от него и не видели. И жить с ним не могли. Бил он нас. И орал постоянно.

Сосед стоял над могилой, смотрел, как комками падает в яму сырая земля, гулко стукаясь о крышку гроба, и думал о том, что вот жил человек, а зачем жил? Портрет его с доски почета снимут – начальник еще вчера распорядился, сам слышал. Об изобретениях его никто и не узнает никогда, изотрутся в пыль где-то в темных подземельях шахтовых, сдадут их в лом цветных металлов ушлые проходчики. И друг лучший на похороны не пришел, и люди добрым словом не вспомнят, а жена и дети так и вовсе забудут как страшный сон, да и сам сосед тоже. Уже и сейчас лицо его как в тумане расплывается. То ли усы носил, то ли бороду.

 

 

МАРИШЕНЬКА

Рассказ

 

У-у-у шары залил дурак пьяный – ну и что что не пьяный – все равно дурак – тушь в печке сжег длинняющую – чарующий гляд вы этого достойны – ругается еще – сам главно денег подарил день рождение же – купи доченька чего захочешь а сам сжег теперь – орет шары вылупит шаролуп.

Больно. Царапки везде… больно-больно-больно – у медведя боли у волка боли у папки боли а у маришеньки не боли – маришенька… и боря боренька котя любименький мой… заберет маришеньку и тушь купит сказал – и в школу не пойду тогда – все равно колготки порватые – в порватых нельзя – не пойду.

Сама пусть свой равнобебренный треугольник учит – все равно колготки жалко – сказала же – куст бьется за гаражами мокрицы страшные – противно же – а он загнул и за шею сзади – маришенька потерпи – маришеньке больно – маришенька добрая – терпит – ма-ри-шень-ка.

А помидор маара-шмара вся школа тебя – материться нельзя – маришенька хорошая – маришенька не матерится – а тупой помидор матерится и врет папке – совсем не вся школа – так маленько.  

Дурак пьяный поверил – шары залил – тушь сжег. физик красивый – еще галстук полосатый блестит – очки снимет – другой совсем – фокус – и переобувается всегда – хороший – а маришенька без сменки – на сменку туфли потеряла – не потеряла – нинка украла и покрасила – носит теперь красные – такие же говорит – не такие же – мои – забрала – за волосы ее дуру – директор ругается – отобрал.

А физик не ругается никогда – пальцы на ногах белые-белые – ногти такие ровные – у папки грязные и волнятся – и у борьки – боренькааа – а у физика как у ребеночка – можно палец потрогаю – а он красный стал – жарко наверно стало в пособке – дверь – бах и не здоровается – жалко что ли палец для маришеньки – время много – мамкина тушь где – все в восторге от тебя – без туши нельзя – нету – тут нету – в шкафу нету тоже папка сжег наверно – без туши нельзя – помада – о

Смотри валерка ага – не для тебя росла – ага – валерка красивый тоже – борьку позови – с нинкой?

???

На речке – на речке – на речке – боренька мой! – с нинкой! – ах ты дрянь – воровка поганая – мой боренька – отдай – руки от него убрала – свои загребущие ручонки – и туфли отдай – нет – нет – нет

Ааааааааа – аааааа

Боренька за что – маришенька терпела – добрая – а ты – аааааа

 

Папка борька меня за гаражами прямо – ты шары не залил? – а чего мокрые тогда? – я не хотела – а он терпи – и теперь с нинкой там – папка – папка не плачь – ааааааа – папка любименький мой, не плачь – маришеньку обними – только не дерись – маришенька хорошая

 

 

ПРИНЦЕССА

Рассказ

 

Лиза всегда знала, что в жизни ее случится какое-то волшебство, чудо, которое сразу же сделает ее невообразимо счастливой и прекрасной. Принц там, или главная роль в популярном кинофильме. Лучше бы принц, потому что с ним все более-менее ясно. А в кино – это же еще уметь надо.

Впрочем, можно и кино. Главное, что с этого момента Лиза будет становиться все счастливее и счастливее, пока счастье не зашкалит до такой степени, что останется только кричать от восторга.

Лиза изо всех сил старалась помочь сказке, хорошо училась, много читала – не может же принцесса быть глупой, в самом деле, танцевала – на праздничном балу нужно будет танцевать, причем танцевать лучше всех, она рисовала, пела, играла на пианино, шила себе платья с пышными подолами. И вся она будто состояла из этого ожидания – ловила его в пении птиц за окном, в запахе весеннего ветра, в том, что  одноклассники снова дерутся за право пригласить ее на танец, а трудовик вздрагивает и отворачивается, когда она, покачивая бедрами, проплывает мимо. Все будет, все еще будет.

Он появится сам собой, из воздуха. Человек без прошлого, смуглый, решительный. От него будет пахнуть опасностью, и от его жесткого взгляда разбегутся все бродячие собаки. Руки его с длинными тонкими пальцами, будут сжимать клинок, острый, как лезвие отцовской бритвы. И все женщины в городе, от девочек до старух, в один момент сойдут с ума от его испанской бородки. Он подхватит ее на руки и закружит в страстном танго, над улицами, домами и реками – до самой церкви, где уже соберется весь городок. 

Ради этого стоило ждать. Лиза и не торопилась. Старательно окончила школу, из жалости подарив трудовику на выпускном легкий поцелуй в висок.

Со временем, правда, ждать становилось все труднее. Наверное, из-за магазина через дорогу, куда она устроилась на лето. Чтобы уложить волосы и накраситься, приходилось подниматься в шесть. От этого под глазами появлялись круги, да и капроновые колготки постоянно цеплялись за деревянные лотки для хлеба, которые Лизе приходилось тягать в одиночку.

За лето поняв, что в Золушку она уже наигралась, а принц пока задерживается, Лиза поступила в училище – на бухгалтера, и вскоре стала заведующей, причем не в этом крохотном продуктовом, а в огромном универсаме на площади. Теперь Лиза могла приходить на работу к обеду,  заполнять бумаги и шить себе платья у лучшей портнихи городка – та родила недавно смешную пухлую Светку и охотно брала заказы.

Уже окончательно устав ждать и отчаявшись, Лиза наконец встретила его. Он был смугл, высок, красив, и от него пахло опасностью. Говорили, что он убил кого-то, кого-то порезал, а кого-то даже простил. Он носил с собой нож-бабочку, что и решило исход дела. Мать рвала на себе волосы, отец запретил Лизе выходить из дома, однако ко всеобщему удивлению, принц решил жениться. Правда, не в церкви – вера не та. Да и не сейчас – подельников пока не выпустили, потому денег и нет, но все еще будет, конечно. И так, чтобы весь городок позвать, в самом большом ресторане, а может, и вовсе, на центральной площади летом.

Лиза ждала, сколько могла. Уже и сына от него родила, и в первый класс отправила, и день за днем в магазине, а счастья все нет.

Как-то утром Лиза внезапно обнаружила у себя первый седой волос и запаниковала. Жизнь-то проходит! Принц, конечно, попытался успокоить, но Лиза уперлась – свадьбу. На весь городок. На центральной площади. И денег она найдет. Взаймы возьмет. В кассе. Никто даже не узнает. 

Со свадьбой, правда, они не успели. Получив тисненое приглашение в маленьком конверте, следователь из налоговой отправил в магазин проверку. Отсидев положенное, Лиза, слегка повредившаяся умом, дома своего принца не обнаружила. Дома был только сын. Который, как выяснилось, уже довольно взрослый, и замечательно справляется и без нее.

Быстро решив, что принц был не тот, она снова влюбилась. Новый принц был куда колоритнее прежнего. Он практически не знал русского, а тело его покрывали бесчисленные шрамы. Она прижималась к нему теплыми ночами и мурлыкала, что она все поняла, что нужно было еще немного подождать, и вот теперь, теперь уже непременно...

И опять ничего. Снова продуктовый через дорогу, шесть утра и лотки из-под хлеба. Впрочем, если выпить немного, ждать становилось веселее. И еще веселее. И еще.

Она танцевала на балах, она писала гениальные полотна, она пела и аккомпанировала себе на фортепиано, она была настолько прекрасна, что принцы из окрестных королевств съезжались посмотреть на нее, а простолюдины падали в обморок, случайно заметив ее изящную ручку, когда она задергивала занавеску кареты. А в реальности… Впрочем, это и была реальность.