Наталья НОВОХАТНЯЯ

 

Поэт, прозаик. Окончила Академию музыки им. Г.Музическу. Член Ассоциации русских писателей РМ. Автор поэтических сборников «И вечный блюз», «Об авторах и героях» и сборника прозы «Побыть в тишине». Литературный редактор на международном творческом ресурсе «Подлинник». Лауреат, дипломант и финалист литературных конкурсов. Публиковалась в поэтическом альманахе «45 параллель», литературном журнале «Зарубежные записки», журналах «Юность» (Москва), «Русское поле» (Кишинёв), газете «Русское Слово» (Кишинев), сборнике малой прозы «Пролетая над…» (Кишинёв), альманахе «Русский Stil 2012» (Вюрцбург), сборнике литературной премии «Белый Арап» «Кишинёв 2013», коллективном сборнике писателей Беларуси и Молдовы «Край мой заповедный» (Минск), Антологии малой прозы литературной группы «Белый Арап» (Кишинев) и др. Живёт в Кишинёве (Молдова).

 

 

 ГРОЗА В АЛЬПАХ

Рассказ

 

Этим летом я оказался в Сан-Кандидо/Иннихен не потому, что люблю горы. Моя жена, с которой мы уже некоторое время жили раздельно, обещала привезти туда Марию. Когда? Ответ Рафаэллы был абсолютно в её духе: где-то в августе. Это был уже второй город – в предыдущем встреча не состоялась, – куда я приезжал увидеться с дочерью, да и «где-то в августе» могло означать что угодно, поэтому в Сан-Кандидо я прибыл в конце июля и остановился в гостинице «Доломиты».

У меня было чем заняться: план лекций на осенний семестр, ещё статья – заказ одного журнала, но работа не клеилась. Раньше мы останавливались в «Доломитах» втроём, Рафаэлла, я и Мария, и нынешнее одиночество действовало на меня угнетающе. Повсюду чудились звенящий голосок дочери, топотание её крепеньких ножек. Мария мечтала стать балериной и при любой возможности, вставая на цыпочки, выделывала разные па. Слово «генетика» (наши с Рафаэллой фигуры далеки от балетного эталона) ещё не звучало для неё неумолимым приговором, а страстная любовь к пицце, передавшаяся от итальянской матери, вполне уживалась с преданностью балету.

Хозяин гостиницы Вальтер был заядлым охотником, и с коридорных стен на танцующую Марию стеклянно пялились головы его охотничьих трофеев: косуль, горных козлов, куниц. Было ещё чучело кабана, оно стояло в гостиничном холле, и во всей кабаньей морде, в торчащих изо рта желтоватых клыках сквозила непередаваемая злоба. Но девочка моя совсем не боялась и даже исполнила рядом импровизированный танец. Зато я в сторону кабана старался не смотреть. Казалось, задержи взгляд чуть дольше – сам превратишься в дикого зверя.

Но сейчас превращение, похоже, началось: измученный неопределённостью (от Рафаэллы известий не было), я стал раздражителен, задирался к другим постояльцам и гонял ни в чём не повинных официантов. Надо отдать должное Вальтеру – тот хоть и косился в мою сторону, но съезжать не просил. Лишь однажды, покачав головой, всё-таки не выдержал:

– Макс, тебе надо поменьше пить граппы…

Прав, конечно, хотя и путал причину со следствием. Вальтер вообще относился к категории людей, которые искренне верят, что все беды идут от физиологии, а значит, их можно устранить. Покалывает бок? – измени питание. Снятся кошмары? – не ешь на ночь. Болит голова? – постарайся лечь до полуночи. И побольше спорта, тогда жизнь наладится. Налаженную жизнь самого Вальтера можно было увидеть на глянцевых фото гостиничных проспектов: вот он, сосредоточенный, с теннисной ракеткой в руке; здесь – энергично крутит колёса велосипеда; машет лыжной палкой перед тем, как съехать с горы; Вальтер улыбающийся с актёром Н и политиком К; Вальтер в кругу семьи…

Ладонь со всего размаха шлёпнулась на страницу, будто припечатала. Звук мгновенно раскатился по ресторану, заглушая привычный утренний шум: деликатный стук приборов, негромкий разноязыкий гул. Сколько голов повернулось в мою сторону, сколько пар глаз, удивлённых, равнодушных, настороженных, уставилось на меня: ну, что он выкинет, какой ещё номер, этот странный угрюмый русский? И я бы выкинул. Правда, потом меня самого выкинули бы из гостиницы, но какая разница, зверь во мне уже поднял голову – я ухватился за край накрахмаленной до скрипа скатерти, уже приготовился дёрнуть на себя. Но тут сверху прозвучало робкое «морнинг», и пальцы мои разжались.

Она возвышалась надо мной, как Доломитовые Альпы над низкорослым Сан-Кандидо. Я бы и не запомнил эту официантку – Агнез? да, Агнез – если бы не одно но: принимая у меня заказ, она почему-то всегда краснела. Краснота эта действовала на меня гипнотически, я смотрел не отрываясь. Под моим взглядом Агнез полыхала всё сильнее, губы её кривились – вот-вот заплачет.

«Не краснейте так, Агнез, я чувствую себя садистом, истязающим молоденьких девушек. И принесите мне двойной эспрессо, грейпфрутовый сок и омлет с грибами. Да, и немного счастья, пожалуйста. Пусть его намажут на хрустящий тост. Или добавят в омлет, он только выиграет от подобной приправы. Готовят такое на вашей кухне? Ах, вы не понимаете по-итальянски… Хэпинес, хэпинес, и можно без всего остального».

Агнез улыбнулась, и тут…Я не знаю, что взбрело в голову этой девушке! Одно неуловимое движение – её рука уже лежит поверх моей. От неожиданности я растерялся. Всё смотрел на эту руку и думал: так, наверное, выглядит вечность, вся в тонких голубых прожилках, пульсирующих от каждого вздоха Вселенной. Вспомнились руки жены – широкие с короткими пальцами, они были некрасивы. Стало обидно. Ещё тепло от руки потекло в мои жёлтые от табака пальцы, и дальше, по всему телу, захватывая новые и новые участки. Кровь моя забурлила.

«Перестаньте, Агнез. У меня давно не было женщины, и нет сил сопротивляться, но пока нити от моей тоски тянутся к Марии и Рафаэлле – да-да, и к ней тоже! – пока я…»

– Кофе, сок и омлет. Без счастья я как-нибудь проживу.

 

…Сан-Кандидо – город маленький, заблудиться в нём невозможно. Но если плутать по лабиринту собственных мыслей, внезапно обнаруживаешь себя не на дороге, ведущей в горы (куда, собственно, собирался), а медленно бредущим вдоль реки Драва. Или на главной улице с её ухоженными старыми домами, магазинами и толпой туристов. Устав от одиночества, я присоединяюсь к туристам, и все вместе мы вскоре оказываемся на центральной площади Сан-Микеле, а потом в соборной церкви с её знаменитыми на весь Южный Тироль фресками. Но когда туристы один за другим потянулись на кладбище, я отстал – смотреть на могилы, пусть и старинные, не хотелось. Зато хотелось курить. Там, возле литых ажурных ворот – входа на кладбище – на меня, жадно затянувшегося сигаретой, и наткнулась сестра Вальтера Хэди.

Кому я обрадовался в этом городе, так это Хэди. Я с нежностью смотрел на сложный узор морщин на её лице, в то время как сама Хэди, кипя возмущением, отчитывала меня, как мальчишку: «Макс, ты с ума сошёл, ходить по городу в такую жару! Ещё и без шляпы…» Да-да-да, – послушно кивал я, пока не осознал, что кивки получаются всё хуже, голова перестаёт повиноваться. Это жара навалилась на меня со всей своей полуденной силой. В висках застучало, краски стали невыносимо яркими. Я обмяк бы прямо там, возле кладбища, и ходить далеко не надо, если что, но хрипловатый голос Хэди – она тянула меня за собой и говорила, говорила – держал меня наподобие спасательного круга.

Слова, трансформируясь в моём воображении, обретали странную вещественность. Вот Хэди что-то рассказывает про магазин (у неё магазин одежды), и в воздухе, словно гигантские птицы, начинают кружить рубашки, пиджаки, блузки. Размахивая рукавами-крыльями, они касаются моего лица, впрочем, беззлобно. Когда они пропадают, даже делается грустно. Но вот появляется дом. Хлопая ставнями – пародия на женские ресницы (Рафаэлла? Агнез?), – тот глядит на меня во все окна. Дом, дом, они купили дом. «Кто?» «Макс, чем ты слушаешь? Я же говорю – соседи! Новые. Они купили дом. И мой «каро» сказал…Ты ведь помнишь моего сумасшедшего итальянца?» Хэди так сильно сжала мне руку, что от боли я пришёл в себя и даже кивнул. Конечно, я помнил её итальянца, как и она мою Рафаэллу, которую, кстати, недолюбливала.

«Почему ты вообще на ней женился?!»

Почему? Откуда-то из небытия выплыла картинка: светлые пряди – в них запутались мои пальцы, – и я, потный, только что кончивший Рафаэлле в рот, прерывисто шепчу макушке, волосам, всему вместе «выходи за меня, выходи…». Нет, разве поэтому…

«Макс, ты совсем белый. Это всё жара. Вот и рубашка насквозь мокрая…Макс, ты должен купить у меня новую рубашку. И шляпу!» Я засмеялся. В этом вся Хэди: ни при каких обстоятельствах не забывает о деле. Впрочем, у них это семейное, но в отличие от братца Вальтера с его продуманной деловитостью Хэди по-настоящему добра. Но шляпу она мне всё-таки всучила, правда, сделала скидку, как она сказала – по дружбе.

– Макс, в следующий раз женись на русской, – задумчиво сказала Хэди. Мы стояли возле магазина и курили. – Когда людей связывает что-то общее: культура, язык, детство – неважно, они лучше понимают друг друга. Взять хотя бы нас с «каро»…

– Так ты говоришь, новые соседи? – перебил я. Очередного пересказа истории любви гордой австриячки и сумасшедшего итальянца я бы не выдержал.

– Да. И знаешь, как их зовут? Мистер и миссис Счастливцы. Уже и табличка висит: «Мистер и миссис Счастливцы». Хотела бы я на них посмотреть. А ты заходи, купишь что-нибудь для Рафаэллы, объявится же она когда-нибудь. И просто так заходи.

 

…Она, наконец, позвонила. Сказала, что они с Марией приедут через неделю. Я должен был обрадоваться, но голос жены, её манера произносить слова – будто делает одолжение – моментально вывели меня из себя, я чуть не сорвался. Благо, Рафаэлла передала телефон Марии и та забещетала, как птичка. Скоро я увижу её, мою девочку, выдержать бы неделю ожидания. В этот момент я оглядел номер и ужаснулся: меньше всего это походило на человеческое жильё. Логово зверя? Но и звери так не живут. Повсюду горы грязной посуды, одежда – раздеваясь, я бросал её на пол, где она и валялась, – полные окурков пепельницы… Сюда нельзя приводить ребёнка! Я схватил с пола первую попавшуюся вещь и тут же бессильно выронил. Надо будет сказать горничной, пусть сделает что-нибудь со всем этим.

Робкие взгляды Агнез – она обслуживала теперь другие столики – тоже радости не добавляли. Я знал, что стоит мне сделать шаг навстречу… Но что я мог предложить этой девушке, кроме пустых переживаний?

Однажды в гостиничном холле меня остановил Вальтер. Теребя за руку (общая привычка с сестрой), всё говорил про какого-то профессора. «Сейчас он заканчивает книгу о Южном Тироле, а потом будет писать о России. Макс, ты не мог бы…» Я пожал плечами: что я мог рассказать о России, я, уехавший оттуда, нет, даже не оттуда, совсем из другой страны, двадцать лет назад? Разве прочитать по памяти комсомольский устав, и если профессора это устроит… «Замечательно!» – воскликнул Вальтер и бросился к ведущим наверх ступенькам. «Ты только никуда не уходи!» Но я ушёл. Уже потом, в автобусе – тот еле двигался по серпантину, – я всё удивлялся: в этом городе все будто сговорились напоминать мне о том, что я русский.

Солнце жарило всё сильнее. Выйдя из автобуса, я надел купленную у Хэди шляпу – не стоило дважды искушать судьбу. Шляп я не носил, и было трудно смириться с тем, что мир, ограниченный шляпными полями – как и необходимостью смотреть под ноги, – сузился до усыпанной гравием дороги. Над дорогой нависли скалы, но видеть их я не мог. Вместо этого я видел ноги, взрослые, детские, все в горных ботинках. Ещё – колёса инвалидных колясок, ещё собак, чьи лапы утопали в пыли. Пыль, эта доломитовая пудра, ровным слоем покрывала здесь всё. Дорогу, лица, одежду, ботинки. Могилы итальянских солдат, притулившуюся у подножия скал часовню, вросший в зелёное плато обелиск… Эти горы словно впитали в себя страшную войну. А морщины на щеках скал – это следствие возраста или взрывов снарядов?..

Человеческая толпа, более многолюдная, чем в Сан-Кандидо, здесь была не такой шумной. Только возле обелиска – символа победы – наперегонки носились дети и собаки, вызывая улыбки взрослых. Устроившись неподалёку, я наблюдал за детьми. И тут злоба на Рафаэллу накрыла меня с головой. «Я ненавижу тебя и ребёнка тебе не отдам!». Безобразно кривя рот, она кричала это в разгар очередной ссоры. Она была не в себе тогда, но сейчас у меня не было сил её оправдывать.

Злоба же наделила меня сверхъестественной чувствительностью: например, я точно знал, что сейчас посмотрю направо и увижу Вальтера. И я увидел его в толпе, окружавшей какого-то мужчину. У незнакомца были умные глаза и яркая жестикуляция, выдающая в нём итальянца. «Профессор…Южный Тироль…», – наитие работало безошибочно. Я убедился в этом, подойдя поближе: профессор как раз рассказывал про двойные названия городов, на итальянском и на немецком…

«…ничего удивительного в этом нет. До первой мировой войны Южный Тироль был территорией Австрии и здесь, в горах, шли серьезные бои, которые вошли в историю Италии, Австрии, Альп, Европы, наконец…»

Рассказчиком он был замечательным и историю Тироля, судя по всему, знал прекрасно, но всё это не имело сейчас никакого значения. Сила, поселившаяся во мне, настоятельно требовала выхода. Не хватало лишь знака. И я знал, чувствовал, что этот знак должен прийти ко мне от профессора. Я слушал с неослабевающим вниманием, боясь пропустить хоть слово. Когда тот сделал передышку (промокал выступивший на лбу пот), я не выдержал: «Где, вы говорите, стояли итальянские войска? А, вон там…» Трагедия при Капоретто меня уже не интересовала – я напряжённо вглядывался в скалы. Наконец я увидел. На солнце они переливались золотом. Даже тогда, наблюдая за ними в прицел, я не был уверен в том, что сделаю дальше. Они были такие же, как всегда: ухоженные, блестящие. Я знал про них всё, как часто их моют, каким шампунем, порой, переполненный нежностью, я гладил их, как гладят детей…А потом я увидел глаза и рот, и когда этот рот выплюнул мне в лицо: «Я тебя ненавижу!», ­- я нажал на курок.

 

…Профессор тряс мне руку и всё повторял, как он рад нашей встрече. «Был как-то на вашей лекции, коллега. Мне понравился ваш тезис, что весь мир - это музыка, главное – научиться слышать. Кстати, хочу попросить вас об одолжении. Вы, наверное, уже догадались…Мечтаю написать о России, и если бы мы могли с вами поговорить…»

Конечно, поговорим. О музыке, о России, о чём угодно. Я даже готов продемонстрировать пару-тройку скелетов из моего шкафа под названием Прошлое, и возможно, мне станет от этого легче, но в другой раз. Я только что убил свою жену и совсем без сил, простите.

 

…По словам местных, такая жара случается в горах раз в сто лет. Может быть. Из-за жары все последующие события в моей голове перемешались. Потом, позже, я пытался восстановить хронологию, но безуспешно. Помню, я всё-таки начал писать статью. Об Альпийской симфонии Штрауса. Произведение мне не нравилось, казалось чересчур академичным, но, слушая раз за разом, я неожиданно увлёкся – музыка передавала альпийскую атмосферу так точно, словно была написана только что, а не век назад. Я как раз добрался до номера девятого «Сквозь чащобу и кустарник по ложному пути», когда позвонила Рафаэлла. И сразу начала с главного: «Мы не приедем, Мария больна…Я не могу дать ей телефон, она приняла лекарство и спит… Нет, приезжать не надо… Я перезвоню, когда проснётся…» Она хотела сказать что-то ещё, но замолчала. По звукам, раздавшимся в телефоне, я понял, что жена плачет. Она всегда тяжело переживала болезни дочери. Подбирая слова, я стал её утешать. Это был наш первый за долгое время разговор без криков и взаимных обвинений.

Но когда и зачем я пригласил на концерт (по странному стечению обстоятельств, исполняли Альпийскую симфонию) Агнез, уже не вспомнить. Рафаэлла воспринимала музыку глубоко лично, казалось, у них с музыкой происходит молчаливый диалог, следы которого читались на её взволнованном лице, тогда как Агнез, это милое дитя гор, вначале испуганно таращила глаза, а потом с трудом подавляла зевок. Я не должен был их сравнивать, и всё-таки сравнивал. И злился! В антракте, чтобы снять напряжение, я выпил пару бокалов шампанского и… В общем, я не нашёл ничего лучше, чем потащить Агнез к дому Счастливцев. «Выходите! – орал я в тёмные окна. – Хочу увидеть по-настоящему счастливых людей!» Спасибо Агнез, что увела оттуда, иначе меня наверняка забрали бы в полицию. Хорошая она, на таких надо жениться, но почему-то не хочется.

Зато день своего отъезда я помню хорошо. Из Сан-Кандидо поезд уходил вечером, и у меня было достаточно времени, чтобы подняться в горы. «Не ходи, – отговаривал Вальтер, – вон там, на горизонте, – видишь? Сегодня будет гроза…» В своей неожиданной заботе Вальтер стал очень похож на сестру, я благодарно пожал ему руку. Но в горы всё равно пошёл – неизвестно, когда приеду сюда в следующий раз, может, никогда. Я мог выбрать более близкий маршрут – горы здесь повсюду, – но хотелось именно к обелиску. И вот я уже там, в окружении скал. Цвет их разнился от серебристого до свинцово-синего, а верхушки, казалось, вот-вот проткнут небо. Они так похожи на храмы, да они и есть храмы, только выстроенные самой природой, а вместо колоколов – коровьи колокольца, чей перезвон доносится с альпийских пастбищ. Ближе к долине силуэты скал смягчаются, становятся более округлыми, а потом пропадают, оставив вместо себя покатые, словно заросшие зелёной шерстью, холмы. Оттуда, из долины, и раздался пронзительный свист.

– Мама, кто это? – прозвучало у меня за спиной. Я обернулся и увидел девочку примерно одних лет с Марией. Они даже были чем-то похожи, обе светлые и сдобные, как только что испечённые булки.

– Это мармота, альпийский сурок.

Честно говоря, я больше удивился тому, что мармота оказалась альпийским сурком (я не знал русского названия), чем звучанию русской речи. Последнее время вокруг меня было столько разговоров о русских, что они не могли не появиться. Ещё я вспомнил совет Хэди про вторую жену и усмехнулся.

– А почему она свистит?

– Наверное, боится…

Да, боится, и я знал кого. В воздухе, выглядывая жертву, кружила крупная хищная птица. Своим свистом мармота подавала знак сородичам: опасность, будьте начеку.

Но из слов матери девочка сделала собственный вывод:

– Не бойся, мармота, я не обижу тебя.

Я не обижу тебя. Фраза звучала так универсально, что её сразу захотелось применить, по отношению к мармоте ли, Марии, Рафаэлле, скалам – всё равно. Задумавшись, я не заметил, как мама с дочкой ушли. А я всё сидел у подножия обелиска и курил, пока две крупные влажные капли не упали мне на руку. Потом капель стало больше, прочищая горло, глухо раскашлялся гром. Начиналась гроза.