Святослав ИВАНОВ

 

Родился в 1990 г., окончил журфак МГУ, работает интернет-журналистом. Кинорежиссёр-любитель (соавтор полнометражного фильма «Пустой номер», 2012). Автор романа «Подозрительные предметы», который вошёл в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Крупная проза» в 2015 году. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ 2015 года.

 

 

ГРОБИК

Рассказ

 

Настало печальное утро: хоронили Н.П. Мы с Димой тихонько стояли в стороне, но к нам всё равно подходили люди, и надо было приносить им соболезнования, а им надо было отвечать нам взаимностью, хотя кто мы здесь такие?

Как реагировать на смерть человека, мягко говоря, неблизкого? Неплохо знакомого, но настолько неблизкого, что ещё задумываешься над вопросом, как реагировать. Н.П. преподавал у меня в университете, читал какие-то лекции, потом, после проваленного мною экзамена, на пересдаче, мы разговорились, и он стал научным руководителем моего дипломного проекта. С защиты прошёл год, и вот Дима позвонил мне и сказал, что Н.П. не стало.

На мне аккуратные узорчатые ботинки, узкие тёмно-серые брюки, бордовая рубашка, чёрный пиджак. Как-никак траур. Где-то в полумраке прихожей затерялось строгое пальто, в котором, если застегнуться на все пуговицы, я похож на католического священника. Странная же будет картина, когда я в таком одеянии буду нести гроб.

Дима позвонил в понедельник днём. Я спал, замученный ночным зависанием в интернете за поисками работы.

– Я не разбудил? – поинтересовался Дима, услышав мой глухой голос.

– Нет-нет, ничего.

– Про Н.П. слышал?

Я прислушался к себе. Нет, ничего про Н.П. не слышно. Тут же сразу всё понял: зачем ещё мне станет звонить одногруппник, с которым я не виделся месяцами?

– Он умер вчера.

– Жаль. Сколько ему было?

– 74 всего-то. Ты знаешь, что это значит?

– Что?

– Мы должны быть на похоронах.

Я сначала не помнил, но Дима освежил мои воспоминания.

 

Мы с Димой были двумя единственными в группе студентами, которые не сдали простой экзамен, который он принимал. Уже не помню, почему. Пересдавать тоже пришли вместе. Он сидел за столом, грузно возвышаясь. Вместо того, чтобы спрашивать по теме, он заговорил о жизни, и тогда я вдруг почувствовал, что он мне в чём-то очень близок, что он человек, а не седой зверь, желающий отправить меня в армию.

Выяснили, что у нас с ним схожие профессиональные интересы. Пораскинули мозгами о том, каким может быть мой дипломный проект. Дима, отвечавший после меня, в основном обменивался с ним анекдотами, но тоже славно пообщался.

Когда тот получил свою заслуженную тройку (я – четвёрку), Н.П. поднялся и грустно побрёл к учебной части. Мы шли за ним. Он причитал, что никто не выучивает всё сразу, и приходится пересдавать – мы были для него чем-то вроде родных детей, не оправдавших надежд, но не настолько, чтобы можно было из-за этого серьёзно расстраиваться. Так, ложка дёгтя – правда, окружающий мир едва ли был для него мёдом.

В учебной части, когда сотрудница института заполняла бланки, где ему нужно было расписаться, он оглянулся на нас и сказал:

– Высокие, хорошие парни. Вот я высоким никогда не был, а хотел, очень хотел. Висел на турнике, – потом подумал и добавил: – Вот что, вы гроб мой понесёте. Для этого высокие люди нужны.

Кто-то бросился отговаривать его от печальных настроений, но он ответил с непонятным в этой ситуации достоинством:

– Я угасаю с каждым днём. До следующего юбилея я не доживу, это я могу говорить точно.

Он и правда был точен. 75 ему бы исполнилось через неделю.

 

Серьёзно, мы встали во главе процессии. В первой паре несущих гроб были я и Дима, вторыми – ещё один выпускник постарше нас и пожилой высокий профессор с усами, натыкавшийся животом на мою спину, последнюю пару составляли какой-то сухопарый родственник в очках и массивный работник ритуальной конторы.

Соболезнования принимались в огромной минималистично обставленной квартире на высоком этаже. Квартира растекалась сразу на несколько уровней, и оттого ещё казалась колоссальной, что была по-скандинавски обита белым лакированным деревом. В иной ситуации мне бы понравилось такое дизайнерское решение, но сейчас оно отдавало тоской – грязный московский снег и мертвец в таком же лакированном гробу.

Когда ко мне подходили и сочувственно жали руку, не зная, кто я, и выдавали всякие «Крепитесь», я думал, что нахожусь на вершине неловкости, но нести гроб было, конечно, ещё хуже. Ещё не выйдя из квартиры, все принялись кряхтеть и елозить, подбирая более удобное положение для рук. Все, конечно, знали правильный ответ: удобного положения не бывает. Позади слышались сдержанные всхлипы собравшейся публики и многозначительный вздох человека из похоронной конторы.

Вокруг бегала съёженная родственница лет тридцати-тридцати пяти, в очках и подёргивавшаяся не то от волнения, не то от нервного тика. Она открывала нам двери и говорила: «Осторожно, ступенька». Без неё бы мы не справились с выходом из квартиры.

По загнутому дугой белокаменному коридору мы вышли к лифтам. Родственница нажала кнопку, и двери тут же услужливо открылись – это потому, что кто-то из гостей поднялся на нём совсем недавно. Мы двинулись в лифт – чтобы пройти внутрь, нам понадобилось чуть потесниться. Когда, как мне показалось, мы зашли, последовал толчок сзади – пузо старика уткнулось мне в спину, и, чтобы гроб не ударился об стенку, я ухватился рукой за его передний угол. Гроб всё равно ударился, но и руку мне прищемило. Кто-то всплеснул руками. Раздался глухой голос работника ритуальных услуг: «Не проходим».

Мы попытались развернуться и уставить гроб по диагонали. Никак. Поступило предложение опустить заднюю сторону гроба пониже, но последовал ответ, что это будет особенным неуважением к покойнику.

Вышли. Нервная родственница предположила, что второй лифт может быть побольше. Отправили кого-то спуститься на этом лифте вниз, а посредством единственной кнопки вызвали второй лифт. Мы с минуту стояли в тишине с гробом на руках. Шестеро атлантов в чёрных пальто.

Лифт прибыл. Вроде такой же по размеру. Снова заход. Не получается. Материмся. Третий лифт не работает. Придётся идти пешком.

– Какой тут у вас масштаб? Ага, ага. У меня как раз есть подходящий образец. Что вы глаза пучите, молодой человек? Я предупреждал, что будет такая проверка.

 

Дом этот представляет собой сложную конструкцию. За основу его архитектурного решения взята форма знака бесконечности или, если угодно, восьмёрки. Из восьмёрок собрана большая стеклянно-металлическая лестница, являющая собой центральный стержень здания. Только вместо того, чтобы соединиться с самой собой, линия восьмёрки под наклоном ныряет вниз, а потом ещё вниз и ещё – так что сложно понять, сколько именно восьмёрок формируют собой эту конструкцию. Этот восьмёрочно-бесконечный штопор книзу потихоньку сужается: самая низкая восьмёрка уже самой высокой раза в три. Помещена эта хитрая фигура в воронку стен и укреплена ответвлениями от лестницы, которые перетекают в площадки этажей, количеством девятнадцать штук (во всяком случае, кнопок в лифте именно столько).

Квартиры ближе к верху увеличиваются в ширину, но уменьшаются в высоту. На более нижних уровнях есть ряд квартир в четыре этажа. Жившего на самом верхнем уровне Н.П. миловали всего тремя разными уровнями-полуэтажами, зато в ширину простор был приличным. Дыры между огромными семейными апартаментами повсюду заткнуты маленькими дешевыми студиями для молодого поколения, в некоторых из которых функционируют парикмахерские, закусочные, магазины и даже галереи современного искусства.

И всё это – под фигурным куполом, по форме схожим с буквой П, ножки которой подкосились к центру, а верхний правый угол уехал ещё выше и ещё правее, что делает здание похожим на схематически изображённый факел. Таков был манифест нового конструктивизма.

 

Движение по восьмёрке подразумевало чередование поворотов направо и налево – то я, то Дима становились рулевым. Больше рулевым, впрочем, чувствовал себя я – видимо, потому, что стоял с левой стороны, что само по себе ассоциируется с процессом руления.

Входить в повороты оказалось совсем непросто. Лестница представляла собой большую сеть из стилизованных металлических прутьев и матового стекла. На ней не было как таковых перил, зато не было и проёмов между ними и следующим пролётом – мы чувствовали себя будто бы в колоссальной клетке для попугая. Старческий голос сзади ворчал, что всё это неудобно – ну, отвечаем ему, всё равно все ездят на лифтах, а лестница эта для красоты.

– А там ещё пожарная лестница есть, – заметил, видимо, сухопарый мужчина в очках, шедший в последней паре несущих. – Но это ладно, там такая погода, небось все ступеньки обледенели.

Признаться, вьющаяся у ног нервная родственница едва ли помогала процессу своими замечаниями насчёт следующих ступенек и «Аккуратнее-аккуратнее, левее». Вот уж в чём мы едва ли могли ошибиться, так это в ступенях. Они были равномерны, без единой площадки, и мы поймали их ритм, словно бы это была не лестница, а нотный лист.

 

Дурно стало уже через несколько пролётов. Я долго ждал, пока кто-нибудь выдавит: «Перекур», – но этого не пришлось даже и предлагать – выпускник постарше, шедший за Димой, оступился и выскользнул из строя, едва не сбив нас с ног. Упряжка перекосилась, мы чуть не выронили гроб, в считанные секунды нас со всех сторон окружили гости – они придерживали нас за локти и попутно смахивали пыль с наших плеч. Решили передохнуть на следующей площадке.

Когда мы опустили гроб на пол, от атлантов-гробоносцев все сразу ретировались, не предоставив нам ничего лучше, как сбиться в небольшую компанию. Мы с удовольствием потягивались, расправляя плечи. Одни закурили, одни уставились в окно. Мы всё ещё были на высоких этажах. Внизу простирался заснеженный спальный район, прямо по курсу – хорошо освещённый густой дым поднимался из тонкой трубы в красно-белую полосу.

– Слушай, ну это никуда не годится, – усмехнулся он. Я не стал спорить, потому что он обо всём говорит, что это никуда не годится. – Концептуально неплохо, эстетически это определённо китч, на некотором уровне работает, но посмотрим, как это на практике.

– А я знал его страшно сказать с какого года. Лет уже почти сорок назад мы встретились – а он уже тогда был человеком солидным, уважаемым, а я юнец. Вот как вы.

– А погодка-то так себе. Март уже давно, а на улице Новый год.

– Ну, на Новый год-то потеплее было! Да и метели не было.

– Справедливо.

– Тоже верно.

– Мне даже здесь холодно становится, как подумаю, что нам придётся его по улице нести.

– Ладно уж, справимся.

– А сколько гроб весит?

– Это математика пятого класса.

– И физика шестого, хаха.

– Ну смотрите, он дубовый, длина 200, ширина 90, высота 60.

– Правда ширина 90? Не уже?

– Точно не уже. Может и шире.

– Математика пятого класса это объём. А физика шестого – это плотность материала?

– Ну и откуда мы знаем плотность дуба? И потом, надо толщину досок знать.

– А сколько сам покойный весит, прости Господи?

– Кило 80.

– Это он при жизни столько весил, после смерти, говорят, люди усыхают слегка.

– На двадцать один грамм.

– Слушайте, молодой человек, я бы на вашем месте занялся чем-то более скромным. Теория малых дел – слышали про такое? Уж, по-моему, лучше застроить весь город маленькими домами – да хоть дорожные знаки, я не знаю, проектировать – чем всю жизнь пытаться привести в жизнь такой колоссальный проект. Я даже не знаю, как мне вам помочь...

– Слушайте, а 200 – это стандартная длина, что ли? И поэтому груз 200, да?

– Нет, груз 200 это другое.

– Есть ещё груз 300.

– Я думаю, восемьсот килограмм...

– Какие восемьсот, вы чего? Мы бы столько не подняли.

– Восемьсот килограмм на кубический метр. Плотность дуба.

– Всё равно многовато – вы посмотрите, какой гроб большой.

– Ну так там и нет кубометра. Намного меньше.

– Вы эту цифру с потолка взяли?

– Да, что-то такое вспоминается.

– Да какая разница, сколько гроб весит, лесов у нас много.

– И сил много, донесём нормально.

– Не думаю, что 200 это стандартная длина, есть же люди длиннее 200 сантиметров.

– Ну, им отдельные гробы делают. Специальные.

– И в армии? Для них как раз груз 300 получается.

– Ой, ну хватит. Груз 300 – это вес. Покойник 100 килограмм плюс два санитара.

– Зачем покойнику санитары?

– А те, кто больше двух метров, могут и ноги подогнуть.

– Прокрустово ложе, ёпт.

– Прустово ложе.

– Я слышал, позвонки покойникам удаляли, когда гробов нужного размера не хватало.

– Ужас вы какой-то говорите.

– Да это же правда!

– Груз 300 это раненый! Я вспомнил! Человек на носилках и два санитара. А груз 200 это мертвец в тяжёлом цинковом гробе.

– Ну вот и прояснилось. Слава Богу.

– Все докурили? Может, пойдём уже?

 

И мы двинулись дальше.

Жужжа, подлетел какой-то миниатюрный родственник. Он чуть не сбил с ног нервозную родственницу в очках, которая продолжала давать нам ценные указания по поводу того, как переставлять ноги.

– Я высчитал на калькуляторе, – сказал родственник. – На каждого из вас приходится груз примерно по двадцать восемь килограмм. Вам не тяжело? Может быть, кому-нибудь из вас требуется замена? Н.П. бы это понял.

Мы решительно от него отмахнулись и продолжили шествие, упоминая для успокоения тех африканских и азиатских женщин, что несут тяжёлые грузы на голове, что выходит у них легко и грациозно.

– А вы слышали, что Н.П. ещё и прозой увлекался? – спросил старый преподаватель. – То-то же. Между прочим, очень тонкий автор. Хотел написать книгу, которую можно читать в нескольких разных порядках без ущерба для смысла.

– Кортасар так уже делал.

– Э, не, – досадливо отозвался профессор. – Тут-то в этом вся и штука, что у Кортасара это законченное произведение, а Н.П. знал, что до конца его не допишет, и завещал жене непременно опубликовать написанное, в каком бы состоянии оно не находилось.

– Любопытно, в каком же состоянии оно находится сейчас.

– Да ни в каком. В последний раз я спрашивал его об этом с месяц назад, и он заверил меня, что у него в папке несколько недописанных рассказов, какие-то черновики, заметки и газетные вырезки. Кроме того, он намекнул, что публикация может бросить тень на некоторых его знакомых, которые выведены в неприятном свете. Так что, он сказал, он даже не знает, стоит ли действительно оставлять такое наследие.

После того, как мы прошли очередной тесный поворот, профессор заметил:

– Но я всё-таки хотел бы прочитать. Н. утверждал, что любой кусок текста может оказаться равнозначен законченному произведению. Он сравнивал это с архитектурой: сколько не бейся над продуманными и законченными проектами, всегда найдётся обломок античной колонны, которая обратит на себя всеобщее внимание. Я до сих пор об этом часто думаю.

Тем временем водоворот лестницы становился всё теснее и теснее. Мы задевали бёдрами за перила, а процессия за нами растянулась на много пролётов вверх. Мышцы сводило, но нас согревала мысль, что осталось уже недолго и скоро можно будет сделать перерыв. А ещё позже Н.П. похоронят, и станет совсем легко.

Но вот, когда до первого этажа оставалось совсем немного, мы упёрлись в поворот, из которого было никак не выбраться. Дальше гроб не шёл, как бы мы не исхитрялись. Дима сбегал вниз – да, это был последний пролёт, но мы застряли в повороте как в бутылочном горлышке.

– И куда дальше? Нет, здесь он не пройдёт.

– Может, всё-таки на лифте?

– А если лифт не работает? Всё надо учитывать, мой юный друг.

Нервическая родственница Н.П. и здесь стала авангардом поиска выхода. Через несколько минут метаний она прибежала с заявлением:

– Там есть пожарная лестница.

Через площадку с лифтом мы вшестером выбираемся на скользкую скрипучую лестницу. На улице бодрящий мороз, но мы не мёрзнем, потные и напряжённые. Проходы здесь ещё уже, гроб можно разворачивать и над перилами, но вот места для ног остаётся совсем немного. Ну, ничего, осталось чуть-чуть.

 

Первым поскользнулся работник ритуальной конторы. Пытаясь восстановить равновесие, он выпустил гроб из рук, и всю нашу конструкцию перекосило, но на какую-то секунду или две мы всё-таки выстояли. Но затем удар судьбы постиг и нас с Димой – кто из нас споткнулся, а кто поехал на льду, уже не столь важно. Мы все вшестером смялись под гробом, который соскользнул с наших тел и, перевалившись через перила, упал на землю.

Вполне свежий и даже бодрый труп Н.П. вывалился из гроба, упавшего набок. Я лежал плашмя на решетчатой лестнице и смотрел ему прямо в глаза. Он громко и чётко сказал:

– Этот проект никуда не годится, дорогой мой.

 

* * *

 

Мы сидели за столом на кафедре среди высоченных покосившихся книжных шкафов. Н.П. вновь достал из кармана большую визитницу, в которой он держал картонные макеты гробов разного масштаба. Он аккуратно положил использованный им гробик на предназначенное для него место с подписью.

– Нет, слушайте, ну это никуда не годится. Мало того, что это крайне непрактично, так ещё и эта гигантомания. Кто вам такое закажет, я ума не приложу. Я бы лично ни за что не захотел жить в таком доме, – он улыбнулся, – а умирать – тем более.

Я понуро свернул листы проекта и упаковал их в тубус. Тихо попрощавшись, я вышел во двор института и закурил на скамейке. Дела мои обстояли плохо. Около меня лежала газета с заметкой о пожаре в ГИТИСе. Лучше бы Архитектурный сгорел, к чёртовой матери! Я стал обдумывать план поджога, потому что думать о чём-то другом было совсем скверно.

Н.П. вышел из института, весело постукивая тросточкой. Завидев меня, он подошёл и присел рядом.

– Слушайте, я вам помогу. Вижу, талант у вас есть, просто амбиции не в коня корм. Не хочу, чтобы у вас были какие-то проблемы, ещё зарубят на защите... В общем, есть у меня старые черновики, там только до ума довести. Экологически чистый особняк.

Я понуро закивал.

– Понимаю, неудобно, плагиат, все дела. Но я же вам дарю идею. Не хочу, чтобы вы расстраивались. И вообще, слушайте, вам действительно не к лицу большие идеи. Нужно быть проще, утилитарнее. Теория малых дел, слышали про такое? Это как если вы, например, решили отравить человека – эффективнее подкармливать его ядом каждый день по чуть-чуть, чем вбухивать огромную порцию в одну тарелку супа. А вдруг он её не съест? А вдруг почует что-то неладное? Или, даже если съест, успеет вовремя вызвать врача. А так – тихонечко, здесь построил, там построил, и вот уже мир у нас в ловушке. Ну, мы с вами никого не отравляем, наоборот лечим, облагораживаем, но принцип тот же. В конце концов, врачи тоже назначают пациенту курс лечения, а не вкалывают всё лекарство одним шприцом, верно же?

Он некоторое время сидел, улыбаясь собственным мыслям.

– Ладно, – сказал Н.П., поднимаясь. – У меня сегодня ещё есть дела, а вы пока отдохните морально. А завтра созвонимся.