Татьяна ЖИРКОВА

 

Родилась в Ленинградской области, окончила Ленинградский политехнический институт им. М.И. Калинина. Работала в системе Ленэнерго. В настоящее время работает в школе. Была участницей конференций Молодых литераторов Северо-запада, членом Клуба Молодых литераторов Ленинграда. Как прозаик публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград», журналах «Полярная Звезда», «Костер», «Чиж и еж», «Пионер», «Кольцо А». Автор книжки рассказов «Угол».

 

 

НУ, АМСТЕРДАМ

Новелла

 

 

Вера Николаевна, пятидесятилетняя уборщица бизнес-центра, в недалеком прошлом преподаватель физики, возвращалась домой в переполненном автобусе. Осенний дождь накрапывал за окном. Каждый раз, проезжая по центру города, она безудержно хотела выйти на знакомой с детства улице. И вот решилась.

– Эти девицы, пораспустят лохмы, – послышалось за спиной.

О, девица! Она считала себя пожилой.

Ванюшку из командировки еще два дня ждать, подумала она, заметив паренька с папкой под мышкой, чем-то напомнившего сына. Нет, только не домой – злиться на мужа, слушая его пререкания с телевизором?

Вот здесь она когда-то покупала молоко, две стеклянные бутылки. И переливала в бидончик, чтобы сразу бутылки сдать. Теперь это кафе. Вера Николаевна тронула массивную дверь.

В глубине помещения наигрывали на гитаре. Мальчишеский голос с заученной хрипотцой почти шептал в микрофон:

 

«Не знаю я, зачем он нужен, тот поезд в город Амстердам,

И почему должна ты с мужем к далеким ехать городам,

И путь куда из Амстердама назначен будет кораблю,

И почему я жду устало тут на вокзале…»

 

Вера Николаевна вышла на улицу. «Все-то об Амстердамах да Парижах…»

Разноцветная реклама отразилась в мокром асфальте, подтверждая – «и о Лондонах тоже».

Повезло, домофон не работал. Лестница со знакомыми стертыми выбоинами, и даже несколько цветных стекол сохранилось в окне! Ну, здравствуй, дом!

Она поднялась на полуэтаж, присела на узкий подоконник, поставив сумку у ног, и прислонилась затылком к стеклу.

Вот здесь, чуть-чуть правее отколотого места, она пролила молоко, Вера Николаевна нагнулась, пристально вглядываясь в ступеньки, прекрасно зная, что ничего, никаких следов не обнаружит. И все-таки это доставляло приятное волнение. Ушибла коленку, прослезилась. Тогда Лёшка подхватил бидончик и побежал наверх.

Бабушка открыла дверь.

– Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, расплескалось немного… Но там еще осталось.

Сколько же здесь осталось…

Зазвонил мобильник.

– Ты как? – спросил муж.

– Попросили еще кабинет убрать, – ответила она. – Не волнуйся.

Когда Лешка начинал кататься на своем «Школьнике», она тоже выходила. Даже если у нее был велосипед, ей все равно очень бы хотелось, чтобы он ее прокатил. И он всегда подъезжал, она садилась, сердце подпрыгивало, и солнце начинало поджигать лужи…

Критически оглядев натруженные руки, почти мужские, без маникюра, с потрескавшейся у ногтей кожей, Вера Николаевна достала зеркальце, подышала на него и взглянула на себя так, как смотрят в зеркало некрасивые женщины, страстно желая увидеть в отражении хотя бы часть той внутренней красоты, которую чувствуют в себе.

Худое лицо с ввалившимися серыми глазами, пористой кожей и утиным носом глянуло на нее, подмигнуло, мол, ничего, бабка, не робей, и улыбнулось. На щеках запрыгали ямочки, глаза заблестели, и бог знает, что вообще произошло, но это уже было не то лицо. Однажды он назвал ее лицо красивым «по Толстому».

«Если улыбка прибавляет прелести лицу, то оно прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно, если она портит его, то оно дурно».

Так, купить монпансье! Он любил эти дурацкие леденцы. И пирожных. Наверняка у него жена и дети.

Наконец поднявшись на третий этаж, Вера Николаевна подошла к знакомой двери и трусливо подумала – может, он уж тут и не живет.

Неожиданно дверь распахнулась, пропуская элегантно одетых молодую женщину и пожилого мужчину. Равнодушно скользнув глазами по плащу Веры Николаевны, они посторонились.

– Отличный мастер. Все схвачено. Берет, правда, дороговато, – сказал мужчина, наверное, Вере Николаевне.

Она растерянно огляделась в тускло освещенной прихожей.

– Там вроде еще клиент, – донесся раздраженный женский голос.

– Вечно тебе мерещится, – недовольно возразил мужчина, – ложилась бы, если голова болит.

– Конечно, что ему, пусть хоть все вынесут.

– Оставь, надоело.

Вера Николаевна громко покашляла. И чуть не вскрикнула – Лешка появился в дверях, только седой и с «пивным» животиком.

– Извините, не заметил, как вы вошли, – проговорил он быстро, слегка заискивающим тоном.

Она опустила глаза, неопределенно пожала плечами, не найдя что сказать.

– Проходите, пожалуйста, раздевайтесь.

Она поставила сумку, отчаянно надеясь, что сейчас он узнает ее. Но он помог ей снять плащ и пошел по коридору. Заинтригованная Вера Николаевна последовала за ним.

Они вошли в кухню – маленький стоматологический кабинет.

– Вам Вениамин Петрович рекомендовал, если не ошибаюсь?

Не дожидаясь ответа, он надел халат и указал Вере Николаевне на кресло.

Она подчинилась.

– Извините, айн момент, – он вышел.

Однако ж, поворот. На подоконнике она и вообразить не могла, что засядет в это противное кресло. Вера Николаевна вздрогнула, не от страха, конечно, а от того, что уже не могла разобраться, хочет или не хочет, чтобы он ее узнал. Чем дольше она оставалась в кресле, тем сильнее нарастало в ней ощущение неловкости и необходимости разрушить водевильную ситуацию. Не скажешь же теперь – Леша, я – Вера Иванова, жила выше этажом много лет назад. А если уж совсем начистоту, то была влюблена в тебя по уши.

Вера Николаевна выбралась из кресла и растерянно огляделась.

– Простите, – произнес он, входя, глядя мимо нее. Она догадалась, он совсем о ней не думал, и это естественно, она – клиент с карманом денег. – Я не нашел в записной книжке вашего имени-отчества.

– Вера Николаевна, – выдавила она, заливаясь румянцем.

– Что ж, очень приятно, не будем терять времени. Прошу.

Она опустилась в кресло. Но когда холодные руки коснулись ее лица, отстранилась и решительно поднялась.

– Что-то нездоровится, если позволите, я в другой раз. Пойду я… – пролепетала она, наклоняясь за сумкой, и ненавидя себя за то, что мямлит язык.

– Как угодно, как угодно, – недовольно проговорил он.

– У меня есть от головной боли и просто успокаивающие средства, – предложил он уже миролюбивее.

– Нет, спасибо. Пожалуйста, простите.

Они дошли до дверей. Он помог ей надеть плащ.

– Вас проводить?

И хотя она не сказала – нет, он уже готов был захлопнуть за ней дверь все с тем же сдержанно-раздраженным выражением, которое так мешало Вере Николаевне заговорить.

Она сделала шаг за порог и обернулась, улыбнувшись невольно. Ведь все-таки она прощалась с детством и даже больше – с важной и стойкой параллелью жизни.

Его брови сломались. Он схватил ее за запястье и почти вытолкнул на площадку.

– Вера, Верочка, неужели?

Он смеялся!

– Подожди, ради бога, подожди! Я сейчас.

Он исчез за дверью и через секунду вышел в куртке.

– Домчу с ветерком! Авто на ходу.

Она подняла глаза.

– Что, сама за рулем?

– Нет, мы с тобой в разных весовых категориях. У меня авто нет. Дойдем до автобуса.

Так же накрапывал дождь.

– Как ты, что ты? Что у тебя?

– У меня пирожные.

– Супруге нездоровится, извини. А пирожных я давненько не едал!

Они шагали под моросящим дождем, было хорошо, как когда-то на велосипеде. Пахло листьями, и если бы светило солнце, оно бы обязательно подожгло лужи.

– А помнишь велосипед? – спросила Вера Николаевна и замерла.

– Что-что?

– Ну, «Школьник».

– У всех когда-то велосипеды были.

– У меня нет. Почему ты катал меня?

– Катал тебя?

– Да, другие напрашивались, а ты подъезжал ко мне.

– Не знаю, не помню.

Взглянув на него краем глаза, она разочарованно убедилась: не помнит.

– Наверное, у тебя было лицо рёвы. Терпеть не могу, когда ревут.

Вера Николаевна тихонько рассмеялась.

– Ну, Амстердам.

– Ты была в Амстердаме? – он остановился. – Да что смешного я сказал? Вот я всю Европу объездил, а в Амстердаме не был. Каково там?

– Не знаю... Не знаю я, зачем он нужен, тот поезд в город Амстердам… Жак Брель, бельгийский поэт.

– А, – безучастно протянул он. – Я в поэзии как в апельсинах. Работаешь еще?

– Почему еще? До пенсии мне пять лет… да и после. Полы мою у бизнесменов.

– Полы? Ты ж отличницей была, я все задачки с тебя списывал!

– Уборщице платят больше, чем физику, и никакой тебе ответственности, планов, конспектов, отчетов и прочей белиберды!

На остановке они долго прощались, говорили какие-то слова.

Но какое же счастье, Вере Николаевне хотелось домой! Всю жизнь считать, что потеряла что-то важное, а оказывается, и не находила.

– Ваня приехал, – шепотом сообщил муж, едва она открыла дверь.

– Правда? – улыбнулась она, и они обменялись понимающими взглядами.

– Похоже, у него свидание, – прошептал он над ухом, снимая с нее мокрый плащ.

Они опять переглянулись с тревожинками в глубине глаз.

Из комнаты вышел сын.

– Вот чудаки, сто лет не видались! – из далека-далека донесся голос мужа, который она привыкла слушать с затаенным сожалением. Что-то натянулось внутри и ослабло – какой добрый голос…

– Где ты была, мама, такая мокрющая!

– На улице потоп! По магазинам бегала.

– А-а. Я сейчас… Ладно? Мигом, мне тут ненадолго, – Ваня быстро влез в куртку и умоляюще взглянул на нее.

– Да куда, Ванечка? Дождь…

Но он уже пятился к выходу, будто боясь, что они могут его схватить, и выскочил за дверь.

Они растерянно прошли в комнату. Ванина сумка стояла посередине.

– Сказал, командировка удалась. А, может, тут что-то другое…

– И тут Амстердам, – прошептала Вера Николаевна.

– Амстердам. Почему Амстердам?

И ведь ничего не поделаешь, у каждого есть этот Амстердам, куда нет входа даже самым дорогим, даже самым любимым.