Евгений ЧИГРИН

 

Поэт, эссеист, редактор, автор 4-х книг стихотворений. Последние: «НЕСПЯЩАЯ БУХТА» (2014), «ПОДВОДНЫЙ ШАР» (2015). Публиковался во многих литературных журналах, в ряде европейских и российских антологий. Стихи переведены на 13 языков. Лауреат литературных премий. Член Международного ПЕН-клуба и Союза писателей Москвы.

 

 

СКРИПИЧНАЯ МУЗЫКА

 

 

*  *  *

 

                          Цирюльника летающая скрипка…

                                                 Осип Мандельштам

 

Фиолетовый цвет Феодосии – сумерки… Свет

Симпатичной кофейни вблизи айвазовского моря.

Бесноватые чайки кричат с передышками бред,

Белопенные волны подобны осколкам фарфора.

В Киммерии нетрудной так правильно пить не спеша

Эти красные вина за жёлто-блакитные гривны,

По глотку поднимайся по строфам поэтов, душа,

Обретавшихся здесь, сочинивших нескучные гимны,

 

А вернее –упрятавших в слово живинку-тоску,

Обогретые камни да бьющие колером степи,

Чебуречную жизнь да цирюльника скрипку… Смогу

Что припомнить ещё? Ну, какие искусные сцепы?

Этой улочкой брёл фантазёр и обманщиков брат,

Самый светлый алкаш, мореход сухопутных видений –

Молчаливый Гриневский в свой парусный солнечный ад:

Галерейная, 10, где только четыре ступени…

 

Этой улочкой шёл, видел эти густые кусты,

Фиолетовый цвет, может, самый спокойный на свете…

Наливайся, стакан, опрокинем за буквы-труды,

Нищету к нищете, понимающий музыку ветер,

И случайную жизнь, и считающий денежки порт,

За пустое кафе побелевшей акацией Каффы,

За сливовое море: медузы, актинии, йод

Да пиратские клады, где золото, жемчуг, аграфы!

 

 

*  *  *

 

Никого вокруг – ни родных, ни ближних,

Лишь мерещится, почему-то, море,

Да светило фишкой засело в вышних,

Да волна с другой в непременном споре…

Никого кругом (в стопаре отрава),

Только вечер, как темноты сподвижник,

Накрывает жизнь: не в порядке штрафа? –

Говорил подобное чернокнижник

В кинофильме (кто киноленту помнит?),

Впрочем, там стоял за Творца охотник…

Никого кругом, только морок комнат,

Только призрак – где? – будто вражий сводник

Между миром тем и – на время – нашим:

Между нашим и темнокнижным слоем,

Вот нырнём туда и тогда попляшем                

Смельчаком ли, трусом, любым героем…

Там своих с огнём… или там их больше?

Никого окрест – ни родных, ни близких,

Только звёздный свет да бухло, не горше

И не слаще, чем в «Золотых записках».

Никого вокруг... В каждой букве Яхве

Или аспид о четырёх решалках?

Сколько я стою на Кастальской вахте?

Разбери теперь – все стихи в помарках,

В перекличках с мойрой (приелась пряжей)

И, конечно, с девушкой, что Вермеер

Нам оставил (чтоб понимали…), даже

С Тем, который ветра ослабил веер,

С тем, который облачком над погостом –

Херувимом маленьким притаился

В тех краях, где хоспис за Чёрным мостом

С молчаливой теменью породнился.

 

 

*  *  *

 

Засыпая, впадаешь в виденья… В таком DVD

Видишь старый маяк на Сивучьей скале, и за этим

Возникает какая-то музыка, плачет в груди…

В сновидении бухта Лососей. Кораблик заметен.

Плачет муза о тех, с кем гляделся в густые моря,

Задыхался зимой и в мохнатые кутался вещи.

Возникает и мрёт кавалерией красной заря…

Засыпая, впадаешь… и сон твой едва ли не вещий.

Просто деться куда? Если столько в глубинке прожил,

Химеричное свил… Продышал-промурыжил-проквакал,

Вот и лепятся сны, вовлекают в бамбуковый мир

Воробьиных сычей да подводных уродов и дракул.

Не Господень ли знак – острова, островки, маяки?

Может статься, и я – после смерти – смешаюсь с Охотским

Сатанеющим морем. Какие миры и круги

Заприметят меня – кашалотом, тюленем неброским?

 

 

МАЛОРОССИЙСКОЕ

 

В копилке дня: на грани вздоха

Соткалась медленная мгла,

Шумит листва в ладонях Бога,

Огнём зелёным весела.

На грани прошлого: за камнем

Две нимфы тискают того,

Кто козлоног и шерстью славен...

И так под сводами легко

 

Смотреть во все глаза на игры

Созданий мифов и молвы:

Блестят на шкурах тварей иглы

И пахнет мерзким дух любви

Такой, с которой нам не светит...

Выносит ломтик желтизны

Младенец месяц, боком метит

Присесть в прибрежные челны,

 

И неприметно дышат жабры

Реки, текущей в трёх шагах,

И камыши – тугие мавры –

На грани выдоха... В кустах

Проистекает то, что было

За валуном... Крылатый бог

Любви залёг, как Буратино,

Глотая лакомый восторг.

 

Проистекает... где-то ангел

Спешит Хоме на помощь, но...

Уже горит летальный факел

В таком мосфильмовском кино.

...Ползущий звук, в низинах кто-то?

Всё вопросительно, всё так

Нетвёрдо... парус небосвода...

Правитель мух пришпорил мрак.

 

 

*  *  *

 

Ну конечно, смогу пережить одиночество с крымским портвейном,

Пробираясь на лучик стиха, ну конечно, путём нелинейным

Между бытом и вечностью, и – то ли родиной, то ли душою,

Это – искренний бред, это – свет старой лампы в обнимку с игрою

 

Этой жизни, в которой теперь ничего, ничего не исправить…

Одиночество – это стихи, у которых дорожками память,

Как на чёрном виниле: играй то ли свинг, то ли детское что-то,

Чтобы к ангелам нежной любви прикоснулась щемящая нота…

 

Многоточие… Старый винил, Джими Хендрикс гитарного рая,

До которого сколько глотков? Это знает бесшумная стая

Понимающих Божий язык, понимающих воздух нетленок,

А в бокале – опять алкоголь, у которого тёмный оттенок…

 

Помню: в детских ручонках держал волшебство золотого Подолья –

Первых строчек, холодной листвы, папиросного мокрого горя…

И ещё: синеватый рассвет, ту, которой нашёптывал счастье

Прямо в губы хорошие и – покупал магазинные сласти.

 

Одиночество. Крымский портвейн. Пять медалей на брюхе бутылки. 

Проживаю недолгую ночь по глотку. Ощущаю в затылке

Типа лёгкую боль… Говорю: одиночество – это до смерти…

Потому-то текут за окном стайки ангелов, прячутся черти.

 

 

СТАРЫЕ КАДРЫ

 

Старая-старая церковь,

Рядышком мальчик. Весна.

Ворон как тутошний цербер.

Грушевый сад. Тишина.

Да облака, как номады,

В Винницу, Киев идут…

Старые-старые кадры:

Груши и вишни цветут.

Справа полуденной лентой

Тянется, дышит река,

Ставшая местной легендой…

Камешки у бережка.

Вдоль, золотыми мирами,

Видишь: подсолнечники́.

Мальчик не бредит стихами,

Что ты? Какие стихи?

Лишь лопухи шевелятся,

В Киев спешат облака.

Старые люди толпятся

Церковки подле… Войска

В виде ребят из стройбата,

Что за портвейном спешат,

Будет бутылка на брата

Куплена. Выпита. Факт.

Да облака над такими

И над другими идут

(Глупыми и молодыми).

…Груши и вишни цветут.

Жизнь не играет словами,

Слушает песню жука!

Старая церковь… Руками

Мальчик поймал облака.

 

 

АБСЕНТОВОЕ

 

Когда-нибудь в жёлтый Прованс, где в души подсолнухов дышит

Мистраль – заразительный джаз, да лепятся красные крыши –

По квоте Ван Гога, любви – отправлюсь с простым чемоданом,

С каким-то безумством в крови: ведомый весёлым обманом…

 

Ты слышишь, обманная жизнь, я двину с простым чемоданом.

Причуды Камены? Каприз? Приятельство с полным стаканом?

Там скалы, и маленький Арль, и церковь Святого Трофима,

И низкого солнышка дар, там живопись солнцем хранима,

 

Там свет маслянистых олив и скорбная мгла кипариса –

Безумства реальный мотив в реальное небо клубится,

Отрежь моё ухо! – в Прованс поеду под красные крыши,

Там ветер – губительный джаз, с которым намаялся рыжий.

 

Ты слышишь, обманная мгла? Волшба, диктовавшая строчку? –

Строфа до зимы довела: снег стелется, как по звоночку

Творца… Наливайся, стакан, в наплыве как будто удачи…

В окошке молочный фаянс, да ветер и морок кошачий.

 

Когда-нибудь – жёлтый баул, полдневное небо в подарок.

Там дружат крестьянин и мул. Там выпорхнет жизнь без помарок

Полынью абсента в кафе, конечно, понятно в котором,

С которым заочно в родстве, в котором овечьим рокфором

 

Заем изумрудный абсент на улочке старого Арля,

Как будто привычный клиент, в накате хмельного удара.

Когда-нибудь, в старом кафе в обнимку с огромным везеньем,

Провансом, с которым в родстве, с безоблачным стихотвореньем.

 

 

ЗАПАДНАЯ ФЛАНДРИЯ: БРЮГГЕ

 

I

 

Сколь непоняток в житухе-подлюге,

                     Лечится это диковинным Брюгге –

Городом, что и с февральским светилом          

                     На договоре? Конвенции? С миром            

Жизнь обретается, точно на юге,

                     В северной местности, в правильном духе,

В готике, что за бессмертьем поспела,

                     Сделаешь шаг и – в кармане химера…

Видишь квартал? – после Мемлинга Ханса

                     Даже не силился! Не изменялся!

 

 

II

 

Шпили, святилища, коих древнее

                     Сущий, что тут многократно сильнее.

Сколько распятий локальных, как будто                          

                     Здесь филиал Твой! И всё-таки трудно,

Чудаковато б жилось тут, «с приветом»

                     Людям, притёртым, пришпиленным к бедам,

Что шкандыбают с Россией в рассудке,

                     Греясь Европой не первые сутки.

Запанибрата со штучным светилом,

                     Выбранный город всё шепчется с миром.

 

 

III

 

Белфорд вовсю раззвонился не вчуже,

                     Хавай музыку, которая лучше

Этой строфы! Всё мощней амплитуда:                          

                     Колокола – бронзогубое чудо,

Все 47 переполнили время, –

                     Местный порядок, привычка и бремя,

Складной архаикой льётся Европа

                     С тем, чтобы слышалась музыка в оба…

Жизнь продолжается: цок-цок лошадка,                      

                     В логове гильдии скрылась мулатка.

 

 

IV

 

Быстро-небыстро, но – свиделись, Гвидо (1),

                     В камень одетый вумнейший пиита,

Нам преглаголать бы, перешепнуться,

                     Вечность из рук подкормить – разминуться…

В знатном дворе патриарха Грутхусе

                     Стану я к ангелам ближе и к музе,

Видя, как облачко гладить стремится

                     Башенку, солнце ложится на лица.

В облако, так, безо всякой потуги,

                     Ангелы днём превращаются в Брюгге.

 

 

V

 

Средневековье и в жизни, и в слове

                     Было поддержано капелькой крови (2),

Той, что привёз на храненье Эльзасский

                     Деррик (не верящий в скользкие сказки).

Пахнут таверны хлебами и сыром,

                     Всепроникающим пивом и киром 

Сорокоградусным… Средневековье.

                     Запах каналов запутался в кофе

Города, что засадил в мои вены

                     Полную дозу мистической веры.

 

 

VI

 

Мне бы в аптеке – какого там века? –

                     Рая? Бессмертья? Пилюлей успеха?

Некой микстуры Господней, что Ханса

                     Вверх поднимала без всякого шпанса.

Господи! – что там? За створкой, за нефом,

                     Ультрамариновым видимым небом?

Что я Европе? Дружбан понарошку?

                     Не пронести бы Европу, как ложку,

Мимо едала… Запомнить бы Брюгге –

                     Праздником? Музыкой? В каменном духе,

 

 

VII

 

В броской старухе, смотрящей в каналы,

                     В тусклых каналах, глядящих в анналы,

В мельницах, точно сошедших с открыток…

                     Фландрия к вечеру – музыка сытых.

В Брюгге, как в брюхе у Господа Бога,                  

                     Лучше – за пазухой. (Скоро дорога.)

Что я Европе? – прохожий мудила,

                     Коему вдосталь щедрот надарила,

Некий, что так насмотрелся на Ханса

                     В плане какого, Создатель, аванса?..

 

 

СМОТРЕТЬ С УТРА

 

Смотреть с утра, как вьётся лёгкий снег,

Как дети свет поймали в рукавицы,

Мальчишечью строку припомнить – смех…

С каким-то сновидением проститься.

Смотреть разиней, чайником, ещё

Ушастым фраерком, как мокнет снегом

 

Неброский свет. Как тянет «хорошо»

Сказать себе… Как срифмовались с небом

Деревья и деревни, там, вдали,

Река, в которой ледяные джунгли,

Да облака, которые прошли,

Как будто фантастические шхуны...

 

 

*  *  *

 

Во всех углах бессонница стоит,

Сопливый ветер задохнулся в коме.

Снега листают белый манускрипт,

Светило – фантастический нефрит,

Желтеет плоть в космическом капроне.

 

Я в комнате, как в шаре под водой, –

Животное, особенно во взоре.

Зависнув в ноутбукe стрекозой,

Кому сказать спасибо, что – живой,

В живительном сдыхая алкоголе?

 

Когда кругом бессонница сквозит –

Ни двойника, ни женского обличья.

Кастальский ключ лакает алфавит

(На кухне демон в мойке шебаршит),

Но к ангельским дверям не та отмычка…

 

Когда кругом бессонница глядит –

В кенийской маске прячутся виденья,

Кто свет потусторонний объяснит,

Когда глагол под ложечкой болит,

Когда в сиротстве музыки Спасенье?..

 

 

ХОЛМСКАЯ ОСЕНЬ

 

Осень в тумане вязнет,

В мареве берег моря.

Кошка дворняжку дразнит,

Яркий листок у мола

Шастает, как бродяга…

Ветер вздыхает тонко.

Воздух – сплошная влага,

Словно Творца пелёнка

Этот туман, который

В Холмске (не путать с Холмсом)

Так и висит тяжёлый…

Небо – колючим ворсом

Выглядит. Смотрит зверем

Призрачный юго-запад.

Тут я слегка потерян,

Точно туманом заперт?!

Этот холмистый город,

Этот пролив Татарский

Осенью переборот,

Жалкие всюду краски.

Впрочем, паромы эти

И корабли вот эти –

Праздники-самоцветы

Знали, как знают дети.

Холмообразный остров,

Некогда здесь возникший

Жизнью, землёй форпостов

Господа, – знает Вышний.

Остров. Туман. В бамбуке

Сопки. В тумане море.

Я, словно в неком круге,

В Холмске. Смотаюсь вскоре,

Чтоб вспоминать стократно.

Каяться? – Стопудово.

И объясняться складно,

И уповать на слово.

 

 

ДЖИБО

 

              Белеет парус одинокий

                    Михаил Лермонтов

 

Голос ветра залива Джибо

Так простужен – зови врача.

То затянет, то стихнет живо,

То волна набежит, шепча…

Тут маячится мореходство,

Одинокий невдалеке

Вижу парус, конечно, сходство

С тем белеющим, в той строке,

О которой нельзя не вспомнить

Рядом с морем таким большим

И – сознание переполнить

Тёмно-вайдовым и густым.

Вот и чудится-мнится кто-то,

Кто в другие ведёт миры, –

Это Муза. Её забота:

Занимательный дух игры

В тихотворчество возле моря…

Притекает волна к волне.

Чайки, крепко о птичьем споря, –

В споре – словно бы в западне.

Тут мерещатся те, кто стали

Википедией, мифом и

Детством многих, в таком запале

Дети выросли, и ушли,

И забыли о бригантинах

И – адамовой голове,

Людях Флинта, грошовых винах,

Кладах, храбрости, плутовстве…

Бухта. Море. Да «песни» кайры…

Это – Джибо, и – никого…

Лишь в глубинах – морские твари.

Белый парусник. Волшебство.

 

 

ЭТО АНГЕЛОВО – РЯДОМ

 

Скажешь «Ангелово» – ангел

Возникает по привычке,

Как внимательно он смотрит,

Прямо в душу или нет?

Вечер пишет тёмным светом

Буквы, музыку, кавычки…

Над церквушкой старой-старой

Вечер вписывает след.

 

Скажешь «Ангелово» – ангел

Возникает? Умирает?

Возникает – улетает…

Строчку вышепнул – пропал.

Жизнь за этой тварью Бога

Не пчелиным мёдом тает –

Это действие с повтором,

Старый-старый ритуал.

 

Пишешь «Ангелово»… Вечер.

Лампа малого накала

Теплит жизнь и тянет лямку

Жизни крохотной такой.

Вечер в старые сюжеты

Смотрит просто и устало –

Тьма стоит в Ершалаиме,

В Третьем Риме, под Москвой.

 

Это Ангелово – рядом,

Захолустье, угол Бога,

В словаре не откопаешь,

В Википедии – строка.

Запустение и чудо…

Жизнь от музыки до вздоха,

Жизнь, которая сегодня

До небес – наверняка.

 

 

СКРИПИЧНАЯ МУЗЫКА

 

                             Татьяне Брагинской

 

Тёплую осень с Джузеппе Тартини –

Я доживаю. Сгущается синий

Воздух. Сгущается так…

Входит сливовая мгла подворотен,

Тащит из сказок фантомов-уродин,

Прячется хоббит в кустах.

 

Вечер такой, что Тартини Джузеппе –

Век мне свободы! – подметил бы в небе –

Метки, симптомы того,

Кто рассказал эту музыку, эту

Нотную песню, подобную свету?

Свет ли? Смычка колдовство?

 

Это – смычковая музыка. Это –

Жёлтая осень. На донышке ветра.

Мойры печали прядут.

Охра, сомон, медно-красные были

В листьях, которые были и сплыли,

Были и плыли… Плывут.

 

Это 3.30 на ходиках жизни,

Стрелки, как голые ветки, повисли,

Вспыхнет? Потянется звук:

Духи несут эту музыку, эту

Нотную песню (немалую лепту) –

Музы отъявленной дух.

 

Это смеётся в сознанье Тартини

Дьявольской трелью, как будто в пустыне…

(Выверты разума? Бред?)

Кто же тогда эти тёплые рифмы,

Древние вещи, воздушные мифы

В матовый шепчет рассвет?..

 

 

Примечания:

 

1. Гвидо Гезелле (1830-1899) – крупнейший поэт Фландрии, жил в Брюгге.

2. Кровь Иисуса Христа.