Сергей КУЗНЕЦОВ

 

Родился в Москве в 1952 году. Окончил биофак МГУ, работал в НИИЭМ им. Н.Ф.Гамалеи АМН СССР. Автор нескольких пьес, одна из которых – «…И Аз воздам» – в 1990-1994 гг. шла в Малом театре в Москве. С 1992 года живёт в США, работает в Национальных институтах здоровья. 

 

 

ТРИ ПИСАТЕЛЯ

Эссе

 

С героями этого мемуарного скетча время обошлось по-разному. Устинов сделался крупным бизнесменом, может, даже олигархом. Во всяком случае, от собственных щедрот открыл в Москве, возле метро «Динамо», весьма познавательный музей истории евреев России. Сходя со своих эмпиреев, пописывает ещё детективы на досуге. В общем, процветает, по крайней мере, внешне. Галя – та давно уже умерла, а от чего и как – не у кого даже спросить. Третий герой, с которым самому мне знакомства водить не пришлось, Знаменитый Поэт, продолжает творить, хоть немолод уже и не слишком здоров. Как всякий яркий талант, человек он непростой, со своими слабостями и пороками. Но лично у меня с детских лет сохранился к нему пиетет, стихи помню наизусть, всё такое прочее. Потому имени его открывать не стану, не надейтесь. Попробуйте угадать, если хотите.

Начну, пожалуй, с тех времён, когда Серёжка Устинов не был ещё снисходительно-надменным, не имел ни чёрного джипа «Мерседес» с шофёром, ни личного повара, ни охраны. Общительный и весёлый, служил он в «Московском Комсомольце» корреспондентом, мотался на своих «Жигулях» по местам происшествий. Поднаторев в уголовной хронике, взялся писать детективы – вполне добротные и интересные. Хоть и не принёсшие автору той славы, какую стяжали творения другой нашей ровесницы и соседки, Груни Васильевой в миру, на Олимпе – Дарьи Донцовой. Книжки свои Устинов охотно дарил, надписывая изобретательно и остроумно. В 1990-м пожаловал мне целых две. Одна называется «Неустановленное лицо», надпись такая: «Кузе, еврею-монархисту, с анархо-синдикалистским приветом от автора» (это он прошёлся по поводу моей пьесы о Николае II). На другой, «Можете на меня положиться», начертано: «Серёже Кузнецову – ходоку, да не к Ленину – от вечно женатого автора».

Пора теперь, покуда окончательно не опустился, не загустел туман времён, заглянуть ещё глубже в прошлое. Вот собака Знаменитого Поэта играет с собакой старшеклассника Серёжи Устинова. Животные резвятся подле обречённой на снос хибары, там, где давно уже дорожки и газон, писают на вековые брёвна, коим суждено через пару лет обратиться в тлен. Хозяева меж тем вяло общаются неподалёку. Средь прочего трёпа, Знаменитый Поэт, снизойдя до польщённого подростка, доверительно сообщает: было у него аж две тысячи женщин! Робкое устиновское сомнение Знаменитый Поэт рассеивает, небрежно заметив: «Каждая из них считала за честь со мной переспать!». Четырёхзначное это число поразило тогда наше мальчишеское воображение. Трудно было, однако ж, не верить: слава Знаменитого Поэта вздымалась до небес, а слухи о его подвигах на дамском фронте доходили до нас, писательских чад, и по другим каналам.

Скомандуем: «Время, вперёд!» – лет эдак на четырнадцать. Начало 80-х, блаженный сентябрь, лоно природы. Малеевка, или Дом Творчества Писателей имени Серафимовича, раскинулась километрах в ста от Москвы. Вынырнув к дороге, петлявшей меж захудалых деревушек и густых лесов, встречал гостей жёлтый, с белыми колоннами особняк в псевдоклассическом стиле, под дворянскую усадьбу. То был главный корпус, вместивший столовую, библиотеку, биллиардную, кинозал. Сумрачная оранжерея, полная волосатых пальм и широколиственных фикусов, вела в спальный корпус, где каждый писатель занимал отдельную комнату и неудержимо творил. Стук пишущих машинок не смолкал ни ночью, ни днём; иной шум не допускался, о чём напоминало двусмысленное объявление: «Тише, в спальном корпусе идёт работа!». Духовной пищи полна была богатая библиотека. Этажом ниже, в столовой, кормили тоже отменно: к разнообразному меню прилагался ещё и шведский стол, ломившийся от солений и маринадов, печёной картошки, овощей. Рядышком, в буфете, продавали вино и водку, так что ужины превращались в застолья: выпивать в столовой не возбранялось. Однако же с прочими развлечениями в Малеевке было туго: лыжи зимой, грибы летом, фильм вечером да бильярд. Приезжали сюда всё-таки работать, жили подолгу, месяцами, успевая закончить роман или пьесу.

Тягучее малеевское бытиё свело нас с Галиной Чистяковой, до той поры знакомой мне лишь по выступлениям в ЦДЛ. Галя была популярной поэтессой, писала хорошие лирические стихи. Но широкую известность получила, лишь когда на её невинные строчки:

 

Невозможно не заметить

Вам моих блестящих глаз!

У меня медовый месяц!

И уже не в первый раз, –

 

Александр Иванов откликнулся злой пародией «Про мёд и дёготь», напечатанной в «Литературке»:

«Hе могу понять, хоть тресни, / Где вы, юные года? / Замечательную песню / Хором пели мы тогда: / "Юбку новую порвали / И подбили правый глаз! / Hе ругай меня, мамаша, / Это было в первый раз!" / А теперь, прошу заметить, / Манны с неба я не жду. / У меня медовый месяц / Десять месяцев в году!»

– и дальше в том же духе, а заканчивалась пародия так:

 

Но вину свою за это

Вам придётся искупать:

Могут девушку-поэта

В бочке дёгтя искупать…

 

Галя обижалась ужасно, чуть не плакала (а то и плакала втихаря), вынашивала планы отмщения. Сочиняла всякие варианты ответа, от жалостливых («Может, кто тебя обидел, ты скажи, я заступлюсь») до угрожающих («Можно парня-пародиста тоже в чём-то искупать!»), хоть ни один так и не опубликовала.

В тот дождливый сентябрь чудесно уродились в Малеевке грибы: шампиньоны на лугах, подберёзовики по болотам, опята у пней. Днями скучать не приходилось, ведь обильную добычу нужно было ещё засолить либо высушить. Тёмные осенние вечера коротали в компании Галиных собратьев по перу. Иногда, от нечего делать, сопровождал я её и на концерты, главный источник поэтических доходов, в окрестные санатории. Программа почти не менялась: сперва полдюжины поэтов по очереди развлекали отдыхающих своими стихами, а во втором отделении, гвоздь программы, пел Булат Окуджава. Тогда довелось нам впервые услышать его «О Володе Высоцком я песню придумать решил…»

Перед самым отъездом Галя подарила мне свой сборничек «Устьинский мост» – заглавием этим замкнув едва уловимую, пунктирную связь меж тремя героями. Надписала так:

 

«Хорошо б относиться построже

Нам к любви, драгоценный Серёжа!

Хорошо бы! Но что же, но что же…

Может, всё же покой нам дороже?!

Расти большой! Галина Чистякова, сент. 81, Малеевка».

 

А в один из наших последних долгих грибных походов припомнилась мне история, поведанная когда-то Знаменитым Поэтом: о двух тысячах счастливиц, которые считали за честь.

– Думаешь, врал?

– Да нет, отчего же, – равнодушно сказала Галя, палкой отводя упругую еловую лапу, – сейчас у него, поди, уж все четыре. Только половина этих женщин так никогда и не узнала, что он с ними переспал.

– То есть как это?

– А вот так! Во всей поэтической секции Союза писателей самый большой – у ***, самый маленький – у Знаменитого Поэта!

…Вот оно и прошло, словно и не бывало. Проструилось, утекло прозрачное время, как меж пальцев белый песок… нет больше ни Малеевки той, ни той Москвы… минуло навек – поверить ли, что уж не вернётся?