Леонид ЮЗЕФОВИЧ

 

Леони́д Абра́мович Юзефо́вич. Русский писатель, сценарист, историк. Автор детективных и исторических романов. Род. в 1947 г. в Москве, детство и юность прожил в Перми. В 1984 году уехал из Перми, живёт в Санкт-Петербурге и в Москве. Литературный дебют состоялся в 1977 году в журнале «Урал»: повесть «Обручение с вольностью». Автор документального романа о бароне Унгерне «Самодержец пустыни» (1993), цикла исторических детективов о сыщике Иване Путилине (2001), романов «Казароза», «Журавли и карлики» (лауреат первой премии «Большая книга» 2009 года), документальной книги «Зимняя дорога» о Гражданской войне в Якутии (2015), ряда сценариев для кинематографа. Книги Юзефовича переведены на немецкий, итальянский, французский, польский, испанский языки. 

 

 

«Я НЕ СТАВЛЮ ИСТОРИЧЕСКИМ ПЕРСОНАЖАМ ОЦЕНОК ЗА ПОВЕДЕНИЕ»

 

 Похоже, наше общество проходит новый виток интереса к собственной истории, и в этот процесс активно встраиваются различные жанры искусства, особенно кино с эпохальными полотнами о выдающихся россиянах («Василиса», «Поддубный», «Легенда № 17») и славных страницах истории («Великая»). В 2015 году на экраны страны должен выйти фильм «Контрибуция» по одноименной повести Леонида Юзефовича, автора художественных и документальных книг о российской истории. Что касается литературы, то она всегда была тесно связана с изучением истории Отечества. В исследование страшной трагедии Гражданской войны в России Леонид Юзефович внёс свою лепту, написав книгу «Зимняя дорога» о сибирском походе генерала Анатолия Пепеляева в 1922-1923 годах (горестная страница «белого движения», попытка взять Якутск и изгнать из Сибири красные части, завершившаяся поражением Пепеляева). О «сотрудничестве» искусства и науки в раскрытии для массовой аудитории тайн прошлого наш разговор с писателем Леонидом Юзефовичем. Интервью взято в сентябре 2015 года в Уфе, во время Первого Межрегионального литературного фестиваля «Горящая гора», на котором Леонид Абрамович был одним из почётных гостей и прочел лекцию по истории Казанского ханства.

 

Е.С. Леонид Абрамович, давно хочу с Вами поговорить о соотношении в Вашем творчестве, творчестве человека, получившего  историческое образование, серьёзного и, так сказать, шутливого. У Вас есть цикл ретродетективов о сыщике Путилине, но есть и романы, и исторические исследования, в том числе новая документальная книга «Зимняя дорога». Как Вам удаётся соединять «великое и смешное»?

 

Л.Ю. Литератор, который долго живёт и долго пишет, проходит, мне кажется, несколько этапов. Мой путь вполне стандартен: я начинал со стихов, долго их писал, до сих пор очень люблю поэзию, но теперь у меня рождается одно стихотворение в десять лет. Затем писал игровую прозу, такую, как романы про сыщика Путилина. Еще позже – прозу, претендующую на отражение реальности (рассказы, романы «Казароза», «Журавли и карлики»). А теперь стараюсь обходиться без условностей, которые присущи так называемой художественной литературе, и пишу документальные вещи.

 

– То есть «доросли» до нон-фикшен?

 

– Не «дорос», просто с возрастом все литературные условности, вся игра становятся менее ценными. Да и возрастные особенности влияют: слабеет воображение, иссякают эмоции, но аналитические способности и критическое отношение к тому, что ты пишешь, может быть, даже возрастают.

 

– Что Вы подразумеваете под «условностями»?

 

– Считается, что если в книге нет диалогов и вымышленных героев, она не проходит по разряду художественной словесности. Я согласен, это уже не беллетристика, но не готов вывести такую книгу за границы литературы. Для меня, скажем, мемуарные и эссеистические книги Чеслава Милоша в гораздо большей степени литература, чем романы многих современных писателей, у которых все в порядке и с диалогами, и с вымышленными персонажами.

 

– Значит, Вы Милоша открывали для себя не со стороны поэзии?

 

– Нет, вначале я узнал его как поэта, но его поэзия – это ведь тоже скорее философия. На меня произвела сильное впечатление маленькая поэма Милоша «Орфей и Эвридика». Потом я прочёл его раннюю, 1949 года, книгу «Порабощенный разум». Она совершенно не устарела, хотя ей без малого семьдесят лет. Это книга о соблазне марксизма, через который восточно-европейская интеллигенция проходила после войны, но на место марксизма можно подставить любой другой идеологический соблазн, и ничего не изменится. Между прочим, когда мы пытаемся понять, является ли Россия частью Запада или нет, стоит помнить, что по многим параметрам она близка именно к Восточной Европе. То, что Милош, поляк с литовскими корнями, пишет о судьбах польской и литовской интеллигенции, к нам тоже применимо. Есть и другие примеры, когда текст, не претендующий на художественность, несет в себе мощный художественный заряд. Возьмем Владимира Короленко: беллетрист он посредственный, но его «История моего современника», мемуары о детстве и юности, – это великая книга!

 

– Трудно спорить с тем, что литература существует и раскрывается не только в формате художественной прозы, тем более «игровой». Но Вы-то какими соображениями руководствовались, когда в свое время начинали цикл о сыщике Путилине?

 

– Желанием написать детектив, не более того.

 

– Именно ретродетектив?

 

– «Ретро» возникло потому, что я начинал писать в советское время. Преступник тогда не мог быть никем, кроме уголовника, желательно – рецидивиста, еще лучше – скрывшегося от возмездия полицая, а сыщик обязательно должен был служить в милиции. Никакой любитель кактусов или проницательная пенсионерка вроде мисс Марпл расследовать преступление не имели права. Надо было знать милицейскую кухню, поэтому детективы писали тогда преимущественно авторы, знакомые с этой стороной жизни, нередко – бывшие следователи. Классический советский детектив – это не детектив, каким мы его знаем по романам Агаты Кристи, а то, что на Западе называется «полицейский роман». А мне хотелось написать психологический детектив – такой, где разум побеждает темную стихию, где не методы криминалистики, а знание «во человецех сущего» помогает сыщику решить загадку и разоблачить преступника. Вообще настоящий детектив – это весьма рациональная литература, хорошо придуманная и «смонтированная».

 

– А вам не надоели сравнения сыщиков Путилина и Фандорина?

 

– Надоели, естественно. Последний детектив о Путилине я написал лет пятнадцать назад, а меня до сих пор спрашивают о моем отношении к Акунину и Фандорину. Мне давно неинтересно это обсуждать.

 

– Судя по тому, что Вы сказали об утрате интереса к «игровой» литературе, детективы и другая художественная проза для Вас пройденный этап? Но вы продолжаете работать в кино?

 

– Да, в ноябре состоится премьера фильма «Контрибуция», снятого на Ленфильме режиссером Сергеем Снежкиным по моей старой повести. Но Снежкин так радикально изменил написанный мной сценарий, что я снял свою фамилию из титров. Остался не как сценарист, а только как автор экранизируемой повести. Главный герой там – белый генерал Анатолий Пепеляев, как и в «Зимней дороге», но в трактовке Снежкина и актера Максима Матвеева он, к сожалению, имеет мало общего со своим прототипом.

 

– А как Вы относитесь к экранизации цикла про Путилина, где Ильин играл главного героя, а Оболдина – его жену? Вы меня, ради Бога, извините, но мне фильм показался пошлым. Удивило и разочаровало то, что режиссер построил экранизацию одномерно, никакой там нет игры, «условности», как Вы это называете…

 

– Согласен. Владимир Ильин – очень хороший актер, но, пожалуй, его игру можно счесть главным достоинством этого фильма. Ну, еще там хорошо снята моя любимая Монголия, прекрасные монгольские пейзажи. А вот в далеком 1991 году на Сведловской студии молодой режиссер Виктор Кобзев снял фильм «Сыщик петербургской полиции» – по первому моему роману о Путилине. Путилина играл Пётр Щербаков, старый мхатовский артист. Этот фильм – комедия, но очень человечная, в духе прославленных советских комедий позднего СССР.  Недаром его до сих пор постоянно показывают по телевидению.

 

– А вопросом о том, что есть детектив – литература или все-таки не литература, Вам не надоели?

 

– Я просто не знаю на него ответа.

 

– В литпроцессе часто звучат слова «настоящая литература», «высокая литература», и на этом фестивале тоже муссируется эта тема. Вы согласны, что бывает «настоящая» и «ненастоящая» литература?

 

– Каждый писатель считает настоящей ту литературу, которую делает сам.

 

– Мне кажется, любой читающий человек, а не только пишущий, выстраивает собственную иерархию литературы и ряд «писателей» и «не писателей» для себя. 

 

– Конечно! Я много раз бывал в составе жюри литературных премий и всякий раз сталкивался с тем, что тексты, которые мне кажутся бесспорно лучшими, у остальных членов жюри не вызывают никакого отклика.

 

– Вы не только писатель, но и кандидат исторических наук. В представлениях большинства, между собой «враждуют» не только высокая и «бульварная» литературы, но и академическая наука и историческая беллетристика. Вы как историк и педагог видите какие-то возможности искусства – кинематографа, художественной прозы или нон-фикшна – в изучении истории?

 

– Против кино литература бессильна. Все мы живем в мире образов, созданных кинематографом, и представляем себе Александра Невского или Ивана Грозного похожими на актера Николая Черкасова и, значит, друг на друга. Ничего с этим не поделаешь. Тем не менее, надо отдавать себе отчёт в том, что режиссер прежде всего решает художественные, а не историко-просветительские задачи. Недавно я с группой школьников ездил в Казань и Свияжск, проводил занятие по истории присоединения Казанского ханства к России. Я же бывший школьный учитель истории… А перед этим пересмотрел знаменитый фильм Эйзенштейна «Иван Грозный» и лишь теперь обратил внимание, что с исторической точки зрения сцены штурма города в первой части фильма – абсолютная фантастика. Казань стоит на сказочно-высокой скале, имеет каменные стены, хотя это была деревянная крепость, сооружением подкопа руководят не иностранные инженеры, как было на самом деле, а Малюта Скуратов, заложенная в него мина взрывается не под стеной, чтобы ее разрушить, а почему-то в самом центре города, возле гигантской мечети, похожей на перестроенный турками в мечеть собор Святой Софии в Стамбуле, и т.п. Во второй части фильма есть хотя бы эмоциональная правда…

 

– «Пляска опричников»?

 

– Перед поездкой в Казань я перечитал «Князя Серебряного» Алексея Константиновича Толстого. И заметил… В финале фильма, после убийства Владимира Старицкого, есть сцена: опричники в монашеских клобуках, с зажженными свечами, бесконечной вереницей медленно идут по лестницам и переходам царского дворца. Потрясающая сцена… Так вот, практически в том же виде это мрачное шествие присутствует в «Князе Серебряном». Думаю, такое совпадение не случайно. Наверняка Эйзенштейн, работая над сценарием, читал разную литературу об эпохе Ивана Грозного, в том числе и роман Алексея Константиновича.

 

– Сейчас появился жанр альтернативной истории, попыток реконструкции, допущений, фантазирования: что было бы, если бы… Особенно популярны фантазии на тему тех страниц истории, что мы слабо знаем.

 

– Не думайте, что все это появились только в наши дни. Когда я занимался Пепеляевым, историк и философ Константин Бурмистров показал мне  изданный в Харбине, в 1936, кажется, году роман Григория Кручинина «Свет с Востока» – о том, как уже после окончания Гражданской войны эмигранты-белогвардейцы захватывают Камчатку, потом высаживаются в Приморье и начинают триумфальный поход через Сибирь на красную Москву. А когда я писал сценарий к фильму Владимира Хотиненко «Гибель империи», обнаружил фантастический роман, где описывалась победа Германии в Первой мировой войне. Академическая история – это ствол дерева, альтернативная – плющ. Плющ без ствола существовать не способен, ему нужна опора, чтобы вокруг чего-то виться.

 

– Вернемся к Ивану Грозному. Сейчас налицо изменение точки зрения на него, Грозного пытаются представить спасителем Отечества. Появились романы, полные преклонения перед ним, настойчиво педалируется, что он никого не трогал, не убивал, подчеркивается его глубокая религиозность…

 

– При Иване Грозном была ликвидирована страшная опасность, весь ужас которой мы сейчас плохо себе представляем. Крымское и, в меньшей степени, Казанское ханство, два крупнейших осколка Золотой Орды, превратили Русь в источник рабов для Османской империи. Скажем, весь турецкий флот XVI – XVII веков – гребной, галеры обслуживались гребцами-рабами. Это десятки тысяч молодых мужчин, чей срок жизни в этом качестве составлял в среднем четыре-пять лет. Именно при Иване Грозном угоны в рабство кончились – Казанское ханство пало, Крымское было ослаблено. При этом, правда, Грозный замучил в застенке самого выдающегося русского полководца эпохи – князя Михаила Воротынского, остановившего крымско-турецскую экспансию в битве при Молодях в 1572 году. После этого Россия пережила всего один крупный набег – в 1591 году. Вот почему в народном сознании Грозный превратился в «народного царя». А современные писатели часто пытаются следовать этой фольклорной традиции, не понимая причин ее возникновения. Они полагают, будто в укор нам, потомкам, воспроизводят подлинный «глас народа», якобы оправдывавшего справедливую борьбу Грозного с боярством, с «изменой» и пр. На самом деле народу не было до этого никакого дела. 

 

– Как преподаватель истории, какой Вы придерживаетесь методики в её изложении?

 

– Не делаю выводов и не ставлю историческим персонажам оценок за поведение. В моей «Зимней дороге» два главных героя – белый генерал и красный командир. На встречах с читателями всех интересует вопрос, на чьей я стороне…

 

– Он напрашивается. Или Вы «над схваткой», как Максимилиан Волошин? Молитесь «за тех и за других»?

 

– Я не над схваткой, просто всех пытаюсь понять. Когда Алексея Иванова, написавшего книгу «Русский бунт» о пугачёвском восстании, спросили, на чьей он стороне, он ответил: «Ни на чьей. Но в каждой конкретной ситуации я на стороне отважных». Мне нравятся эти слова.

 

– Но ведь академическая история не предполагает ни сочувствия, ни эмоций. Значит, в Вас историк и писатель постоянно борются?

 

– Нет, я бы так не сказал. В моих научных работах я, разумеется, не позволяю себе эмоций. Зато в документальной прозе, в той же «Зимней дороге», у меня эмоции есть, но я стараюсь их сдерживать. Сдержанная эмоция придает тексту силу и упругость. Да и как-то неловко выпячивать свои скромные чувства рядом с теми страстями, которые бушуют в моих героях посреди зимней якутской тайги, на границе жизни и смерти.

 

Беседовала Елена Сафронова