Валентин РЕЗНИК

 

Валентин Резник родился в 1938 году на станции Няндомо (система Каргопольского лагеря) Архангельской области. С 1947 года живет в Москве. Окончил школу рабочей молодежи. С 14 лет и до пенсии проработал слесарем. Металлист высокого класса – слесарь-инструментальщик шестого  разряда, все эти годы писал стихи. Долгое время занимался в литературном объединении при автозаводе им. Лихачева и в молодежной студии Кирилла Ковальджи. Печатался во многих газетах, литературных журналах и альманахах. Автор четырёх книг – «Возраст» (1982),  «Бездорожье» (1998), «Стрелочник» (2007), «Будни бытия» (2014). Член Союза писателей Москвы. Лауреат премии «Золотой Дельвиг» за 2014 год.

 

 

«А ВСЕ ЖЕ К СМЕРТИ ПРИВЫКАЕШЬ...»

 

 

* * *

 

Ничего хорошего не жди

От страны, где нравственность в загоне,

Где почти что все её вожди –

Палачи или воры в законе;

Где так часто задавала тон

Спесью нашпигованная паства;

Где сажали, как на кол, на трон

Ради сохраненья государства;

Где тысячелетья напролёт

Не было прохода от запретов;

Где, как диких уток, били влёт

Праведников, бунтарей, поэтов…

 

  

* * *

 

Воздвигали, возносили, строили

На крови, на лжи и на костях,

Втаскивали извергов в историю

Обеляя их в её глазах.

Почитали Пушкина и Гоголя,

А живущим запрещали быть.

Многим бы забыть хотелось многое.

Я из не желающих забыть.

Всё не можем обойтись без фальши

Под прошедшим подводя черту.

Да пошли-ка вы куда подальше

От меня, уж точно, за версту.

 

 

* * *

 

А.Г.

 

Она княгиня по рожденью,

И по фамилии, и по

Характеру и убежденью,

Что, прямо скажем, – не слабо.

Она не гонится за славой,

Хотя, возможно, и не прочь,

Чтоб личная её держава

Хоть как-то ей могла помочь.

Её не так легко обидеть,

Как и настроить на вражду.

Она в упор меня не видит,

А я – так глаз не отвожу.

 

 

* * *

 

Привязался рассказ, а откуда? –

Не припомню, ну прямо хоть плачь.

Вот стоит пред глазами Иуда,

Своей собственной жизни палач.

Что он, в сущности, сделал такого?

Чтоб его проклинать тыщи лет.

Ну, подумаешь, предал толково

Там кого-то за горстку монет.

Но и сам расплатился с лихвою

За поступок презрительный свой.

Что мне делать с пустою петлёю,

Что висит над моей головой?

 

 

* * *

 

Вот так и прошла моя единственная

Данная мне Богом и судьбой

Жизнь моя крутая и таинственная,

Плохо понимаемая мной.

Всё казалось, ты ещё в зародыше

И неуловима, словно дым.

Как ты начинал её оборвышем,

Так вот и заканчиваешь им.

Ни презренья, ни хулы, ни жалости,

Только благодарность до конца,

Что дала мне дотянуть до старости

И при том не потерять лица.

 

  

* * *

 

Затрапезное селенье

С церковкою набекрень.

В необломанной сирени

Пропадаю целый день.

Ничего не сочиняю,

Ничего не затеваю,

Отрешившись от всего.

Провожу досуг воскресный

Ни ликуя, ни скорбя.

Очень тихий, очень пресный,

Не похожий на себя.

 

  

* * *

 

Разбросало мой род по земле,

Те в Румынии, эти в России,

Ну, а дед по отцу, был в числе

Тех, кто Мексику даже осилил.

И почти ничего ни о ком

Я не знаю ни много ни мало,

Знаю только, что не «за бугром»

В тридцать три умерла моя мама.

Под надзором великой страны,

При условиях чуть ли не адских,

Перенесшей четыре войны, –

Из которых две были гражданских.

  

 

* * *

 

Как вещи одного порядка

Вошли в тебя наверняка,

И Пушкина седая прядка,

И вихрь его черновика.

И строфы Александра Блока,

И суриковский страшный снег,

Ты с благодарностью глубокой

Воспринял сразу и навек.

И то, что выпало на долю,

И то, что на судьбу пришлось,

Всё это радостью и болью

В твоей душе отозвалось.

 

 

* * *

 

Отпусти меня с миром и с богом,

С чем угодно, просил, отпусти.

Под любым благовидным предлогом

От тебя я старался уйти.

Но с годами вконец изнурённый

Суетой и никчемным трудом,

Я стою пред тобой со склонённым

Виноватым и жалким лицом.

 

 

* * *

 

В вечерней школе сто сорок четыре,

Где мат и магарыч текли рекой,

Была ты на стене в мужском сортире

Нескромной изображена рукой.

Горелой спичкой был портрет исполнен

И обрамлён трёхбуквенной каймой,

И я с тех пор беспомощно запомнил,

То, что любовь бывает и такой.

 

 

* * *

 

Разводи турусы на колёсах,

Гнева ничьего не вызывай

И не задавай прямых вопросов,

Впрочем, и кривых не задавай.

Не получишь ясного ответа,

Ну, а если и наоборот, –

Всё равно ведь песня твоя спета,

Чтобы ты не думал на сей счёт.

 

 

* * *

 

Где-то тявкает дворняга,

Где-то фыркает вода.

Жизнь моя – пустая фляга,

Осушённая до дна.

Освещённая сияньем:

Благодать – ни дать, ни взять.

Осквернённая молчаньем

Там, где надобно кричать.

 

  

* * *

 

Я знаю, что однообразен

И повторяюсь без конца.

Но всё-таки ни в коем разе

Не отрекаюсь от лица.

Не потому, что жизнью мечен,

Быть может, больше, чем любой.

А потому что крыть мне нечем,

Как только собственной судьбой.

 

 

* * *

 

Живу воспоминаньями.

А чем ещё мне жить?

Забытыми названьями,

Что нету сил забыть.

Любовью, с криком треснувшей

В полночной тишине.

С Отчизною, исчезнувшей

По собственной вине.

 

 

* * *

 

Ничего на ум не лезет

И на память не идёт,

Лишь душевные болезни

Дело двигают вперёд.

Лишь телесные недуги

Помогают осознать,

Что любого рода муки

Надо с честью принимать.

 

 

* * *

 

Не даю высокие обеты,

Пробиваюсь изредка в печать.

Более чем скромные обеды

Научился в ужин превращать.

Ничего мне, в общем-то, не надо

Ни от власти и ни от Творца,

Только обошлось бы без прикладов

И деликатесов из свинца.

 

 

* * *

Не из сионских мудрецов,

Но всё-таки в какой-то мере

Принадлежу к земле отцов

Откуда родом все евреи.

И пусть в России я рождён

И русским духом проспиртован,

Но всё ж отчасти запрещён

И пятым пунктом окольцован.

 

 

* * *

 

О, жертва политических репрессий! –

Рождённый под рубиновой звездой,

Ты дожил, хоть не верится, до пенсии,

До гибели системы мировой.

Той самой, что в ГУЛАГ законопатила

Чуть ли не четверть собственной страны,

А всё ещё никак с ума не спятила

От чувства преступлений и вины.

 

 

* * *

 

А второго дыханья не жди.

Тут и с первым, дай Бог, разобраться.

Зарядили вожди, как дожди,

То ли плакать, то ли смеяться.

Как всегда с опозданьем поняв

То, что было так ясно в начале.

Почему-то от скошенных трав

Пахнет дико тоской и печалью.

 

 

* * *

 

Так ни до чего ты и не дожил.

Всё осталось на своих местах.

Те же рожи занимают ложи,

Как и в предыдущих временах.

Те же речи слышатся на «вече»,

Те же сборы лживые трубят.

Говорят, что всё ещё не вечер,

Но всего скорей не для тебя.

 

 

* * *

 

А всё же к смерти привыкаешь,

Когда уже, в недобрый час,

Своих друзей ты провожаешь

В последний путь, в который раз.

И в памяти стоят их лица

Как будто рыбы подо льдом.

И тянет иногда разбиться

Об этот лёд своим лицом.