Александр ЗОРИН

 

Родился в Москве в 1941 г. Окончил геологический техникум и Литинститут (1978). Член СП СССР (1979). Участник объединения духовных поэтов «Имени Твоему» (с 1988). Автор девяти стихотворных книг; воспоминаний об отце Александре Мене «Ангел-чернорабочий» (М., 1993, 2004), книги эссе о русских поэтах (М., 2005), книги прозы «От крестин до похорон – один день» (М., 2010).                                                                                                          

 

ПОЛЬСКИЙ ДНЕВНИК

 

Осенью минувшего года исполнилось 30 лет со дня гибели польского католического священника Ежи Попелушко. К храму св. Станислава Костки, у стен которого похоронен священник (ныне причисленный к лику блаженных), стекается народ от метро, от автобусных остановок, из прилегающих улиц. Стекается как ручьи с горного склона в лежащее у подножья озеро. Площадь возле храма не вмещает всего потока, и люди останавливаются за её пределами. Тишину разрезают удары колокола, у которого есть имя - «Ксендз Ежи». 

Ксендз Ежи в своих проповедях говорил: «В значительной мере мы сами виновны в нашем порабощении, когда из страха или же ради удобства принимаем зло... Идея, которая нуждается в оружии, чтобы существовать, сама отмирает. Идея, которая держится насилием, обречена... Хранить достоинство, это быть собой в каждой жизненной ситуации. Это говорить правду, даже если она будет тебе дорого стоить». А вот слова его последней проповеди, во время его последней мессы: «Будем молиться, чтобы нам быть свободными от испуга, страха, но прежде всего от стремления к возмездию».

Голос колокола — голос мученика. В воздвигнутый у его изголовья крест вмурованы камни, которые палачи привязали к ногам жертвы, чтобы она, брошенная в Вислу, никогда не всплыла. Наивные труженики! Разве можно потопить правду?

Хлёстко полощутся на ветру два полотнища польских флагов, протянутых от земли к высотам собора. Символическое соединение — веры и почвы. Два полотнища, два протяжённых паруса, наполненные ветром свободы. Задолго до мессы начинается возложение венков на могилу, о чём оповещает ровный голос  «Солидарности». Венки из Гданьска, Люблина, Ченстоховы, Кракова, Щебодина, Калушино – из больших и малых городов, из дальних посёлков.
Дети на плечах у родителей, пожилые дамы со складными стульчиками, монашки в белых хабитах. И на всю эту необозримую даль и плотность человеческой  массы – всего лишь два полицейских.

Слева от храма огромный экран, чтобы те, кто не поместился в храме, участвовали в службе. И участвуют - и вся площадь, и молящиеся на подступах к ней. 

Я подумал: такого количества верующих не соберёт день памяти отца Александра Меня в Новой Деревне под Москвой, где он служил. Не потому, что его почитает меньшее число людей… А потому, что нет духовной сплочённости между ними, которая возможна только под покровом Церкви… 

Оба они, и Попелушко, и Мень, были костью в горле правящего режима. И убрали их как-то похоже, одна разработанная схема. Вслед за ними убили ещё нескольких священников, тем самым якобы очищая ряды безупречного священства. Позаботилась светская власть о «чистоте веры» – католической и православной.

Сейчас в Польше мало кто сомневается, что это была московская наводка. Отдел министерства безопасности, контролирующий Церковь, был напрямую связан с КГБ. И если убийц Меня не нашли, то убийцы Попелушко были опознаны и арестованы. Но сроки  получили мизерные и давно вышли на свободу.

 

* * *

1 ноября – День поминовения усопших. На кладбищах празднично, многолюдно. Пышные шапки белых и жёлтых гортензий почти на каждой могиле. Зажжённые свечи в разноцветных футлярах, которые защищают от дождя. Но и не защищённые – толстые, рассчитанные на долгое горение. Тереза Цвалина написала книгу о кладбище в Лясках, о старых и новых захоронениях. О тех, чьи останки покоятся в этом благословенном месте.

Мы остановились возле небольшого холмика с крестом. Ксендз Хлебович – говорит Тереза. Это символическая могила. Его праха здесь нет. Он служил в Белоруссии.  Фашисты убили его в 1941 году, и где покоятся останки, неизвестно. Но те, кто почитает имя священника, приходят  сюда…

Благородная чистота и торжественность. Господи, как тут не вспомнить наши обзаборенные могилы… Краеведы считают, что их стали ограждать в основном после  революции, когда на кладбищах водворился ужасающий беспорядок. Перестали убирать мусор, хоронили где попало, на проходных дорожках, и часто к новым могилам можно было подойти, только наступая на старые. И люди стали их огораживать, хоть как-то уберечь… А со временем это перешло в традицию: оградить, может быть, самое дорогое, что у них ещё не отобрала новая власть. Оградительная функция, защита от произвола и бытовой  скученности. Ни в прибалтийских, ни в европейских странах могилы не огораживаются. Включая и русские кладбища в Париже, в Сан-Франциско. Только в нашей, меченой коммунальным синдромом.

Кажется, я отвлёкся… Но… бывая за границей, в мыслях о России отвлекаешься на каждом шагу. Мы подошли к могиле Янины Боджинской. 27 лет она провела в советских лагерях и ссылках. Писала стихи, одно из которых  – признание в любви городам и весям, что невольно оказались её каторгой. Она благодарила Бога за то, что узнала о людях столько… И поняла, в каком катастрофическом  положении они находятся.

 

* * *

Я могу сравнить Польшу конца восьмидесятых с нынешней. Изменилось многое. На русском никто не говорит. Раньше русский язык обязывали учить в школе с начальных классов. Теперь на выбор: немецкий, английский, русский. Я как-то спросил молодого человека: «Do you speak russion»? (Вы говорите по-русски?) – «What for?» (А зачем?)—ответил он. Правда, отделение русистов в Варшавском Университете не упразднено и набирает достаточное количество студентов.

Дорота Гибултович, окончившая филфак, редактор популярного журнала, задала мне трудный вопрос, который и меня давно занимает: «Почему Пушкин оправдывал кровавое подавление Польского восстания в 1831 году?». Мы ехали в её машине на родину Шопена, в Желязову волю. Путь не близкий, было время поразмышлять.

Этого не могли понять и некоторые его современники. Вяземский пенял ему: «Пусть Польша выбирает себе свой образ жизни». Но Пушкин Польше в этом отказывал, считая, что она неотъемлемая часть России. И ссора между ними есть не что иное, как спор между братьями. И не допускал, чтобы в  этот спор вмешивались европейские политики. Старший брат младшего наказал. Трудно понять, в чём правота старшего брата? В том, что у него «особое предназначение», как писал Пушкин о России Чаадаеву? Что её «необъятные пространства поглотили монгольское нашествие»? Что «татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу?»

– Но татары перешли ваши западные границы, – возразила Дорота, не отрывая взгляда от ровного, как водная гладь шоссе. – Они вторглись и в Венгрию и в Польшу, сожгли Люблин, Сандомеж, Краков и, кажется, побывали в Силезии… И только оттуда повернули обратно на Русь… Видно, Польша им пришлась не по зубам.

– И, тем не менее, они не захотели оставить русских у себя за спиной…

Было бы очень кстати иметь сейчас под рукой статью Георгия Федотова о Пушкине «Певец империи и свободы», в которой он объясняет имперский патриотизм поэта. Но, разумеется, я её с собой не ношу… Мы уже подъезжали к музею Шопена, и разговор наш о Пушкине  прервался.

В Варшаве я нашёл эту статью и принёс в редакцию, которая помещается в жилой квартире главного редактора. В тот вечер во всём доме почему-то вырубилось электричество, зажгли свечи; колеблющийся свет, казалось, как-то соотносился с историческим предметом, который нас интересовал. Федотов пишет: «Имперский патриотизм был не менее сильной страстью революционеров 20-х годов, чем самое чувство свободы. Великодушное отношение к Польше императора Александра глубоко их возмущало. В этом нечувствии к Польше, к её национальной ране, Пушкин, как и декабристы, принадлежал всецело ХVIII веку».

– Выходит, Пушкин полагал, что во власти самодержца есть силы, способные изменить жизнь народа путём просвещения и культуры. Пётр I «нравы укротил наукой» и «смело сеял просвещенье», Александр «взял Париж и основал Лицей». «И (положа руку на сердце), – пишет Пушкин Чаадаеву в 1836 году, – разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России?..»  Государство для декабристов было родным Отечеством, они готовы были с ним сотрудничать – на условиях конституционной монархии. А польский мятеж – предательство, которым могут воспользоваться европейские державы в своих целях и оттеснить Российские границы. Уже следующие поколения после Пушкина относилось к Государству по-другому. Оно стало для них жандармом Европы, а Николай – вешателем. Трудно нам понять пушкинский патриотизм с двухсотлетнего расстояния, после бесчисленных  ссылок, виселиц, гражданских войн, после Гулага… В девяностые годы минувшего столетия мы тоже горели желанием защищать и восстанавливать наше отечество. Казалось, оно перестало быть чужим, враждебным к своему народу. Но, увы, ненадолго…

Дорота вернула нас снова к Пушкину.

– Дарья Фикельмон, дружившая с поэтом, записала у себя в дневнике пророческие слова.

При тусклом мерцающем свете Дорота листала книгу Анджея Дворского «Пушкин и Польская культура».

– Вот, нашла. 14 сентября 1831 года она пишет: «И какая же польская душа в нынешнем поколении и в том, какое наступит после него, может желать себе примирения с Россией». Но в ХХ веке мы оказались друзьями по несчастью. Обе страны были втянуты в одну петлю. И сейчас, высвободившись из петли, Польша ни с кем бы не хотела враждовать, и с Россией тоже.

– Долли Фикельмон, внучка Кутузова, выразила свою непатриотическую точку зрения. Но, повторяю, её разделяли не многие.

Очевидно, что польские восстания (1830, 1863 гг.) были явными признаками пошатнувшейся Империи. В 1917 году она должна бы окончательно рухнуть. Но  большевики её подхватили и по-своему отреставрировали. И вот, отпустив, наконец, в двадцатом веке Польшу, Восточную Европу, Прибалтику, Россия всё ещё пытается удержать свою призрачную целостность.

Трудно понять пушкинское сближение империи и свободы. Я, например, понять не могу, и оправдывать не смею. Пушкин для меня непостижимая реальность.

 

* * *

Пляц Гарцирской Почты – площадь, названная в память Полевой почты, которая действовала в дни Варшавского восстания 1944 года. Почтовую связь в городе осуществляли молодые люди, из рук в руки передававшие письма. То же самое было и в дни запрета «Солидарности». То же самое было и в ХIХ веке, когда подпольные  «летучие университеты» соединяли растерявшихся от поражения сограждан, обучали родной литературе, истории, родному языку, который был запрещён законом. Матери учили дома детей религиозной грамоте, молитвам. (В древней Иудее этим тоже занимались матери. Дева Мария обучала своего малолетнего Сына первоначальной грамоте). Для оккупированной Польши (при русских ли, при германцах) это был «подвиг просвещения и культуры», который и приводит, в конце концов, к политическим преобразованиям.

Однажды в Германии за дружеским столом сосед спросил меня: «И что это у вас, у русских, всё наперекосяк, всё никак не устроите по-человечески нормальную жизнь?..». Поляк так бы не спросил… Поляки догадываются о причинах российской неустроенности. Об отсутствии первоначальной духовной грамоты в семьях, когда с молоком матери впитываются нравственные ценности. Об этом, наверное, подумала Дорота, когда воскликнула там, в комнате при тусклом свете: «Но как же юноши могут развиваться без Костёла!» То есть вне Церкви. Правда в её понимании Церковь не совсем то, что в нашем, расхожем… Например, в Варшаве православный священник отец Генрих Папроцкий делает доклад в Католическом клубе о состоянии Церкви в мире. Он же руководит религиозной секцией на телевидении. Выступает в радио и в телепередачах. Католический Запад не боится прозелитизма. Потому, что здесь развит экуменический дух, миролюбие и сознание единства во Христе. Католики не боятся, что Папроцкий перетянет всех в православие. Пусть перетягивает тех, кто захочет, если на то пошло… Только бы христиане жили в мире друг с другом.

 

* * *

Цивилизованный мир не хочет войны. Страшится её изуверств и последствий. Когда потянуло смертоносным дымом с восточных границ Украины, поляки насторожились: а не нападёт ли Россия на Польшу, не присвоит ли себе, как бывало?.. Расправится с Украиной, а потом…

Но цивилизованный мир пребывает во всеоружии, когда отличает ложь от истины. Потому и призывал бесстрашный ксендз Попелушко: «Польша, отличай ложь от истины!»