Вадим ОЛЬШЕВСКИЙ

 

Сын известного поэта Рудольфа Ольшевского, умершего 10 лет назад. Родился в Кишиневе. В разное время проживал в Тель-Авиве, Стэнфорде, Атланте и Мадриде. Сейчас живет в Бостоне, работает профессором математики в университете Коннектикута. Пишет рассказы и повести. Публиковался в журнале «Квадрига Аполлона».

 

 

МАЙН КАМПФ, ИЛИ ШТРАФ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

Рассказ

 

Есть у меня одна маленькая, но постыдная страсть - парковаться в неположенных местах и получать за это штрафы. А потом эти, зачастую законные, штрафы оспаривать. 

 

Появилась эта страсть у меня давно, двадцать лет назад, еще в годы постдокторантуры в Тель-Авивском университете. Я тогда только-только начал преподавать на иврите, парковался возле здания факультета математики, читал там лекцию, получал тем временем штраф за парковку, приезжал домой, писал письмо куда следует, и штраф отменяли. И так каждый день.

 

- Почему ему всегда прощали штрафы? - полюбопытствует любопытный читатель, любопытство которого мы тут же и удовлетворим.

 

Дело в том, что я тогда преподавал матанализ на иврите. Причем преподавал по тому же самому учебнику Фихтенгольца, по которому я и сам (на русском, естественно, языке) изучал его в свое время. Автором ивритского учебника был, впрочем, не Фихтенгольц, а Давид Майзлер, но свой учебник этот Майзлер слово в слово переписал с Фихтенгольца. Что было необычайно удобно, так как иврита я не знал совершенно. Я садился готовиться к лекциям с двумя учебниками, с ивритским Майзлером и русским Фихтенгольцем, последним я пользовался как словарем. Получалось все быстро и легко, и я воздавал (в душе) Майзлеру хвалу за его плагиат. Я даже думал, мол, вот если бы Майзлер украл бы учебник Садовничего, или Кудрявцева, или какого-нибудь другого русского математика, вот это было бы действительно некрасиво. А слямзить своего же плохо лежащего Фихтенгольца, - думал я, - это даже как-то и извинительно. 

 

Но вернемся к штрафам за парковку. Как я уже упоминал выше, иврита в те годы я почти не знал и читал лишь только один учебник по матанализу. И потому вскорости я стал разговаривать на иврите языком Фихтенгольца, псевдонаучным языком законсервировавшем в себе архаизмы 19 века. И вот на этом-то языке я и писал свои письма в отделение парковки тель-авивской мэрии.

 

В настоящем письме, - писал я, - автор ставит перед собой задачу привлечь внимание читающего к ряду обстоятельств. Что неизбежно, - добавлял я, - приведет к отмене штрафа за парковку. В самом деле, - продолжал я, - докажем мою невиновность вначале от противного, а потом, для надежности, еще и методом математической индукции.

 

 Письма мои изобиловали оборотами вроде «из школьного курса нам хорошо знакомы», «необходимо и достаточно», «потребности рассмотрения этого случая приводят к необходимости расширения нашего анализа», «из однозначности сказанного вытекает ряд следствий», «условимся с самого начала считать», «ниже мы приводим перечень основных свойств», «попутно, на ряде примеров, мы установим», «для однообразия нам часто удобно будет то же сказать и в отношении».

 

 - Обозначим через А, - писал я, - множество всех допустимых парковок, а через алеф_первое- мощность этого множества. Очевидно, - добавлял я в скобках, - что множество А не является счетным, и потому его кардинальное число больше чем алеф_нулевое...

 

Комбинация Фихтенгольца и моей полнейшей ивритской безграмотности  (писал я от руки, с ошибками, перерисовывая буквы из детской азбуки) производила, видимо, должное впечатление на служителей тель-авивской мэрии, и они, в течение трех лет, чуть ли не ежедневно, прощали мне штрафы.

 

А потом я переехал в Америку, в страну, которую нам всегда ставят в пример из-за ее гражданских свобод. Но вскорости выяснилось, что и в США нарушаются некоторые фундаментальные права человека, в частности, нет никакой свободы парковки. Особенно в университетах. Я стал разъезжать по университетам, давать доклады на семинарах и должен доложить вам, что американские кампусы строятся с подспудной мыслью замаскировать места легальных парковок и вынудить посетителей парковаться в неположенных для этого местах. Неискушенный человек может наивно полагать, что это все случайно, но трезвое сопоставление фактов со всей определенностью указывает на то, что за этим бесчеловечным проектированием кампусов стоят темные силы. И это явно дело рук мировой закулисы.

 

Словом, после переезда в США я стал борцом за права человека и в этой стране, и переключился на борьбу с отделами парковки американских университетов. Первое же дело, «Вадим Ольшевский против университета Калифорнии в Санта Барбаре», было с блеском выиграно, очень помог перевод Фихтенгольца на английский язык. Позже последовали победы в Стэнфорде, Беркли, МТИ, Сан Диего, Калтехе и Джоне Хопкинсе.

 

Единственным университетом, мучающим меня до сих пор, остается Колледж оф Уиллиям энд Мэри, в Вильямсбурге (Вирджиния). В 2003 году они мне выписали штраф за парковку перед входом в здание Фи Бета Каппа Мемориал. На 25 долларов. И с тех пор, вот уже 10 лет, они раз в год высылают мне счет на 25 долларов. Я же, как обычно, достаю с полки Фихтенгольца и пишу им ответ. Но на них, на вильямэндмеринцев, мои письма почему-то не действуют, и через год они присылают мне новый счет. Мне кажется, что это может означать лишь одно - мировая закулиса находится не где-нибудь еще, а именно там, в Вильямсбурге. И именно поэтому Вильямсбург - твердый орешек, его одним Фихтенгольцем не возьмешь. Возможно, тут придется прибегнуть к учебникам Уолтера Рудина или Лорана Шварца. В следующем году попробуем, посмотрим. В любом случае, живым я им не сдамся. Но пасаран!

 

 

КРУГОВОРОТ ДОБРА В ПРИРОДЕ

Рассказ

 

-1-

История, которая будет сейчас рассказана, приключилась со мной в Бостоне 24 ноября 2014 года. Дело было на углу улиц Вашингтона и Коммонвелс, напротив русского магазина «Бабушка Дели», рядом с банком Ситизенс.

 

Я упоминаю обо всех этих никому не нужных деталях только лишь потому, что когда я рассказываю подобные истории на фейсбуке, то многие там выражают сомнения в их правдивости. И хотя я тут же бросаюсь добавлять, мол, дело было в 2009 году, на улице Честнат Хилл, но мне уже никто не верит. Одна из комментирующих однажды так прямо и сказала, мол, всё вранье. А какое же вранье, когда чистая правда? Сами посудите.

 

И потому здесь я решил рассказать о случившемся со скрупулезностью судебного репортера. И сразу задавить читающих конкретными деталями, названиями улиц и датами. Чтобы в зародыше подавить их сомнения.

 

-2-

Итак, погожим ноябрьским днем я стоял возле своей машины на парковке супермаркета «Хоул Фудс», и перекладывал только что купленную снедь из тележки в багажник. И тут я заметил, что рядом идет по тротуару некий уже изрядно пожилой человек, маленького роста, в тюбетейке, идет и еле-еле катит за собой огромную, чуть ли не в его рост, тележку. С такими тележками все русские пенсионеры в Бостоне ходят в магазин, по этому и по его тюбетейке я сразу понял, что имею дело с эмигрантом из России. Когда человек в тюбетейке поравнялся со мной, я вежливо сказал ему по-русски: «Здравствуйте, я вижу, что вам очень тяжело. Хотите, я подвезу вас до дома?» Человек остановился, повернулся, внимательно посмотрел на меня и после паузы вежливо ответил: «Здравствуйте. Да, мне очень тяжело. Да, я хочу, чтобы вы подвезли меня до дома».

 

-3-

Я погрузил его тележку целиком в багажник, завел в навигацию его адрес, и мы поехали. Выехали со стоянки на Вашингтон стрит, повернули налево на Коммонвелс и поехали в направлении Bostoncollege.

– Меня зовут Арон, - сказал мне мой пассажир.

- Меня зовут Вадим, - ответил я.

- Замечательная страна! – сказал Арон после паузы.

- Замечательная страна, - подтвердил я.

- Здесь все делают друг другу добро, - сообщил мне Арон.

- Ну, не знаю, - отступил я от шаблона, - в целом – да, но, к сожалению, не всегда.

- Всегда! – сказал Арон твердо. - Здесь всегда все делают друг другу добро. Христиане делают добро мусульманам, мусульмане - евреям, вы сейчас делаете добро мне, а я сделаю добро вам!

- Круговорот добра в природе! – сформулировал я.

- Да, - подтвердил Арон.

 

- Молодой человек! – сказал мне Арон, кода мы подъехали к его дому (дом 1925 на Коммонвелс). - Вы не поднимете эту тележку в мою квартиру?

 

-4-

Мы поднялись в лифте на 8-й этаж, и я вкатил тележку на кухню его квартиры.

- Не уходите! – властно сказал мне Арон. - Не уходите, вам за вашу помощь кое-что полагается.

С этими словами Арон открыл кожух своей тележки, достал оттуда огромную индейку, пакет с рисом басмати и положил все это на стол.

- Это вам! – сказал он.

- Возражения не принимаются! – сказал Арон. - Ждите.

С этими словами он повернулся и исчез в маленькой спаленке. Через минуту Арон вернулся с двумя коробками в руках. Он положил их на стол рядом с индейкой.

- Тоже для вас, - сказал он, - кукурузные хлопья Келлогс.

Арон опять исчез в спальне, и вернулся с двумя банками. 

- Майонез Хеллманс, - сказал он, - возьмете с собой.

- Арон! – сказал я. - Что вы делаете? Я ничего не возьму, что вы?

Но Арон не слушал меня.

- Сардины в собственном соку, - сказал он, еще раз побывав в спальне.

 

-5-

Я заглянул в его спаленку. Там, в углу, стояла маленькая кровать, а все стены, до потолка, были в стеллажах, на которых, как на складе, хранилось какое-то неимоверное количество продовольствия.

 

- Мука! – сказал мне Арон. - Мука на верхней полке, мне не достать. Возьмите эту лестницу и достаньте оттуда две пачки, одну - мне, одну – вам.

- Арон, - спросил я в изумлении, - откуда у вас столько всего?

- Я же вам сказал, - ответил Арон, - замечательная страна! Здесь все делают друг другу добро! Христиане делают добро мусульманам, мусульмане - евреям, вы сделали добро мне, а я делаю добро вам!

- Вы же сами сказали, - добавил Арон, - круговорот добра в природе!

 

- Да, но откуда столько добра, - повторил я свой вопрос, - где вы его берете?

- Как где? – удивился Арон. - В церквях, мечетях, синагогах!

- Индейку я сегодня взял в храме Ст.Питерс, у католиков, - объяснил Арон, - через три дня Thanksgiving, они дают индейку всем бедным, у них сейчас Тюрки Сандей. А вообще, у меня есть расписание, скедьюл. По первым четвергам каждого месяца – католики из Ст.Питерс. Каждое второе воскресение каждого месяца – у лютеран на Бикон стрит. У них у всех есть дни помощи бедным, и они у всех разные. 

 

- Слава богу, - возвел Арон указательный палец в небо, - слава богу, что мы живем в мультикультурном мире, слава богу, что у христиан столько разных деноминаций! Я хожу за едой каждый день! Я снабжаю едой всех, всех своих детей, племянников, друзей, знакомых по Питеру. И еще остается!

- Вадим, - сказал Арон с важностью, - если вам что-то нужно, не ходите в магазин, приезжайте сначала ко мне!

- Вы из Питера? - удивился я. - А почему вы тогда носите тюбетейку?

- А рис откуда? – спросил победно Арон. - А? Рис надо брать только в мечети Юсуфа, на Честнат Хилл. У других рис никуда не годится! А к мусульманам лучше в тюбетейке, меньше вопросов… 

 

 

КАК ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР ПОЛУЧИЛ ДВОЙКУ ПО ЛИТЕРАТУРЕ В АМЕРИКАНСКОЙ ШКОЛЕ

Рассказ

 

-1-

В шестом классе я полюбил Фазиля Искандера. Я тогда стал проводить долгие часы, сидя на полу нашей кишиневской квартиры возле книжного шкафа. Снимал с полки какую-нибудь книгу, перелистывал ее и спустя какое-то время ставил на место. Чтобы тут же снять следующую. К некоторым книгам, впрочем, я любил возвращаться снова и снова.  Особенно мне нравилась книга «Под сенью девушек в цвету», и я листал ее часами. Так как я тогдаеще не знал, что Марсель Пруст для чтения трудный автор, я читал его «девушек», прекрасно все понимая. Я раскрывал книгу наугад, на описании какой-нибудь очередной девушки, и обчитывал вокруг некоторое пространство. Мысли Марселя об Альбертине, Андре и Жильберте удивляли меня высокой точностью попадания, они были мне тогда очень и очень близки.

 

Пруст был не единственным моим «постоянным» автором, и я по многу раз возвращался и к другим столь же легко читающимся книгам, к «Необычайным приключениям Карика и Вали» Яна Ларри, к «Процессу» Кафки и к «Дереву детства» Фазиля Искандера. 

 

Книга Искандера начиналась рассказом «Начало», что казалось мне очень и очень логичным. С чего же еще начинать, верно? Сам рассказ нравился мне чрезвычайно. И хотя я быстро запомнил его наизусть, я все равно перечитывал его снова и снова, давясь от смеха. Ну как можно было не улыбаться, читая о поступлении юного Искандера на философский факультет МГУ? Как? Читая о том, как он вошел в здание МГУ и, следуя бумажным указателям на стенах, дошел до приемной комиссии. Вокруг столиков других факультетов толпились выпускники, а возле столика с табличкой «Философский факультет» было пустынно. И юный Искандер пересек это безлюдное пространство, как бы выжженное философским скептицизмом, подошел к столику и сделал попытку вручить сидящему за ним свои документы, но тот остановил Искандера жестом.

— Откуда, юноша? — спросил сидевший голосом, усталым от философских побед.
— Из Чегема, — сказал Искандер, стараясь говорить правильно, но с акцентом. Он нарочно назвал дедушкино село, а не город, где они жили, чтобы сильнее обрадовать сидящего дремучестью происхождения. По мнению Искандера, университет, носящий имя Ломоносова, должен был особенно радоваться таким людям.
— Это что такое? — спросил сидевший за столиком, едва заметным движением руки останавливая попытку Искандера положить на стол документы.
— Чегем — это высокогорное село в Абхазии, — доброжелательно разъяснил Искандер.
— Абхазия — это Аджария? — спросил сидевший как-то рассеянно, потому что теперь он сосредоточил внимание на руке Искандера, держащей документы, чтобы вовремя перехватить очередную попытку положить документы на стол.
— Абхазия — это Абхазия, — сказал юный Искандер с достоинством, но не заносчиво.

«Пространство, выжженное философским скептицизмом», «голосом, усталым от философских побед», «с достоинством, но не заносчиво», - думал я, - как сформулировано! Блеск!

 

-2-

А спустя 25 лет мой сын, перейдя в шестой класс, тоже полюбил Пруста, Яна Ларри и Искандера. И он тоже читал их часами, сидя возле книжного шкафа на полу нашей квартиры в Пало-Алто, в Калифорнии (в которую, как читатель догадался, мы тем временем успели переехать).

- Ну что, Игорь? - спрашивал я сына, возвращаясь вечером с работы. - Абхазия – это Аджария?

- Нет, - отвечал Игорь, - Абхазия – это Абхазия.

 

-3-

На этом вступление заканчивается, и мы переходим к отчету о встрече Фазиля Искандера с читателями в 1997 году в городe Пало-Алто в Калифорнии.  Полный аншлаг, в небольшой актовый зал палоалтовской джуйки набилось 100 человек, двумя из которых были мы с Игорем. А из оставшихся девяноста восьми половина была мужчинами в абхазских кепках, а другая половина - разодетыми женщинами в черных платках. Женами мужчин в кепках, надо полагать.

Тут на сцене появился Фазиль Искандер, и все замолчали. Обведя орлиным взором зал и выдержав чуть ли не десятиминутную паузу, Фазиль Искандер заговорил о литературе. Он говорил неспешно, то и дело делая паузы для того, чтобы подобрать точные слова. Все обратились в слух.

Говорил Искандер (о Толстом и Достоевском, об Ахматовой и Цветаевой, о Мандельштаме и Пастернаке, о Пушкине и Лермонтове) минут 45, после чего осведомился, нет ли вопросов у аудитории.
- Скажите, пожалуйста, несколько слов о политической ситуации в Абхазии, - попросил (с абхазским акцентом) низенький мужчина в кепке, сидевший рядом со мной. Все закивали.
Искандер понял, что читателей в аудитории раз-два и обчелся, оживился, и уже безо всякой значительности, без пауз, без мучительного подбирания верных слов взволнованной скороговоркой заговорил об Абхазии и говорил о ней полтора часа без перерыва к вящему удовлетворению всего присутствующего народа.

 

-4-

- Выможете также передавать мне записки с вопросами, - сказал Искандер, закончив политинформацию. После минутного раздумья я накатал на листочке бумаги свой вопрос и передал его впереди сидящему. Спустя минуту Искандер получил мой листок, развернул его, прочитал вопрос и удовлетворенно улыбнулся. 
- Тут поступил интересный вопрос, - сказал он залу, - спрашивают: Абхазия – это Аджария?
Зал грохнул. Одни хохотали, закрывая лицо ладонями, другие наклонялись вперед чуть ли не до колен, третьи запрокидывали голову назад. Искандер победоносно наблюдал за реакцией зала. И тут по его лицу я увидел, что он вдруг догадался, что люди смеются,думая, что эта шутка принадлежит зрителю, задавшему вопрос.

- Это у меня взято! – вскричал Искандер. - Из меня цитата! Это я пошутил так в моем рассказе «Начало»!
Но было поздно. Люди уже отсмеялись, и информация об истинном авторе шутки поступила слишком поздно. Спор о приоритетах был Искандером проигран.

 

-5-

По правде говоря, до сих пор автор этих строк ходил вокруг да около и готовил почву. И он (я) пока совершенно не приступил к раскрытию заявленной в заголовке темы. О двойке по литературе, полученной Фазилем Искандером в американской школе. Для того, чтобы эту тему наконец раскрыть, надо вначале рассказать о той «майн кампф», которую мой сын вел тогда со своей учительницей по литературе, с мисс Типтон. Мисс Типтон, седовласая девушка в кожаной мини-юбке, задала школьникам курсовую работу: написать какое-нибудь исследование о Чосере. Тему ученикам надлежало выбрать самим и утвердить ее у нее, у мисс Типтон. 

Игорь предложил написать реферат на тему «Сексуальные извращения в творчестве Чосера», но мисс Типтон засомневалась. Между ней и Игорем состоялся следующий разговор. Мисс Типтон выразила сомнение, что такую объемную и глубокую тему можно раскрыть лишь в одном реферате в течение одного семестра.

- Не лучше ли, - спрашивала мисс Типтон, - не лучше ли в этом семестре сфокусироваться на каком-нибудь одном сексуальном извращении? Скажем, на соблазнении малолетних. А в следующем семестре можно будет написать второй реферат, допустим, о садомазохизме у Чосера. А в следующем году – о свальном грехе, групповом сексе. И так далее. 

Этот подход, по мнению мисс Типтон, с одной стороны, позволит поглубже раскрыть каждую из тем, а с другой стороны, он позволит написать за несколько лет ряд рефератов, которые можно будет потом издать в школьной типографии одной книгой, которую мы потом разошлем по всем школьным библиотекам Калифорнии.

Игорь в своем ответе мисс Типтон отмечал, что план этот совершенно замечательный, и идея сфокусироваться на одном, отдельно взятом, извращении звучит очень заманчиво. Тем не менее, - продолжал Игорь, - по каждому отдельному чосеровскому сексуальному извращению уже имеется ряд научных монографий. В частности, тема соблазнения малолетних у Чосера изучена вдоль и поперек, и он, Игорь, чувствует, что он просто не сможет добавить к ней ничего нового. Сама же идея того, что творчество Чосера является энциклопедией сексуальных извращений, - говорил Игорь, - что там есть абсолютно все, есть полифония извращений, эта идея изучена пока недостаточно.
- Ну, дело хозяйское, - подытожила дискуссию мисс Типтон и утвердила тему.

Две недели спустя мисс Типтон влепила Игорю двойку за его реферат, по ее мнению, тема соблазнения малолетних была раскрыта недостаточно глубоко.

- А зачем ты с ней спорил? – спрашивал я Игоря позже. - Зачем тебе нужна была эта полифония? Тебе что, одного извращения мало? Знаешь, - продолжал я, - в мое время и об одном-то мечтать не приходилось. Я не могу даже и подумать о том, чтобы в советское время можно было написать вступительное сочинениена тему, скажем, «Сексуальные извращения в творчестве Фадеева».

- Понимаешь, - отвечал мне Игорь, - в жизни никогда нельзя размениваться на мелкотемье. И всегда надо ставить перед собой самые сложные задачи, штурмовать самые неприступные высоты. Чтобы потом не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы!

 

-6-

- Вот, посмотри, - сказал мне Игорь спустя еще неделю и показал веб-страницу журнала «Essaysincriticism». - Видишь? Они как раз сегодня, только что, выложили новую статью «К вопросу о полифонии сексуальных извращений у Чосера». Это же моя идея! Что же получается? Что мисс Типтон влепила двояк авторам оксфордского академического журнала?

 

-7-
Покончив со всей этой предысторией, мы теперь вернемся в актовый зал джуйки города Пало-Алто, в котором сидят 100 человек и ждут появления Фазиля Искандера.  Наконец он выходит на сцену, обводит хмурым взглядом зал, и начинает грозно двигать бровями. И занимается этим минут десять.

- В русской литературе, - выдержав десятиминутную паузу, говорит, наконец, Искандер собравшимся, - всегда одновременно рождалось два гения: писатель дома и писатель бездомья. Пушкин – поэт дома. Лермонтов – поэт бездомья.
Искандер сделал паузу, подвигал немного бровями, после чего продолжал.

- Толстой – писатель дома, Достоевский – бездомья. Пастернак – дома, Мандельштам – бездомья. Ахматова – дома, Цветаева – бездомья.

- А Набоков? – ехидно спросил кто-то из 9-го ряда.
Искандер нахмурился.
- Набоков, - произнес он недовольным голосом,  - это писатель, который бездомье сделал своим домом.

-8-

- Гениально! – говорил мне Игорь по пути домой, - я эту мысль Искандера использую, напишу новый реферат и получу, наконец, пятерку по литературе.

 

-9-

Неделю спустя Игорь принес из школы новую двойку.

- Несостоятельная, ненаучная теория, - писала в своем экспертном заключении мисс Типтон, - теория, совершенно не основанная на фактах. Даже если попытаться ограничить наш анализ русской литературой (а я читала Толстого, его «Доктор Живаго»), - добавляла мисс Типтон, то и здесь мы не видим ничего подтверждающего предлагаемую безумную гипотезу.