Владислав ГОРОДЕЦКИЙ

 

Родился в 1993 году в городе Щучинск на Севере Казахстана. В детстве сочинял сказки, стихи и басни, основал музыкальную группу, но свою жизнь решил связать с архитектурой — в 2010 году поступил в КазАТУ им. С. Сейфуллина на архитектурный факультет. Работал разнорабочим на стройке, писал картины маслом на продажу, давал частные уроки живописи и рисунка, а с 2012 года стал работать архитектором-проектировщиком. В 2013 году четыре рассказа были включены в сборник  «Отан деп соғар жүрегім». Живет в Астане. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей при СПМ в 2014 г. 

 

 

 

ЛЕС

Рассказ

 

Денис вышел из дома, когда все начинали готовиться ко сну. Только сегодня он вернулся в родной городок из столицы. Сдал отчет по практике, которую проходил на Северном Кипре, оставил зачетку на кафедре, собрал сумки, добрался на автобусе до вокзала и в восемь часов уже был дома, рассказывал о путешествии матери и младшей сестре.

«Где же ты сейчас, моя Гизем? Сколько времени сейчас на твоих часах? Ни к чему ведь не приведут эти переписки, никогда не приедешь ты ко мне посмотреть на настоящую зиму, покататься на коньках или лыжах по застывшему озеру», — размышлял Денис, прогуливаясь за речкой в наступающих сумерках.

Речкой ее называли только по привычке. Течение ослабло, и она постепенно превращалась в болото.

Денис познакомился с Гизем на Кипре, где они проходили языковую практику. В свете этого странно было узнать, что она совершенно не знает английского. Это не мешало им вечерами танцевать вместе, плескаться в море и бассейне, и потом в благоговейном молчании возвращаться за ручку.

 Сначала Денис завязал дружбу с приятелями Гизем, а потом попросил их познакомить ее с ним. Она сидела одна поодаль и была занята перепиской со своим молодым человеком, но все равно, мило улыбнувшись, протянула руку и задержала внимательный взгляд на сияющем лице Дениса. Ему пришлось несколько раз переспросить ее имя.

Она сказала «О’кей, я подумаю над этим», а я не знаю, хочу ли, чтобы она приезжала. Мне как будто достаточно того, что я ее пригласил… как будто в этом приглашении, а не в свидании, и есть удовольствие. Ну, приедет… а как мы будем общаться? Если бы она рассталась со своим парнем, мы могли бы обойтись без слов. А пока это может оказаться очень тяжело, и она пожалеет, что приехала. Лучше пусть вообще не приезжает в таком случае.

 Денис поднялся на возвышенность, до которой, наверное, лет сто назад еще добиралась река, прошел мимо палисадника и свернул к лесу. Теперь, увидев очередную развилку, остановился.

Так. И куда я пойду? Тут фонари и дорога, кажется, в сторону военной части, а тут усадьбы и за ними — лес. Неужели я пойду в лес? Только приехал, и той же ночью в лес поперся — пришьют меня, и правильно сделают. А тут дорога. Асфальт почти.

— Куда я пойду? — он постоял несколько секунд без единой мысли, и его ноги сами направились в сторону леса.

— Так значит, я иду в лес? Хорошо. Но это странно, не находишь, ночью одному идти в лес? Но лучше одному, чем с кем попало, я так сестренке и сказал сейчас. Она говорит, завидовала мне раньше, что у меня так много друзей, а я и сам раньше думал, что у меня их много.

Его рассуждения перебил звук машины, и Денис увидел два быстро приближающихся огонька.

— Может, это маньяки какие? Что им ночью тут делать? Но лучше, чтобы они меня тоже боялись, — Денис надвинул на голову капюшон. Сгустив брови и глядя исподлобья, он прошел, не сбавляя скорости, мимо машины, которая чуть приостановилась около него, но резко рванула вперед.

— Ага, испугались черти!

 Начался лес. Денис подошел к первой березке и от страха стал тише и реже дышать.

— Ну, вот я и зашел в лес, а теперь могу идти обратно.

— Но ты-то будешь знать, что струсил. Зайду чуть глубже.

— Подожди, вон какое-то черное пятно, как будто кто-то присел и поджидает.

— Ты чего? Прошлым летом ночью гулял в дендропарке, а там каждый год убийства да изнасилования.

— Там хоть тропинки есть, и там я всё знаю. В этом лесу последний раз классе в восьмом был. А еще в пять лет мы тут с родителями заблудились. Но я нашел ежика, и все равно знал, что мы отыщем дорогу, поэтому мне не было страшно. А ежик меня все-таки поранил — я его пакетом пытался взять.

Денис остановился, не зная, куда ступить, провел рукой по шее и стряхнул какое-то насекомое. «А вдруг клещи?» — и прикрыл шею капюшоном, насколько это было возможно.

Он поднял голову и пристально посмотрел на березы, искривленные, словно застывшие в каком-то ритуальном танце. Он так любил березы, и все детство марал об их кору свою одежду, но теперь они показались ему совсем другими. Чужими и холодными, равнодушными к тому, что может сейчас с ним приключиться. Чуть левее, прямо у входа в лес, Денис увидел железную башню высотой метров восемь, которую почему-то не заметил, подходя к лесу. «Надо же, не обратил внимания. Наверное, тут что-то жгут, но сейчас, ночью, смотрится очень жутко. С этими березами. Как жаль, фотоаппарат не сможет снять это так, как я сейчас вижу».

Прямо за башней Денис заметил тропинку, которая вела на небольшую поляну, с нее можно было свернуть обратно в глубокий лес. К тому же идти по поляне ему показалось привлекательнее, чем пробираться меж берез. Ступив два шага по намеченному пути, Денис с ужасом заметил, что ноги начинают погружаться в какую-то трясину, ужас сжал его грудную клетку, и он резко отдернул левую ногу, переступил правой и оказался снова на твердой поверхности, но уже без левого кроссовка. Он хотел было оставить его там и побежать в одном носке, потому что почувствовал что-то предопределенно злое в этом происшествии, но одумался, вернулся и достал кроссовок. Надевая его, он уже совсем оставил тревогу там, за пять шагов назад, и уже обдумывал другие пути. Пройдя между двух берез, склонившихся друг к другу и как бы перешептывающихся о каких-то страшных тайнах, он сделал еще два шага вглубь, потом повернулся и быстро зашагал прочь. «Это глупо — себе что-то доказывать. Не успел зайти в лес, уже в болото провалился. Вернусь днем». И Денис пошел домой, забыв о случившемся, снова погрузившись в размышления о своем одиночестве.

Гордые подростковые мысли часто перебивались попытками вспомнить те или иные вещи, встречавшиеся на обратном пути. Не смог он вспомнить кабину грузовика без колес, грустно склонившуюся над лужей, не смог вспомнить высокую кучу песка, заползавшую на тропинку, не вспомнил домов со странными крышами, которые, оказывается, тянулись вдоль дороги. Он часто оглядывался, не столько из страха, сколько из желания испугать самого себя, выдумывал женщину в подвенечном платье, скользившую по полянам. Специально разворошил воспоминания из детства, как по этой же дорожке он с другом убегал от вызванной у речки пиковой дамы, и как оглянулся вопреки наставлениям не делать этого, но, никого не увидев, все-таки заставил себя поверить в свою невнимательность. Перепроверять не решился. Потом он вспомнил недавние березы с их холодными изогнутыми талиями и волнующими кудрями.

Вдруг, совсем неожиданно, вспомнился забытый сон из детства, заставивший его когда-то проснуться в холодном поту, с леденящими слезами на щеках.

В чаще березового леса стоял развалившийся глиняный дом, на стенах которого еще оставалась белая штукатурка. От прогнившего пола осталась только пара досок, и маленький Денис ступал по редкой бледно-зеленой траве. Он блуждал по этому маленькому дому без крыши и потолков, пытаясь скрыться от кого-то, прижимаясь к стенам, которые осыпались от его прикосновений. Пару раз промелькнул человеческий силуэт. Денис, полусогнувшись, побежал по дому, который превращался в лабиринт. Ему хотелось кричать, кричать изо всех сил, но это было недопустимо — это бы обнажило его, до сих пор незамеченного. Грудь и горло обжигал скопившийся для крика воздух, Денис не мог сделать вдоха. Но вдруг он успокаивается, все замирает, воздух медленно, незаметно вливается в легкие. Это состояние длится вечно, он спокойно смотрит перед собой на истерзанную временем и ветрами деревянную дверную раму, в которой появляется и смотрит ему прямо в глаза старуха в ветхом, как и всё вокруг, платке. Она кажется мертвецки потрепанной и истерзанной, и только ее синие глубокие глаза выглядят неестественно живыми.

По спине Дениса, как и тогда в детстве, пробежал холодок, и он еще раз оглянулся. Все было тихо и спокойно. По мосту он перешел речку, которая теперь отделяла его от леса. По противоположному берегу шел какой-то человек, светя себе под ноги фонариком. Свет от фонаря напоминал далекую звездочку, случайно соскользнувшую с неба и теперь тревожно бившуюся в руке незнакомца. Денис посмотрел на бледные звезды, которых не видел уже очень давно, отыскал большую медведицу и снова не нашел того созвездия, которое так любил в детстве и которое считал малой медведицей. Семь ярких звездочек, теснившихся друг к другу, потухли одна за другой, как потухали детские мечты и ожидания.

Ведь над той старухой мы зверски измывались. Бегали по крыше ее дома, отламывали шифер, воровали ягоды и яблоки. Я сам лично разбил несколько окон в ее доме. Она ругала нас, мы боялись, но веселились. А однажды, когда мы в очередной раз устроили дебош, она вынесла нам таз мытых яблок. Сказала, чтобы мы, если проголодаемся, не лезли через забор, а проходили в калитку и срывали столько яблок, сколько нам нужно. Она все равно живет одна, и ей некуда их девать. Старуха победила нас любовью, и мы потом добровольно по очереди ходили ей за водой. А после того странного сна я узнал, что она умерла. Ветхий дом снесли и яблоню срубили. Начали строить роскошный коттедж из желтого кирпича, который мы, забравшись на второй этаж, скидывали через оконные проемы и прятали в кустах, чтобы потом продать. Всякий раз, когда мы возвращались за ним, его уже не было на месте — кирпичи находил кто-то другой. Зачем мы это делали? Денег этот грабеж нам никогда не приносил, да и некуда было бы их тратить — мама обязательно спросит: «Откуда у тебя этот мяч? Откуда у тебя эта футболка?» Тогда зачем мы этим занимались? Затем же, зачем мучили бедную бабушку, затем же, наверное, зачем я поперся в этот лес.

 Вернувшись домой, Денис позвал маму, чтобы показать, что случилось с его белыми кроссовками, которые, впрочем, в редкие дни бывали чистыми. Кошка, которая обычно встречала его на пороге, выглядывала из-за угла.

— Ужас какой! Мой иди! Это вы с Ниной гуляли?

— Нет, в грязь наступил. Мам, я есть хочу, — попытался переменить тему Денис.

— Суп сейчас разогрею. А с кем это ты гулял?

— С собой, — сказал Денис, разуваясь, взял кроссовки и отправился в ванную. Кошка скользнула за ним.

Денис доставал щетки и хозяйственное мыло из шкафчиков, а кроссовки стояли на испачканном кафеле. Кошка стала шипеть на них.

— Ты что, дурная? — с полминуты он подумал, переводя глаза с кошки на кроссовки, потом выставил кошку в коридор. — Я не суеверный.

Всю следующую неделю шли дожди. Денис практически не выходил из дома. Спал до обеда, просиживал день-деньской за компьютером и засыпал с какой-нибудь книгой. Иногда вспоминал ночной лес, но больше посмеивался над собой за неожиданную трусость.

В первый же вечер, как погода прояснилась, Денис вышел на улицу, не обдумывая заранее, куда направиться, однако подсознательно уже возобновил последний маршрут.

По левую сторону речки выстреливал в вечернее небо остроконечный камыш. Спустившись к нему, Денис едва не провалился в зловонную воду, но все же смог надломить и вырвать одну веточку. «Кажется, его можно как-то курить. Да, двоюродный дядя неплохо отгреб от своей матушки, когда пытался проделать это на нашем балконе. Хех, вот же в детстве меня удивляло, что он всего на два года старше, а мне надо звать его дядей!»

Он снова прошел по той же дорожке. По обе стороны перекрикивались, стрекотали возбужденные его появлением кузнечики, создавая головокружительный стереоэффект. На этот раз Денис отмечал все детали, встречавшиеся на пути.

Скатные крыши домов и коттеджей не казались ему сегодня такими уж странными, однако отчего-то становилось грустно глядя на них. Погодные условия не позволяли строить дома без скатных кровель, а попытки замаскировать или как-то разнообразить их выглядели наивно и наводили на мысли о безнадежности. Да, если в настроении есть такая предрасположенность, к меланхолии могут привести даже крыши домов.

Вот заползающий на тропинку песок, вот же грузовик — всё так же печален. Всё на месте.

Подойдя к железной башне, Денис ногой аккуратно обследовал застывшую гору цемента с песком, так внезапно увлекшую его в тот вечер. Ощущение было, что она застыла несколько месяцев назад, однако следов было такое множество, что вряд ли Денису удалось бы отыскать свой. Он вышел на поляну, которая оказалась гораздо больше, чем представлялось ему ночью, и, пройдя еще немного, он уже не мог точно определить, с какой стороны пришел — пространство замкнулось в плотное кольцо деревьев. Из холмиков вырастали рыхлые пни. Они всегда возбуждают какие-то неприятные (тем более в таком настроении) мысли о неизбежном конце, тоненькие пни — о внезапном конце.

Солнце уже зашло, но света еще было достаточно. Свернув в чащу, Денис пару раз сносил своим лицом и телом паутину, сплетенную между близко растущими деревьями, но вскоре вышел на тропинку. К рукаву пристали сосновые иголки. Нога с хрустом прошла по разлагающемуся телу ежика. Ой.

Тропинка несколько раз виляла и поворачивала, описывая какой-то иррациональный круг. Иррациональный, потому что все ходы замыкались, не выводя никуда. Очень хотелось что-то обдумать, о чем-то помечтать, но посторонние мысли как будто притупляли восприятие, и Денис поспешно бросал их. На ум навязчиво шла Нина, она даже тут была навязчивой.

Нина приезжала на родину на все лето. Отчего-то она считала Дениса обязанным развлекать ее. Ему было тяжело переносить ее компанию, а она от безделья объявлялась по нескольку раз на дню. И каждое лето повторялось одно и то же — они начинали общаться, договорившись не выходить за пределы дружеских отношений, затем коварная безлюдная ночь, худые длинные ноги, незаметно оказавшиеся на его коленях, два месяца «непонятно чего» и на прощанье — обязательное упоминание о том, что он любит другую. Нина делала вид, что ее это задевает, но тоска была сильнее гордости, и все повторялось из года в год.

Они хорошо смотрелись вместе. В этом была своего рода феноменальность, потому что к своим двадцати они сумели сохранить девственность. Это наполняло их уединенные вечера множеством порочных, неприятных занятий.

Как он ни прогонял Нину из своей головы, она снова врывалась туда нагло и вероломно. Ему стало тошно от приходящих на ум воспоминаний об их последней встрече. Как это все разнилось с тем, что было с Гизем. С ней они садились на бордюр около ее домика, она, склонив голову, жмурилась и широко улыбалась, как бы беззвучно примурлыкивая. Она всегда улыбалась широко — без напускной радости или девичьего кокетства, — ее улыбка была естественной, а значит, свидетельствовала о чистоте души, и Денису хотелось быть только с ней, и только с ней он чувствовал, что сам сможет преобразиться и очиститься. В их отношениях с Ниной тоже было много хорошего и чистого, но это было запачкано и задушено всем остальным. Вчера она уже названивала, но Денис не поднял трубку.

Кажется, он ходит по кругу, и не просто по кругу, а по бессмысленной восьмерке. Он стал замечать, что проходит одни и те же места. «Вот здесь, вот сейчас, да — бедный разлагающийся ежик. Без головы, без ножек, это уж точно. Это третья наша с тобой встреча за сегодня, так что ты уж не обижайся. Так, надо бы выбираться, где поляна?»

Он сошел с издевательской тропы, побрел наугад и почти врезался в стену — настолько неожиданно перед ним возник дом. Тот самый. Глаза намокли. Он приложил руку к наружной стене — посыпалась ветхая отделка вместе с песком. Ставни поскрипывали. Грудь сжало. Стало плохо видно сквозь слезы, которые соскальзывая падали на землю и разбивались с хрустальным звоном. Дзинь-дзинь-дзинь. Шаг, другой. Дзинь. Он снова провел рукой по стене: осторожный шепот посыпавшегося песка. Глаза подрагивая закрываются, обнажаются зубы. Темнота и тишина достигли невозможной концентрации, придавливают к земле безжалостным перстом. Очень быстро — дзинь-дзинь-дзинь — взрывая тишину и снова растворяясь в ее густоте.

 Рукам возвращается чувствительность, в одной Денис ощущает комья земли вместе с травой, другая крепко сжимает прихваченный стебель камыша. Тело поднимается, но как будто без участия ног, он подает его вперед, а ноги непослушно волочатся сзади, пытается бежать, но резкие попытки только передергивают туловище, и он снова повисает в вакууме, как это часто бывает во сне. И вдруг все это останавливается, и приходит удивительная легкость и ясность. Перед ним завалившиеся стены, проход в коридор по невысокой траве, оттуда в другую комнату и через дверной проем наружу. Белеет обветренный дверной косяк — можно разглядеть текстуру дерева, волокна собираются в круги и снова длинно растягиваются. Она. Так же спокойна. Тоскливо смотрит синими влажными глазами. Блестящая слезинка переваливает за старческие веки, падает и разбивается о яблоко. Старушка грустно улыбается и смотрит, как Денис подносит яблоко к губам. У яблока адски знакомый кисло-соленый вкус. Укус, еще один укус.

Старуха, по-молитвенному сложив руки на груди, тихонько запела знакомую до потрясения песню. Ее губы не шевелились, и звук шел откуда-то издалека, но каким-то образом существовал только внутри Дениса — это и производило сотрясающий душу эффект. Именно в таком виде эта мелодия и являлась ему всю жизнь, но когда-то он разучился ее чувствовать, теперь же она вернулась так отчетливо и явно, как никогда прежде. Она обволакивала его и погружала куда-то в себя. Всегда, когда Денисом овладевала глубокая печаль, порой ничем не оправданная, эта мелодия появлялась и утешала его. Сначала он не задумывался о ее природе — воспринимал как должное, позднее приписывал ее детским или даже внутриутробным воспоминаниям, а еще позднее — Деве Марии. Как будто прочитав эти мысли, старуха начала молодеть, но не плавно и постепенно, а частями — теми, на которые переводил взгляд Денис. Одежды на ней оказались небесно-голубыми. Он посмотрел поверх ее головы, и там возник венец из двенадцати звезд. Но это перевоплощение показалось Денису грубым и фальшивым, даже обидным — как если бы кто-то, прочитав самые сокровенные страницы его дневника, начал без стеснения к ним обращаться, чтобы воздействовать на него.Мелодия начала менять характер — бурлить, кипеть в голове, как колдовское зелье в чане, выливаться наружу, изменяя окружающую действительность. Она ошпаривала его изнутри, заставляя обратиться в бегство из самого себя — и это, как оказалось, было буквально. И вот он видит мелькающие деревья, землю, траву, колени, кроссовки.

 

Неожиданное прозрение затмевает общее безумие происходящего. Но вместо лингвистического рационального понимания возникает абсолютная пустота, в свете которой всё предельно ясно, но третьестепенно.

Это состояние продолжалось недолго, и через густоту этой пустоты, как метеорит через атмосферу, стали добираться обугленные остатки мыслей с тревожным посылом. Долетевшие мысли разъедали прозрение, ставили его под сомнение и указывали на очередную манипуляцию с сознанием. Он продолжал пробираться сквозь лес, и мысли немногу приходили в порядок.

Денис, не теряя надежды, шел в неизвестном направлении, и, кажется, уже близился конец леса и конец злоключений, но подсознательная догадка тяготила его. Он не понимал, что это: ему уже слышались звуки машин и мерещились огоньки фар, но тревога никуда не уходила, а наоборот, только увеличивалась. Мысль о том, что он никак не влияет на происходящее, не выбирает направления, не переставляет ноги, а только наблюдает, как это делает кто-то другой, разрасталась и заполняла его всего. Он попытался остановиться, но ноги продолжали уносить его вперед. Неужели это... С невероятным усилием, мучаясь и корчась, ему удалось открыть глаза, перед которыми снова оказалась белая стена полуразвалившегося дома. Он лежал на влажной траве в углу той же комнаты. Обессилев, он свернулся, обхватив руками колени, и беззвучно заплакал.

Кто-то нежно положил ладонь ему на голову и стал игриво ворошить волосы. Не было страшно. Это даже не удивило Дениса. Он повернулся — над ним склонилась, нежно улыбаясь, Гизем, потрепала по волосам еще раз и подала руку, чтобы он встал.

— Пойдем, я покажу тебе дорогу. Ты достаточно намучился здесь, — на русском, чисто и без акцента проговорила Гизем.

— Спасибо, — тихо и благодарно сказал Денис, протяжно посмотрел на нее глазами уличной собаки, которую собираются приласкать, и подал руку.

 

Проснулся Денис на следующий день, когда дома уже никого не было. Он был в одежде, которая изрядно запачкала чистую постель. Кроссовки все-таки остались в прихожей. На светлом столе выделялся черный измятый камыш. Он встал к зеркалу и долго разглядывал свои искусанные губы и зеленоватое — не то от травы, не то от болезненного состояния — лицо. Никто, наверное, не заходил к нему в комнату, иначе обязательно бы его разбудили и стали допрашивать о происшедшем ночью. Часы в его спальне встали больше года назад на отметке шесть тридцать, и только секундная стрелка все пыталась перебраться на следующее деление, но, дергаясь, оставалась в прежнем положении. Денис взял мобильный, чтобы узнать, который час. Сообщение от Нины:

 

Привет! Несмотря на то, что я тебя почти не вижу, ты мне продолжаешь сниться. При встрече расскажу сон. Тебе понравится ;)

 

Они встретились, когда еще не было пяти. После затянувшейся разлуки Нина показалась ему по-новому хорошенькой. Волнистые волосы чуть ниже плеч теперь были еле заметно мелированы. Тряпичный черный рюкзачок не шел к джинсовой светлой юбочке и белой майке, но это почему-то понравилось Денису.

— Привет! — Нина улыбнулась во весь рот, подняв красивые правильные брови. Пожала протянутую руку, притянула Дениса к себе и, закрыв глаза, поцеловала в губы. — А мы с тобой пойдем в лес!

— Я почему-то не слишком удивлен.

— У меня есть подарок для тебя помимо того, что я испекла шарлотку.

— Надо взять что-нибудь попить.

— Я уже все взяла! — и она кивнула на рюкзак, — Тебя ведь просто так не выманишь из дому!

 По дороге в лес Нина расспрашивала про сессию, про поездку на Кипр, про общих знакомых. Дениса стало немного раздражать, что она так хорошо помнит многие мелочи. Он, создавая иллюзию заинтересованности, тоже спрашивал об общих вещах, ухватываясь за последнюю фразу ответа, задавал новый вопрос, а в промежутке пытался вспомнить мелодию, вчера вновь проснувшуюся после многолетнего сна. Уже виднелись первые ряды извивающихся берез, выраставшая из песчано-цементной горы черная башня.

— Надо же! Это должно быть тут. — Нина стала выводить Дениса на ближайшую поляну.

— Да, там неплохая полянка. Ты бываешь здесь?

— Здесь? Была когда-то, наверное. Но точно не в последние пять лет.

— Что тебя дернуло сейчас сюда пойти?

— А тебе скажи! Проверить кое-что хотела. Сейчас разложимся, расскажу.

Денис шел по этим проклятым местам и никакого страха не испытывал, как будто происшедшее вчера было не с ним, как будто не он проснулся сегодня с запекшейся на губах кровью. Почему Нина ничего не спрашивает о его губах?

Подыскав место уединенное и ровное, Нина достала из рюкзака покрывало, кусочки пирога, завернутые в бумагу, бутылку красного вина, пластиковые стаканчики, плитку шоколада с орехами. Она произнесла тост: «За чудеса!» и, не чокнувшись, залила в себя стакан залпом.

— Что все это значит? Ты мне скажешь сегодня?

— Конечно, скажу, но чуть позже. Чуть-чуть.

Откуда это в ней? Она слово лишнее иной раз боится обронить. Немного успокоилась. Снова начала жаловаться на недостаток внимания. Они выпили еще немного вина, поели; пирог оказался вкусным.

— Мне ночью все это снилось. И еще кое-что, — снова осмелев, пропела Нина.

Отодвинув еду к краю покрывала, они легли друг напротив друга, подпирая головы, и нежно поцеловались. Надо же. Они не видятся целый год, а поцелуи все те же, все так же нежны. Не нужно никакого времени, чтобы привыкнуть, чего не бывает с другими девчонками. Он острым язычком проводит по краешку ее нижней губы и слегка прикусывает. Может, не стоило отказывать себе в этом удовольствии? Не стоило лишать себя этих сладостных минут. Рука привычным движением скользнула под юбку, почувствовала приятную теплоту и влажность.

— Я хочу этого, — прошептала она. «Я тоже» — подумал он и, поменяв положение, задрал ее юбку. Кровь растеклась по ляжке и сползла на седую траву за смятое покрывало.

Она впилась зубами в его шею, словно пытаясь вырвать кусок мяса. Постанывает со всхлипом. Денис заметил, что напевает песню, которую в детстве слышал в храме. Странно, что он ее помнит. Странное спокойствие. Он как-то издалека понимает, что Нина ест его плоть.

 

Гизем не узнала о том, что произошло прошлым летом. Не узнала, куда почти на полгода пропал Денис. При встрече не спросила о его уродливых шрамах на шее. Они подходили к лесу, держась за руки.

«Такое чувство, что я бывала здесь раньше», — на чистом русском сказала Гизем.