Ольга ЧЕРЕНЦОВА
Родилась и выросла в Москве в семье кинорежиссёра и художницы-модельера.
Публиковалась в журналах и альманахах: «Юность», «Кольцо А», «Литературная учёба», «День и ночь», «Молодой Петербург», «Волга 21 век», «Бийский Вестник», «Чайка», «Побережье», «Новый журнал», «Новый Берег», «Слово/Word» и др.
Автор книги «Двойник», издательство «Луч» («Литературная учёба»), Москва, 200.
ПИСАТЕЛЬ И СОВА
Рассказ
Пишешь, пишешь, а для чего пишешь – неизвестно…
Михаил Зощенко, «Страшная ночь»
I.
Он вышел на задний двор, зная, что сова уже там. Белая, огромная, она прилетала каждый вечер и опускалась на засохший мирт. Игнат давно собирался его срубить, но оттягивал – не хотел, чтобы птица пропадала. Раз ей нравится это дерево, пускай сидит. Он постепенно к ней привязался, даже начал разговаривать. Сова безмолвно слушала, не отрывая от него своих зорких глаз, и ему нередко казалось, что она всё понимает.
– Привет! – сказал он ей.
Она шевельнулась, слегка наклонила голову набок – вроде как здороваясь. Жест его позабавил.
– Посоветовала бы мне, что делать с Савелием. Ты же, как никто, его знаешь, – шутливо произнёс он.
Она внимательно на него смотрела. А вдруг и впрямь всё понимает? Уж больно осмысленный у неё взгляд.
– Ну так что, убивать его или нет? – спросил он. Этот вопрос он задавал себе весь последний месяц.
И тут случилось неожиданное. Сова впервые издала звук: пронзительный, с надрывом, как истеричный хохот. Необычное всё-таки существо. Вполне может сойти за героя его книг – Савелия.
«Надо же, – усмехнулся про себя Игнат, – никогда бы не подумал, что Савелий мне так надоест». Ему не терпелось избавиться от своего героя и поставить точку. Хотя его мучили сомнения – серия «Человек-сова» всё-таки приносила неплохой доход. Он также знал, что многим рискует.
«Житуха она такая, коварная штука, всё может отнять за секунду», – припомнил он слова знакомого бродяги. Тот был любопытной личностью, своего рода мудрецом. Запыленный, с шершавым лицом, бомж ежедневно околачивался около закусочной, куда Игнат забегал на ланч. Поначалу владельцы заведения его гнали, угрожали полицией. Потом смирились, даже стали подкармливать, а, когда пустовал перед входом стул, на котором бездомный часами сидел, о чём-то размышляя, то волновались, не заболел ли он. Как-то Игнат с ним разговорился, спросил, давно ли он в этих краях, есть ли у него семья – хотел исподволь разузнать, как тот докатился до такого состояния. Бомж заулыбался, демонстрируя четыре коричневых зуба – один наверху, три внизу – и выдал слезливую историю: в прошлом был богат, теперь же ни кола ни двора, партнёр по бизнесу, подлец, обобрал до нитки, даже детишек не пожалел, оставил без крыши над головой, вот и пришлось перебраться на юг, тепло здесь, на улице не окоченеешь.
– Человек-то вроде пылинки, налетел ветер и сдул, – со смешком заключил бродяга.
– Ваша семья тоже здесь в Амеросе? – спросил Игнат.
– Кто ж их знает... с женой я давно развёлся, не захотела она в нищете жить, нашла себе кого-то, а дети выросли, где-то по свету бродят, самостоятельные же люди.
В его россказни Игнат не поверил. Однако сравнение с пылинкой запомнил. Последнее время оно всё чаще и чаще приходило ему в голову.
– Да, бомж прав – сказал он вслух и посмотрел на сову. – Что думаешь?
Она в ответ дёрнулась. Сегодня её было не узнать. Обычно она сидела с плотно прижатыми к телу крыльями, а тут раздвинула их и, похлопывая себя ими по бокам, что-то прокричала. Он встал и зажёг фонарь около мирта, чтобы получше её разглядеть. Раньше свет её пугал и она тотчас срывалась с дерева. Потом привыкла, но приближаться к себе по-прежнему не позволяла. Когда он пытался подойти, она напряжённо наклонялась вперёд, готовая взлететь.
– Хороша, ничего не скажешь, – протянул он, рассматривая её. Удивительное создание. С абсолютно человеческими глазами.
– Ты случайно не инопланетянин? – улыбнулся он.
– С кем ты здесь болтаешь? – раздалось сзади. На террасу вышла Зинаида. Как всегда приехала без предупреждения. «Сам виноват, нечего было давать ей ключи», – подосадовал Игнат на себя и решил незамедлительно с ней объясниться. Сделать это он собирался ещё месяц назад, но ежедневно переносил, предвидя, какую Зинаида устроит сцену: с рыданиями, с угрозами вскрыть себе вены. Патологически ревнивая, она закатывала истерики по любому поводу, а на людях держалась спокойно, с долей театральности, умела быть обаятельной. Такой была первое время и с ним.
Обременять себя семьёй Игнат не хотел – дорожил своей свободой. Приноравливаться к другому человеку с возрастом ему стало труднее, особенно после развода с женой. Его жизнь была подчинена работе, на всё остальное едва хватало времени, даже на сына, которого он обожал. Поэтому застывший в глазах Зинаиды вопрос: «Когда же мы, наконец, поженимся?» напрягал.
– С кем болтаешь? – повторила она, опускаясь рядом на скамейку.
– Ни с кем, – ответил он и посмотрел на дерево, зная, что на ветке уже никто не сидит. Сова всегда исчезала при появлении Зинаиды – недолюбливала её, как ему казалось. Много чего ему казалось в последнее время! Немудрено. Если столько лет писать про человека-сову, то в обычной птице начинаешь видеть героя своих книг, начинаешь мыслить, как и он. От этого в голову лезло абсурдное соображение, что Савелий взбунтовался. Тот стал вести себя не так, как должен был согласно сюжету, а по-своему, словно это он был автором романа, и, зная о планах Игната, старался ему помешать. В одной из глав он выкинул непредсказуемый трюк, и его казнь пришлось отложить. А скорей всего всё мерещится. Не Савелий старался помешать, а сам Игнат не хотел с ним расставаться. За эти семь лет он с сроднился со своим героем и убивать его было нелегко.
– Какая чудная погода! Давай завтра поедем на озеро, – сказала Зинаида.
– Не получится, с утра примусь за работу.
– Ну хотя бы на часок. Тебе надо отдохнуть, а то целыми днями сидишь за компьютером.
– Я же сказал: мне надо работать.
– Почему ты такой грубый?
На её лице появилось плаксивое выражение. Слёз он не выносил и удивлялся, как она не понимает, что вызывает этим не жалость, а раздражение. Полина (его бывшая жена) прекрасно это знала, умела справляться. Была гордой, плакала редко и украдкой, добиваясь этим гораздо большего, чем если бы рыдала у него на глазах. Думать о ней до сих пор было тяжело.
– Чего ты такой нервный? Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – не стал он объяснять. Всё равно же она не поймёт.
– Мне что, лучше уйти? Чего ты молчишь? Не желаешь со мной разговаривать, да?
Когда она заводилась, её голос становился визгливым и резал слух, как проехавший по тарелке нож. Он знал, что она хочет услышать: «не уходи, я рад, что ты приехала», но произнести этого он не мог. Когда на него давили, он упрямился.
– Хорошо, пойду, не буду тебе мешать, – всхлипнула Зинаида и встала, явно не собираясь никуда уходить. «Надо бы сказать ей, что скоро буду жить, как бомж», – подумал он с иронией. – Тогда она сама меня бросит». Как говорится, если не хватает духа уйти самому, то сделай так, чтобы ушли от тебя.
– Ужинать будешь? – спросил он.
Она мотнула головой: нет, не голодна, а вот от чего-нибудь крепенького не отказалась бы. Он пошёл в дом, принёс бутылку коньяка, рюмки. Налил, протянул ей.
Она отпила. Заулыбалась. Затараторила про подруг, про работу, про вредную начальницу, про какой-то магазин мебели. Её речь была водоворотом, в котором крутилось всё подряд. Скакать по темам, обрывать их, не заканчивая, и возвращаться к ним позже без всякой связи было её манерой. Хотя безостановочно она болтала только с ним. В компании была полной противоположностью: сдержанна и немногословна.
– Не забудь включить поливалку, а то засохнут, – сказала Зинаида, указывая на рыжевшие вдоль забора маргаритки. Несколько дней назад, пока он ездил по делам, она насажала цветов. Хотела сделать ему сюрприз. Однако он усмотрел в этом очередное вторжение. Глядя на цветы, Игнат с горечью подумал, что всё повторяется: он отнимет у неё ключи, она уйдёт, а маргаритки останутся, не давая о ней забыть. Так было, когда он развёлся с женой. Любая мелочь в их старой квартире напоминала о Полине: гребешок на полке в ванной, закатившаяся под диван серёжка, старый календарь с обведёнными синим фломастером числами. Полина всегда помечала важные даты. Уже переехав в дом, Игнат обнаружил этот календарь среди вещей. Он пролистал его. Задержался взглядом на одном синем кружке – день, когда они последний раз отмечали вместе день рождения их сына – и, захлопнув календарь, швырнул его в мусорную корзину.
– Не забудешь? – повторила Зинаида.
– Не беспокойся, включу, – заверил он и похвалил маргаритки.
– Тебе, правда, нравится? – просияла она и застрочила: – Сама не ожидала, что так здорово получится, никогда же этим не занималась, я ходила в книжный, купила руководство. Можно, конечно, в интернете всё узнать, но, сам знаешь, книжки в руках приятнее держать, ну как твои, там в магазине вся полка заставлена твоими романами. Ты такая у меня знаменитость! То-то эта тётка завидует.
– Какая тётка?
– Там одна, с работы… всякую чушь говорит.
– Что именно?
– Ну-у, говорит, что тема твоих книг избита. Что она понимает!
– Это почему же избита? – спросил он, удивляясь самому себе. Принял решение покончить с человеком-совой, а при этом реагирует на чью-то критику!
– Ну, словом, она считает, что ты штампуешь, что, мол, человеком-совой никого не удивишь, всё это уже было: супермен, человек-паук... Не бери в голову! Чего всяких дураков слушать!
Она вытащила пачку сигарет. Огонёк зажигалки, вспыхнув на миг, успел поймать насмешку на её губах. Игнат всмотрелся в её лицо. Глаза были холодные и плоские. Чего ради она рассказала ему про эту тётку? Хотела его уколоть? На него опять накатило раздражение. Что она сама-то понимает в литературе? Упивается пошлыми любовными романами. Да, он пишет на заказ. За это ему платят. На эти деньги он покупает ей шмотки.
– Ты тоже так считаешь? – спросил он.
– О чём ты?
– О том, что твоя знакомая сказала.
– А-а, – рассеянно протянула она, будто забыв, о чём говорила минуту назад. – Я же говорю: она завидует.
– Она тоже пишет? – иронически спросил он.
– Да нет, что ты. Куда уж ей!
– Чего ей тогда мне завидовать?
– Не тебе, а мне. Потому что я живу с таким известным писателем.
– Сегодня известный, а завтра нет, всё относительно, – саркастически изрёк он. Хотел было поправить её: «между прочем, вместе мы не живём», но смолчал.
– Тебе-то что волноваться! Если человек на вершине, то это уже навсегда.
– Ну-ну...
– У тебя какие-то неприятности? – почуяла она неладное.
– Пока нет.
Он раскинул руки по спинке скамейки. Посмотрел на сизое, с алыми просветами небо, как будто охваченное пламенем, в котором сгорал новорожденный месяц – «обрезок ногтя», как назвал его Набоков. Лучше уже не скажешь. Как ни изощряйся, всё вторично. Права эта её знакомая.
– Что значит «пока»? У тебя проблемы с издательством? Они хотят расторгнуть с тобой договор? – разволновалась Зинаида и, опережая события, посоветовала немедленно связаться с адвокатом.
– Успокойся. Это не они, а я хочу разорвать контракт.
– Зачем? Ты нашёл что-то лучше?
– Дело не в этом. Подумываю отправиться на пенсию, – и усмехнулся: – Твоя знакомая меня убедила. Пожалуй, брошу писать.
– Ты что, спятил? Ты же всё потеряешь! Ты сам мне рассказывал, что, если нарушишь контракт, то многого лишишься!
– Чего я лишусь, денег? На какое-то время мне их хватит. Да и не в деньгах счастье, так ведь говорят? – сказал он, ругая себя за то, что в прошлом был излишне откровенен. Незачем было рассказывать ей про условия договора. Вот так всегда: выбалтываешь то, о чём следует молчать, а, когда остываешь к человеку, жалеешь.
– Ты соображаешь, что ты несёшь?! Это же полное безумие отказываться от такого успеха, тем более тебе, иммигранту! Пробиться вообще практически невозможно, а иммигрантам вдвойне труднее. Теперь же, когда ты всего добился, всё коту под хвост!
Её голос, подпрыгнув вверх, напомнил сову. Та тоже, протестуя, что-то прокричала, когда он объявил о своём решение уничтожить Савелия. Выходит, они солидарны. Эта мысль его рассмешила.
– Какому коту? – улыбнулся он.
– Не паясничай! Чему ты радуешься? Что вообще на тебя нашло?
– Так... всё надоело.
– Ты просто устал, тебе надо отдохнуть, съездить куда-нибудь. Давай махнём на Карибы, ты успокоишься, всё придёт в норму. Поедем?
Намёк на то, что ему давно следовало свозить её на острова, заглушил желание что-либо объяснять. Он и она, как персонажи его книг – существа из разных миров. Не лучше ли одним ударом всё обрубить? Сразу, не откладывая и не сглаживая фальшивым заверением, что расставание временно, всего лишь на месяц, из-за работы. «Да, незачем тянуть», – подумал он.
Зинаида напряжённо сидела на краю скамейки, как ожидая приговора. Свет из окна дома косо падал на её лицо. Левая половина была в темноте, правая освещена. Правый глаз смотрел недобро, как было несколько минут назад, когда вспыхнул огонёк зажигалки.
– Ты права. Пожалуй, поеду на недельки две на океан.
– Ты хочешь сказать, что поедешь без меня?
– В этот раз да... Мне нужно побыть одному, да и тебе тоже...
– Позволь мне самой решить, что мне нужно, а что нет! – перебила она. – Ты думаешь, что я идиотка! Я же вижу, что вся эта болтовня про издательство – одни отговорки! У тебя кто-то есть! Ты с ней едешь?
– Я еду один.
– Почему же ты не берёшь меня с собой?
– Я сказал: мне надо побыть одному, всё обдумать.
– Интересно, что ты там будешь обдумывать? Как от меня отделаться, да?
– Перестань! Ты прекрасно знаешь, что я буду работать.
– Зачем тогда тащиться на океан? Кто это туда едет работать! Всё ты врёшь! Небось со своей Полинкой едешь! Она тобой крутит-вертит, как хочет!
– Я же давно просил оставить Полину в покое.
– Нет, это просто умора! Она его выставила за дверь, а он ещё её защищает!
– Всё! – разозлился он и, наконец, сказал то, что давно вертелось на языке: – Нам лучше разойтись.
– Ах вот как! Распорядился! – взвизгнула она.
Ни раскаяния, ни горечи он не чувствовал. Только пустоту и облегчение оттого, что дело сделано. Но жалость к ней всё-таки шевельнулась – вид у неё был несчастный. «Лес рубят, щепки летят», – усмехнулся он про себя, представляя, как завтра отправится к издателю и так же резко объявит о своём решении закрыть серию «Человек-сова». Хотя он предвидел, что тот не согласится и свободу придётся выкупать. Он знал, что и Зинаида так просто не сдастся. Она сидела со сморщенным лицом, уставившись в землю. Около её ног валялся перелетевший через забор детский мяч: жёлтый, с нарисованным на нём пауком, обвивающим его многочисленными ножками. «Человек-паук, всё избито...», – невольно вспомнил он слова её знакомой. Он поднял мяч и перебросил его назад к соседям. Зинаида также сидела, как парализованная.
– Чаю хочешь или уже поедешь? – спросил он, не зная, как помягче всё закончить.
Она уронила голову на колени и зарыдала.
– Не бросай меня пожалуйста, не бросай, – повторяла она.
Он растерялся. Утешать её было неловко, но и гнать из дому тоже.
– Прошу тебя, я всё сделаю, как ты скажешь, не буду какое-то время приезжать, не буду тебе мешать, только не бросай меня, ну что я такого ужасного сделала, ну что? – плакала она.
– Ты же сама видишь, что у нас не получается, – сказал он, досадуя на себя оттого, что не хватает духа довести дело до конца, посадить Зинаиду в машину и навсегда распрощаться.
– Ты всё это говоришь под влиянием минуты, от усталости. Помнишь, ты раньше тоже хотел уйти, не ушёл же, прошло время, ты успокоился, так и сейчас, ты потом передумаешь.
– Не передумаю. Прости.
– Почему, ну почему? – зарыдала она ещё громче.
– Зачем ты себя доводишь? Давай расстанемся по-доброму и постараемся остаться друзьями, – механическим тоном произнёс он. Выяснять отношения он терпеть не мог. В отличие от неё.
– Друзьями?! Ты ещё и издеваешься?!
Она вскочила с места и ринулась в дом. Он видел через окно, как она схватила свою сумку и побежала к выходу. «А ключи не оставила, – заметил он. – Придётся поменять все замки». Впрочем, это пришлось бы сделать в любом случае, она наверняка сделала дубликат ключей. На душе у него было легко оттого, что всё позади, и одновременно тошно. Расставаться враждебно всё же не хотелось.
Он глотнул коньяку и посмотрел с удовольствием на свой дом – двухэтажный, современный, с широкими до потолка окнами, в одном из которых виднелся книжный шкаф с деревянным божком на полке, безвкусно сделанным, с розовыми выпуклыми глазами. Подарок Зинаиды. Глядя на него, Игнат подумал, что наконец-то можно отнести эту деревяшку на помойку. Он встал и двинулся к дому. За его спиной раздался какой-то шорох. «Вернулась!» – рассердился Игнат. Он обернулся и увидел на заборе двух сов: свою давнюю знакомую и незнакомую. Вторая была помельче, серого цвета, со светлым брюшком. Всё в их появлении было необычным: в этот раз белая сова опустилась на забор, а не на дерево, привела с собой подружку и появилась дважды за вечер. Раньше, улетая, она возвращалась только на следующий день
Пока он разглядывал птиц, стукнула калитка и на задний двор ворвалась Зинаида – разъярённая, заплаканная, с растёкшимися под глазами пятнами туши.
– Ты ещё за это ответишь! – прокричала она. – Ты сволочь! Сволочь и бездарь! Да, да, самый что ни на есть настоящий бездарь! Эта тётка права! Твои книги полная чушь!
– Пошли в дом, там поговорим, – произнёс он. Хотя его мало волновали сплетни соседей, всё же не хотелось, чтобы её вопли разносились по всей округе.
– Нет уж! Пусть все знают, кто ты такой на самом деле! Сволочь и бездарь!
Он шагнул к ней, чтобы взять её за руку и увести.
– Не трогай меня! – завизжала она и отпрыгнула к забору, не заметив сидевших на нём птиц.
– Ну как знаешь, – разозлился он. – Стой здесь, если тебе так хочется, а я пошёл.
– Подлец!
Её вопль вспугнул сов. Серая сова взметнулась вверх и пропала, а белая закружилась над ними, громко хлопая крыльями. Их звук напоминал треск парусины на ветру. Игнат поднял голову, жадно её рассматривая. Он впервые видел её так близко. Его изумили её глаза – изучающие и озорные.
Она повисла в воздухе, давая ему возможность её разглядеть. Её тело было пушистым, как у зверька, и на удивление небольшим, а не огромным, каким казалось на расстоянии. На птицу она мало походила. Скорее на мифическое существо с крыльями.
– Вот ты, оказывается, какая! – с восхищением протянул он. И одновременно с его словами раздался крик Зинаиды:
– Что ты стоишь?! Гони её отсюда!
Сова, вроде как понимая, отлетела в сторону и опустилась на своё любимое место – на мирт. Сложила крылья, опять став в два раза меньше, и уставилась на них. В её взгляде Игнату почудился смех.
– Чего ты истерику устраиваешь? – сказал он. – Вон, даже птицу напугала!
– Какая это птица! Такая же дрянь, как и ты. Ты что, не видишь, как она на меня смотрит, – расплакалась Зинаида.
II.
Центр города Игнат не любил. Из своего спального района – тихого, как вымершего – он выбирался редко, поэтому мгновенно уставал от толчеи. Он запер машину и, заслоняясь от прохожих, надел тёмные очки. Взгляды его утомляли, казались назойливыми. Хотя он знал, что никому до него нет дела. Все были поглощёны собой, держались за невидимым барьером. «Чужой», – называл он сам себя в своём незавершённом романе. Когда он заключил контракт с издательством, роман пришлось отложить на время в сторону. Но вернуться к нему позже, как он собирался, не удалось. Серия «человек-сова» поглотила всё, превратила Игната в раба. Он создал Савелия, прославил его, а в итоге они поменялись местами: не он теперь руководил судьбой своего героя а тот – его судьбой. Думая об этом, Игнат подошёл к стеклянной высотке.
На первом этаже находилась художественная галерея. Мало кто знал, что за ней, в глубине коридора пряталось отделение крупного издательства. Ни указателей, ни табличек с именами, только глухая дверь, перед которой прохаживался охранник – стального телосложения богатырь. Во имя чего принимались такие меры предосторожности Игнату было невдомёк. Возможно, прятались от настырных авторов, одним из которых когда-то был и он: много лет обивал пороги редакций, рассылал повсюду рукописи, ежедневно проверял электронную почту, ожидая счастливых новостей. А, когда отчаялся и решил, что всё, хватит, буду писать в стол, тут-то его и пригласили в то здание, куда он сейчас входил. Этот знаменательный день, обведённый Полиной синим кружком в календаре семь лет назад, дал ему всё то, о чём он мечтал. «Однако желания бывают опасны», – подумал он, подходя к галерее. Через стекло он видел, как владелица галереи развешивает новую экспозицию – мало чем отличающуюся от предыдущих. Абстрактные холсты на стенах были на его взгляд такой же безвкусицей, как и подарки Зинаиды. Зато галерейщица Джина, кареглазая, тонкая и приветливая, ему нравилась. Она напоминала чем-то Полину.
– В субботу открытие, приходите, – пригласила Джина, когда он зашёл поздороваться.
– Постараюсь, – пообещал он и спросил, кто художник.
Пока она оживлённо рассказывала, он поглядывал через окно на книжный магазин напротив. Давненько он туда не захаживал. Не зайти ли, взять эспрессо (делали его там отменно!), полюбоваться своими романами на полках, а заодно поразмыслить над тем, как подипломатичнее подступиться к издателю? Тем более, что в запасе было полчаса. Тот появлялся в своём кабинете ровно в десять. Договариваться с ним о встрече заранее Игнат не стал. Не был уверен, что не передумает в последнюю минуту.
Попрощавшись с Джиной, он отправился в книжный. Войдя внутрь, взглянул на серебряную ёлку в середине зала, обвешанную игрушечными книгами. С трудом верилось, что через месяц с лишним наступит Рождество: палило солнце, всё зеленело, воздух был тёплым, влажным. Игнату тропический климат был по душе, а его жене – нет. Она тосковала по снегу, долго не могла привыкнуть к жаре. О Полине, как всегда, всё вокруг напоминало: скверы, улицы, рестораны, каждый закуток в городе. И этот книжный, куда они часто ходили вдвоём, сидели за столиком, пили кофе... А-а, что вспоминать! Только травить себя!
Игнат прошёлся по магазину, остановился около стеллажа. Снял с полки томик, раскрыл. Запах свеженьких, пахнущих типографией страниц был ни с чем несравним. «Да-а, – подумал он, – всё-таки успех – это наркотик». Он вспомнил свой первый год в Амеросе: ни кола, ни двора, пусто в кармане. Мыкались они с Полиной долго, пока не помогло его знание языка. Английским он владел в совершенстве. Как литератору, это ему здорово в итоге пригодилось. Может Зинаида права: нелепо, пройдя такой путь, от всего отказываться. Размышляя об этом, он не без гордости листал свой роман.
– Обожаю этого писателя! – раздалось вдруг рядом. – Я вижу, вы тоже?
– Признаться, никогда его не читал, – притворился он и посмотрел на выросшую перед ним старушку. Сухонькую, с вострыми глазами, с одуванчиками-завитушками на голове. В нелепом старомодном платье, словно извлечённом из сундука прабабки. В перчатках, несмотря на тёплую погоду. Голос у неё был странноватый, как и её вид – шуршащий.
– Вы много потеряли! Очень, очень рекомендую. Уверяю вас, не сможете оторваться. Я так просто зачитываюсь его книгами.
– Про что он пишет? – забавляясь, спросил он.
– Как бы вам сказать... не хочется портить вам удовольствие. Скажу только, что его герой весьма экзотическая личность. Я каждый раз не могу дождаться продолжения, всё переживаю, не случится ли чего с ним.
– Вряд ли что-то с ним случится. Вон сколько серий этот писатель накатал, ещё накатает, – обманул он её. Знала бы она, что дни её любимого героя сочтены!
– Случиться может всё что угодно с любым человеком, – возразила она.
– С человеком – да, а с оборотнем – нет.
– Вы, как я погляжу, озорник! Слукавили, что никогда этого писателя не читали, –она кокетливо погрозила ему пальцем. – Вообще-то я с вами не совсем согласна, у всех есть уязвимые места, у Савелия тоже, поэтому неизвестно, какая опасность может его подстеречь.
– Разве у него есть уязвимые места? – удивился он. Надо же! Никогда не знаешь, что увидят в твоём герое читатели.
– Конечно, – со всей серьёзностью ответила она. – Чем бесстрашнее человек, тем он уязвимее.
– Человек – да, но не оборотень. Какая там уязвимость! Савелий типичный манипулятор.
– Но это как раз и подтверждает, что он во многом человек. Животным и птицам манипулировать не свойственно, а, поскольку он наполовину птица, он разрывается пополам, я бы даже сказала страдает. Оборотни противоречивый народ, вы не находите?
– Не знаю, никогда их не встречал, – ответил Игнат, вглядываясь в неё. Странная старушка. Вроде чудаковатая, лопочет восторженную чушь, а при этом довольно необычно описала его героя. Подобного разбора не делал никто. Савелий рассматривался всеми, как развлекательный персонаж, построенный схематично, на потеху публики – примерно, как в комиксах. Человек-сова, умевший перевоплощаться в кого угодно. Таким его Игнат и задумал.
– Кто знает, может и встречали, – лукаво сказала она. – Знаете, что бы Савелию помогло? Если бы автор подарил ему любовь и семью.
– Зачем ему любовь и семья? Далеко не всякому это нужно.
– В вашем возрасте, молодой человек, ещё рано быть таким скептиком, – улыбнулась она. – У меня такое чувство, что вам не очень нравится этот писатель.
– Почему, нравится, просто я пока мало что у него читал.
Он взглянул на часы. Разговорился, а время перевалило за десять. Даже эспрессо забыл взять. Попрощавшись, он двинулся к выходу.
– Очень было приятно с вами поболтать! – прошуршала она ему вслед.
Перед дверью издательства прохаживался знакомый охранник. Увидев Игната, он выдал дежурное приветствие и впустил внутрь. А в приёмной – никого, только секретарша за столом.
– Через пятнадцать минут вас примут, – сказала она и предложила кофе.
– Да, пожалуйста, чёрный, покрепче, – попросил Игнат. Он опустился в кожаное кресло, утонув в его уютной глубине, и вытащил мобильник. Проверил автоответчик. Почти все сообщения были от Зинаиды. Не прослушав, он их стёр. Пока секретарша, что-то мурлыча, варила кофе, он вспоминал, как впервые очутился в этом кабинете семь лет назад. Как был взволновал. Как не мог поверить в чудо. Как был согласен на все условия – лишь бы опубликовали. Теперь же сидит в кресле, не боясь всё потерять. Шансов на то, что его освободят от серии «Человек-сова», было мало. Не схитрить ли и, избегая конфликта, переделать Савелия? Постепенно слепить его новый портрет – глубокий, а не плоский. Тогда не придётся его убивать. Не это ли подсказала ему чудачка-старушка, говоря о том, что его герой страдает и нуждается в чём-то ещё? Её шуршащий голос всё ещё звучал в его ушах, как будто она сидела рядом.
Идея перекроить Савелия была неплохой, но неосуществимой. Издателя это бы не устроило, да и самому Игнату неохота было этим заниматься. Согласно договору он обязан был продолжать серию книг про сову до тех пор, пока издательство сочтёт это нужным. Затевать судебное разбирательство? Ввязываться в это ему было лень. Чтобы выиграть, надо иметь представление о том, с кем судишься, а этого Игнат не знал. Он понятия не имел, кем был этот лощёный, неизменно вежливый господин, называвший себя одним из владельцев таинственного учреждения. На вопрос, где находится их основной офис, тот выдавал туманный ответ, что у них сеть филиалов по всей стране. Но ни в одном справочнике, ни в интернете не было никакой информации. Только список книг, выпущенных издательским домом «Амерос», якобы названным в честь их города. И, если бы не продававшиеся в магазинах его романы, Игнат мог бы решить, что имеет дело с призраком, а не с реальным издательством. Копаться же, выяснять он не хотел. Его раскрутили, сделали ему имя, что ещё надо? Любой автор готов за это немало отдать.
– Какими судьбами! По делу пришёл или просто так заглянул? – спросил издатель, когда секретарша впустила Игната в кабинет, и сообщил, что сам собирался позвонить, что есть весьма интересные новости, которым Игнат будет несказанно рад.
– Хочу о нашем контракте поговорить, – сказал он.
– Да, – кивнул Игнат, довольный тем, что тот, облегчая ему задачу, первый завёл об этом разговор.
– Так вот, – заискрился издатель улыбкой, – надо кое-что там подправить. Чего ты так напрягся? Не волнуйся, в твою пользу хочу один пунктик изменить, будешь теперь побольше получать. Признаю, был несправедлив, хочу исправить ошибку.
Удивительным было не только предложение, но и то, как оно было сделано. Без предисловий, с ходу, словно он знал, зачем Игнат явился, и ждал его.
– С чего вдруг? – растерялся Игнат. Новый поворот событий путал его планы и отодвигал свободу.
– Потому что ты заслужил. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, почему раньше не предложил. Сам посуди, семь лет назад ни одна живая душа тебя не знала. Как я мог быть уверен, что ты надолго удержишь внимание читателей. Сам знаешь, какой переменчивый народец эти читатели, им всё новое подавай, а ты у меня молодец, справился, значит заработал. Лишние деньги никогда не помешают, сына своего в хороший колледж отправишь. Он же у тебя в этом году школу заканчивает. Чего такой хмурый? Надеюсь, ты не против?
– Конечно, не против. Спасибо.
– Вот и ладненько, сейчас всё подпишем. Зачем откладывать....
Он раскрыл папку, извлёк бумаги. Пока он их перебирал, Игнат смотрел на кисти его рук: холёные, с отполированными ногтями, с широким золотым кольцом на безымянном пальце. В окне за спиной издателя был виден дворик с рядом помойных баков. Между ними крутились три кошки – все как одна грязно-серого цвета. Неподалёку сидел на земле бродяга, потрёпанный, запыленный, типа того, который ежедневно околачивался около закусочной. Бомж обернулся, словно почувствовав, что за ним наблюдают, и помахал рукой. «Это он мне?» – удивился Игнат. Хотя разглядеть его через затемнённое стекло, да ещё на расстоянии тот никак не мог.
– Готово! Прочти и подпиши, – сказал издатель.
III.
Игнат вошёл в дом и сразу понял, что в его отсутствие приходила Зинаида. На полке шкафа образовалась пустота – пропал пучеглазый божок, которого он собирался выбросить. Вместе с ним исчезло несколько подаренных Зинаидой пейзажей. «С утра поменяю все замки», – разозлился он. Хотя был рад, что она всё забрала.
Он налил коньяку и уселся на диван. Настроение было паршивым. Он был недоволен собой. Шёл за одним, а вернулся с другим. Закабалил себя ещё больше. От досады не терпелось позвонить Зинаиде и врезать ей по первое число за вторжение. Он схватил трубку, подержал её в руке и положил назад. Разговор с ней вылился бы в выяснение отношений – то, чего она добивалась. Молчание было единственным способом всё закончить.
Зазвенел телефон. Проверяя, Зинаида ли это, он взглянул на определитель. Звонили из будки. Ошиблись номером или она маскируется? Но трубку он всё-таки взял.
– Это я, – сказала Полина.
– Привет! – бросил он. Небрежно этак бросил, притворяясь равнодушным. – Почему из будки, а не по мобильнику?
– Дома забыла... – она запнулась.
– Ты где?
– В больнице, – её голос сорвался. Он понял, что она плачет.
– Что случилось? – встревожился он.
– Владик попал в дорожную аварию, – едва слышно произнесла она.
Игнат за пять минут пересёк город. Вбежал в больницу. Взлетел на верхний этаж, где находилась реанимация. Комната ожидания была набита людьми с осунувшимися, измученными лицами. Одни нервно ходили взад и вперёд. Другие сидели, вперившись в дверь, в которой появлялись врачи с новостями. Некоторые лежали на узких койках и на сооружённых из сдвинутых стульев кроватях. На полу валялись пустые банки из-под напитков, одноразовая посуда, комки салфеток. Было душно и тошнотворно от смеси запахов: больницы, остатков еды на бумажных тарелках, закупоренного помещения.
Он стоял, озираясь, разыскивая Полину. Нервничал. Последний раз они виделись год назад. Когда она подошла, он поразился, как она изменилась за это время. Похудела. Помолодела. Похорошела. Ему стало неловко: беда, а он рад, что видит её. Он даже не предполагал, что так по ней соскучился. Она избегала встреч с ним, виделись они редко, общались в основном по телефону – перебрасывались короткими фразами о сыне. Влад приезжал к нему всегда один.
Она уткнулась ему лицом в плечо и заплакала.
– Всё будет хорошо, всё будет хорошо, – повторял Игнат, обнимая её.
Происходящее казалось ему сном, будто он наблюдал со стороны. Сейчас он очнётся и вздохнёт с облегчением: не было никакой аварии, сын жив-здоров, вот-вот войдёт и скажет: «Привет!», потом они поедут вместе домой. А в голове стучало: «Почему? За что?» Он чувствовал себя так, как если бы сошёл со страниц своих книг – кто-то распоряжался судьбой его семьи, как делал он со своими героями. Этот кто-то взял и обрушил на них беду. Ну ладно обрушил на него, не раз грешившего, но зачем на Влада, ещё не успевшего даже пожить? Кто? Тот, кто на небе? Да никто, жизнь такая...
– Он чудом остался жив, – всхлипнула Полина. Проглатывая от волнения половину слов, она рассказала, что в автомобиль сына врезался грузовик, въехал в него на полной скорости, воткнув в придорожный столб. Машина была сплющена, как сдавлена прессом. Влада вытаскивали из неё целый час, боялись, что не довезут его до больницы. Прогнозы врачей были страшные. Они ничего не могли обещать: выйдет ли их сын из комы, не станет ли инвалидом, придётся ли ему заново учиться говорить, ходить, держать в руках вилку.
– Будем опять кормить его с ложечки, как когда он был крошкой, но не это самое ужасное, лишь бы жив остался, лишь бы вернулся к нам, – заплакала Полина.
– Он справится, выздоровеет, вот увидишь, – сказал Игнат. А сердце ныло: что если врачи правы?
Подготавливая его, Полина предупредила, что смотреть на сына будет тяжело. Пока они шли по коридору, Игнат проскальзывал взглядом через распахнутые двери в палаты, где лежали больные – обмотанные трубками, все в белом, как в гробах, без сознания. Вокруг сновали медсёстры и врачи – улыбчивые, заботливые, при этом притупленные из-за рутинной работы, в чём-то механические.
Они подошли к одной двери и Полина крепко сжала его руку. Первое, что он увидел – это свисавшие с кровати ноги Влада. Малиново-чёрные от ран. Сын был высоким, под стать баскетболисту, и кровать была ему мала. Его лицо было заслонено спиной медсестры. Она обернулась, поздоровалась, отчиталась: это моя смена, вот здесь кнопка, нажмите, тут же прибегу, не беспокойтесь, состояние стабильное, а вон идёт хирург, он вам всё расскажет.
Подошёл врач. Вид у него был уставший, как и у родственников в комнате ожидания. Пока он докладывал о состоянии Влада, Игнат смотрел на сына. Его лицо казалось чужим: всё в ссадинах и синяках, без всякого выражения, как маска. Оба виска были пересечены аккуратно зашитыми шрамами – бордовыми, с запёкшейся кровью. Один глаз утонул в отёке. Во рту торчала дыхательная трубка. Дышал он громко, прерывисто, хрипло. Казалось, что ему не хватает воздуха. «Это нормально, не волнуйтесь», – успокоил врач, заметив беспокойство Игната. Сказал, что, когда закончит обход, вернётся и подробнее обо всём поговорит. Ушёл.
Полина взяла руку Влада и, поглаживая её, стала тихо с ним разговаривать. «Это поможет ему прийти в сознание», – сказала она. Игнат стоял рядом, как замороженный. В горле у него был ком слёз, в сердце – боль. Вдруг это конец? Раньше, когда что-то с ним случалось, он всегда полагался на свои силы, знал, что найдёт выход. В этой же ситуации он был беспомощным. Всё зависело от Влада. Как и от жужжавших в палате приборов. Как и от вернувшейся медсестры. Что если она по небрежности забудет сделать ему укол или введёт не то лекарство?
– Можно как-то постель раздвинуть? – попросил её Игнат. – А то ему неудобно, он такой высокий.
– Конечно, – кивнула та. Удлинив кровать, она осторожно положила ноги Влада на матрас и поменяла ему бежевые носки. Такие же носки выглядывали из-под одеял в других палатах.
– Теперь ты с ним поговори, – сказала Полина. Она слегка взбодрилась – верила, что сын её услышал. Игнат взял его руку. Ладонь была тёплой, влажной, живой. Он зашептал, быстро-быстро, спотыкаясь от волнения. О том, что будет приходить к нему каждый день, что нельзя сдаваться, надо бороться, ничто уже не имеет значения, кроме одного – его здоровья. «Ты меня слышишь, ты меня слышишь?» – повторял он с надеждой. Внезапно Влад шевельнул пальцами. И Игнат заплакал. Впервые за много лет...
Все дни Игнат проводил в больнице. Перезнакомился со всеми врачами и медсёстрами. Внимательно следил за тем, как они ухаживают за сыном. Дотошно всё у них выяснял. Они терпеливо отвечали на одни и те же вопросы – приветливо, обстоятельно, без всякого раздражения. Когда Полины не было рядом, разговаривать с Владом ему было легче. В её присутствии он зажимался. Когда же сидел у постели сына один, то выкладывал всё как на духу. Наравне с Полиной он был уверен, что Влад слышит и безмолвно обещает выкарабкаться, памятуя его наставление не сдаваться.
Игнат рассказывал ему абсолютно всё. Делился своими планами и сомнениями – то, чего не умел делать с женой. Он верил, что вытащит таким образом сына из комы. Шёпотом, чтобы не могли подслушать сновавшие вокруг медсёстры, он переносил его в детство, окружал тем, среди чего тот рос. Пробуждал в нём полузабытое. Развлекал смешными историями. Разговаривал с ним так, как будто сын мог ответить.
Он был сосредоточен на своём горе. От этого казалось, что мир равнодушен и никому нет дела до их беды. Хотя знал, что был не прав. Одинокими они с Полиной не были. Думая об этом, он смотрел на девочку за стеклянной перегородкой – сливавшуюся белизной лица с простынёй, с кровавым шрамом в скрепках на наголо бритой голове. Скрепки нестерпимо блестели под светом лампы на потолке. Она неподвижно лежала, как и Влад, вытянув вдоль тела руки. Рядом с ней сидела молодая женщина, что-то безостановочно шептавшая, как и Игнат. Поймав его взгляд, женщина слабо улыбнулась. Подошла. Сказала, что её дочь сбил пьяный водитель. Нёсся по переулку с безумной скоростью, когда та каталась на велосипеде. «Всё будет хорошо. Держитесь», – поддержала она. Отправилась назад. Села на стул. Опять что-то зашептала.
Влад вдруг застонал. Игнат вскочил, позвал медсестру. Та прибежала и успокоила, что это хороший признак. Раз он чувствует дискомфорт, значит потихоньку приходит в себя. Она протёрла запёкшиеся губы Влада мокрой салфеткой, смазала их кремом. Проверила все приборы. Предупредила, что через пять минут будет перерыв.
– Владушка, ты слышал, что медсестра сказала? Ты скоро поправишься, – с волнением произнёс Игнат. – Ты не беспокойся, я вернусь, как только начнут впускать, и мама после работы придёт.
Покидать сына было тяжело. Каждый раз Игнат боялся, что в его отсутствие случится непоправимое. Он вышел из палаты. В коридоре было непривычно тихо – время ланча. В его глубине катила в соседнее отделение тележку с тарелками нянечка. Туда переводили тех, кому полегчало. «Скоро туда переведут и Владика», – подумал он с радостью.
Подъехал лифт. В кабинке стоял старик с капельницей на колёсиках, с всклокоченной бородёнкой, в ночной рубашке, из-под которой торчали две синие тонкие ноги. Пока лифт летел вниз, старик что-то недовольно бормотал. Его руки дрожали – то ли от болезни, то ли от возраста. Хотя, вглядевшись в него, Игнат понял, что он был далеко не стар. Он помог ему выйти, предложил довести до двора, думая, что тот хочет подышать свежим воздухом. Но старик отказался.
На первом этаже находилась столовая. Пахло кофе, чем-то жареным. Смех, болтовня, жующие лица Игнату были неприятны, казались неуместными. Он вышел из больницы и направился к закусочной, благо та была в двух шагах. За углом заметил старика с капельницей. Прячась от врачей, тот с наслаждением курил. Солнце блестело пятном на его лысине и на широком обручальном кольце на руке. Такое же крупное кольцо носил издатель. Игнат вспомнил, что опять забыл ему позвонить и попробовать выторговать ещё месяц. Через две недели истекал срок сдачи рукописи. Состряпать же роман за оставшееся время было практически невозможно. Не было ни сил, ни желания. Он подумал с горькой иронией, что Савелию повезло – благодаря этому он до сих пор жив. Разрыв с издателем Игната уже не волновал. Несчастье с сыном сделало его безразличным ко всему. И он усмехнулся: вот, оказывается в чём свобода. В полном равнодушии.
Он заказал эспрессо. Сел за столик под пальмой. Воздух был влажный, с привкусом моря. Казалось, что в конце длинной улицы, куда летели автомобили, лежит океан. Превращаясь вдали в игрушечные, машины словно проваливались в пропасть. Миражи-ямы подстерегали на каждом углу. Полоснёт луч солнца по стеклу машины и кажется, что сейчас свалишься в обрыв. Или, ослепляя, столкнёт в дверях с человеком. Как случилось с Игнатом, когда он отправился за очередной чашкой эспрессо и наскочил на знакомого бомжа.
– Давненько вас здесь не было, – осклабился тот. – Не возражаете, если подсяду к вам?
– Нет, конечно. Вон там мой столик, – кивнул Игнат. Болтовня с бродягой помогла бы отвлечься, скоротать время до окончания перерыва в больнице.
– Благодарствую, – произнёс тот, когда Игнат, вернувшись, протянул ему стакан кофе и сэндвич. И в миг всё проглотил.
– Где это вы пропадали? – спросил он, вытирая ладонью губы.
– Так... дела... – сказал Игнат и замешкался, продолжать или нет. Чего ради откровенничать с плутоватым бездомным? Но хотелось рассказать о своей беде. Делиться с незнакомцами подчас бывает проще, чем с близкими. К тому же бомж по непонятным причинам вызывал у него симпатию.
– Всё строчите? – спросил тот и подмигнул. Хитровато так, с каким-то намёком.
Игнат насторожился. Откуда тот знает, что он литератор? Он никогда об этом не говорил ни ему, ни владельцам закусочной. Держался всегда в этом месте инкогнито. А узнать его вряд ли могли. Не актёр же он и не политик, чьи лица ежедневно мелькают на экранах телевизоров и на обложках журналов, да и не такой он знаменитый, как, к примеру, Стивен Кинг.
– С чего вы взяли, что я пишу?
– Вы ж вечно здесь с ноутбуком сидите, всё по клавишам барабаните.
Звучал бомж вроде правдиво, но Игнат ему не поверил. Уловил в его глазах смех, будто тот над ним потешался. Хотя могло померещиться. Из-за несчастья с сыном он стал мнительным и нервным.
– Угадали, пишу.
– Публикуетесь или так, для себя?
– Публикуюсь.
– Надо же! – восхитился тот. – Как вас зовут-то? Может, я слышал.
– Вряд ли, – увильнул Игнат, из предосторожности скрыв своё имя.
– Что пишите-то?
– Так... всякое.
– Нравится писать или ради денег строчите?
– И то, и другое. Нравится, ну и на кусок хлеба зарабатываю.
– Кусок хлеба всегда найдётся. Бог подаст, – с важностью изрёк бомж.
«Неужто верующий? – подивился Игнат. – Да нет, скорее рисуется». И в тон ему, подыгрывая, произнёс, что это, конечно, правильно, но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай, иначе последнего лишишься. Сами же говорили, что человек – всего лишь пылинка. И подумал, что довольно глупо обсуждать эту тему с бездомным.
– Что такого, ежели всего лишишься? Живёшь себе как вольная птица! Вот, как я.
«Ну да, – улыбнулся про себя Игнат, – красивые рассуждения, а предложи ему миллион, не откажется».
– Чего смеётесь? Не верите? – угадал бомж его мысли.
– Почему, верю.
– Да нет, не верите... а зря, и боитесь зря, человека-то нельзя всего лишить. Лишишь его, а он, даже голый, тут же умудрится имуществом обзавестись или жильём каким. У меня тоже кое-что имеется, мелочь, так сказать, но зато пока своё. В центре города есть один дворик, я там местечко себе облюбовал, – и назвал то самое здание, где находилось издательство. «Значит это я его там видел», – удивился Игнат.
– Местечко, конечно, никудышное, без всяких удобств, зато бесплатное, а, ежели меня оттуда попрут, другое найду. Мне без разницы, все мои вещички при мне, чемоданов собирать не надо, так-то оно проще, – и хихикнул: – Собственность она того, закабаляет.
– Возможно, но всё же с ней как-то надёжнее, – возразил Игнат. И поругал себя: ввязался в бессмысленный спор, да и рассуждает свысока, с долей самодовольства – в чём его нередко упрекал сын.
– Эка загнули! Надёжнее! – хохотнул бомж. – Какая надёжность в наши-то дни? Жизнь она того, непредсказуемая штука. Вы ж, наверное, про это самое и пишите, герои ваши не в раю же живут, бедствуют и всё такое.
– Почему, в раю тоже живут. Куда угодно могу их отправить. Хочу – на войну пошлю, хочу – на курорт, – пошутил Игнат.
– Ну вы это того, преувеличили, – опять хихикнул бомж. – Герои книг тоже люди, самостоятельные, так сказать, личности. Могут и не послушаться.
– По-вашему, если я захочу, предположим, пристрелить их в романе, они мне не дадут?
Разговор Игната развлёк, временно разогнал тяжёлые мысли. Надо бы написать об этом бомже рассказ. Шут, конечно, но неглуп, далеко неглуп.
– Чего в них стрелять-то? Стреляй ни стреляй, они уже есть, вы же их создали, значит они всегда будут, а вот воспротивиться они могут. Сами ж знаете, как это бывает: пишешь, пишешь, а герой твой совсем не то говорит, что ты задумал, из плохого в хорошего превращается или наоборот. Герои книг они же, так сказать, советчики писателям.
– Вы, как я погляжу, знаток литературы.
– Не знаток, но маленько разбираюсь. Сам одно время бумагу марал, дело это только кажется нехитрым, ан нет, короче бросил. Как говорится, грех с души снял.
– Какой же это грех? – спросил Игнат. Не потому что его интересовал ответ бомжа, в чьи небылицы он не верил, а, чтобы отвлечься. Каждый раз, когда приближалось время возвращаться в больницу, онначинал волноваться.
– Разве нет? Грех-то это ж не только грабить там или убивать, – произнёс бомж, весело поглядывая. В его глазах не было ни пустоты, ни безнадёги – то, что обычно Игнат читал во взглядах бездомных, а живость и озорство. Неужели он говорит правду и всем доволен? Сомнительно. Скорее паясничает. Игнату опять стало скучно. Беседа исчерпала себя, приняла нежелательный оборот. Меньше всего ему хотелось рассуждать о литературе. Пора было идти назад к сыну. Он взял мобильник, чтобы позвонить Полине. Но та его опередила.
– Владик очнулся! Я уже здесь, приходи! – прокричала она в трубку. У него перехватило дыхание. Попрощавшись с бомжом, он бросился к больнице.
– Вы там того, поосторожнее! – крикнул ему вслед бродяга.
В этот раз в лифте было тесно и душно. Пахло духами, табаком и пончиками, которые жевала пара подростков. В углу, оттеснённый к стене, стоял тот же старик. Накурившись, он возвращался к себе в палату. «Как его только не поймали», – подивился Игнат.
Около двери его ждала Полина.
– Он очнулся, как только ты ушёл. Они не сразу сообщили, хотели подождать, чтобы зря не тревожить, – взахлёб начала она. – Кризис миновал, ему только-только трубку вытащили, всего на час, чтобы понаблюдать, как он сам справится. Если всё будет хорошо, то трубку совсем уберут. Господи, какое счастье!
Когда они подошли к кровати Влада, тот попытался что-то сказать, но вместо слов вырвался хрип. По движению его губ Игнат догадался, что он произнёс «Привет». Вид у него был отсутствующий, словно он мало понимал, кто перед ним. Полина, успокаивая, прошептала, что это нормально. Пробуждение – скачкообразный процесс. Сын то с ними, то погружается в полусон.
– Ты поговори с ним, а я пока сбегаю принесу чего-нибудь попить, – сказала она, догадавшись, что он хочет побыть с сыном один. В интуиции ей нельзя было отказать. Это черта ему нравилась и не нравилась – от Полины трудно было что-либо скрыть.
Тут он заметил, что за стеклянной перегородкой лежит мужчина с землистым лицом. Игнат хотел было спросить у медсестры, куда перевели девочку со шрамом на голове, полегчало ли ей, но не стал. Побоялся услышать ответ.
Влад открыл один глаз, второй полностью исчез в бордовом отёке. Опять шевельнул губами. «Я в порядке», – разобрал Игнат.
– Не разговаривай, береги силы, – сказал Игнат, взял его руку и спросил, как он себя чувствует. И одёрнул себя: что за вопрос, как может чувствовать себя человек в таком положении. Влад с силой вдавил свои пальцы в его ладонь и довольно внятно произнёс:
– Забери меня отсюда.
– Потерпи немножко, тебе надо окрепнуть...
– Забери! – перебил Влад. С силой оторвал спину от кровати и попытался встать. Прибежал медбрат – налитой, до неприличия пышущий здоровьем. Привязал Влада к кровати. Успокоил Игната, что ремень ластичный, неудобств не причинит. Что немало больных, придя в сознание, ведут себя подобным образом. В первую очередь молодые парни. Приходится чуть ли не наручниками их приковывать, чтобы не поразбивали себе головы. Он повесил на стену перед кроватью белый лист, на котором было выведено чёрным фломастером: меня зовут Влад, мне восемнадцать лет, я лежу в больнице, такого-то числа я попал в автомобильную аварию.
– У многих бывает провал в памяти. Они считают, что их здесь насильно держат, – пояснил медбрат.
Влад успокоился, закрыл свой видящий глаз. Шепнул: «Расскажи...», не закончил, задремал.
– Отдыхай, а я посижу рядом, – сказал Игнат и смолк, чтобы дать сыну поспать, но Влад сжал его руку: дескать, продолжай.
– Хорошо, развлеку тебя одной историей, – решил он рассказать ему про бродягу. Влад всегда жалел бездомных и упрекал его в нетерпимости и высокомерии, не подозревая, что этим Игнат прикрывал свою боязнь оказаться в таком же положении – свалиться с горы вниз. С этого он и начал. Поделился, как устал быть рабом своих собственных книг. Как хочет писать другое, но не уверен, что ещё способен, что не распылил за эти годы свой талант. И как этот неизвестно откуда взявшийся бомж в чём-то свободнее, чем он. Потому что ему нечего терять. От этого он ничего не боится.
Он обернулся, сзади стояла Полина. Он смутился. Слышала она или нет его исповедь? И поймал себя на мысли, что рад, если слышала. Вот так, как на духу, выложить ей всё он не мог. Хотел, но что-то постоянно его останавливало, даже, когда они были женаты. К сыну он поворачивался одной стороной, к жене – другой.
Вернулся медбрат, попросил их с Полиной выйти на час. Они пошли в комнату ожидания. Там было спокойно, полупусто. Пол был усеян попкорном – как засыпан снегом. На раскладных койках спали дети. Бродил кругами согнутый в дугу тощий старик. В кресле, сложив крестом руки на коленях, сидела мама сбитой пьяным водителем девочки. Увидев их, она заулыбалась, сказала, что слышала, что их сын поправляется, и счастлива за них. И что у неё тоже хорошие новости.
Они сели. Полина была притихшей, немногословной. Она ещё больше похудела за эти дни. Побледнела. Заострились черты лица. Хотя глаза светились, как и у мамы девочки. Радость её молодила. Он с грустью подумал, что, когда они заберут сына из больницы, она опять отдалится, станет чужой.
– Тебе надо отдохнуть, – сказал он.
– Тебе тоже, ты все дни здесь проводишь. Наверное, совсем перестал работать.
– Ничего, наверстаю.
– Я случайно услышала, как ты говорил Владику, что у тебя проблемы на работе. Это правда?
– Да нет... не волнуйся, всё нормально. Главное, что Владик в порядке, остальное – пустяки.
– Да, да, я сама об этом думала... когда такое случается, тут и понимаешь, как всё мелочно по сравнению с этим... я все дни молилась, умоляла Бога не отнимать его у нас... даже торговаться с ним стала, просила меня наказать, но только не Владика. Я боялась, что он не выживет, даже тебе боялась сказать...
– Знаю, я сам боялся.
– Я так тебе благодарна, за твою поддержку, за всё.
Её слова его расстроили. Они прозвучали так, будто он был другом семьи, подставившим своё плечо в трудную минуту, а не родным человеком.
– За что меня благодарить? Влад мой сын.
– Да, да, конечно...
Заглаживая неловкость, она добавила, что он замечательный отец, что она всегда так считала, даже когда решила разойтись. Окончательно смутившись, она пролепетала, что, когда пытается исправить положение, делает только хуже.
– Не переживай, я понял, что ты имела в виду, – сказал Игнат. И подумал, что бомж прав: жизнь – ненадёжная штука. Всё в ней хрупко, зыбко и не логично. Разве мог он предположить двадцать лет назад, что они с Полиной разведутся, что он сам оттолкнёт от себя женщину, которую любил и до сих пор любит? Вот оно как: не щадишь тех, кем дорожишь, теряешь их. Когда они разошлись, он во всём винил Полину. Не мог простить ей принципиальности. Да, он был резок, нетерпим, но она должна была попытаться влезть в его шкуру и понять, что он находился под сильным стрессом. Себя он не оправдывал – немало понаделал грешков. Но считал, что она должна была быть снисходительней, не концентрироваться на своей гордости – вечно всё портившей по её же признанию. Он не мог смириться с тем, что она его бросила. Хотя теперь винил и себя. Мог бы всё исправить, вернуть её, если бы захотел.
– Давай сходим куда-нибудь поужинаем, – предложил он.
– Давай, – кивнула Полина. Без особой охоты, как ему показалось.
IV.
Игнат взял кофе и вышел на террасу закусочной. Настроение было приподнятым. Утром Влада перевели в другое отделение, сын поправлялся быстро. Он сел в тень под пальму. Её плотные в гармошку листья ударялись друг о друга на ветру. Их звук напоминал хлопанье крыльев совы. Игнат давно её не видел. Домой он приходил поздно и отправлялся прямиком в постель.
В мистику он не верил. Не верил именно в то, про что писал. Поэтому самому было странно, что видел в сове необыкновенную птицу. Если бы он не был закоренелым реалистом, то мог бы решить, что её появление неспроста. Как и знакомство с бомжём. Он огляделся. Куда тот запропастился? Его стул перед входом пустовал. Занимательной был личностью этот бродяга. Философ. Клоун. Хитрец. Не водит ли он всех за нос? Игнат взглянул на лавку под деревом, на которой сидел мужчина с длинной серебристой косичкой. Судя по жёваному грязно-коричневому пиджачку, по приплюснутой шляпе на голове человек был бродягой. Игнат встал, подошёл к нему. Тот вскинул на него глаза – мутноватые, с жёлтыми белками.
– Доллара не найдётся? – попросил он.
– Вот, держите, – сказал Игнат. – Давно вы здесь сидите?
– А что такое? – ощетинился тот. – Кому я мешаю?
– Никому, я просто знакомого ищу. Может, знаете его, он постоянно здесь крутится. Высокий такой, худой, с длинными волосами, лет пятидесяти.
– Ну как я, – со смешком ответил тот. – Не знаю такого.
Игнат вернулся к столику, допил остывший кофе. Хотел было поинтересоваться у продавцов в закусочной, не видели ли они бомжа, но передумал. Почему, собственно говоря, его должна волновать его судьба? Есть вещи поважнее. Он встал и направился к больнице. Впервые за несколько недель на сердце было спокойно и не резало внутри, будто всадили в грудь нож. Влада обещали скоро выписать. Хотя отправляли его не домой, а в реабилитационный центр на курс лечения. Чтобы избежать возможных осложнений, как объяснили врачи. И заверили, что поводов для беспокойств уже не видят.
По холлу больницы нервно ходила Полина. По её виду он мгновенно понял, что опять что-то стряслось.
– Владик убежал! – бросилась она к нему. – Медсестра зазевалась, а он тем временем переоделся и сбежал. Его навещал друг, он тайком принёс ему одежду. Это я виновата, должна была проследить, ведь он постоянно рвался домой. Это моя вина, моя…
– Ты тут ни при чём. Что это за больница, если отсюда легко удрать! Как вообще это могло случиться! Он же лежал в кровати с сеткой.
– Он перехитрил медсестру, попросил её что-то принести, а его друг тем временем молнию на сетке расстегнул. Толком никто ничего не знает, они его сейчас везде ищут. Господи, что теперь будет!
– Не больница, а бардак! – возмутился он. – Не могут проследить! Надо срочно его искать, ты подними всех на ноги, всё здесь осмотри, а я побегу на улицу.
Он облазил все больничные дворы и переулки. Останавливал встречных, спрашивал, не видели ли они молодого парня, черноволосого, высокого, со шрамами на лице, с красным оплывшим глазом. Все разводили руками: сожалеем, не видели. Оставалось объездить близлежащие улицы. Он был уверен, что Влад не мог далеко уйти, был слишком слаб, еле передвигался. Только бы успеть, только бы он не упал, не потерял сознание. Игнат влетел на стоянку – забитую машинами, залитую солнечным светом. Солнце было везде. Интенсивное как никогда, оно горело в окнах зданий, в очках прохожих, на пряжке пояса идущего навстречу мужчины в ковбойской шляпе. Игнат подскочил к нему, задал тот же самый вопрос: не видели ли вы...
– Да вон он, – махнул тот рукой. – Я как раз иду позвать кого-нибудь. Смотрю, малёк-то в полуобморочном состоянии. Я хотел его довести, так он мне не дал.
Прислонившись к одному из автомобилей, на земле сидел Влад – жалкий, измождённый, худющий. Игнат опустился на асфальт рядом с ним. Он внезапно почувствовал невероятную усталость. За те полчаса, пока он носился, разыскивая сына, прошла вечность. Он был измотан, но счастлив – сын нашёлся. Теперь уж он его никуда не отпустит. Будет дежурить в больнице, если эти идиоты врачи не в состоянии сами проследить. Он потянулся за мобильником, чтобы позвонить Полине, успокоить её, а то вся извелась. Но в кармане было пусто. Наверное, выронил.
Было душно. Во рту пересохло, мучила жажда. Солнце, разгораясь, превратилось в пламя, нестерпимо обжигало затылок, проникало в мозги. От него некуда было спрятаться. Перед глазами прыгали блики... всё быстрее, быстрее.
– Зачем ты убежал? – спросил он сына. – Нельзя же так, ты мог только хуже себе сделать.
– Я хочу домой, я здоров.
– Это только кажется, что здоров, ты ещё не окреп. Давай я отведу тебя в палату, – сказал Игнат. Но встать не было сил. И он подумал со смехом, что со стороны можно решить, что он тоже болен и его надо вести в больницу.
– Не хочу в палату, меня там насильно держат, они всё врут, я выясню, я докопаюсь, – забормотал Влад.
– Не волнуйся, никто тебя насильно там не держит, я никому не позволю. Давай пойдём, обопрись на меня.
Он помог сыну подняться. Влад встал, потерял равновесие, почти упал.
– Ты посиди здесь секунду, я подгоню машину, – сказал Игнат. В груди сильно закололо, он пошатнулся, сам чуть не упал. И увидел бегущих к ним Полину, двух медбратов, мужчину в ковбойской шляпе...
V.
Игнат взял бутылку коньяка, вышел на задний двор. Там всё было запущено. С тех пор, как с сыном случилось несчастье, он перестал следить за участком. Забывал включать поливалку, как обещал Зинаиде в тот день, когда бросил её. Посаженные ею маргаритки превратились в сухие комочки. Первое время она звонила ежедневно, забивая автоответчик сообщениями. Он хотел рассказать ей про свою беду, надеясь, что она поймёт, какое нелёгкое сейчас время, и перестанет его тревожить. Но передумал. Она стала бы наведываться в больницу, пытаясь его вернуть. А потом она стала звонить реже и реже. Уже давно не звонила, а, может, кажется, что давно – время как-то сместилось. Нехорошо, конечно, получилось, разошлись по-вражески. Сам виноват, ведь изначально знал, что она «прохожая», каких в его жизни было немало до брака с Полиной и после. Сам всё это допустил. Поэтому Зинаида и устраивала истерики – знала, что он никогда не будет ей принадлежать... Зачем вспоминать, всё это уже не имеет никакого значения. Он прикрыл глаза. Устал... очень устал.
Было тихо. Неправдоподобно тихо после больничной сутолоки. Он откинулся на спинку скамейки, посмотрел на небо. Оно было без звёзд и без луны. Светлое, хотя была ночь: мутно-белое, с жёлтыми разводами. Как растёкшееся по сковородке разбитое яйцо.
Он задремал. Снилось что-то тревожное. Какой-то лабиринт, по которому он плутал, пытаясь найти выход. Муторный, затяжной сон. Он открыл глаза. Не привиделось ли это беззвёздное абстрактное небо? Нет, над головой были те же яичные разводы с увязшей, как в масляной краске, яркой белой точкой – внезапно поползшей вниз. Набирая скорость, она стала надвигаться на него. Всё ближе, ближе. И превратилась в сову. Опустившись на забор, она уставилась на него своими круглыми глазищами.
– Давненько мы не виделись, – сказал он.
Она неподвижно сидела. Белоснежная, большая. Полуптица, получеловек – такой она была в его романах. Такой казалась ему в эту минуту.
– У нас сын попал в аварию, – продолжил он. – Едва не потеряли его. Сейчас он в больнице, поправляется, хотя сегодня он выкинул номер, удрал оттуда.
Он глотнул коньяку. Помолчал, глядя на неё. До чего ж хороша! Мистическое создание. И появилась она символично – как бы в ответ на первую серию «человек-сова». Наблюдая за ней, изучая её повадки, он попутно лепил образ Савелия, делал его более убедительным. Получалось, что он был многим ей обязан. Благодаря Савелию у него есть деньги, успех – всё то, что ему стало абсолютно безразлично, когда с сыном стряслось несчастье. Там в больнице, стоя у кровати Влада, рассказывая ему всё подряд, без стеснения выворачивая себя наизнанку перед ним (лишь бы вырвать его из комы, втащить назад, сюда к ним с Полиной) он сознавал, что беда не только состарила его и сломила, но и дала силы. Перерубила его жизнь пополам. Убрала всю шелуху. Вывела его на новый виток.
– Помнишь, я хотел прикончить Савелия? Передумал я, бродягу одного решил послушаться.
Она вдруг оторвала крылья от тела и забила ими себя по бокам – также, как в тот день, когда он в шутку советовался с ней, убивать ли Савелия.
– Решил я его пощадить, а вот писать про него больше не буду. Как сказал этот самый бродяга, убивай его ни убивай, пиши про него ни пиши, он итак жив. Своё дело он сделал.
Она опять прижала крылья к телу и что-то громко пролаяла в ответ. В точности, как соседские псы.
– Ну ты даёшь! – восхитился он. – Это сколько же у тебя звуков!
Он опять глотнул коньяку. Усталость отошла. Дышать стало легче. Спала жара. «Климат для выносливых», – подумал он. Или там на стоянке, когда он сидел на земле рядом с Владом не было никакого пекла, а ему стало плохо с сердцем? Но это не важно. Важно только одно – сын выкарабкался, поправляется. Значит и они с Полиной будут в порядке. Как говорит Полина, всё взаимосвязано. Она во всём видела смысл, причину, логику. Даже в бедствиях. Это помогало ей переносить трудности. «Бывает ещё хуже», – говорила она. Раньше он прочитывал в этих словах самообман. Теперь же завидовал её умению верить. Он так не мог. Был закоренелым скептиком.
– Ну, я пошёл, – сказал он. – Ты всё равно скоро улетишь, а мне работать надо. Уже больше месяца ничего не писал. Знаешь, что я писать буду? Э-э, брат, не знаешь... прав этот бомж, прав.
Она в ответ сорвалась с забора. Её крылья были такими огромными, что казалось невероятным, как она умудряется их складывать, когда сидит. Всё также пристально глядя на него, она медленно поплыла в его сторону – как аэроплан, держа крылья параллельно земле. Ему стало не по себе. Дикое же существо. Неизвестно, что там у неё на уме. Он отошёл назад. Настигая, она сделала резкий рывок и повисла, покачиваясь, в воздухе. Он стоял, как загипнотизированный. Хотел было уйти, но не мог. Смотрел на неё, как она на него. В её взгляде не было ни хищности, ни злого умысла. Глаза у неё были внимательные, шаловливые, с хитрецой. Как у человека. Он был уверен, что где-то их уже видел. Где? И вспомнил. Точно также на него смотрел бомж – с любопытством и озорством. И та чудаковатая старушка с шуршащим голосом.
Сова покачалась перед ним, взметнулась вверх и улетела...
Утром разбудил мобильник. Не отрывая головы от подушки, Игнат завозил рукой по полу в поисках трубки. В полусне услышал радостный голос Полины.
– Я сейчас на работе, по дороге заезжала в больницу, – прозвенела она. – Владик как раз завтракал. Ты представляешь, он всё съел, впервые! Прямо вылизал тарелку.
– Как он себя чувствует?
– Намного лучше, хотя какой-то тихенький, подавленный. Мне кажется, что он напуган, понял, что ещё нездоров.
– Я скоро к нему поеду. Только забегу по дороге в издательство.
– Ты не заболел? Голос какой-то уставший.
– Не выспался, всю ночь работал.
Он отправился в ванную. Взглянул в зеркало. Осунувшееся лицо. Щёки – как наждачная бумага. Он принял душ, побрился. Выпил крепкий кофе. Причёсываясь перед выходом, оглядел своё отражение. Ничего, вполне себе представительный сорокачетырёхлетний господин. Сел в машину. Покатил по улочке – вымершей в это время суток. Оживала она после трёх, когда возвращались из школы дети. Остановившись у светофора, он уронил взгляд в боковое зеркальце. В нём сияло солнце. По утрам оно было прозрачное, расплывчатое, цвета нарциссов, а к вечеру обретало чёткую форму и превращалось в маковый шар. В зеркальце внезапно потемнело. Сзади, заслонив собой небо, вырос грузовик. Смотреть на него было неприятно – одна из подобных махин чуть не раздавила Влада. А Полина толкует ещё о какой-то причинности событий, взаимосвязи! Всё проще. Случайность, нелепость – и нет человека. Любой может сбить тебя, как эту девочку с зашитым черепом, или его – он едва не угодил под колёса машины, когда носился, разыскивая сына. И не написал бы он тогда того, над чем работал всю ночь и что должен был написать давным-давно. Впрочем, Полина тоже права. Как там у Омара Хайяма: «Не горюй, если меньше других веселился. Будь доволен, что меньше других пострадал». Да и насчёт причинности получается она тоже права. Беда с сыном сблизила его с женой, столкнула его с места, дала ему силы принять решение.
Он въехал в центр города. Вокруг – столбы-небоскрёбы. Между ними пролезали солнечные лучи. Рассекая улицы, как прожекторы, они били в глаза. Он надел тёмные очки – непроницаемо-зеркальные, отгораживающие от толпы. Навстречу шли прохожие – отчуждённые, погружённые в себя, в таких же очках-заслонках. Всего месяц назад его отталкивали вежливые улыбки, лица-маски. Сейчас же в каждом встречном он видел себя. У всех в сердце была какая-то своя боль.
Войдя в здание, Игнат, как всегда, заглянул к Джине. Та опять развешивала холсты. Пока он проводил все дни в больнице, выставка, на открытие которой она его приглашала, закрылась. Про это он забыл, как и про всё остальное.
– Давно не виделись. Как у вас дела? – поздоровался он.
– Всё о’кей, а у вас?
В этот раз в её улыбке промелькнуло что-то светское, словно они были едва знакомы.
– Нормально... – он помедлил, не зная, говорить ли про сына, и сдержался. Джина была какая-то другая, суховатая.
– Готовитесь к выставке? – спросил он.
– Да, на следующей неделе открытие.
Он огляделся. Развешено было всего несколько холстов. Остальные стояли прислонённые к стенам. Среди них он заметил один, напоминавший абстрактное небо, на фоне которого сидела вчера сова.
– Не буду вам мешать, мне тоже пора, пойду перекушу, потом в издательство.
– Где они теперь? – задала она несуразный вопрос.
– Как где? Там же, – не понял он.
– Да, да, – рассеянно ответила она, точно понятия не имела, о чём речь.
Он вышел из галереи. Направился к кафе рядом с книжным магазином. Вспомнил, как месяц с лишним назад ходил по книжному, готовясь к разговору с издателем, как сомневался в правильности своего решения, как пошёл на попятную. А сейчас он был спокоен. Если не удастся договориться и придётся порвать с издателем, так тому и быть. Пути назад всё равно уже нет. Жаль только, если так и не узнает, кому принадлежит это таинственное издательство без адреса и кто этот лощёный, выхоленный человек, кому он приносил в течение семи лет свои рукописи.
Игнат взял кофе и сел за столик, на котором стояла миниатюрная ёлка. Он почти забыл, что через три дня Рождество. Между столиками вертелся официант в костюме клоуна, с копной оранжевых волос, с застывшей улыбкой, растянутой красной краской до ушей. Он подскочил к Игнату, подлил в чашку кофе, отпустил какую-то шутку. Он весь искрился: дружелюбием, блёстками на шароварах, нарисованной улыбкой. Сам же не улыбался. Мысленно смыв с его лица краску, Игнат увидел сникшего с потухшим взглядом человека. Далёкого от всех, как и Игнат.
– Хороших Вам праздников! – пожелал клоун и двинулся к другому столику. Наблюдая за ним, Игнат думал о том, как охладел к Рождеству. А ведь когда-то было иначе. Каждый год они с женой готовились. Полина бегала по магазинам, покупая подарки. Влада она баловала, хотела, чтобы он ни в чём не нуждался, как нуждалась она в детстве. Упрекая её, что она портит сына, Игнат нередко делал то же самое. Ночью, когда сын спал, он оставлял под ёлкой гору подарков. И съедал приготовленное Владом для Санта Клауса угощенье, чтобы сын знал, что тот приходил ночью. Он улыбнулся, вспомнив, как один раз сын застукал его за этим занятием и расстроился, считая, что отец ворует. Счастливое было время, несмотря на обиды, размолвки, непонимания! Не попробовать ли всё возродить и опять провести Рождество всем вместе? Не страшно, если придётся праздновать в больнице. «Так и сделаем», – решил он.
Он положил на стол чаевые и придавил их пепельницей, чтобы не сдуло. Преддождевой ветер бил по листьям пальм, сбрасывал на землю салфетки, переворачивал страницы брошенной кем-то газеты. Небо помутнело. На руку Игната упала крупная капля. За ней – другая, третья, ещё одна. Подскочил клоун, вырвал из-под пепельницы деньги, быстро переложил грязную посуду на поднос. Со смехом повскакивали с мест посетители, попрятались под навесами. Игнат перебежал дорогу, вошёл в здание. Проходя мимо галереи, он увидел, что Джина повесила на стену ещё несколько холстов. Он двинулся вглубь коридора – в этот раз не ярко освещённого, а полутёмного, пустого. Шёл и думал с облегчением, как через несколько минут всё закончится. На душе у него было легко. Он был почему-то уверен, что издатель знает, зачем он к нему идёт, что тоже всё решил.
Размышляя об этом, он внезапно упёрся в стену. Серую. Голую. Ни двери, ни знакомого охранника. Никого. Только мрачный коридор-туннель со светлым прямоугольником в конце – выходом во двор, где обитал бомж. Он обошёл весь первый этаж. Ни следа. Покрутился и отправился назад в галерею.
Джина стояла у окна, наблюдая за дождём. Струи воды с силой лупили по стеклу – вот-вот разобьют и зальют пол.
– Издательство куда-то переехало? – спросил он.
– Вы разве не знали? Их уже две недели, как нет, – не оборачиваясь, произнесла она. – Я думала, вы в курсе.
– Странно... там даже двери нет.
– Вы, наверное, пропустили, куда ж она могла подеваться, – произнесла она, также глядя на посеревшую от воды улицу.
Он стоял рядом, смотрел вместе с ней на дождь и думал с радостью, что, наконец-то, свободен. Получил то, чего добивался. Будет вольной птицей, как сова. Будет всегда рядом с сыном и Полиной.
Дождь лил и лил, смывая его прошлую жизнь: развод с женой, Зинаиду, книги про Савелия, успех.
– Где будете Рождество отмечать? – спросил он.
– Дома, одна.
Он удивился. Столько лет забегал к ней, болтал и даже понятия не имел, что у неё никого нет. Вот оно как: живём все бок о бок и ничего не знаем друг о друге. «Все мы чужаки», – подумал он о своём раннем незавершённом романе. Теперь-то он его точно завершит!
– Ой, совсем забыла! Они же номер телефона оставили, – сказала Джина и, весело глядя на него, протянула ему визитку.
