Александр ТИТОВ

 

Родился в 1950 году в селе Красное Липецкой области, окончил Московский полиграфический институт, Высшие литературные курсы.

Автор семи сборников рассказов и повестей, дипломант литературного конкурса им. Н. Островского (1980 г.) 5-го Волошинского конкурса (2007 г.) за рассказ «Ребро Гоголя», финалист национальной литературной премии для детей и юношества «Заветная мечта-2008» за повесть «Ангелок» (по мотивам повести снят полнометражный фильм «Ангел», Москва, киностудия «Ракурс, 2011 г.), лауреат областной литературной премии имени Е.Замятина (2010 г.), областной литературной премии имени И.Бунина (2011 г.) А также премия областного липецкого журнала «Петровский мост» (2012) за повесть «Путники в ночи».

Публиковался в журналах «Подъем», «Волга», «Север», «Литературная учеба», «Новый мир» и др.

 

 

КОРШУН

Рассказ

 

1.

«Клёванный коршуном», – так говорят о нем в деревне. У Ивана рваная губа – в детстве, когда лазил по деревьям за птичьими яйцами, губу ему разодрал когтями молодой коршун. К пятидесяти годам Иван сам сделался похожим на хищную птицу – заострившийся нос, вечно злые глаза.

Семья коршунов проживает неподалеку, на уступе скалы, выступающей над речным простором. Кхэн. Так зовут пожилую коршуниху, она часто дает мужу Гэнху советы. Она уговорила его переселиться с вершины старого дуба на отрог скалы, куда никто не сможет добраться. Кхэн больна. Однажды она попросила мужа принести ей кусочек уха давнего врага, Ивана, возомнила, что если она склюет это ухо, то тотчас выздоровеет.

– Я не хочу снова враждовать с ним… Я порвал Ивану губу, а он в порыве гнева отрезал мне лапу. Взаимная ненависть рождает новую, еще большую ненависть. Лучше я принесу тебе кусок говяжьей печенки!

 – Хочу отведать человеческой плоти, вражеской плоти! – стояла на своем Кхэн.

– Я не дикарь, я честный коршун! Я не собираюсь мстить человеку за давнее зло, хочу всё забыть.

– Тогда я сама накажу его!

– Не надо никого наказывать. Ты больна и слишком слаба. В схватке с человеком ты погибнешь. У него есть ружье, он до сих пор продолжает на нас охотиться. Мы чудом дожили до своей старости!

На глазах Кхэн появляются слезы:

– Не хочу умирать… – тихо произносит она. – Я слабею, внутри меня постоянная боль…

– Ты не умрешь! Я сегодня полечу на бойню, в райцентр, принесу тебе кусок свежего мяса, ты выздоровеешь.

 

2.

Гэнх стремительно мчится сквозь лес, задевая краешком крыльев стволы ради ощущения скорости, и, при всей своей лихаческой стремительности, крылья не повреждает, а лишь чиркает ими о замшелые кору – раздается сухой шорох, почти визг мха, отваливающегося от стволов серой пылью; коршун умчался уже далеко, а мшинки все еще падают с легким щелканьем на прошлогоднюю листву, устилающую желтым слоем землю.

Вылетел за пределы леса, впереди – райцентр! Небо обнимает коршуна серебристой прохладой, жир на перьях блестит под яркими, ватного оттенка, тучами.

От полей поднимается сырость после дождя, от речушки, змеящейся в овраге, доносится запах осоки. Старый коршун летит из заповедника в райцентр, где на окраине расположена бойня. Сюда должны привезти последних колхозных коров. Бойня стоит возле полуразваленной фермы, под дощатым навесом грубая скамейка, вкопанная в землю, стол, обитый железом, мужики в ожидании работы щелкают костяшками домино. Грузовики с коровами где-то задерживаются. Пронзительно визжит лезвие ножа, затачиваемого на электрическом круге, из-под острого стального лезвия веером летят искры.

 

3.

Хищник ждет своего часа на крыше старого телятника, иногда, устав от неподвижности, скачет вдоль конька длинного строения, удерживая равновесие с помощью крыльев.

– Опять однолапый пляшет! – указывает рукой молодой рабочий. – Проголодался, наверное, сегодня отдам ему потроха!

Наконец подъехал грузовик с тощими коровами, и уже через два часа подвыпившие горластые  мужики начали выбрасывать отходы.

Гэнх наелся потрохов, выбрал кусок мяса для больной жены и полетел домой.  Коршун живет в заповеднике – самом маленьком в мире, занимающем несколько десятков гектаров. Заповедник уникален своими растениями, сохранившимися с доледникового периода. Сюда редко заходят браконьеры.

Гэнх возвращается в лес, летит через поселок нефтяников, над плоскими кровлями пятиэтажных домов, над асфальтированными улицами, по которым ползут сверкающие автомобильчики. Старому коршуну интересно узнать, кто в них едет, но лень снижаться, чтобы заглянуть в черные сверкающие окна.

 

4.

Иван несколько лет назад выстрелами из охотничьего ружья прогнал из деревни семейство коршунов, живших на вершине старого дуба. В птиц не попал, гнездо разлетелось на мелкие щепки. Истратил запас патронов, сбив дробью почти всю листву с вершины дерева.

Коршун, не выпуская из клюва кусок теплого мяса, скрывается в сосновой чаще, разгоняя крыльями запах душистых, нагретых солнцем иголок. Крылья вжикают по кромке известняка – здесь, на меловой скале укрыто среди зарослей его гнездо. Залезть на скалу может опытный альпинист, а какие в деревне Тужиловка спортсмены? Ивану за пятьдесят, на голове у него почти совсем седые волосы. Но мужик он крепкий, а выпив, грозит коршуну кулаком, обещает достать его на самой высокой горе.

Иван почти каждый день заезжает на тракторе в заповедник, давит колесами цветы, толстые шершни на лету бьются в стекла кабины. Время от времени Иван нащупывает под сиденьем ружье, заряженное крупной дробью.

Сбитые ветровым стеклом шершни подрагивают на горячем, в царапинах, капоте трактора. Насекомые лежат на спинах, смешно болтают лапками. Стекла в кабине закрыты – шершни кусаются очень больно, от их укусов бывали смертельные случаи.

Иван еще в советские времена пытался вывести шершней, вылил в овраг тракторную цистерну аммиачной воды. И долго еще после этого случая местные экологи писали осуждающие статьи в газеты и жаловались на самый верх. Председателя колхоза оштрафовали за нарушение природы заповедника, а Иван, в то время самый лучший местный тракторист, отделался строгим выговором и лишением премии за вспашку зяби.

 

5.

Сегодня Иван решил окончательно покончить с коршуном. Ближе к обеду он бросил пахать землю под озимые, сказал бригадиру, что задержится после обеда по своим делам… Примерно в полдень он подъехал на колесном тракторе к меловой скале, которая нависает над трактором стеной многоэтажного дома. Из-под скалы выбегает ручей. Иван глушит мотор, вылезает из трактора, наклоняется, пьет из родника.

Затем достает из-под сиденья трактора ружье, вынимает из мешка веревку, клинья от бороны, которые сам заострил в кузнице. Он видел по телевизору, как альпинисты забивают в скалы клин за клином, затем цепляют за них веревку. И у него тоже получилось. Иван поднимается метр за метром вверх, в прокуренной сиплой груди шипит злая энергия. Ружье висит за спиной на ремне.

Выступающие плиты позволяют цепляться за них. Некоторые ровные и плоские, выступают далеко вперед, будто балконы без ограждения. Здесь можно отдохнуть, проверить снаряжение. На одной из таких плит Иван встает в полный рост, переводит дыхание. До самой реки, сверкающей на горизонте, расстилается синеватый хвойный лес. Иван, переводит дух, рассматривает дымчатую панораму полей, течение сине-свинцовых речных волн, желтую кромку противоположного берега, ярко-зеленую осоку, сгибающуюся под струями воды, то поднимающую, то опускающую острые листья. Плита под ногами уходит метра на три вперед, в белых точках птичьего помета. Иван машинально выкуривает еще одну сигарету. Затем бросает окурок вниз, летит вниз малиновый огонек, теряясь в траве между алых ягод.

 

6.

Гнездо коршуна схоронено в выемке, заметны сухие веточки, травинки, прутики, белеют обрывки полотенец доярок. Иван узнал рукав своей телогрейки. Он вздрогнул – ему почудилось, что это его оторванная рука.

«Значит, этот паразит тоже следит за мной?» – невольно подумал он, спину защекотали мурашки страха.

Иван осталось сделать последнее усилие, чтобы взобраться на скалу. Пот ручейком стекал по сильной, в напряженных мышцах груди. Однако коршун первым заметил человека, и внезапно, с шорохом крыльев, налетел сверху, сбил с Ивана промасленную кепку, вцепился в голову человека когтями.

Ружье выскользнуло из рук, полетело вниз, блямцая по выступам камней то звонко стволом, то глухо прикладом.

Иван машинально вцепился правой рукой в хрусткое перьевое горло птицы, лицо закрыл левой ладонью, чтобы коршун не выклевал глаза.   

– Убью, сволочь… – Иван почувствовал, что падает со скалы, попытался вцепиться в траву, скудно росшую на камнях, но та вырывалась с корнями, обдавая лицо крошками земли. Он вдруг понял, что это не  е г о  коршун, у этого было две целых лапы.

Кхэн била клювом, норовя выклевать человеку глаза. Иван, не выпуская птичьего горла, стремительно летел вниз, распахнутые крылья коршунихи трещали по камням. В падении коршуниха, обдавая лицо Ивана болезненным жаром клюва, схватила человека за мочку уха, с силой выдрала мякоть… Иван закричал…

Удар о землю показался мягким и почти долгожданным. «Отмучился!» – подумал про себя Иван.

Коршуниха попыталась высвободилась из судорожно сжатой ладони человека. Дышать ей было нечем, она хрипела. У Кхэн  не было сил расклевать врагу лицо. Потрепыхав беспомощно крыльями, она легла на грудь Ивана, глаза ее, наполненные слезами, остановились, помутнели, отражая небо над рекой.

 

7.

Вскоре прилетел Гэнх, он увидел под скалой лежащего Ивана, правая рука которого сжимала горло Кхэн. В клюве у нее зажата мочка уха, подсыхающего черной кровью.

Иван был жив, он слабо стонал, пытаясь пошевелиться. Лицо человека с закрытыми глазами выглядело жалким, изо рта его текла тоненькая полоска крови, падала каплями на траву, теряясь среди ягод.

Гэнх встал на единственную лапу, оттолкнулся от груди человека, и полетел к соседнему полю, где работали трактористы. Коршун кружил над полевым станом, летая на уровне роста людей, едва не задевая их лица. Трактористы как раз собирались  на обед.

-- Да это же Иванов коршун! – воскликнул кто-то. – Вот лапа-то, одна-единственная!

-- А где же Иван?

-- Отпросился, сказал, что надо съездить домой! – пояснил бригадир.

-- Не нравится мне виражи однолапого, куда-то он нас зовет… Заводи, Вася, трактор, поедем за ним!..

 

8.

Очнулся Иван в больнице с забинтованной головой, ощутив тяжесть гипса на правой ноге.  

– Отживел? – над ним склонилось круглое лицо соседа по койке. Это был мужчина лет сорока в спортивных штанах, с бинтами на голом животе, торчал кончик алого рубца, сшитого крепкими белыми нитками.

– Где я, что со мной?

– Ты в больнице, со скалы упал. Тебя привезли трактористы. Вовремя они тебя нашли…

Иван смотрел на свой разбитый, в болячках, кулак, разжал его, выскользнуло маленькое серое перышко. Слабым голосом рассказал соседу по палате о давнем случае: послевоенное детство, голод. Он, мальчик, лазил по скалам, собирал птичьи яйца, чтобы накормить мать, бабушку, сестренок, и вдруг наткнулся в одном из гнезд на коршунёнка. Надо было слезть и убежать, а он захотел забрать молодую птицу на еду, начал запихивать коршунёнка за пазуху. Птенец вырвался из рук, вцепился когтем в губу мальчика, прорвал ее когтем насквозь. И сам в этой ранке увяз.

Ванька заорал, освободиться от когтя сразу не смог. Усевшись на толстую ветку, мальчик кричал, пытаясь вытащить лапку из раны. Ничего не получалось, только еще больнее становилось, и коршунёнок от ужаса хрипел, обивая крыльями мальчишечье лицо. Ванька вспомнил про  складной ножик, достал его из кармана, открыл лезвие, и торопливо, пилящими движениями отрезал коршунёнку лапу, которая под лезвием ножа хрустнула, словно веточка, выступила кровь из раны, надулась красным шариком, будто алый сок на сорванном стебле. Наступила очередь молодого коршуна закричать хрипловатым неокрепшим голосом, жгучие капли крови упали на лицо мальчика, и прижглись на коже темными точками, вроде как родинки образовались.

– Я очень хотел есть… –  словно бы оправдываясь, говорил Иван. -- Ни одного птичьего яйца в тот день добыть не удалось, и я слизнул с губ эти проклятые капли, до сих пор во рту горят!..

Иван окончил рассказ и теперь смотрел затравленным взглядом на свое забинтованное тело. Одна нога у него шевелилась, и он надеялся в ближайшее время покурить на балконе. А курить очень хотелось. Кто-то из догадливых трактористов положил ему на тумбочку нераспечатанную пачку «Примы» и коробку спичек.

– Лапку отрезанную принес в губе домой, брат помог ее вынуть, повесил на ветке дерева посреди выгона, привязал леской, она долго там болталась, зимой ветер в ней звенел.

– У птиц нет чувства мести, я читал об этом в газете! – сказал сосед по палате.

– Для чего же этот коршун так долго всё кружит над моей жизнью? – воскликнул Иван, ощущая боль в голове и во всем теле. – Почему он всегда вырывался из моих сетей, и не умирал, когда я попадал в него дробью?

Сосед по койке пожимает плечами, дескать, мало ли чего в жизни случается…                                                         

– Коршун! – бормочет Иван, чувствуя всегдашний шрам под нижней губой. – Я уже стар, и скоро не смогу работать… Я – коршун с подрезанными крыльями...

 

9.

Сосед по койке уже спит, есть такие люди, которые засыпают мгновенно, едва голова прикоснется к подушке. Летний долгий вечер постепенно переходит в ночь, которая укрывает июньским полусветом сельскую двухэтажную больницу, ближние леса и поля.

Иван, подпрыгивая на одной ноге, с жадностью закуривает сигарету. Из ближайшей рощи показывается черная точка, она вырастает, Иван различает знакомый силуэт коршуна. Зажженная сигарета падает из дрожащих пальцев вниз, огонек выписывает затейливый малиновый узор.

Человек в отчаянии стонет, ему хочется уйти с балкона, однако им вдруг овладевает странное оцепенение:

«Зачем  о н  снова прилетел ко мне?»

Сделав вираж над балконом, коршун вновь стремительно разгоняется, и, ударившись на полном лету о стену, падает вниз. Трепыхнувшись возле фундамента, птица затихает.

-- Зачем т ы  это сделал? – восклицает Иван.

Коршун перестает шевелиться, похрапывает сосед по палате, звякает пробирками дежурная медсестра.

 

 

МЕТЕОРИТ

КОРШУН

 

1.

«Клёванный коршуном», – так говорят о нем в деревне. У Ивана рваная губа – в детстве, когда лазил по деревьям за птичьими яйцами, губу ему разодрал когтями молодой коршун. К пятидесяти годам Иван сам сделался похожим на хищную птицу – заострившийся нос, вечно злые глаза.

Семья коршунов проживает неподалеку, на уступе скалы, выступающей над речным простором. Кхэн. Так зовут пожилую коршуниху, она часто дает мужу Гэнху советы. Она уговорила его переселиться с вершины старого дуба на отрог скалы, куда никто не сможет добраться. Кхэн больна. Однажды она попросила мужа принести ей кусочек уха давнего врага, Ивана, возомнила, что если она склюет это ухо, то тотчас выздоровеет.

– Я не хочу снова враждовать с ним… Я порвал Ивану губу, а он в порыве гнева отрезал мне лапу. Взаимная ненависть рождает новую, еще большую ненависть. Лучше я принесу тебе кусок говяжьей печенки!

 – Хочу отведать человеческой плоти, вражеской плоти! – стояла на своем Кхэн.

– Я не дикарь, я честный коршун! Я не собираюсь мстить человеку за давнее зло, хочу всё забыть.

– Тогда я сама накажу его!

– Не надо никого наказывать. Ты больна и слишком слаба. В схватке с человеком ты погибнешь. У него есть ружье, он до сих пор продолжает на нас охотиться. Мы чудом дожили до своей старости!

На глазах Кхэн появляются слезы:

– Не хочу умирать… – тихо произносит она. – Я слабею, внутри меня постоянная боль…

– Ты не умрешь! Я сегодня полечу на бойню, в райцентр, принесу тебе кусок свежего мяса, ты выздоровеешь.

 

2.

Гэнх стремительно мчится сквозь лес, задевая краешком крыльев стволы ради ощущения скорости, и, при всей своей лихаческой стремительности, крылья не повреждает, а лишь чиркает ими о замшелые кору – раздается сухой шорох, почти визг мха, отваливающегося от стволов серой пылью; коршун умчался уже далеко, а мшинки все еще падают с легким щелканьем на прошлогоднюю листву, устилающую желтым слоем землю.

Вылетел за пределы леса, впереди – райцентр! Небо обнимает коршуна серебристой прохладой, жир на перьях блестит под яркими, ватного оттенка, тучами.

От полей поднимается сырость после дождя, от речушки, змеящейся в овраге, доносится запах осоки. Старый коршун летит из заповедника в райцентр, где на окраине расположена бойня. Сюда должны привезти последних колхозных коров. Бойня стоит возле полуразваленной фермы, под дощатым навесом грубая скамейка, вкопанная в землю, стол, обитый железом, мужики в ожидании работы щелкают костяшками домино. Грузовики с коровами где-то задерживаются. Пронзительно визжит лезвие ножа, затачиваемого на электрическом круге, из-под острого стального лезвия веером летят искры.

 

3.

Хищник ждет своего часа на крыше старого телятника, иногда, устав от неподвижности, скачет вдоль конька длинного строения, удерживая равновесие с помощью крыльев.

– Опять однолапый пляшет! – указывает рукой молодой рабочий. – Проголодался, наверное, сегодня отдам ему потроха!

Наконец подъехал грузовик с тощими коровами, и уже через два часа подвыпившие горластые  мужики начали выбрасывать отходы.

Гэнх наелся потрохов, выбрал кусок мяса для больной жены и полетел домой.  Коршун живет в заповеднике – самом маленьком в мире, занимающем несколько десятков гектаров. Заповедник уникален своими растениями, сохранившимися с доледникового периода. Сюда редко заходят браконьеры.

Гэнх возвращается в лес, летит через поселок нефтяников, над плоскими кровлями пятиэтажных домов, над асфальтированными улицами, по которым ползут сверкающие автомобильчики. Старому коршуну интересно узнать, кто в них едет, но лень снижаться, чтобы заглянуть в черные сверкающие окна.

 

4.

Иван несколько лет назад выстрелами из охотничьего ружья прогнал из деревни семейство коршунов, живших на вершине старого дуба. В птиц не попал, гнездо разлетелось на мелкие щепки. Истратил запас патронов, сбив дробью почти всю листву с вершины дерева.

Коршун, не выпуская из клюва кусок теплого мяса, скрывается в сосновой чаще, разгоняя крыльями запах душистых, нагретых солнцем иголок. Крылья вжикают по кромке известняка – здесь, на меловой скале укрыто среди зарослей его гнездо. Залезть на скалу может опытный альпинист, а какие в деревне Тужиловка спортсмены? Ивану за пятьдесят, на голове у него почти совсем седые волосы. Но мужик он крепкий, а выпив, грозит коршуну кулаком, обещает достать его на самой высокой горе.

Иван почти каждый день заезжает на тракторе в заповедник, давит колесами цветы, толстые шершни на лету бьются в стекла кабины. Время от времени Иван нащупывает под сиденьем ружье, заряженное крупной дробью.

Сбитые ветровым стеклом шершни подрагивают на горячем, в царапинах, капоте трактора. Насекомые лежат на спинах, смешно болтают лапками. Стекла в кабине закрыты – шершни кусаются очень больно, от их укусов бывали смертельные случаи.

Иван еще в советские времена пытался вывести шершней, вылил в овраг тракторную цистерну аммиачной воды. И долго еще после этого случая местные экологи писали осуждающие статьи в газеты и жаловались на самый верх. Председателя колхоза оштрафовали за нарушение природы заповедника, а Иван, в то время самый лучший местный тракторист, отделался строгим выговором и лишением премии за вспашку зяби.

 

5.

Сегодня Иван решил окончательно покончить с коршуном. Ближе к обеду он бросил пахать землю под озимые, сказал бригадиру, что задержится после обеда по своим делам… Примерно в полдень он подъехал на колесном тракторе к меловой скале, которая нависает над трактором стеной многоэтажного дома. Из-под скалы выбегает ручей. Иван глушит мотор, вылезает из трактора, наклоняется, пьет из родника.

Затем достает из-под сиденья трактора ружье, вынимает из мешка веревку, клинья от бороны, которые сам заострил в кузнице. Он видел по телевизору, как альпинисты забивают в скалы клин за клином, затем цепляют за них веревку. И у него тоже получилось. Иван поднимается метр за метром вверх, в прокуренной сиплой груди шипит злая энергия. Ружье висит за спиной на ремне.

Выступающие плиты позволяют цепляться за них. Некоторые ровные и плоские, выступают далеко вперед, будто балконы без ограждения. Здесь можно отдохнуть, проверить снаряжение. На одной из таких плит Иван встает в полный рост, переводит дыхание. До самой реки, сверкающей на горизонте, расстилается синеватый хвойный лес. Иван, переводит дух, рассматривает дымчатую панораму полей, течение сине-свинцовых речных волн, желтую кромку противоположного берега, ярко-зеленую осоку, сгибающуюся под струями воды, то поднимающую, то опускающую острые листья. Плита под ногами уходит метра на три вперед, в белых точках птичьего помета. Иван машинально выкуривает еще одну сигарету. Затем бросает окурок вниз, летит вниз малиновый огонек, теряясь в траве между алых ягод.

 

6.

Гнездо коршуна схоронено в выемке, заметны сухие веточки, травинки, прутики, белеют обрывки полотенец доярок. Иван узнал рукав своей телогрейки. Он вздрогнул – ему почудилось, что это его оторванная рука.

«Значит, этот паразит тоже следит за мной?» – невольно подумал он, спину защекотали мурашки страха.

Иван осталось сделать последнее усилие, чтобы взобраться на скалу. Пот ручейком стекал по сильной, в напряженных мышцах груди. Однако коршун первым заметил человека, и внезапно, с шорохом крыльев, налетел сверху, сбил с Ивана промасленную кепку, вцепился в голову человека когтями.

Ружье выскользнуло из рук, полетело вниз, блямцая по выступам камней то звонко стволом, то глухо прикладом.

Иван машинально вцепился правой рукой в хрусткое перьевое горло птицы, лицо закрыл левой ладонью, чтобы коршун не выклевал глаза.   

– Убью, сволочь… – Иван почувствовал, что падает со скалы, попытался вцепиться в траву, скудно росшую на камнях, но та вырывалась с корнями, обдавая лицо крошками земли. Он вдруг понял, что это не  е г о  коршун, у этого было две целых лапы.

Кхэн била клювом, норовя выклевать человеку глаза. Иван, не выпуская птичьего горла, стремительно летел вниз, распахнутые крылья коршунихи трещали по камням. В падении коршуниха, обдавая лицо Ивана болезненным жаром клюва, схватила человека за мочку уха, с силой выдрала мякоть… Иван закричал…

Удар о землю показался мягким и почти долгожданным. «Отмучился!» – подумал про себя Иван.

Коршуниха попыталась высвободилась из судорожно сжатой ладони человека. Дышать ей было нечем, она хрипела. У Кхэн  не было сил расклевать врагу лицо. Потрепыхав беспомощно крыльями, она легла на грудь Ивана, глаза ее, наполненные слезами, остановились, помутнели, отражая небо над рекой.

7.

Вскоре прилетел Гэнх, он увидел под скалой лежащего Ивана, правая рука которого сжимала горло Кхэн. В клюве у нее зажата мочка уха, подсыхающего черной кровью.

Иван был жив, он слабо стонал, пытаясь пошевелиться. Лицо человека с закрытыми глазами выглядело жалким, изо рта его текла тоненькая полоска крови, падала каплями на траву, теряясь среди ягод.

Гэнх встал на единственную лапу, оттолкнулся от груди человека, и полетел к соседнему полю, где работали трактористы. Коршун кружил над полевым станом, летая на уровне роста людей, едва не задевая их лица. Трактористы как раз собирались  на обед.

-- Да это же Иванов коршун! – воскликнул кто-то. – Вот лапа-то, одна-единственная!

-- А где же Иван?

-- Отпросился, сказал, что надо съездить домой! – пояснил бригадир.

-- Не нравится мне виражи однолапого, куда-то он нас зовет… Заводи, Вася, трактор, поедем за ним!..

 

8.

Очнулся Иван в больнице с забинтованной головой, ощутив тяжесть гипса на правой ноге.  

– Отживел? – над ним склонилось круглое лицо соседа по койке. Это был мужчина лет сорока в спортивных штанах, с бинтами на голом животе, торчал кончик алого рубца, сшитого крепкими белыми нитками.

– Где я, что со мной?

– Ты в больнице, со скалы упал. Тебя привезли трактористы. Вовремя они тебя нашли…

Иван смотрел на свой разбитый, в болячках, кулак, разжал его, выскользнуло маленькое серое перышко. Слабым голосом рассказал соседу по палате о давнем случае: послевоенное детство, голод. Он, мальчик, лазил по скалам, собирал птичьи яйца, чтобы накормить мать, бабушку, сестренок, и вдруг наткнулся в одном из гнезд на коршунёнка. Надо было слезть и убежать, а он захотел забрать молодую птицу на еду, начал запихивать коршунёнка за пазуху. Птенец вырвался из рук, вцепился когтем в губу мальчика, прорвал ее когтем насквозь. И сам в этой ранке увяз.

Ванька заорал, освободиться от когтя сразу не смог. Усевшись на толстую ветку, мальчик кричал, пытаясь вытащить лапку из раны. Ничего не получалось, только еще больнее становилось, и коршунёнок от ужаса хрипел, обивая крыльями мальчишечье лицо. Ванька вспомнил про  складной ножик, достал его из кармана, открыл лезвие, и торопливо, пилящими движениями отрезал коршунёнку лапу, которая под лезвием ножа хрустнула, словно веточка, выступила кровь из раны, надулась красным шариком, будто алый сок на сорванном стебле. Наступила очередь молодого коршуна закричать хрипловатым неокрепшим голосом, жгучие капли крови упали на лицо мальчика, и прижглись на коже темными точками, вроде как родинки образовались.

– Я очень хотел есть… –  словно бы оправдываясь, говорил Иван. -- Ни одного птичьего яйца в тот день добыть не удалось, и я слизнул с губ эти проклятые капли, до сих пор во рту горят!..

Иван окончил рассказ и теперь смотрел затравленным взглядом на свое забинтованное тело. Одна нога у него шевелилась, и он надеялся в ближайшее время покурить на балконе. А курить очень хотелось. Кто-то из догадливых трактористов положил ему на тумбочку нераспечатанную пачку «Примы» и коробку спичек.

– Лапку отрезанную принес в губе домой, брат помог ее вынуть, повесил на ветке дерева посреди выгона, привязал леской, она долго там болталась, зимой ветер в ней звенел.

– У птиц нет чувства мести, я читал об этом в газете! – сказал сосед по палате.

– Для чего же этот коршун так долго всё кружит над моей жизнью? – воскликнул Иван, ощущая боль в голове и во всем теле. – Почему он всегда вырывался из моих сетей, и не умирал, когда я попадал в него дробью?

Сосед по койке пожимает плечами, дескать, мало ли чего в жизни случается…                                                         

– Коршун! – бормочет Иван, чувствуя всегдашний шрам под нижней губой. – Я уже стар, и скоро не смогу работать… Я – коршун с подрезанными крыльями...

 

9.

Сосед по койке уже спит, есть такие люди, которые засыпают мгновенно, едва голова прикоснется к подушке. Летний долгий вечер постепенно переходит в ночь, которая укрывает июньским полусветом сельскую двухэтажную больницу, ближние леса и поля.

Иван, подпрыгивая на одной ноге, с жадностью закуривает сигарету. Из ближайшей рощи показывается черная точка, она вырастает, Иван различает знакомый силуэт коршуна. Зажженная сигарета падает из дрожащих пальцев вниз, огонек выписывает затейливый малиновый узор.

Человек в отчаянии стонет, ему хочется уйти с балкона, однако им вдруг овладевает странное оцепенение:

«Зачем  о н  снова прилетел ко мне?»

Сделав вираж над балконом, коршун вновь стремительно разгоняется, и, ударившись на полном лету о стену, падает вниз. Трепыхнувшись возле фундамента, птица затихает.

-- Зачем т ы  это сделал? – восклицает Иван.

Коршун перестает шевелиться, похрапывает сосед по палате, звякает пробирками дежурная медсестра.

 

 

МЕТЕОРИТ

Рассказ

 

Это случилось внезапно – раздался хлопок в осеннем небе, вспышка жара обожгла мое лицо сквозь мелкий дождь, волна горячего воздуха качнула назад, затем снова вперед. С трудом удержавшись на ногах, я увидел, как серая лужа поднялась перед моим лицом фонтаном горячих брызг, будто в нее упал осколок снаряда, взбив липкую грязь и шипя паром. Я догадался, что это метеорит, и кинулся скорее доставать его из лужи. Я всегда хотел иметь собственный личный метеорит – чтобы он лежал дома, на моем рабочем столе…

И вот он сам прилетел ко мне – горячий таинственный комочек… Я попытался взять его, однако он, словно лягушонок, ускользал от меня…

Неожиданно метеорит, весь в шипах, словно ежик, размером с горошину, мгновенно и остро впился в ладонь… Я вскрикнул, выдернул руку из лужи. Черная от грязи, она не кровоточила, черный шрам горячо жёг ладонь наискосок и затягивался. В руке и во всем теле что-то гудело, словно я отравился хмельным ядом.

Спустя минуту боль прошла, я ощутил под кожей ладони твердую выпуклость.

Слегка успокоившись, я пошел домой. Но что-то во мне за эти последние минуты переменилось, и затем весь вечер меня одолевала странная тревога, я не смог завершить начатую статью.

На следующее утро события развивались совершенно непредсказуемым образом.

Приехала жена из деревни, привезла сушеных яблок, плодов шиповника, боярышника, говорит: буду варить тебе витаминный компот! А ты что-то приуныл… Затем внимательно посмотрела на меня.

– Ты случайно не выпил?

Заставила дыхнуть.

Почему-то поморщилась, видимо, у меня изо рта пахло метеоритом, который вошел в мою ладонь инородным телом, и я чувствовал, как он шевелится под кожей, уползая внутрь организма – стремится, наверное, к сердцу…

Мне не хотелось ей об этом рассказывать, а то расстроится, поэтому я сослался на легкое недомогание, хотя, наверное, надо было срочно бежать к хирургу и доставать метеорит с помощью скальпеля и магнита.

На душе было скверно. Я думал о том, что своим писательством вверг семью в бедность, а теперь и рассказ напечатать негде, кроме как в Интернете…

«Не надо жаловаться на судьбу – теперь с тобой я!» – послышался вдруг невнятный голос, как если бы заговорила моя печень или селезенка.

– Кто ты?

«Это я – твой метеорит».

– С кем ты там разговариваешь? – спросила жена.

– Со своим демоном… – машинально ответил я.

– А как же твои прежние демоны – писательство и алкоголизм? – с обычной своей иронией спросила жена.

– С теми я распрощался навсегда, а новый демон, будет, наверное, сильнее их обоих!

«Не наговаривай на меня! – обиделся метеорит. – Ты не знаешь моих и своих возможностей. – Во мне космическая тайна и сила! Я тебе помогу! И вообще, пора тебя омолодить!»

– Как это «омолодить»? – удивился я. – Мне пятьдесят три года, хотя некоторые женщины говорят, что я пока еще ничего!..

«Ничего» – пустое место! – назидательно произнес метеорит. – Я сделаю тебя реально молодым. И в чтении лекций уже не будет необходимости, ты будешь богат».

– Богат? – удивился я. – Это уже что-то новенькое… Если экзистенциальное ощущение молодости не покидает человека до гробовой доски, то богатство для большинства людей, если не грёза, то раздражающий внешний фактор…

«У тебя в мозгах информационная каша! – хмыкнул метеорит. – Я сегодня прочел все твои повести, рассказы, статьи… Некоторые абзацы совсем не отделаны… Вот, например…»

Метеорит зачитал мне отрывок давнишней моей повести, про которую я и сам забыл.

– Я не помню этой страницы… А рукопись потеряна лет двадцать назад. Интересно, где ты, метеорит, ее откопал?.. Можно, я буду называть тебя Метом?

«Можно. Только Чертом не называй, иначе в психушку угодишь…»

– Скажи, Мет, каким образом ты собираешься сделать меня богатым?

«Еще не придумал…», – задумчиво ответил метеорит.

Я рассмеялся: какая-то небесная бактерия, космическая инфекция, поселившаяся внутри моего несчастного организма, сулит мне молодость и богатство!
– Сходи за хлебом! – сказала жена. – И перестань разговаривать сам с собой. Это вовсе не смешно!

За хлебом!.. В кармане, кроме хлебных денег, выданных женой, заначка, около пятисот рублей – на пиво.
В пути со мной стали происходить невероятные вещи, я вдруг почувствовал, что иду вприпрыжку. Словно подросток. И силы откуда-то прибавились, дышать стало легче…

«Я тебя омолодил!» – сказал Мет.

Я потрогал свои волосы, и убедился, что они стали густые и упругие.

– Сколько же мне теперь лет? – спросил я.

«Двадцать три!»

– Надо снова меня слегка состарить! – настаивал я. – Иначе жена меня не узнает, когда вернусь домой.

В тот же момент я почувствовал, как внутри меня заработали метеоритные соки, я вновь слегка огрузнел, волосы опять поредели.

«Сорок три – нормально?» – спросил метеорит.

Встречная девушка на меня как-то внимательно посмотрела. Интересный день сегодня!

А вот и ресторанчик «Катись, горошек!», который по советской привычке именуют «Колосом». За стойкой моя бывшая одноклассница Рита, Ритуля.

– Ты заболел? – Буфетчица с удивлением смотрела на меня. – Ты сегодня не похож на себя…

– Я просто помолодел... Налей, Ритуля, два пива!

Отпил из бокала – пиво было хорошее, натуральное, в меру разбавленное.

– А вот я сегодня больна! – пожаловалась Рита. – Простудилась, температура под сорок, еле держусь на ногах…

– Иди домой.

– Хозяин не отпускает, подменить меня некому…

«Возьми ее за руку!» – раздался внутри меня голос метеорита.

Я машинально взял горячую, чуть влажную ладонь Риты.

«Сожми ее крепче!» – командовал Мет.

Я крепко сжал ладонь буфетчицы, Ритуля вскрикнула, с недоумением на меня взглянула. Краснота сошла с ее щек, глаза перестали блестеть.

– Я выздоровела!.. – она с интересом продолжала меня разглядывать. – Да ты, оказывается, народный целитель, знахарь!

– Это не я… – пробормотал я. – У тебя тут еще больных нету?

Ритуля кивнула в угол ресторана, где за пальмой, растущей в кадке, виднелась согбенная фигура маленького человека. Там на лавке сидел местный горбатый бомж Витя. Лицо его было изуродовано давним ожогом.

Я подошел к Вите. Он взглянул на меня, а я, ощущая в себе странную небесную силу, пристально смотрел на него. Кажется, я прожигал взглядом стены нашего ресторанчика, не заметить меня было невозможно. Витя хотел встать на ноги, но не смог, костыли гулко с беспомощным треском упали на кафельный пол. Я вытянул вперед руку – она гудела, как чугунная, внутри нее кипел огонь. Я положил руку на Витину голову, он закричал. Я изо всех сил сжал его маленькую седеющую голову, облепленную взмокшими волосами. Калека закричал еще сильнее, уже каким-то утробным ревом.

Ритуля остановилась за своей буфетной стойкой в полной неподвижности, повара подбежали к окошку раздаточной и, сгрудясь, смотрели на меня и на Витю.

Неожиданно он встал, выпрямился, во всех его костях раздался хруст. Он уже не кричал, но побледнел от пронзившей его боли. Кажется, зрители догадались, что я лечу калеку. Видимо, боль была такая всеохватывающая, и в то же время исцеляющая, что Витя больше не кричал... Неожиданно он толкнул меня и, покачиваясь, пошел прочь из ресторана, на своих ногах, как здоровый человек, очутился на улице, затем, еще раз обернувшись на окна ресторана «Катись, горошек!», побежал прочь.

«Он здоров! – сказал Мет. – Теперь тебе надо выпить пиво, потому что ты устал».

Устал – не то слово. Я чувствовал себя измочаленным.

– Наверное, ты, метеорит, используешь, космическую силу. Но одновременно ты мучаешь меня, и сам питаешься за счет меня, эта молодость, эта страшная сила внутри меня, губят меня! – тихо произнес я.

«Позволь мне жить внутри тебя, и тогда ты станешь необыкновенным человеком! А без меня ты так и останешься малоизвестным провинциальным писателем. Давай же, говори скорее – да! Да!».

Я молчал, не зная, что ответить. Становиться могущественным мне как-то не очень хотелось. Ведь у всех могущественных, как я понимал, появляются разнообразные хлопоты и ответственность, ужасная ответственность, которая обычного человека, без комплексов, быстро вгоняет в гроб.

Я остановился на вечерней площади райцентра. Никого. Посреди такой же застывший памятник Ленину. Казалось, этот окружающий меня мир всегда жил, и продолжает жить дальше без меня, и вообще без присутствия живых людей. Шумели на ветру кусты и деревья, серебрилась листва.

– Нет, дорогой Мет! – сказал я. Ленин, иронически склонив голову, прислушивался к моим словам. – Мне уже ничего не надо. Живи сам по себе в своем космическом могуществе, а меня оставь в покое!

Спустя некоторое время я вошёл в родной сельский дом, доставшийся мне от родителей, посмотрел на ладонь: чуть заметен шрам от вхождения метеорита. Во время ужина на левой ладони вспух бугорок – я понял, что метеорит выходит из меня!

«Ты что, Мет?» – спросил я.

Метеорит молчал.

– Как я рада, что ты опять дома! И почти трезвый – чудеса! – сказала жена, наливая в чашку парящий чай. – Днем соседи сказали, что видели тебя в ресторане…   Кстати, почему ты выглядишь совсем молодым? И почему на лице твоем тревога?

– Дай нож!

– Зачем? – удивилась жена.

Она подала туповатый хлебный нож, я встал, подошел к кухонной раковине, всадил, прицелившись, острие в нарыв. Кто-то вскрикнул.

– Что ты делаешь? – закричала жена.

– Ничего… Тут нарывчик…

Из ранки полилась черная кровь, щелком вывалился в раковину фиолетовый, космического оттенка камешек, меня будто взрывной волной качнуло.

Камешек был маленький, и мне удалось пропихнуть его пальцами в отверстие раковины.

– Ты что делаешь? – жена встала из-за стола, она испуганно смотрела на меня.

Я показал жене ладонь, ранка на ней стремительно, как в кино, затягивалась.

Жена увидела стремительно набухающие морщины на моем лице и почему-то заплакала.

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ФЕОДАЛ

Маленькая антиутопия

 

ЗАВТРАК

 

Слуга Перфил подает на стол кофе с маковой булочкой.

Князь Иван Алексеевич Чудищев сидит на каменной башне, куда его только что доставил лифт, и через плотное бронированное стекло оглядывает окрестности.
К бойницам солдаты-крепостные подкатывают мезоновые пушки.

Крепостное право было возобновлено в 2063 году, появился новый закон, согласно которому можно схватить человека из народа на улице, и объявить его крепостным воином. Правда, молодые люди на улице встречаются гораздо реже – все они прячутся по лесам и подвалам.

Пришел воевода Федул.

– Извините, вашество, срочное дело… – неуклюжий Федул недоуменно переминается  с ноги на ногу, огорченно смотрит вдаль, он никак не может сориентироваться в стратегической обстановке. Федул толстый, неповоротливый, из бывших полицейских чинов; с пренебрежительной складкой в уголке рта, что придает его лицу кислый вид.

И взгляд его направлен как бы наискосок, оттого смотреть в его серые тусклые глаза всегда почему-то неприятно.

Благодаря военному таланту Федула Иван Алексеевич одержал победу над всеми окрестными помещиками и сделался единственным владельцем территории размером с небольшую советскую область.

Пользуясь запасами приватизированного золота, Чудищев в эпоху Реставрации Советского строя (примерно 2041 год) купил у южных племен пять тысяч воинов-наемников, заплатил им золотом, добытым отрядом Материальной поддержки, организованным Федулом из отпетых разбойников.

Степные воины были чуть раскосые, с черными бородами, они жили в опустошенных войнами степях, меж развалин домов, прячущихся за молодым лесом. Первое время они были готовы сражаться за хлеб и одежду, но последнее время стали требовать денежное пособие. Самых строптивых Федул отводил в кусты и пристреливал из своего лазерного револьвера.

Чудищеву предстоит выиграть последнее сражение – на замок Ивана Алексеевича надвигался войско крупного феодала – Георгия Ивановича Тентеева, который также мечтает создать на просторах бывшей партийно-криминальной области справедливое государство во главе с самим собой.

В подзорную трубу с электронным увеличением видны оборванные люди с мешками за плечами, непричесанные женщины, бредущие босиком вслед за телегами, запряженными лошадьми. В телегах лежит разный скарб и сидят дети.

– Беженцы! – определил привычным взглядом Федул. – Значит, они предчувствуют скорое сражение в этих местах, потому и бегут.

– Но это же мои холопы! – возмутился Иван Алексеевич. – Кто позволил им покидать мой край? Эти рабы обязаны трудиться на моих полях. Я собираюсь выращивать сахарную свеклу и пшеницу на экспорт!..

– Разве их теперь догонишь? – ворчал Федул. – Они к Георгию Ивановичу идут, у него оброку меньше платить…

В словах воеводы Чудищеву слышалась тонкая издевка.

«Ну, погоди, вот кончится война, разжалую тебя в простые председатели моего личного колхоза!» – мстительно думал он. 

– Холопы они и есть холопы! – сказал Федул. – Мы их апосля выловим…

– Как же, выловил, держи ветра в поле… Вот перейдут на сторону врага, и придется нам драпать от этих «туземцев».

– Не боись, барин, победа будет за нами!

– Мезоновые пушки опробовали в стрельбе? – спросил Иван Алексеевич.

– Да, вчерась, когда вы почивать изволили. Один выстрел стирает огнем целую деревню.

– И сколько же ты деревень стер с лица земли?

– Три.

– Идиот! Эти деревни нам нужны для выполнения продовольственного плана, надо было палить по лесам, где прячутся всякие бродяги.

– Как же-с: ловим-с, плетьми потчуем, жандармерия наша не спит, доставляет дезертиров в подвалы, воспитывает…

– Многим ли удается бежать?

– Нет, только некоторые удрали… У них метки на солдатской форме и вшитые под кожу маячки. Беспилотные самолетики пикируют на дезертиров, стреляют в них разрывными пулями. Однако солдаты вырезают маячок из-под кожи и выкидывают вместе с куском мяса – жизнь дороже…

– Что же делать? Неужто по старинке заградительные отряды выставлять?

– Придется… – вздыхает Федул.

Вновь появляется слуга Перфил, в его веснушчатых подрагивающих ладонях ваза с фруктами.

– Взяли бы вы, барин, да и замирилися бы с Тентеевым! – упрашивает старый слуга. – Глядишь, после мира народ опять бы на земле расплодился…

– Народ должен жить при одной крепкой власти – при мне! – с яростью восклицает Чудищев.

Старый слуга молчит, седые бакенбарды его встопорщились от ветра, гуляющего над башней. Гулко трепещут на ветру княжеские флаги.

Федул-воевода рассердился, щеки багровые надул, схватил старика за грудки:

– Я знаю, о чем ты хлопочешь, вошь дворовая! Наша тайная полиция доложила о том, что у Тентеева в офицерах служат твой сын и зять.

– Пустите… – старик побагровел, выдернул фалды камзола из толстых пальцев воеводы.

– Я верой и правдой вот уже сорок лет служу своему барину господину Чудищеву!..

 

ОБЕД

 

Иван Алексеевич велел приготовить на обед щей с молодой свининой, подавать их надо было в горячем виде. К щам полагалась тарелка соленых грибов.

Барин выпивает две рюмки водки под названием «Барская» крепостью в сорок один градус. Этот градус вовсе не лишний, от «Барской» водки, настоянной на чабреце, во рту разгорается приятный огонек, проходя в желудок упоительным пламенем и надеждой на скорую победу.

Выпитую водку барин любил зажевать цельным колечком лука, смоченным в свежем подсолнечном масле.

За куполообразным пуленепробиваемым стеклом, закрывающим башню наподобие крыши, виден лес, перечерканный бороздами от ракет, испятнанный воронками от снарядов – тентеевские холопы вчера опять ходили в наступление, пришлось палить по ним из всех пушек, которые воевода Федул своевременно приватизировал на государственном складе, где он служил еще задолго до Великой Смуты.

Однако половина ракет не взорвалась – они отсырели от долго лежания в погребах замка. Под покровом ночи тентеевские перетаскивали неразорвавшиеся ракеты и снаряды к себе, чтобы приспособить их для запуска в обратную сторону.

Брат Тентеева в свое время позаботился о минах – он работал на том же военном складе, что и Федул Пыжиков, нынешний его противник. Он спер много противопехотных и противотанковых мин, вовремя заминировал владения своего тестя. Теперь здешние крестьяне, опасаясь мин, не ходят ни в лес, ни на речку.

«Этот  Тентеев вышел когда-то из простых колхозников, а себе в князья лезет…» – ворчит Чудищев. А в детстве оба будущих феодала учились в местной школе, сидели за одной партой. Теперь вот рощу не поделили...

Во время Великой Новосоветской реставрации колхозы опять были возрождены на некоторое время, но вскоре их закрыли, так как не осталось колхозников, и некому было работать на земле. Пришлось закрепостить последних мужиков, и земля худо-бедно начала обрабатываться. Однако новые князья не могли поделить земельные наделы, между владельцами земли то и дело вспыхивали феодальные войны.

После краха идеи восстановления Всеобщей советской власти произошла ползучая помещичья революции, начался передел скупленных за паи крестьянских земель. Для земельных войн использовали воинов-наемников из ближнего зарубежья. А так как расплачиваться с наемниками было нечем, им задарма отдавали большие участки земель с уцелевшими там деревнями и селами.

 

УЖИН

 

…Иван Алексеевич вздыхает, наливает себе третью рюмку «Барской», залпом выпивает.

Старый слуга Перфил, стоящий позади барина с полотенцем в руках, неодобрительно покачивает головой…