Лев БОЛДОВ

 

Родился в Москве в 1969 г. Окончил Московский институт инженеров транспорта по специальности «Прикладная математика». Работал преподавателем математики, журналистом, редактором. Стихи пишет со студенческих лет. Автор семи поэтических книг, в том числе «Транзитный пассажир» (2006) и «Секретный фарватер» (2009), «Солнечное сплетение» (2013). Стихи публиковались в журналах «Кольцо А», «Литературная учеба», «Культура и время», «Радуга» (Киев), «Южное сияние» (Одесса), «Брега Тавриды» (Симферополь), «Колокол» (Лондон), в еженедельнике «Панорама» (Лос-Анджелес). Член Союза писателей Москвы. Лауреат I Международного Волошинского конкурса (2003). Лауреат премии «Эврика!» (2008). В настоящее время живет в Ялте и Москве. 

 

 

 

«НЕТ, Я НЕ БРОДСКИЙ, Я – ДРУГОЙ…»

 

 

ЗВЕЗДА ЭПОХИ

 

Гремит министерское слово.

Небесный окончился дрейф.

И тащится в пропасть Серова,

Влача «обезглавленный» шлейф.

 

Ей мерзостно, муторно, плохо.

Опоры не будет нигде!

Как несправедлива эпоха

К своей отгоревшей «звезде»!..

 

Любимица публики, нимфа…

Всесильного «тигра» рука.

И – вниз головою с Олимпа -

В чернеющий ствол тупика!

 

Порхая в свирепые годы –

В свинарную вляпаться грязь!..

Да, «оттепель» барской погоды…

Орясину в руки и – хрясь!

 

Серова, Серова – о боже!

Какая улыбка и стать!

«Ну что вы – мы просто похожи…

Мне ею вовеки не стать!..»

 

Картины, курорты, афиши…

И платьев немыслимых крой…

И неба московского крыши…

И тот – долгожданный герой!

 

Он в небе. Глядите – он в небе!

И вот он в обломках лежит –

Как срезанный выстрелом лебедь.

А сердце противно дрожит…

 

Но снова – поэты, букеты…

Суровый возлюбленный лик…

И щурятся злобно аскеты –

Подмостков всемирных интриг!

 

Но «каменный» труп - в Мавзолее!..

А этот – не дышит и в пуп!..

Плетется «звезда» по алее

Средь серых шинелей и шуб!

 

Вы ей ненароком налейте.

Она не откажется – нет.

Налейте – задушенной флейте

Геройских прославленных лет!

 

Как все ослепительно плохо!

Под ботами тает слюда.

И вдаль уползает эпоха.

И в пыль прогорает «звезда».

 

И вниз перевернутый конус.

И крохотный склеп именной –

Где спит ненаглядный Адонис –

Придавлен Кремлевской стеной!   

 

 

* * *

 

Искры одиноких фугасов

Тают над промерзшей землей.

Медлит академик Легасов

Перед роковою петлей!..

 

Вроде бы, Чернобыль гасили.

Вроде бы – расклад по уму.

Только он давно уж не в силе

Правду доказать никому!

 

Да кому нужна эта правда!..

Бруно, Парацельс, Галилей…

Превратятся – тайно ли, явно –

Истины – в крупицы углей!

 

Как в Александрии когда-то…

Драться? Да какого рожна!

Правда не нужна для солдата.

А для генерала – страшна!

 

Правда не нужна мародерам.

Истины – опасны «верхам».

Жадным, оголтелым, матерым

Нужен - простофиля и хам!

 

Улицами Третьего Рейха

Пьяные бредут главари.

Водки напоследок налей-ка.

Вечности в глаза посмотри!

 

Что ты ей? Ни рыба, ни мясо!

Солнце – нестерпимо кротам!

И ныряет в бездну Легасов.

Правда обретается там!

 

 

* * *

 

Всех «блестящих» - загнали в лузы.

Героизму – объявлен «пост».

Легендарный товарищ Фрунзе –

Не для Вас наркоматский пост!

 

Гимны радио бьют по нервам.

Понимали Вы – все не так!

И убрали Вас самым первым

Из героев былых атак!

 

А за Вами – пошли другие,

Благородство вложив в ножны –

Сердцу родины дорогие,

Да «усатому» - не нужны!

 

Наступала другая эра –

В фимиамном чумном дыму.

Стали лишними честь и вера –

Только преданность Самому!

 

На кого было опираться?

Всероссийский пришел жандарм!

На последней из операций

Проиграли Вы, командарм!

 

Охмурят «калачами» массу.

Всей державе – внедрят наркоз.

Ну а там – все пойдет «по маслу».

А потом уже – под откос!

 

Мавзолей подомнут подонки.

Загремит по брусчатке сталь.

…И не вспомнят о Вас потомки.

А по чести признаться – жаль!

 

 

* * *

 

«Пойдем через сумрак», - ты мне сказала.

И руку тайком дала.

И вязкая тьма выпускного зала

Нас ласково повела.

 

И волны качались перилам вторя.

И вкрадчивый пел прибой.

И сладкие капли дождя и моря

Баюкали нас с тобой.

 

«Марина, Мадонна и Магдалина» -

Все было в лице твоем.

И нежное имя твое «Ирина»

Нашептывал окаем.

 

И пел серебристый вечерний воздух

Далеких небесных труб.

И на проводах опускались звезды,

Касаясь горячих губ.

 

И медленно, медленно по перилам

Спускались куда-то мы.

Ты мне негромко тепло дарила

Касаний волнистой тьмы.

 

А после тепло остыло,

Забрезжил далекий свет.

Кому это солнце потребно было –

В котором нас больше нет?!

 

С лукавой улыбкой святотатца

Оно ослепляло нас.

И ты мне сказала: «Пора расстаться,

Мы встретимся не сейчас».     

 

И ты приложила прохладный палец

К горячим губам моим.

И я – чужестранец, варяг, скиталец –

Почувствовал горький дым.

 

И я отступил на сырые камни,

Ладонью прикрыл глаза.

И ты мне шептала «пока, пока» мне,

Далеким лучом грозя.

 

И мы отступали – все дальше, дальше –

В далекие времена.

И – «дай же мне руку, - молил я, - дай же»,

Ловя паутинки сна.

 

И все разлетелось по дням и весям,

Осыпалось из-под век.

И понял я, как мы ничтожно весим

И как далеки навек!

 

И все я не верю своей утрате,

И тру по утрам висок.

И память далекие волны катит,

Облизывая песок.  

 

 

* * *

 

Нет, я не Бродский, я – другой,

Еще неведомый избранник,

Притихший «внутренний» изгнанник,

Фортуну выгнувший дугой!

 

Но согласитесь, дорогой,

Я Бродскому не уступаю,

Хоть по Парнасу не ступаю

Босой божественной ногой.

 

Я, может быть, еще пробьюсь

И пошатаюсь по пенатам,

И с нобелевским лауреатом

В нью-йоркских кабаках напьюсь.

 

А может статься ни аза

Не смыслю, лишь морочу Бога.

И крепнет под ногой дорога.

И слепнут в сумерках глаза.

 

 

ТЕНИ В РАЮ

 

Бродят тени по Ялте. Они не из рая.

И Израиль тем более здесь ни при чем.

Они бродят – спиваясь, болея, сгорая,

Бесполезную жизнь подпирая плечом!

 

Они были недавно – врачи, инженеры,

Бизнесмены, спортсмены – реальный народ.

Они даже еще вспоминают «манеры».

Но безжалостный век их с собой не берет!

 

Бродят тени по Ялте. Они – ниоткуда.

Из былых миражей, из растаявших снов.

Они еще верят в какое-то чудо –

В поддержанье спадающих вечно штанов!

 

А вокруг – бутики, лимузины, реклама.

И – холеные хари сегодняшних бонз!

А они стали частью помойного хлама.

Не вписались в сюжет, прозевали анонс!

 

Бродят тени по Ялте, Москве, по Одессе –

Закутами дворов, тупиками надежд…

Ты не верь никому, ни на что не надейся –

Подобрав лоскуты обветшавших надежд!

 

Волочи по земле свое бренное тело.

С дотлевающей жизнью в орлянку играй…

А душа – уж давно в небеса отлетела –

Обретя свой потерянный в сумерках рай!

 

 

* * *

 

В сумерках промозглого рассвета,

В придыханьях зыбкой тишины

Не будите, граждане, поэта.

Пусть он видит розовые сны!

 

Пусть, внезапным оглушен успехом,

Выдернув козырного туза,

Видит Лужники и Политех он.

И богинь горящие глаза!

 

Видит тиражи в десятки тысяч

И журналов «толстых» корешки,

Позабыв, как, в кабинеты тычась,

На кулак наматывал кишки.

 

Он – дитя беспечности и света,

Вымыслы кроящий на краю.

Не будите спящего поэта.

Пусть еще понежится в раю!

 

А не то – взъерошенный и пылкий,

Мятые пересчитав рубли,

Он в ларек помчится за бутылкой –

Выдержать давление земли!

 

А не то – занюхав коркой хлеба,

Раскидав наброски на столе,

Он рванет в распахнутое небо

Или закачается в петле.

 

Небеса прочертит как комета –

И растает пылью золотой!

Не будите, граждане, поэта,

Под счастливой спящего звездой.

 

Пусть звучит шагаловская скрипка,

И читает стансы Мандельштам.

Пусть блуждает детская улыбка

По надменным горестным устам.

 

Пусть витает он в потоках света,

Радостью несбыточной лучась.

Не будите, граждане, поэта.

Дайте быть калифом хоть на час!

 

 

Пусть подступит к подбородку Лета,

Ставя эпикриз в земной возне.

Не будите спящего поэта!

Дайте умереть ему во сне.

 

 

* * *

…Да, мне нравилась девушка в белом…

                                                  С. Есенин

 

Не будет докучливой прозы вам.

Витийствуйте, ямб и хорей!

Мне помнится девушка в розовом

Рассвете, с копною кудрей.

 

Она улыбалась влекуще мне

Средь стройного хора берез.

И шли мы росистыми кущами.

И было все это всерьез.

 

Теперь она стала примерною

Мамашей и мужней женой.

И юность свою легковерную

Забыла, как сон продувной.

 

Штурмует с кошелками лестницу.

Готовит нехитрую снедь.

И ту озорную прелестницу

Немыслимо в ней разглядеть!

 

Унылые книжники – горе вам!

До звезд не достать ни за что!

Я помню богиню в лазоревом

Небесного цвета авто!

 

Такой соблазнительной талии

Не вылепит сам Фаберже!

Теперь она где-то в Анталии,

А, может, - на Кипре уже.

 

Меняет восторженных мальчиков,

Внимает безумным речам,

И матовый лак ее пальчиков

Гуляет по смуглым плечам!

 

А прочая жизнь – черно-белая –

Прошла как слепое кино.

Вгрызался в бумажное дело я.

И лавры сулило оно.

 

Но зрелость ворвалась негаданно.

И старость торчит у дверей.

И запахом пыли и ладана

Пропитаны ямб и хорей.

 

Душа замерзает, как Ладога.

Роняет весло Одиссей.

И жизни дразнящая радуга

Сливается в белый кисель.

 

Ты был ненасытным и опытным.

Но час полнолунья грядет…

А женщина в черном безропотно

Сидит у подъезда и ждет!

 

 

* * *

 

Не спасут пилюли Гиппократа,

Не поможет магов ворожба,

Ты сегодня – в точке невозврата,

Ты – моя отрава и судьба.

 

Есть такая крохотная точка,

В телескоп заметная едва,

А за ней – сырая одиночка,

И гортань сдавившие слова!

 

Было все – бездумная растрата

Чувств, огня, хлеставшего рекой.

А сегодня – точка невозврата.

И стерильный, мертвенный покой.

 

И брожу я теми же путями,

И вступаю в тот же вечный круг,

Кроткими опутанный сетями

Губ твоих исчезнувших и рук.

 

Это точка, точка невозврата.

К нам, таким горячим и живым.

И напрасно хлопает Эрато

Крыльями, бесплотными, как дым.

 

Жизнь прошла. Осталась оболочка.

И земли не стало под пятой.

Привыкай, дружище. Это точка,

И она не станет запятой.

 

Но когда последняя утрата

Щелкнет, как затвор, в моей судьбе,

И растаю точкой невозврата –

Над тобой и болью о тебе.

 

Может, загрустив над чашкой чайной,

Краткому предавшись забытью,

Ты поднимешь голову случайно –

И посмотришь в сторону мою.

 

 

* * *

 

Ты приходишь, полуодета,

В час свидания роковой.

Ты – Мария-Антуанетта

С гордо поднятой головой!

 

На любовь не наложишь вето,

Хоть укройся за сто морей!

Ах, Мария-Антуанетта –

Королева судьбы моей!

 

Муж – тюфяк, бесхребетник, рохля,

Куль, держащийся на плаву.

Сколько гордых фазанов сохло

По воздушному божеству!

 

Что свершится – в том нет секрета.

Кровь, бесчестье, босоты власть.

Ах, Мария-Антуанетта, -

Уберечь бы тебя, украсть!

 

Боже праведный, неужели

Ей сродниться с такой бедой –

В темной камере Консьержери,

С головою почти седой?!

 

И мясницкие рожи судей,

И ликующий пьяный сброд!

Быть людьми прекращают люди,

Когда вилы берет народ!

 

Перед молохом все едины.

О пощаде пусты слова.

И покатится с гильотины

Твоя гордая голова!

 

Но пока не свершилось это,

И ты спишь на моей груди,

Ах, Мария-Антуанетта,

Ангел светлый, не уходи!

 

Что империя, что корона –

Перед вечным вином любви?!

Пусть помедлит ладья Харона.

Подремли еще, поживи!

 

Но подкинута вверх монета,

И орел распростер крыла.

Ах, Мария-Антуанетта, -

Как планета для нас мала!

 

Ты уходишь фантомом света.

Я один остаюсь во мгле.

Ах, Мария-Антуанетта,

Как мне жить на пустой земле?!

 

 

* * *

 

Шел по лестнице человек,

Как больной, тяжело дыша.

Из-под полуприкрытых век

Все кровила, сочась, душа!

 

Безразлично, куда теперь

Омертвевшую плоть нести.

Раз за нею закрылась дверь –

Дегтем мазаны все пути!

 

Полутемный дверной проем,

Локон трепетный на груди…

И – по темени топором:

- Знаешь, больше не приходи.

 

Двадцать первый рождался век,

Наряжаясь и хлопоча.

Шел по лестнице человек,

Ноги ватные волоча.

 

Болью выетый до нутра,

В память кутаясь, будто в плед –

Всемогущий еще вчера,

Постаревший на двадцать лет!

 

И кромсали ночную тьму,

Мозг дырявили в решето

Бесполезные «почему»

И задышливое «за что?!»

 

Шел по лестнице человек –

В безысходность, в тупик, в пролет.

…А над городом падал снег,

Имитируя Новый год.

 

 

* * *

 

Заели невзгоды.

И, с веком продажным не споря,

Все жду я погоды

У самого синего моря.

 

Где белые шхуны

И гор горделивые склоны,

Где всё еще юны

Платанов тенистые кроны.

 

Где бомж выползает

На свет, как солдат из окопа,

И где не терзает

Мне нервы моя Пенелопа.

 

У синего моря,

У самого синего моря –

С богами не споря,

Соперникам кости не моя.

 

И пусть не пугает

Грядущее дремлющий разум,

Покуда мигает

Маяк мне рубиновым глазом,

 

И волосы треплет

Порывистый ветер-холерик

Под вкрадчивый лепет

Волны, набежавшей на берег.

 

И с каждым приливом

Себя убеждаешь привычно,

Что быть несчастливым

Здесь просто почти неприлично!

 

Почти неприлично

Страдать о несбывшейся славе –

В нирване античной –

В Керчи, в Судаке, в Балаклаве!

 

Копаться в обидах,

Казнить свое время публично

При этих божественных

Видах – почти неприлично!

 

Ты жив. Ты причастен

К волшебным дарам мирозданья.

И горько несчастен.

И нет для тебя оправданья!