Виктория СУШКО

 

Родилась в 1985 г. в Тольятти (Самарская обл.). Окончила Самарский государственный университет по специальностям «культурология» и «социология». С 2012 года живет в Москве. Куратор первого в Самаре книжного фестиваля «Самарская Чита» (2011 и2012). Пишет прозу, стихи, статьи об искусстве. Выпускающий редактор журнала о современной культуре "Контрабанда". Участник Форума молодых писателей в Липках, Фестиваля верлибра, Программы «Летние литературные семинары SLS» в С.-Петербурге. 

 

 

СЛОВАРИК СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА

Рассказ

 

– Дура же, дура, – Лиля произнесла это вслух, во дворе элитного дома на Ленинской. Ветер залезал за воротник, под подол, насвистывал в рукавах несуразную мелодию про то, что счастья в жизни нет. Она только что вышла из частного медицинского центра под названием «Он и Она». Она – это девушка 25 лет, в модной шляпке, проживающая одна в десяти минутах отсюда, на своих собственных 37 метрах с видом на Волгу. Он – вообще непонятно кто. То есть, конечно, сначала действительно был Он, а потом они расстались, Лиля мучилась где-то год, пока не согласилась зайти на пять минут в гости к случайному знакомому. За три последующих года у Лили было шестнадцать подобных историй.

«Вы ведете половую жизнь?», «Каким образом Вы предохраняетесь?», «Ваш партнер готов пройти курс лечения?». Веду. Никаким. У меня сейчас нет партнера. Почему-то ни одному из шестнадцати «партнеров» Лиля не предложила надеть резиновое изделие № 2. Хотя, так уже никто не говорит. В городе на Волге говорят совершенно безлико, как будто ирония здесь неуместна: презерватив, предохраняться, партнер и т.д.

Совсем недавно Лиля  работала в школе, вдруг ей позвонила хозяйка одной из самых престижных галерей города и поинтересовалась, не ищет ли Лиля работу. Об этой галерее Лиля мечтала давно – еще когда писала внештатной журналисткой в отдел культуры городской газеты – о выставках, спектаклях, поэтических вечерах и прочих событиях, интересных узкому кругу собственно, самих журналистов, поэтов-алкоголиков и графоманов, трепещущих от слова «культура». И вот сейчас, когда одна мечта воплотилась, когда Лиля была так горда собой и даже купила дурацкую шляпку и, кажется, впервые в жизни выбрала себе помаду и духи… И уже знала всех художников города, всех журналистов, пишущих о культуре, весь бомонд – у нее обнаружили папиллому, хламидии, кандидоз, гонорею.

В кармане зашевелился теплый комочек – Алиса проснулась, попросилась на воздух, полезла по руке к плечу, уткнулась мордочкой в шею. «И что? Что тебе опять не так?» – спросил зверек и презрительно фыркнул. «Все не так! Я не так… Мне стыдно, так стыдно за себя, что хочется провалиться». Алиса зевнула. «Как всегда, ты возомнила, будто твои проблемы такие уникальные. У тебя же все есть! – Алиса уже загибала пальчики. – Квартира, работа, друзья…». Лиле совсем не хотелось слушать банальности от этой примитивной твари.  Хотя, если рассуждать просто, вся ее беда сводилась в самой обычной формуле: никто меня не любит, стало быть, и лечиться мне не для кого. Вопрос стоял лишь в том, выкладывать ли сумму, равную двум ее зарплатам, на лечение, или, как обычно было для нее, махнуть рукой и постараться не думать о плохом. Врачиха пугала бесплодием – вполне возможно, что просто хотела раскрутить молоденькую клиентку на бабки. У Лили сейчас ничего не болело, и казалось странным, что где-то внутри нее бактерии и вирусы уже вовсю развернули боевую атаку на незащищенный организм.

Потом Лиля звонила маме, жаловалась на дороговизну лечения, спрашивала совета, расплакалась и, наконец, попросила денег. Родители всегда ей помогали, ни разу не попрекнули в неправильных решениях – ей не на что было жаловаться. Порой Лиле казалось, все свои проблемы она выдумала сама. Повторяя про себя «папиллома, кандидоз, уреаплазма...», она вернулась в медицинский центр, чтобы записаться на процедуры и купить лекарства. Но расплакалась и там. Врач Серафима Валентиновна, к женским истерикам привыкшая, расспросила новую клиентку, чем та занимается, где учится-работает, напоила чаем, рассказала, как сорок лет назад познакомилась со своим мужем. И уже на пороге остановила Лилю: «Ты такая хорошая девочка. Вот бы мне такую невесту для моего Коли. Он год назад расстался со второй женой, но такой хороший парень, не везет ему с женщинами. Знаешь что, приходи завтра ко мне – я рядом живу – часов в шесть. Я тебе дам одну книгу по женскому здоровью. Коля дома будет. Вот мой адрес, здесь телефон, звони! А о вирусах не плачь – все вылечим, будешь чистенькая девочка».

Лиля не курит, но как только вышла на воздух из клиники, с ее медикаментозными запахами и атмосферой стерильности, с этой искусственной заботой о здоровье как о главной ценности в жизни – ужасно захотелось вдохнуть гадости. Она курила в сквере, с видом на памятник Куйбышеву с непропорционально огромной башкой, на «самую большую площадь в Европе», на фаллические небоскребы так называемого «европейского квартала», разрушившие ансамбль зданий в стиле сталинский ампир… Курила и вспоминала всех своих «половых партнеров», о каждом из которых можно было снять кино или хотя бы написать рассказ. Тут ее и осенило, от кого, вероятнее всего, были папиллома, хладимия и кандидоз. Год назад был у Лили парень – бывший гей. Говорят, бывших геев не бывает, но тем не менее. Но, тем не менее, у него была бывшая жена, с которой он случайно переспал, уже встречаясь с Лилей. Говорят, случайно переспать невозможно, но… Лиля решила ему отомстить, чтобы не было обидно. Однажды ее пригласили на концерт группы художников-музыкантов-бомжей из Ижевска – в одной подпольной галерее. Подпольной галерея была не в смысле андеграундной и запрещенной, а просто ее залы ютились в подвале жилого дома. Бездомные художники прикатили на машине с прицепом, на прицепе привезли большую глиняную корову. Ее можно было доить – в кружки лилось молоко с водкой. Ничего подобного Лиля раньше не пробовала. Под водку с молоком тусовщики – юные хипстеры – смотрели видео-инсталляции, слушали хаус, трепались о современном искусстве, а когда уже корова была наполовину пуста – устроили подпольные танцы. Один из этих немытых художников потащил Лилю в дальний зал галереи, где задрал ей юбку до подмышек, несколько раз потыкался пьяным членом, тут же кончил, а потом с облегчением сказал: «Ну вот, надеюсь, будет ребенок». От этого пожелания Лиля почти протрезвела и поспешила домой. Она не забеременела, но, скорее всего, тогда и подхватила все инфекции. А может быть и не от него, а от молодого офицера, с которым ехала в поезде в одном купе. Ночью пили пиво, шатаясь по вагонам, потом Лиля позвала его в туалет, где все и случилось. А может быть, от странной пары, с которыми было что-то вроде группового секса на широкой кровати в элитном доме на улице Ленинская… После того случая Лиле было особенно стыдно за свою никчемную половую жизнь, отчего она сбежала с работы на вокзал и уехала в Коктебель, где каждый день валялась на нудистском пляже и ни с кем не разговаривала – ни про хаус, ни про андеграунд, ни про современное искусство.

 

Современное искусство  – не объединение новых течений, а постоянное креативное усилие, происходящее из-за стремления освободиться от традиционной понятийной оценочности, интеллектуальной нагружености, привычного музеефицирования искусства, преодоления зашорености массовой культурой.

 

Алиса укусила Лилю за палец: «Хватит себя жалеть, лучше покорми меня». Лиля высыпала на ладонь немного корма и стала смотреть, как ладно зверек уплетает за обе щеки свой обед. «Как ты думаешь, мне идти завтра в гости к врачихе и ее сыну?». Алиса прыснула так, что весь корм рассыпался из ее щек обратно. «Иди-иди! Это же твой последний шанс!». «Вот сволочь», – подумала Лиля, но вслух не произнесла, все-таки животное, что с него взять.

Галерея, в которой уже месяц Лиля работала «девушкой», называлась ее именем, что вызывало у посетителей два вопроса: «Это в честь Вас галерею назвали?» и «А вы хозяйка галереи?». На второй вопрос хотелось ответить утвердительно, хотя бы в шутку, но Лиля всегда объясняла честно, что она всего лишь консультант, или пиар-менеджер, или администратор.  Назвали так галерею в честь дочери директора фонда, на чьи деньги жили галерея и весь ее персонал. «Повезло девчонке – дочь одного из самых богатых олигархов», – думали посетители, задавшие первый вопрос. Но вслух не говорили – оно и ежу понятно, что девчонка родилась в правильной семье, что живет она не в этой стране и они ее, другую Лилию, наверное, никогда не встретят. Лиля была здесь всего лишь «девушкой» или «девочкой». Особенно понятен был ее статус, когда хозяйка галереи заботливо спрашивала какого-нибудь желанного клиента: «Будете чай? Кофе? Сейчас девочка принесет». Или отвечала по телефону: «Мы напомним Вам о вернисаже за неделю. Наша девочка Вам перезвонит». В трудовой книжке у Лили стояло, конечно, не указание ее половой принадлежности, а «консультант выставочного зала», неофициально она была пиар-менеджером галереи, но исполняла множество мелких функций и поручений – круг ее обязанностей как у девочки на побегушках не ограничивался общением с прессой, написанием пресс-релизов и текстов для рекламной продукции. Например, ей нужно было общаться со всеми – с пьяными художниками на вернисажах, с безумными творческими личностями неопределенного рода занятий, с наивными старушками, зашедшими погреться и посмотреть на искусство, с неуправляемыми школьными группами, с умничающими студентами… Вечер открытия выставок оканчивался разными случаями. Обычно Лиля выматывалась за этот день так, что к финалу напивалась и с закрытием галереи отправлялась под руку с каким-нибудь журналистом или художником – гулять, целоваться или просто дальше пить. Но теперь ей было нельзя… Ни пить, ни с кем-то спать – пока не кончится лечение.

Утром – на процедуры, днем – на работу, вечером – в гости к Серафиме Валентиновне, знакомиться с сыном гинеколога. Алиса не перестает издеваться: «А он не гей? Может, женоненавистник? А вдруг он девственник?». Лиля щелкает ее по носу. «Ага, девственник, дважды разведен!» – «Ну и что же? Допустим, у него ничего не вышло, оттого жены его и бросали» – не унималась Алиса. Так, за разговорами на рабочем месте и пролетел галерейный день. Никто к ним из клиентов не зашел, только несколько праздных посетителей послонялись по залам, даже о ценах не спросили. Лиля слизнула с ладони очередную порцию таблеток, сунула Алису в карман и позвонила гинекологу – та ее уже ждала, и Коля тоже.

В семье Серафимы Валентиновны было принято заниматься своими делами и не строить образ радушных хозяев. Ее седовласый супруг, поглаживая кота, смотрел телевизор. В спальне горел свет от монитора. Серафима суетилась на кухне. «Вы говорили про книгу… Про женское здоровье, – вспомнила Лиля, сжимая мордочку Алисе, готовой разразиться неуместным хохотом. «Книгу? Ах да… Сейчас найду. – Серафима лукаво подмигнула и направилась в зал, по пути постучавшись в спальню: «Коля, на стол накрыла, иди поешь». Лиля заметила, что все картины на кухне Серафимы висели криво, и она уже думала по привычке поправить, но вдруг это действие показалось ей совершенно бессмысленным – зачем что-то улучшать, если других все устраивает? Да и картины были явно с Ленинградки – самарского «Арбата», улицы победившего китча и культа потребления. Плоско выписанные речка, лужок, коровки, березки – любой художник намалюет такой этюд за час, легкие деньги. О чем говорить с людьми, которым нравится такая живопись? Явно не об искусстве. Тогда о чем? Не о половых органах же? Тут Лиля как будто растерялась, оказавшись в непривычных обстоятельствах с людьми, которых она не знала. О чем с ними говорить? Высокий лысый мужчина лет сорока, с седыми волосами на груди и лощеным подбородком вышел на кухню, заправляя на ходу майку в шорты. Серафима поспешила его остановить: «Стой! Не пугайся, это ко мне пришла пациентка». Лиле был представлен сын Коля, предложено место за семейным столом и вручена книга «Сексуальная жизнь женщины».  «Мы пойдем прогуляемся до ларька». – сказал Коля и взглядом позвал Лилю следовать за ним.

Коля предложил купить пива, но Лиля замялась.

– Значит, лечишься. Наверняка тебе теперь и сексом нельзя заниматься?

– Нельзя.

– И как долго?

– Неизвестно. Пока не вылечусь.

– А что у тебя нашли?

– Кандидоз, кондиломы, хламидиоз, трихомониаз, уреаплазмоз, гонорея… Кажется, все. Вообще-то я и раньше знала, но не лечилась, лень было.

– А ты знаешь, что за это предусмотрена уголовная ответственность? Если ты проинформирована о своей болезни, но не сообщила о ней партнеру.  Срок до полугода между прочим.

– Да ну?

О чем еще говорить с Колей, Лиля не представляла.

Коля оставил свой номер – зачем? Алиса, которая знает обо всем больше других, только скалила зубы в звериной улыбке, ухмылке. Лиля сунула визитку в сумочку – складилище идей. Когда она не знала, чем себя занять, руки сами тянулись к сумочке искать ответ. Чего там только не было! Впрочем, Лиля время от времени устраивала жесткую чистку, дабы внести чуть-чуть порядка в свое хаотичное бытие. Визитку с телефоном Коли пальцы выудили, когда она сидела в зале кинотеатра, совершенно одна, и не знала, досматривать ли фильм, и если нет, то куда себя применить. И позвонить как будто было некому, и фильм как назло про всякую любовь. Пальцы повертели визитку, набрали смс: «Я тебя хочу. Приезжай ко мне сегодня в 10. Давай трахнемся, плевать на все». И немедленно отправила. Спустя минуту звонок, только вместо спокойного баритона Лиля услышала истерический визг: «Больше сюда не пишите никогда. Я женщина Николая. Удалите этот номер и никогда сюда не звоните».

«Отчего нет любви? Один кандидоз, триппер, гонорея… А вот бы лежать в больнице на окраине города – от разрыва кисты, после операции, и за решеткой окна весна. И мечтать о любви».

В кинозал зашел еще один зритель. Не заметив Лилю, он устроился в первом ряду, развернул пакет, достал бутерброды, лимонад, печенье и тут же принялся за ужин. Лиле подумалось, вдруг он симпатичный. Она все-таки дождалась титров, чтобы поймать его взгляд. Мужчина смущенно улыбнулся, поспешил к выходу, и она мысленно добавила его в виртуальный список под названием «Не Он».

…– А еще мне нельзя трахаться.

– Долго?

– Не знаю. Но вообще, Ир, я уже полгода ни с кем не трахалась.

– Охренеть. И как ты?

– Да, знаешь, нормально. Постепенно перестаешь хотеть всего этого. Чем больше нет секса, тем труднее представить, что можешь вообще с кем-нибудь когда-нибудь… Зачем? У меня теперь полная детриумфация секса.

– Понятно. Слушай, извини, у меня перерыв кончается, пойду поработаю…

 

Детриумфация – состояние, в котором та или иная вещь освобождается от своего бытия в качестве именно этой вещи, выходит из состояния «триумфа», которым является ее встроенность в определяемость мира.

 

Когда в галерее никого нет, можно названивать знакомым, бродить по интернету, листать роскошные альбомы по искусству. Это как в офисе просиживать пять дней в неделю, чтобы утром в пятницу воскликнуть: «Слава тебе, Господи, пятница!». А вечером пулей в кабак… Хотя, вранье – что вечер понедельника, что пятницы – просто вечер в одиночестве. Например, в скверике попиваешь винцо из пластикового стаканчика. Например, даже не одна, а с какими-нибудь заезжими поэтами. Чтобы потом одного из них утащить к себе – до утра, чтобы утром проводить его скорее до порога, и снова одиночество… Стоп! А кто давал Серафиме Валентиновне обет воздержания?

– Но ведь можно руками?

– Можно, наверное…

– А еще я могу тебя поцеловать, – говорит пьяный художник, которого она сегодня подцепила в своей галерее. Или журналист, неясно. Много говорит, не о ней, о Поле Элюаре и Симоне Бовуар, о Пите Мондриане и Мишеле Гондри, называет еще какие-то имена из обязательного списка любого уважающего себя хипстера. «Подожди, я сейчас», – она запирается в ванной, чтобы что-нибудь с собой сделать плохое, но ведь все равно не успеет. А может, все же где-то есть тот, которого стоит ждать? А что делать все то время, когда ждешь?

Желание разрушения обжигает изнутри, но не находит выражения. «Ты спишь? Не спи, слушай, я придумала перформанс, – Лиля достает с пола книгу «Сексуальная жизнь женщины», которую час назад они читали вслух, глумясь над самыми наивными отрывками издания конца 80-х годов. – Представь, голая женщина, девушка… Одна в пустой комнате. Ее лицо ничего не выражает. Листает эту книгу, равнодушно зачитывает идиотские фразы таким бесцветным голосом. Отрывает листы из книги и делает с ними разные вещи… На один лист она мочится. Другим подтирается, а потом съедает его. Из третьего листа делает сверток и берет его в рот наподобие члена. И, наконец, четвертый, допустим, сворачивает в трубочку и вводит его во влагалище…».

Художник-журналист трезвеет на глазах. 

– По-моему, отличный перформанс получится, – завершает Лиля.

– А кто его показывать будет?

– Наверное, я?

 

Перформанс – форма современного искусства, в которой произведение составляют действия художника или группы в определённом месте и в определённое время. Перформанс направлен на активизацию архетипов коллективного бессознательного публики.

 

Зима на оба ваши дома, зима на крыши, на ресницы, на варежки. До зарплаты еще неделя. На последние деньги Лиля покупает не макароны-рогалики, не мешок картошки и не пачку индийского байхового чая, а папку с бумагой для акварели, 48 листов. И спешит до работы на процедуры к Серафиме. Вахтерша в медицинском центре «Он и Она» неожиданно шутит, указывая на лилину покупку:

– Художник, художник молодой,

нарисуй мне девочку с рваною… хи-хи, ну, писей…

– ??

– Песня такая!

Вот так и происходит знакомство с элементами народной культуры.

Вечером снова разговоры про искусство, про Сартра и Херста, про нее.

– То есть ты как будто сейчас говорить, что все, что ты сейчас делаешь – это только из-за острого дефицита любви. И встреть ты сейчас своего мужчину, своего единственного, то все потеряло бы для тебя свои привычные значения…

Любящий выпить художник-журналист задержался чуть дольше, чем на день и даже удостоился быть названным по имени.

– Рома, а что я сейчас делаю? О чем ты вообще?

– А твои рисунки? А вот эти перформансы, а стихи? Представь, встречаешь ты своего принца, у вас все зашибись. Ты же больше ничего не создашь, не сделаешь, а сейчас ты можешь все!

– Значит, у меня сейчас полная сублимация? А кому и зачем это нужно?

– Хм, я бы скорее назвал это апроприацией. Вот твой последний перформанс. Ты его так сделала, будто никто раньше никогда не эксплуатировал эту тему. Но ты пока учишься. Зато, когда ты встретишь своего неземного и прекрасного мужчину, ты будешь думать только об одном: «Где Я?», ты будешь ныть, каждый день: «Ах, я растворилась в тебе, ничего не делаю, моя молодость проходит…».

– Иногда ты напоминаешь мне Алису, – вздыхает Лиля. Но Рома Алису не застал – та сбежала после страстного и бестолкового спора о современном искусстве. Лиля тогда придумала задействовать зверька в своем перформансе. Пришлось разъяснять концепцию и доказывать, что это есть художественный жест, а никак не пустая попытка эпатировать, прибегнув к беспроигрышному варианту – трэш-эротизму. «Я была твоей совестью», – призналась тогда Алиса и, даже не собрав вещи, юркнула в щель в кухонном полу. «Мышь сбежала с тонущего корабля», – ответила на телефонный звонок в три часа ночи Ира. И больше Лиля Ире не звонила.

 

Апроприация — сознательное присвоение чужого приема или художественного жеста, идеи, сюжета, образа, формы, иногда вплоть до полного копирования чужого произведения. В истории культуры заимствование известно с древних времен, но именно в современном искусстве апроприация во всем ее многообразии стала одним из важнейших способов высказывания и даже переосмысления искусства.

 

Между ног лицо Серафимы – напряженная кожа на лбу, поджатые губы, взгляд сосредоточен на том месте, куда нормальные люди не могут смотреть равнодушно. «Интересно, есть ли среди гинекологов лесбиянки?». Серафима недовольна увиденным. Результаты анализов ее тоже не радуют.

– Послушай меня, так бывает  – вирусы не всегда поддаются быстрому лечению. И потом у тебя запущенный случай. В любом случае надо продолжать, попробуем другие лекарства. Назначу тебе еще курс процедур. Кстати, ты прочла книгу, которую я тебе дала?

– Да, спасибо большое. Только я ее, кажется, потеряла – никак не могу найти. Знаете, что, не надо меня больше лечить. Я больше не хочу никаких процедур, анализов, таблеток. Я решила прекратить курс.

– Девочка моя, я предупреждала тебя и говорю еще раз: это может привести к бесплодию.

– Я детей не хочу, я знаю, что вы сейчас скажете. Про то, что я через пять лет пожалею, про счастье материнства, главный смысл жизни женщины. Но это ваш смысл, а не мой. Я не хочу воспроизводить себя и не вижу смысла в этом процессе. Перевяжите мне, пожалуйста, маточные трубы, чтобы я никогда не залетела.

Конечно, Серафима изобразила из себя шестикрылого ангела и стерилизацию делать отказалась, напомнив Лиле, что по закону она разрешена лишь для женщин старше 35 лет. В интернете Лиля нашла клинику, в которой был шанс договориться об операции. Пятый день валил снег, трамвайные пути и переулки были перекрыты сугробами, город встал. Как многие, Лиля двинулась к метро и попала в редкую толчею. В ожидании поезда она задумалась, выставив ногу за линию безопасности. «Вот это будет настоящий перформанс. Не в галерее, а в гинекологическом кресле. Чистая феминистская акция и нонспекулярное искусство».

 

Нонспектакулярность — создание произведений искусства, которые на первый взгляд не видны зрителю, замаскированы, скрыты, сливаются с окружающей средой.

 

Куда-то спешащий прохожий споткнулся о лилин сапог, неловко подпрыгнул, потерял равновесие и свалился на рельсы. Лиля кинулась его вытаскивать. Пока не прибыл поезд, было три пути – лечь между рельсами лицом вниз и приветствовать приближающееся вагоны, отбежать до черно-белой рейки к концу платформы или же скорее выбираться наверх. Упавший кинулся к Лиле и со второго же рывка вернулся на платформу. Они сидели, сцепившись руками в локти друг друга и только слушали дыхание, и для Лили не было в тот момент никого роднее и ближе, чем мужчина с всклокоченным ежиком и ссадинами на щеке. Неземная близость – подземная. Вдруг захотелось наверх, в снежный воздух, чтобы никогда не видеть приближающийся свет фар, не слышать гул рельсов.

Но и долго куда-то идти они не могли – ноги не слушались, будто преодолели сложное восхождение. Лиля предложила посидеть в ресторане, сказала, что угощает, на правах виноватой. И пока он ел, она просто смотрела на руки, губы, нос, глаза, ей заранее все в нем было мило и трогательно. Но он доел последний десерт и сказал, что пора, что ждет жена и, конечно, двое детей, и две работы, и сегодня только понедельник, это у нее в галерее понедельник выходной, а у него море дел. Но как же он доберется? Ведь трамваи и маршрутки встали, на метро теперь нельзя. Он возьмет такси. Да-да, конечно. Лиля понимает, что у нее нет денег, чтобы расплатиться, но ей стыдно просить его о чем-либо, просто невозможно… И тогда она перестает его удерживать, говорит, что еще немного посидит. Провожает его долгим взглядом, с улыбкой, какое-то количество времени обрушивается в ее чашку с недопитым кофе и растворяется… Резкий укол – она даже не знает его имени, не спросила. Не знает почти ничего о нем. Никогда его не найдет. Звонит телефон – это Рома, Лиля выбегает на улицу, возмущаясь, что в ресторане ничего не слышно – сворачивает за угол и наутек в сторону дома.

– Где ты опять пропадаешь? Сейчас слышно?

– Да я тебя замечательно слышала, продолжай.

– Так как ты думаешь, имеет ли художник особое право на преступление?

– Какое именно преступление?

– Маленькие преступления, никто не пострадает. Потерпевшие могут даже ничего не заметить и спокойно жить дальше.

– Я сегодня чуть не убила своего возлюбленного. Но если бы я его убила, то не узнала бы никогда, кто он. И вместо любви я чувствовала бы лишь вину. Кстати, как ты думаешь, имеет ли художник право на добровольную стерилизацию?

– Женщина-художник?

– Да какая разница!

– Женщина не имеет.

– Почему?! Что за мужской взгляд?

– Потому что женщина все-таки должна рожать, и нечего тут рассуждать.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

Лиля обрывает разговор и вносит номер Ромы в черный список.

 

Мужской, или репрессирующий взгляд — термин из феминисткой критики, впервые сформулированный в 1973 году теоретиком кино Лорой Малви. Она обнаружила, что субъектом, то есть «носителем взгляда», в европейской культуре всегда выступает мужчина, а женщине позволено быть лишь пассивным и нередко эротическим объектом его восприятия. Рефлексия на тему «репрессирующего взгляда» в «фаллократической культуре» стала типичной для творчества многих современных художниц.

 

* * *

– Мир несправедлив, – Рома с трагическим видом изучал потолок.

– Ты уже бредишь? Какая еще справедливость? – Лиля готовила ему имбирный напиток. 200 грамм корня имбиря натереть на крупной терке, можно предварительно не чистить. Варить 10 минут в литре воды. А то и меньше. Как чуть остынет, добавить мед и лимон. Выпить литр, забыться сном.

 – Почему я страдаю, а тебе все сходит с рук? Я так хочу тебя, что даже заболел. Меня уволили, не выплатив гонорары, мне негде жить. У тебя же есть все и бог тебя ни за что не наказывает.

– Так то и есть мое наказание – ничего не происходит, ни плохого, ни хорошего. И это длится всю мою жизнь. А представь, каково мне будет, когда вдруг начнутся настоящие испытания? Я же не выдержу, с первой же мелочи пойду топиться-вешаться. Это похуже всех твоих напастей – ты об этом не задумывался?

А через месяц Рома пропал. Просто они шли из кабака к ней домой. Рома как обычно перебрал и едва передвигался по мартовскому льду. Лиля злилась, что весна никак не приходит, что Рома так отвратительно напился, и, вероятно, придется ночью терпеть его пьяный храп. На середине проспекта, далеко от ее дома, Рома растянулся и никак не мог встать, тянулся к ней за помощью. Лиля стряхнула его обмякшую ладонь и ушла, не оборачиваясь, предоставив его силе обстоятельств. Каким-то чудесным усилием воли Рома дополз до обочины, а потом и до подъезда. Через пару дней протрезвел и больше не звонил.

Событий не было. Ни настоящего события с большой буквы, ни маленьких значимых явлений, ни чем-нибудь замечательных встреч, ни нужных слов, ни хоть одной хиленькой идеи. Никаких преступлений, ни взгляда, ни намека на другое. Лишь какие-то жалкие артификации. Чтобы прекратить этот морок, Лиля собрала все, что ей еще было нужно, в дорожную сумку, закрыла дверь своей квартиры, где полки с книгами покрыты пылью, в раковине поселились тараканы. Спустилась к Волге и бросила ключ в реку.

 

Артификация — высказывание (артикуляция), имеющее вид «произведения искусства».

 

– Сколько ночей ты не спала? Когда в последний раз смотрелась в зеркало? Какой сегодня день недели? Когда все это началось? – Лиля шла к метро и задавала себе вопросы, оставляя их все без ответов.  Разве что она могла припомнить, что намеревалась вернуться на работу после двухнедельного блуждания в метро, в поисках неслучайного незнакомца. Но потеряло смысл все то – галереи, искусство, деньги, карьеры… Что там еще могло заставить ее встать и пойти? Потом она действительно заболела – сколько это длилось? Никто не звонил, не приходил… А может, и звонили, ведь она потеряла телефон… Снега не было уже. Больше ничего не изменилось. Лиля подумала, что ей должно было быть жарко в зимнем пальто, но тело ничего не чувствовало. В сумке болталось что-то тяжелое и, вроде бы нужное, но она не помнила, что.

Незаметно для себя она прошла несколько километров до станции и спустилась вниз, но не знала, куда ехать – просто шла и шла и остановилась уже у линии безопасности. И тут ей стало смешно. Она стояла и смеялась, и что-то начало происходить.

«Просим обращать внимание на подозрительных лиц… Если вы заметите в метро подозрительных лиц, сообщайте об этом сотрудникам полиции или машинисту поезда по переговорному устройству…».

У левой ноги скользнуло что-то серое, махнуло хвостиком и исчезло. «Алиса, ты куда?!». Кто-то заломил руки и тянул к выходу. Другие двое вскрыли сумку и рылись в ее вещах. Было громко и темно, и перед тем, как упасть в темноту, она успела разобрать только слова: «всем лежать!»,  «пять килограмм тротила» и «террористка».

Потом приходили разные мысли:

«Такие тексты появляются оттого, что нет и не может у жизни быть того смысла, о котором мы мечтаем. Жизнь всегда ускользает от смысла. Но может, если смыслы будут ее слегка опережать, жизнь догонит их?..»

Чуть позже:

«Я разве хочу чего-то, кроме славы? Кроме того, чтобы меня знали, чтобы обо мне говорили и при этом чтобы всегда, в любое мгновение была возможность… исчезнуть, ускользнуть, махнув хвостиком, стать невидимой, неразличимой… Разве мне нужно что-либо? Искусство. Творчество. Неслучайный незнакомец. Такие смешные понятия, как Молодость, Здоровье, Красота. Мужчины? Женщины? Дом, город, весна или лето?..»

И еще:

«Кажется, ты ни для чего не пригодна – ни для карьеры, ни для любви, ни для рождения детей. Может быть, единственное, что тебе удалось, так это отвратительный перформанс со страницами «Сексуальной жизни женщины»?».

Первое время Лиле представлялось: она умерла и лежит в земле и тело ее сжато четырьмя стенками. Но постепенно между плоскостями и ею пространство увеличивалось, его заполнял незнакомый воздух. Всего лишь тесная комната, и она снова жива. Лиля еще не поняла, радоваться ли, и так в неопределенности и уснула. Пришел Рома, тихо сел у изголовья.

– Ты, наверное, не ожидала меня увидеть. Но я вдруг почувствовал, как тебе плохо. Я не мог не прийти, хоть ты и бросила меня на дороге под колесами автобуса. Ты еще не в курсе – о тебе написали все газеты.

– Газеты?!

– В разделе «Происшествие». И я тоже. Все ждут, когда ты очнешься и будешь готова дать комментарий. Но по старой дружбе я надеюсь, что первый комментарий ты дашь мне.

– Комментарий? О чем?

– Кого ты убила?

– Чего ты несешь?!

– В дорожной сумке, которую ты сжимала в руках, нашли окровавленный нож…

– Хм.

– Нож и Библию.

– И все?

– И еще килограмм гнилых яблок.

– Отлично.

– Как ты это объяснишь?

В коридоре уже шумело, бежало, суетилось. Сейчас ворвутся, оттеснят Рому… Полиция… Лиля поняла, что все-таки придется сделать усилие что-то придумать. И тут она вспомнила один термин…

 

Медиа-активизм — деятельность художников в информационном пространстве, направленная на создание медийного шума (от ЖЖ до телерепортажей) вокруг своего творчества, или реже — проблемы восприятия искусства или социально-политических высказываний.

 

– Так кого ты убила кухонным ножом?

– Допустим… Две тысячи лет культуры.

– Что ты несешь?

– Значит, написали все газеты? Отлично. Это был перформанс. Называется «Культурный терроризм». По-моему, неплохое название, как считаешь?

И Лиля улыбнулась, захлебнувшись бьющей в груди радостью. Что-то случилось. Она живая.