Всеволод КУЗНЕЦОВ

 

Член Союза писателей и Союза журналистов России, Творческого клуба «Московский Парнас», Академии Российской литературы. Удостоен многих литературных наград. Автор многих книг, в том числе и переводов с болгарского языка. Академик Болгарской академии наук и искусств (БАНИ), г.София с 2011г., член Славянской литературной и художественной академии г.Варна с 2011г. Руководитель общественной организации литобъединения «Ладога» в г. Лобня Московской области.

 

 

 

ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЁ!
Очерк печатается в сокращении

 

Поэты не говорят зря.

А.И. Цветаева. «Воспоминания»

                                                                     

                                                     

1. Воскресшая                          

 

17 января 2006 года. Я в центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Так уж получилось, что сюда привели дела – в доме №7 я приспособился делать ксерокопии. Напротив – четырехэтажный дом под номером «6», давней постройки. Это дом  Стахеевых.  То, что здесь в начале прошлого века проживала будущая моя крестная Ольга Петровна Смирнова, жена деда, по материнской линии, Васильева Николая Павловича, я узнал сравнительно недавно, хотя лично был знаком и не раз встречался с потомком славного купеческого рода Иваном Дмитриевичем Стахеевым и его супругой Ириной Васильевной Тучиной, – нашими друзьями. Известно, что Стахеевы в прошлом были тесно связаны с Елабугой  и внесли значительный вклад в благоустройство города и быт его обитателей, широко занимаясь благотворительностью. А где Елабуга –  там и воспоминания. Тем более, что сегодня день особый.

Ровно 15 лет тому назад, 17 января 1991 года, я впервые встретился с Анастасией Ивановной Цветаевой, – встретился, чтобы никогда не разлучаться с этим милым, дорогим сердцу именем…

… Август 1953 года. Я, четырнадцатилетний мальчишка, возвращаюсь из первой в своей жизни геологической экспедиции, которой руководит друг нашей семьи, внук гражданского губернатора столицы и родственник Льва Николаевича Толстого – Степан Васильевич Перфильев. (Супруга Василия Степановича Перфильева – Прасковья Федоровна – урожденная Толстая). И, как выяснится позже, моя родня, через князей Одоевских, потомственных почетных граждан Шишовых и Елагиных, с Перфильевыми в свойском родстве…

За лето в деревне Поспелово, где находилась база экспедиции, я обрел друзей (помню, к примеру, Толю Калинина), научился ездить на лошадях и падать с машины, познал цену кусочку хлеба – уже в мирное время, и узнал, что Берия – враг народа, а сберкасса в городе Елабуге по-татарски называется «элемтэ конторасэ Алабуга» (пишу на слух, по памяти).

И еще я узнал, что вон за той кирпичной аркой находится кладбище, где похоронены художник Шишкин, кавалерист-девица Надежда Дурова и поэтесса Марина Цветаева. Имя великого живописца, конечно же, мне было известно, – вырос я в семье потомственных художников и среди видавших виды картин из дедовой коллекции, вернее, того, что от нее осталось, висел над старинным письменным столом, в прямоугольной полированной рамке, маленький этюд с «деревьями и пнями» самого Ивана Ивановича. О героине Отечественной войны 1812 года я уже кое-что знал. А вот о Марине Ивановне, похоже, до этого и не слыхал…

Помнится, что к её могиле шли куда-то вглубь, чуть ли не к концу кладбища, и сейчас такое ощущение, что на могиле я всё же побывал…  

Лето проскочило, как всегда, быстро и, наполненный впечатлениями, я уезжал в Москву, к началу школьных занятий. 

От Елабуги до Казани плыл теплоходом , лежа под скамейками на палубе четвертого класса с каким-то шустрым местным мальчуганом (который обучал меня татарскому языку и, как выяснится чуть позже, ненормативной лексике), подложив под голову рюкзачок, старательно оберегаемый… И всё же на подмосковной станции Куровская, где я покупал в подарок бабушке соломенную шкатулку, меня обворовали (деньги были спрятаны в резинке трусов), когда запрыгивал на подножку вагона набиравшего скорость поезда. Конечно, я был расстроен и в сердцах, неожиданно для самого себя, выпалил: «Куровская – станция воровская». И оказалось, что эта рифмованная строчка – дорогого стоит, – дороже пропавших денег, потому что я вдруг впервые осознал, что стихи – это тот уголок, закуток, куда можно надежно спрятаться в случае прихода каких-либо неприятностей и невзгод...

Известно, что наша память, особенно детская, – избирательна. Так вот, и сейчас перед глазами белая металлическая сетка на борту теплохода, а за ней свинцового цвета волны. 

Это – не Кама, это – Волга. И возвращаемся мы из Казани – несостоявшейся эвакуации – в Москву, с кратковременным заездом к моему дядюшке в Пошехонье. А туда добирались на товарняке. Было это летом 41 года. Родители вспоминали позже, что с нами в вагоне ехали «какие-то писатели с семьями». Как знать? Во всяком случае, мы, как и Марина Ивановна, ехали в одно время и в одном направлении – на восток.  

… Прошло более полувека со времени моего пребывания в Елабуге. Конечно же, мечтаю когда-нибудь вернуться в те памятные места и творчески осмыслить прожитое…

…Весна 1966 года. Таруса. Мы с супругой впервые приехали в эти заповедные места. И, к нашему обоюдному удовольствию, познакомились с журналистом и краеведом, человеком, до самозабвения влюбленным в родной край, Иваном Яковлевичем Бодровым. Позже, уже в Москве, я обнаружил у себя его книгу «Приокские дали» с предисловием Константина Георгиевича Паустовского, сказавшего восторженные слова в адрес нашего добровольного экскурсовода. В свою очередь, Иван Яковлевич с теплотой отзывался о знаменитом писателе и своем земляке, также безгранично влюбленном в приокские дали и, особенно, – в загадочный Ильинский омут. Он сделался нашим попутчиком, рассказчиком и «показчиком». А среди тарусских достопримечательностей особое внимание обратил на деревянный домик, подлежащий сносу, – домик, связанный с судьбой Цветаевых. Он уже стоял без окон, без дверей, но все ещё держал свою душу нараспашку, принимая последних посетителей.            

…Помню, как постояв немного у входа, поднялся по скрипучей лестнице на чердак, где, по словам Бодрова, любила коротать вечера Марина Цветаева. На одной из досок потолка я увидел нечто похожее на строки, написанные карандашом и уже изрядно выцветшие. Иван Яковлевич посетовал на то, что любые материалы в защиту дома в печать не пропускаются. Да я и сам вскоре смог в этом убедиться. Сохранилось письмо из редакции калужской областной газеты «Знамя», от 13 апреля 1966 года, следующего содержания: «Уважаемый Всеволод Михайлович! Опубликовать в «Знамени» заметку, озаглавленную Вами «Здравствуй, Таруса!», редакция, к сожалению, не имеет возможности. Литературный сотрудник О.Дидоренко».

Это ответ на мой «крик души» о спасении памятника истории, культуры, литературы…

Сорок лет прошло с той весенней поры, но впечатления неизгладимы. И остался еще за мной должок: в местной картинной галерее я познакомился с ее директором Борисом Прохоровичем Аксёновым и, находясь в состоянии эмоционального возбуждения – от увиденного и пережитого – пообещал подарить музею одну из работ моего деда, потомственного художника, Павла Павловича Кузнецова, имя которого ему было известно. Надеюсь, что мне всё же удастся исполнить свое обещание…

Бережно храню книжечку «Таруса», написанную И. Я. Бодровым и подаренную нам с супругой, с необычной надписью: «Особый пропуск. Дан сий Нине и Севе на право входа в святая святых русской природы Ильинский омут (прозрачный и чертов). Без завязывания глаз и приведения к присяге. Основание: еле заметная любовь к Оке, Тарусе, природе. Хранитель Ильинского омута И.Бодров. 3.4.66 г.».

В ноябре 2002 года я послал Ивану Яковлевичу письмо на адрес: «г.Таруса, И.Я.Бодрову» в надежде, что оно найдет своего адресата. К сожалению, ответа я не получил. В писательской библиотеке мне сообщили, что он жив, но побаливает…

1990 год. Позади многочисленные экспедиции, учеба на геологическом факультете и факультете журналистики Московского университета, работа корреспондентом газеты «Дружба» в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы (теперь Российский университет дружбы народов) и преподавание будущим журналистам-международникам и, наконец (после многолетнего сотрудничества), штатная должность в советско-болгарском журнале «Дружба», с 1991 года – «Россияне», где я заведую отделом литературы и искусства. Специфика творческой  работы обязывает находиться, по возможности, в фарватере современных литературных течений. И мне приходится чаще бывать в библиотеках, книжных магазинах и развалах. И вот однажды, на одном из таких книжных развалов, я обнаружил «ВОСПОМИНАНИЯ» Цветаевой Анастасии Ивановны и понял: «А ведь не случайно судьба вела меня с детства по местам, так или иначе, связанным с этим семейством!».

На первой же странице, которая мне попалась, прочитал: «Поворот дороги, мостик, кусты высокие – ива, низкие – ежевика. Влево (лицом к Оке) – Таруса, вправо – отлогий холм, где за березами-тополями не видно – наш дом. Впереди – Ока.

Я стою, и мои четырнадцать (а пятнадцать – уже куковали ? нет ? Был уж не апрель месяц, май?) – иволгой заливались в лесу»…

Так входила в мою жизнь своими воспоминаниями еще одна Цветаева – Анастасия Ивановна… Это был праздник. Читал я с упоением, порою откладывая на неопределенное время, чтобы растянуть удовольствие и осмыслить, по-настоящему вникнуть в имена и названия мест, – особенно московские, с которыми была, в той или иной степени, связана жизнь и моей многочисленной родни. Чуть позже на книге «Воспоминаний» появится теплая надпись: «Милому Всеволоду Михайловичу Кузнецову – историю семьи Цветаевых, жившей в очень старой России. С пожеланием прочного семейного счастья и любимой работы. Анастасия Цветаева, на 97 году. 17.1.91.».

Желание встретиться с автором пришло как-то само собою. Набравшись смелости, позвонил, благо справочник членов Союза писателей был под рукой.

Мягкий доброжелательный голос сразу же расположил к себе, подал надежду на встречу. Но встречаться я не спешил – надо было внутренне подготовить себя. И вот этот день настал. День 17 января 1991 года (Анастасия Ивановна считала эту дату – Собор 70-ти апостолов – счастливой, как для себя, так и для героини своего романа «Аmor»).

12 часов дня. Медленно, чтобы не разорвалось от волнения сердце, поднимаюсь на третий этаж дома по Большой Спасской улице (когда-то я ходил по ней, в «суровые времена», в ломбард, находящийся чуть поодаль). Звоню. Дверь открывает сама Анастасия Ивановна и любезно предлагает раздеться и пройти в кухню, откуда доносится соблазнительный запах пирожков, – попить  чайку.

Первое, что мне бросилось в глаза, – удивительное сходство хозяйки с моей бабушкой, Верой Владимировной Кузнецовой, урожденной Усковой: и чертами лица, и фигуркой, и удивительным свойством располагать к себе…

За столом, на диване, двое молодых людей: Александр Ковальджи и Лилия Газизова, из Казани, позднее – выпускница Литературного института имени А.М.Горького и автор нашего журнала «Россияне». Талантливую поэтессу напутствовали Анастасия Ивановна Цветаева и Евгения Филипповна Кунина. Совсем недавно, в «Литературной газете», от  6.12.2005 года, сообщалось, что в Казани, в Татарском книжном издательстве, вышла антология русской поэзии Казани, под названием: «Как время катится в Казани золотое». Составитель – Л.Газизова.

…Откровенно говоря, я заранее не готовил ни речей, ни вопросов, и поначалу слегка растерялся, смутился, но, увидав на стенах календари с изображением кошек, невольно воскликнул: «Ух, какая прелесть!»

- Вы любите кошечек? – спросила вкрадчиво Анастасия Ивановна.

- Обожаю! – искренне ответил я.

- Ну тогда нам есть о чём с вами поговорить, – лукаво заметила она. - А сейчас, попейте-ка чайку, – вот тут всё на столе.

Я тоже извлек из сумки какую-то снедь и положил на тарелочку.

- А вы знаете, Всеволод Михайлович, - продолжая «кошачью» тему, заговорила Анастасия Ивановна, – архиепископ Саратовский и Волгоградский Пимен также очень любит кошечек. Я ему недавно послала свою книжку «Моя Сибирь» – там много есть о них…    

   Забегая вперед, скажу, что такая книжечка имеется и у меня, с дарственной автора: «Всеволоду Михайловичу Кузнецову на добрую память о Моей Сибири… С добрыми пожеланиями. Анастасия Цветаева. 97 лет. 24.1.92 г.».

После чаепития мы прошли в комнату, служащую и гостиной, и рабочим кабинетом хозяйки – в ее святая святых, в ее обитель.

Портреты, портреты, портреты – лица близких, дорогих сердцу людей, многие – легко узнаваемы. Конечно, я бы с превеликим удовольствием внимательно всё оглядел и расспросил хозяюшку, но сердце подсказало иную форму поведения, – по возможности никакого профессионального любопытства. В гости пришел не журналист, а просто человек, коренной московский житель (по документам – в 10-м поколении), пришёл, чтобы слегка прикоснуться к «живому прошлому», связать воедино время – в котором, где-то неподалеку с Цветаевыми жила и его родня, и пути их, – я это знаю, – пересекались. Славная Анастасия Ивановна усадила меня в старенькое кресло, а сама подошла к балкону и приоткрыла дверь: «Вы не боитесь холода?»

– Что вы, – ответил я бодро. - Я – человек закалённый…

– А я вот уже 24 года езжу в Эстонию, в Пюхтицкий монастырь, и окунаюсь в холодный источник. Не знаю, как сейчас, – сумеет ли президент договориться с эстонскими властями…

И затем она рассказала мне историю монастыря...

А на балконе ворковали голуби, которые хорошо знали свою кормилицу. Анастасия Ивановна отламывала кусочки хлеба и, мурлыча какую-то песенку, кидала их птицам: «Гули, гули, гули!». Затем она подошла к столу и присела рядышком со мной, внимательно вглядываясь в моё лицо и прислушиваясь к словам. А своим отношением ко всякой живности, как к «тварям Божиим», она мне напомнила нашу соседку по таганскому дому Надежду Семеновну Куликову (в свое время, как бывшую хозяйку, ее лишили прав), приобщавшую нас, детвору, всей душой и сердцем, к Дому Господню. Навсегда запомнилось, как она выпускала за дверь очередного клопа, приговаривая: «Ползи, милый, ползи…»…

Я рассказал Анастасии Ивановне, что мой тесть – известный голубевод – Алексей Дмитриевич Богданов. Он с детства занимается голубями, благо для этого были подходящие условия – семья жила в собственном доме в Кускове. Неоднократно участвовал в выставках, в том числе и международных и, несмотря на свой возраст (он 1907 года рождения), ведет большую работу в Клубе голубеводов, стараясь всячески способствовать развитию голубеводства в России и пропагандировать наши отечественные породы за рубежом. А показать, по его словам, нам есть что! Сам он восстановил некогда знаменитых на весь мир, но утраченных, «орловских» голубей.

Беседовали мы не менее двух часов. О чём только ни переговорили. Повторюсь: я специально не взял с собой ни диктофона, ни фотоаппарата. Оказалось, Анастасии Ивановне хорошо известно имя моего деда Кузнецова. И это вполне понятно, – дедушка был большим знатоком искусства, как отечественного, так и зарубежного. Он состоял членом Московского Общества любителей художеств, участвовал во всевозможных выставках и был знаком со многими художниками, искусствоведами и, конечно же, с Иваном Владимировичем Цветаевым (личный фонд деда находится в ГТГ, под №84). Моя собеседница была приятно удивлена, когда я  рассказал ей, что дедушка вместе со своими  приятелями – художниками: И.Л.Калмыковым, А.И.Чирковым и А.Н.Шишовым  в  начале 1912 г. находился – как и сама Анастасия Ивановна – в Италии (Чирков получил по наследству деньги, но поскольку у него к этому времени была последняя стадия чахотки, решил напоследок сделать что-то приятное для своих друзей). У нас сохранилось несколько живописных работ деда и открытки, посланные папе из Рима.

И тут я вспомнил об одном удивительном факте: когда мой папа в 1921 году поступал во ВХУТЕМАС, то в домоуправлении ему выдали выписку из домовой книги, где в графе «Откуда и когда прибыл», записали: «из заграницы, в 1912 году»… Я продолжил «заграничную тему», обратив внимание Анастасии Ивановны на то, что в нашем доме сохранилась книга талантливой художницы Марии Башкирцевой, о которой она упоминает в «Воспоминаниях», и могилу которой посетила во время пребывания в Париже (несколько лет назад «Дневник» переиздали).

- Вы пишете, что учились в гимназии Потоцкой? –  спросил я Анастасию Ивановну.

- Да, Веры Васильевны, – она располагалась на Петровке, в доме 25 – старинном, с колоннами, работы М.Ф.Казакова. А вы почему спросили?

- Здесь в конце сороковых годов была –  то ли больница, то ли институт – папа мой лечился, и из окна палаты рисовал Высоко-Петровский монастырь… (Теперь здесь Центр современного искусства. – В.К.). А в домах №№ 19 и 21 жили наши родственники – Силины, Органовы и Соколовы. Последние были бронзовщиками. Изготавливали канделябры, подсвечники и прочую церковную утварь. На Всероссийской выставке 1882 года были удостоены права изображать на своей продукции Государственный герб. Соавтор знаменитого памятника А.С.Пушкину, академик архитектуры Богомолов Иван Семенович, учил детей Соколовых рисованию. Иван Дмитриевич Соколов женился на Ольге Ивановне Фортунатовой, нашей родственнице. Да и сам зодчий тоже состоял в родстве с моей семьей. Это ему было дано право руководить строительством Собора Св. Александра Невского, в Софии, в Болгарии, и только смерть в 1886 году помешала осуществить задуманное.

 

В продолжение «художественной» темы я сделал предположение, что художник, упомянутый  Анастасией Ивановной и писавший по фотографиям, как я понял, портрет умершей Варвары Дмитриевны – Исаак Ильич Левитан. «Почему вы так решили?» – спросила меня Анастасия Ивановна. Я привел ей следующие доводы: в 90-х годах прошлого столетия художник жил в Трехсвятительском, у Морозовых, а неподалеку, в Подкопаевском, 7 – семья моей бабушки (там же, с 1826 года, находился усковский свечной заводик – об этом еще писал Ю.М.Нагибин в своём «Всполошном звоне»). По слухам, ее мама Мария Анисимовна Ускова (урожденная Елагина) помогала, чем могла, Левитану, и тот в благодарность написал портрет её умершего супруга Владимира Михайловича Ускова, моего прадеда, с дарственной надписью: «В День Ангела Уважаемой Марии Анисимовне Усковой на добрую память от автора. Москва. 1 апреля 95 г.». У Льва Колодного, в книге «Хождение в Москву» как раз говорится, что именно в те годы художник подрабатывал тем, что писал портреты по фотографиям. Анастасию Ивановну мои слова явно заинтересовали, и она спросила: « А о ком ещё, упомянутом в моих «Воспоминаниях», вы можете поподробнее рассказать?». И я с охотой заговорил о семействе Телешовых-Карзинкиных: «С Карзинкиными у Усковых – дружба давняя, поскольку те и другие жили рядом, в приходе церкви Трех святителей, что на Кулишках, где наши родственники служили ктиторами этого храма. Бабушкины сестры Александра, Елена и Мария особенно дружили с сестрой Елены Андреевны – Софией Андреевной, к сожалению, рано умершей от чахотки (сохранились ее поздравительные открытки). Мария Владимировна была верной помощницей Николая Дмитриевича. По словам внука писателя, Владимира Андреевича, её в семье называли ласково Манечкой. На фотографии 1934 года она запечатлена вместе с семейством Телешовых за обеденным столом. Сохранился и превосходный портрет Александры Владимировны Усковой, выполненный Еленой Андреевной, книга самого писателя, с дарственной Елене Владимировне. Да я и сам прекрасно помню елку в доме Телешовых («Елку Митрича»), где я  бывал, до недавнего времени,  в гостях у Владимира Андреевича (к сожалению, ныне покойного. – В.К.).

- Кстати, Анастасия Ивановна, – продолжал я свою беседу с хозяюшкой, – сейчас настоятелем в Трехсвятительском храме отец Владислав Свешников, который близко знаком с отцом Александром Шаргуновым, настоятелем церкви Св.Николая в Пыжах. Они даже совместно издали книжицу… А благотворителем в 19 веке был Иван Артемьевич Лямин. Московский городской голова. С Лямиными мы в родстве. Но об этом ниже…

И ещё об одном портрете я упомянул – пианиста  Юзефа Гофмана, который, с дарственной надписью, бережно хранила, по словам Анастасии Ивановны, Мария Александровна. У нас тоже хранится такой портрет, с автографом музыканта… Сохранилась и открытка с его изображением, на которой написано: «Иосиф Гофманъ».

Особенно удивило мою собеседницу то, что я хорошо осведомлен об Алексее Алексеевиче Сидорове, известном искусствоведе, ученике Ивана Владимировича, а в дальнейшем – директоре Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (но справедливей было бы, при всём уважении к имени великого поэта, чтобы музей носил имя И.В. Цветаева, – своего основателя, как, впрочем, и Российская государственная библиотека – имя Румянцева). Я просто показал Анастасии Ивановне документ о бракосочетании «оставленного при МГУ на кафедре теории и истории искусств с дипломом Первой степени Алексея Алексеевича Сидорова, 25 лет, проживающего в доме  Халютиных (опять совпадение!), в Большом Афанасьевском, с дочерью врача Татьяной Андреевной Буткевич, 23 лет». Отец Татьяны Андреевны, Андрей Степанович, был  известным человеком, близко знал Льва Николаевича Толстого и находился с ним в переписке. В отделе рукописей ГРБ имеется фонд Буткевичей , переданный родственниками, в том числе Наталией Алексеевной, дочерью А.А.Сидорова (по мужу – Чистяковой; она работала также в Музее изобразительных искусств и скончалась в 2001 году). Несомненный интерес представляет письмо Александры Самсоновны Алфёровой к Татьяне Андреевне, в Италию, датированное 1907 годом. Замечательный педагог делится с бывшей ученицей мыслями о положении дел в гимназии, поскольку время было далеко не спокойное, а также, чисто личным, семейным, – делится на равных. Известно, что в Алферовской гимназии одно время училась и Марина Ивановна, но, по словам Анастасии Ивановны, «ее не любила».

Из книги Анастасии Ивановны мы узнаем, что она встречалась с А.А. Сидоровым в 1962 году, на торжествах, по случаю 50-летия Музея, и наверняка о многом с ним успела переговорить. Но как же она была приятно удивлена, когда я сообщил, что Буткевичи – это наша родня.

К сожалению, новые любопытные факты, связанные с Алексеем Алексеевичем Сидоровым, я узнал уже после кончины Анастасии Ивановны. Считаю, что они могут быть интересны её друзьям и почитателям таланта, тем более, что события эти также промыслительны – в духе наших с Анастасией Ивановной бесед и, не побоюсь этого слова, мировосприятия.

…Среди имен, упомянутых в книге Анастасией Ивановной, меня также привлекло имя известного врача, ассистента знаменитого Г.А. Захарьина, Алексея Александровича Остроумова, который навещал безнадежно больную Марию Александровну. Его супругой была Варвара Ивановна, дочь Московского городского головы Ивана Артемьевича, вышеупомянутого, и Елизаветы Семеновны (урожденной Лепешкиной) Ляминых, которые славились своей благотворительностью.

Дорогой сердцу Анастасии Ивановны храм Св.Николая Чудотворца в Пыжах, где настоятелем с 1990 года служит отец Александр Шаргунов, своим великолепием во многом, обязан этому семейству, как и церкви подмосковных городов Дмитрова и Яхромы… Потомок Ляминых Иван Иванович, живущий в Париже, время от времени приезжает в Россию и по мере сил и возможностей, участвует в возрождении, восстановлении ляминского наследия. А совсем недавно из Ниццы приезжал тоже потомок Ляминых – Лоран Санин, активно интересующийся своими корнями и родственниками, среди которых такие фамилии, как Санины, Сорокоумовские, Никитинские, Дубровины (так Вера Ивановна, урожденная Лямина, проживала в Борисоглебском, 12. А архитектор Родионов С.К., выполнявший заказы Ляминых, в частности, по строительству храмов, в Яхроме и Дмитрове. – в доме 8), Елагины  (моя родня), Крашенинниковы (к примеру, писатель Николай Александрович) и Остроумовы – славные имена, которыми гордилась Россия.

- Гордиться, конечно, нужно своими предками, – говорила мне Анастасия Ивановна, - но куда важнее, Всеволод Михайлович, быть достойными их.

Я обратил внимание моей собеседницы на одну деталь, убедившись окончательно, что её, как и меня, занимают, интересуют всевозможные «промыслительные» моменты, пусть даже незначительные, на первый взгляд. Наверное, поэтому так и затянулась наша первая встреча.

А деталь такова: мой папа умер в «Остроумовской» больнице, в Сокольниках –  больнице, основанной также нашими родственниками Бахрушиными, о которых Анастасия Ивановна,

конечно же, наслышана. И даже то, что я связал Ярцевку, родные для Бориса Сергеевича Трухачева места, с московской улицей Ярцевской, где я в то время проживал, нисколько Анастасию Ивановку не удивило. Она только одобрительно слегка покачала головой. А затем, мило улыбаясь, обратилась: «Ну что там у вас ещё имеется в вашей бездонной корзине?». И я охотно продолжил «тему».

– Вы в разговоре с Мариной Ивановной о Борисе Сергеевиче упомянули фамилию Незлобина. У Константина Николаевича в театре играли мои двоюродные дядюшки – братья Крюковы, в том числе, Всеволод Николаевич, в честь которого меня и назвали – в дальнейшем участник Первой мировой войны, кавалер Георгиевских орденов. Следы его затерялись – не то в Болгарии, не то в Сербии – как я предполагаю… Сохранилась его визитка и снимки, в виде открыток, где братья в тех или иных ролях, как к примеру, известный актер театра В.И. Лихачев в пьесе Э.Ростана «Орленок». На открытке –  дарственная надпись моей тетушке Наталии Павловне Кузнецовой – «Наташе Кузнецовой от Орленка. 1911 год». Тетушка окончила с серебряной медалью 5-ю женскую гимназию на Таганке, которая впоследствии стала общеобразовательной школой, где я учился. Она только на два года была моложе вас.

Анастасия Ивановна как-то загадочно улыбнулась: «С этим «Орленком» получилась целая история. Моя сестра старательно переводила текст на русский язык – перевела, и, на мой взгляд, – прекрасно, а потом вдруг узнала, что  до неё это уже сделала Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. Конечно, расстроилась… Да вы, наверное, об этом прочли в моей книге, поэтому и рассказали мне, как ещё об одном нашем с вами совпадении».

Поведал я Анастасии Ивановне и о другой моей – троюродной - тёте, члене комиссии «Старая Москва», известном краеведе, авторе рукописного труда «Сорок сороков», который позднее лёг в основу четырехтомника, «собранного» П.Г.Паламарчуком. Анастасия Ивановна сказала мне, что с интересом читала в свое время «эту значительную» работу Надежды Ивановны Якушевой в машинописном варианте…

Перебирая на днях старые письма, я обнаружил открытку, датированную 9-м августа 1952 года. Поленово. Она адресована Н.И.Якушевой. Пишет ей тётя, Зинаида Николаевна Куприянова, из Дома отдыха: «…Если собираешься в Тарусу, – приезжай скорей, пока хорошая погода… Сейчас были в музее Поленова. Экскурсовод – его дочь. Очень, очень интересно. Музей открыт ежедневно, кроме понедельника, с 11 до 6 ч… Чем больше я смотрю, тем больше открывается красот. Вчера начала купаться, соблазнилась, (З.Н. 1884 года рождения)… А завтра лекция дочери Поленова. Говорят, что здесь лучше, чем на Рижском взморье…». И далее идет разъяснение, как удобнее добраться до Тарусы, вплоть до расписания поездов и пароходов…

Во время беседы с Анастасией Ивановной меня нет-нет, да беспокоило лишь одно обстоятельство, – что я слишком засиделся для первого раза, и не пора ли честь знать. И я сказал ей об этом. Но моя милая собеседница тут же возразила: «Ведь вы же заняты, Всеволод Михайлович, – наверное, у вас в редакции много работы, да и семейные обязанности… Когда мы теперь увидимся…».   

Анастасию Ивановну интересовало буквально всё: моя работа, семья, история семьи, творчество… Она заметно оживилась, узнав, что другой мой дед, по материнской линии, Николай Павлович Васильев (кстати, он окончил в 1907 году Императорское Московское Коммерческое училище, на Остоженке, где директором в то время был Дмитрий Владимирович Цветаев, – родной дядюшка сестер Цветаевых), породнился в своё время с семьей Ланиных, к которой (возможно) принадлежала и подруга Марины Аня, внучка Петра Николаевича и Ольги Алексеевны (урожденной Хлудовой) Ланиных. Думается – это дочь их сына Николая. (В 19 году на Долгоруковской улице, 14 проживала Анна Николаевна Ланина, разведённая – так значится в архивных документах. А этот дом принадлежал предкам моей супруги – Курниковым, и во время Первой мировой войны там находился госпиталь). Жили они на Старой Басманной улице, по соседству с нашей родней – Аржениковыми и Елагиными.

- Мне помнится, нам преподавали в гимназии математику по учебнику Арженикова? – спросила меня Анастасия Ивановна. – Это не ваш родственник?

- Константин Петрович – родной брат моей прабабушки, старообрядки, Анны Петровны, – ответил я. Насчитывается около 250 изданий его работ – с конца прошлого века и вплоть до 41 года. По большей части они предназначались для церковно-приходских школ. Его имя упоминается в Педагогической энциклопедии. А их сестра, Ироида Петровна, породнилась со знаменитым семейством,  выйдя замуж за инженера путей сообщения титулярного советника Ивана Федоровича Фортунатова. Я вам уже называл эту фамилию… Мало кто знает, что улица Фортунатовская названа именно в его честь, поскольку он руководил в 90-х годах работами по благоустройству города, хотя имена его братьев – ученых и педагогов, более известны. Это: агроном и статистик Алексей Федорович, историк Степан Федорович и лингвист Филипп Федорович, не говоря уже об их родителе Федоре Николаевиче Фортунатове, преподавателе греческого языка, инспекторе Вологодской губернской гимназии, директоре Олонецкой губернской гимназии, инспекторе народных училищ и  редакторе «Вологодских губернских ведомостей», члене Московского общества любителей духовного просвещения, которое возглавлял Высокопреосвященнейший митрополит Московский и Коломенский Иннокентий. В обществе состоял и священник Кастальский Дмитрий Иванович, с семьей которого моя семья также в родстве. Здесь Анастасия Ивановна  вспомнила, что, когда её сестра Марина училась в 4-й женской гимназии, там как раз и преподавал Степан Федорович. И ещё, – добавил я, – он преподавал, как и ваш папа, в Московском университете и на Высших женских курсах. А жили Фортунатовы в доме Аржениковых. Здесь и скончался в ноябре 1872 года Федор Николаевич. Известно, что Фортунатовы  породнились с сестрой генералиссимуса Марией Васильевной Суворовой.

–  Это интересно, я, кажется, читала, когда была гимназисткой, его воспоминания о Санкт-Петербургском университете.

–  Я знаю, что ваш дедушка по папиной линии, был священником во Владимирской губернии, в селе Талицы, – обратился я к собеседнице. – Фортунатовы тоже родом из тех мест, из  Холуя и Палеха (теперь это, как и Талицы, Ивановская область), и также из священнослужителей. Известно имя родоначальника – иконописца – Кузьма Богомаз. Кстати, и знаменитые художники, братья Корины, родом из Палеха. Сын Михаила (старшего брата и тоже художника) и племянник Александра и Павла Дмитриевичей Кориных Дмитрий, архитектор по профессии, мой четвероюродный брат. Он проектировал Протвино, и одна из улиц названа его именем. К сожалению, его не стало. А другой наш родственник, Валентин Сергеевич Попов, был известнейшим искусствоведом, главным хранителем Литературного музея на Арбате, принимал самое активное участие в музейной работе: Кусково, Тарханы, Мураново… сохранился его портрет работы Михаила Дмитриевича Корина…

–  Вы меня не перестаете удивлять, Всеволод Михайлович, – хотя, по правде говоря, удивляться здесь нечему, – произнесла Анастасия Ивановна, и, подойдя к балкону, чтобы поплотнее закрыть дверь, и, как мне показалось, – взглянула  на небо…

Анастасия Ивановна на какое-то время задумалась… и, после паузы:

– Так вам понравились мои «Воспоминания»? Может, вам показалось что-то не так, скажите, пожалуйста, не стесняйтесь!

Я пояснил, что единственное, чего недостаёт, - указателя имён с краткой характеристикой. И в качестве примера назвал детского доктора Ярхо, который «всё детство нас лечил» – Ярхо Исаак Леонтьевич, потомственный почетный гражданин; проживал на Тверском бульваре, в доме Романова М.С. Или вот, – художник Юхневич, – надворный советник, классный художник, живописец, жил на Ленивке, в доме № 3, – Голофтеева Никона Кононовича ( это друг семьи Кузнецовых и, возможно, наш родственник). Место службы – Публичный и Румянцевский музей. И, как мне кажется, прообразом Стивы Облонского послужил всё же не родственник Волошиных, а Перфильев – троюродный брат Льва Николаевича – так считают потомки Степана Васильевича, да и в воспоминаниях Т.А. Кузминской об этом говорится…

…Анастасия Ивановна поблагодарила меня и высказала мнение, что надеется, недочет в отношении указателя имен когда-нибудь будет исправлен, – она и сама об этом думала не раз… И теперь, как мы знаем, пожелания автора во многом были учтены при последующих  переизданиях. Исправлены опечатки.

… Перед моим уходом Анастасия Ивановна достала видавшую виды маленькую записную книжечку, попросила у меня ручку и записала мои координаты. Я и по сей день храню эту металлическую, витую, необычной формы ручку. И, как мне показалось, взяла она её у меня не потому, что не было своей. А лишь для того, чтобы передать всю теплоту своего сердца, своей души. Она сама открыла мне дверь, перекрестив на прощанье и пожелав успехов.

Я не помню, как добрался до  редакции. Ещё и ещё раз вспоминал мельчайшие детали

нашего разговора (наверное, вот так попадают под колеса транспорта), и всё больше утверждался в том, что наша встреча была предопределена Свыше – ведь неспроста же были и Казань, и Елабуга, и Таруса…

…Я почти бежал, торопясь к коллегам по работе, – не терпелось сообщить им, что Анастасия Ивановна с удовольствием предоставит в наше распоряжение очерки и рассказы. Забегая вперед, скажу, что благодаря нашему творческому содружеству на страницах журнала «Россияне», бывшего советско-болгарского журнала «Дружба», где я заведовал отделом литературы и искусства, появились уникальные материалы, связанные с именами Анастасии и Марины Цветаевых, с именами их друзей. А литературный секретарь, редактор и друг Анастасии Ивановны Станислав Артурович Айдинян стал и нашим другом и постоянным автором журнала. Кстати, хочу я этого или нет, но при этом имени мне невольно вспоминается 1956 год, Аральская пустыня, территория бывшего лагеря для заключенных, огороженная колючей проволокой, где паслись теперь одни верблюды, и звенящие на всю округу песни, в чудесном исполнении певца Артура Айдиняна, доносившиеся из старенького репродуктора, висевшего на столбе возле барака…

… Через три дня после своего первого визита я  отправил Анастасии Ивановне письмо, в котором делился своими чувствами: «…всё ещё нахожусь под впечатлением встречи с Вами. Спасибо Вам! До этого я восхищался двумя женщинами – М.С. Шагинян и моей тетушкой, Наталией Павловной, которая очень много пережила – раннюю смерть мужа и двоих сыновей. Но до последних дней, будучи прикованной к постели, читала «Московские новости», на английском, со словариком. Было ей 86 лет.

И вот теперь встреча с Вами… Оказалось, что и для меня тоже, число 17 – счастливое – я был Вашим гостем. А когда вышел на улицу, то заметил, что света стало больше и воздуха. В этот день написал три стихотворения. Одно из них (vers libre ) посвящаю Вам. –

                                      

                                           Одни замыкаются в себе,

                                           чтобы спасти свою душу.

                                           Другие спешат в Храм Божий,

                                           чтобы очистить её от грехов.

                                           А я пришёл к Вам –

                                           Воскресшей

                                           и Воскрешающей

                                           души людские,

                                           заблудших…

                                           Да хранит Вас Господь!”».

 

В письмо я вложил фотографию моих полосатых любимцев – котов.

Мое последнее письмо к Анастасии Ивановне датировано 24 января 1992 года. В нем я сообщал, что послал на её адрес 10-й номер журнала «Дружба» / «Россияне» за прошедший год, с подборкой своих стихотворений, в том числе и посвященного Анастасии Ивановне. Стихотворения проиллюстрированы живописными работами дедушки и папы. В журнал я вложил календарики на наступивший год с изображением картин отца Сергия Симакова, с благословением батюшки.                

 

2. Воскрешающая

 

Бывают странные сближения…

А.С. Пушкин

   

Первое, что Анастасия Ивановна любезно предоставила нашей редакции, был рассказ-воспоминание о писателе Пантелеймоне Сергеевиче Романове.

В одну из встреч я подарил Анастасии Ивановне номер журнала, в котором были помещены репродукции с живописных работ моего родственника Сергия Борисовича Симакова. Она слышала о нём, как о художнике, но не знала, что он стал священником (рукоположение состоялось в Ярославле, 5 мая 1991 года), настоятелем храма Михаила Архангела, «что близ Углича, в бору».

– Воистину, Всеволод Михайлович, неисповедимы пути Господни! – воскликнула Анастасия Ивановна, и, как бы продолжая свою мысль, спросила: «А вы над чем сейчас работаете?»

- Меня, Анастасия Ивановна, всё больше и больше интересуют «неслучайные

случайности», удивительные совпадения в жизни. Задумал книгу, которую так и решил назвать: «ПО ВОЛЕ ПРОВИДЕНИЯ». Примеров тому  более, чем достаточно. Так, все мои предки, Кузнецовы (я знаю всех по именам, начиная с 17 века), жили на Тверской-Ямской, в приходе церкви  Св.Василия Кесарийского – у ямщиков, по-свойски, как сказано в документах. В Адрес-календаре города Москвы, изданном Карлом Нистремом в 1842 году, находим:

                                                      «КУЗНЕЦОВЪ

Прокофий Васильевич с сыновьями, свободный художник, резчик печатей, имеет гранильные заведения и продажу разных камней, на Тверской, в Саввинском подворьи.

Оное заведение существует с 1789 года, в коим производятся всякого рода заказы, как то: резьба барельефов и медальерная на разных камнях и металлах, гравирование визитных билетов и прочее гранение. И продажа разных камней».

В 1834 году П.В. Кузнецову Академией художеств России было присвоено звание Свободного неклассного художника. 5 декабря – память мученика Прокопия. 5 декабря – день моего рождения. Всю свою жизнь предок имел дело с камнями. Я – по первой профессии – геолог. Номер аттестата Прокофия Васильевича – 468. Я учился в школе № 468.

(кстати, это редкое имя-отчество встречается в вашей книге!). Умер художник 8 января 1849 года и похоронен на Рогожском  старообрядческом кладбище. Ровно через сто лет, день в день, после его смерти родился Сергей Симаков. Его прабабушка, родная сестра моего деда, Вера Павловна – урожденная Кузнецова. Их родителя Павла Федоровича, умершего в 1881 году, отпевали в храме Св.Василия Кесарийского. А похоронили на Ваганьковском кладбище. Там же похоронены и родственники моей мамы, которые также жили в приходе этой церкви. В 1914 году, когда маму здесь крестили, ктитором храма был Егор Иванович Курников, прадед моей супруги. Дом Курникова, уже упомянутый мною, находился в конце Тверской-Ямской, справа, неподалеку от Белорусского вокзала. А до его постройки здесь находился старый, двухэтажный, в котором когда-то жила актриса В.В. Стрельская и ее родители – Стыровы. На Стыровой был женат мой прапрадед Петр Иванович Аржеников…

В 1913 году, в день памяти Ивана Владимировича Цветаева, в храме Св. Василия Кесарийского был открыт придел в честь Св. Анастасии…

У нас в доме, с 1923 года, хранится листок календаря-численника, с датой «6 ноября»

Именно 6 ноября, только 1975 года, я познакомился со своей будущей (второй) супругой Людмилой. А её фамилия – Богданова –  по-моему, о чем-то говорит, – сказал я под одобрительный кивок Анастасии Ивановны, продолжая свой рассказ:

«И вскоре я отправился в командировку на озеро Селигер, в город Осташков. Там в книжном магазине  приобрел книгу “Синонимы русского языка”. Автор З.Е.Александрова. Позже, в результате длительных  поисков следов моего двоюродного дядюшки по материнской линии, Анатолия Павловича Александрова, выяснилось, что Зинаида Евгеньевна - его супруга. Она – профессиональный литератор, переводила Ч.Диккенса, Д.Байрона, П.Шелли, Ф.Бэкона и других».  

Анастасия Ивановна слушала мой долгий  рассказ с большим вниманием, уточняя кое-что по ходу повествования. Потом как-то таинственно улыбнулась, встала и скрылась в своем закутке, откуда извлекла небольшую книжицу желто-розового цвета: «Вот, – сказала она, – о том же здесь и говорится. К сожалению, подарить её я вам, Всеволод Михайлович, сейчас не могу – это сигнальный экземпляр». Эта книжечка – «О чудесах и чудесном» – у меня имеется, с трогательною надписью литературного секретаря и друга Анастасии Ивановны Станислава Артуровича: «С искренней симпатией Всеволоду Михайловичу Кузнецову от автора предисловия и в память дружбы Вашей с А.И.Цветаевой, которая Вас всегда помнит. Ст. Айдинян.31.07.92. Москва».

Книжка вышла огромным тиражом – 100000 экземпляров, но давно уже стала библиографической редкостью. Анастасия Ивановна собрала в ней рассказы о таинственной  роли Провидения в ее жизни.

В 1992 году в издательстве «Отечество» вышла новая книга А.И.Цветаевой «Неисчерпаемое». Читаю: «… мы с переводчицей моего первого тома «Воспоминаний», приехавшей из ГДР, устав от многих часов считки её немецких страниц с моей русской книгой, решили отдохнуть и, сев у телевизора, который я никогда не смотрю, потому что он вреден моим глазам, готовилась слушать второй вечер 90-летия Мариэтты Шагинян. Она сама говорила о своём творческом пути… Это была Мариэтта, начавшая прощанье с жизнью? Всё существо моё рванулось навстречу… Небывалое зрелище Откровенности о себе, и Совета нам, и Оплакивания утекшего времени.

Я рванулась, когда вспыхнув, погасло всё сразу: и голос и старческая седина… Но –  писателю  легче писать, чем устно… Я, должно быть, нашла слова, сев за письмо, и послала его юбиляру. И хоть у него не было времени мне ответить – она их получала столько! – но позднее я узнала, что она его сохранила и, буду надеяться, прочла».

В это же самое время и я смотрел по телевидению творческий вечер, посвященный известной писательнице. И вдруг ощутил желание поделиться с этим мудрым человеком своим новым стихотворным произведением, которое я озаглавил «Поэзия – не что иное – жизнь». Это был венок сонетов, и я знал, что Мариэтта Сергеевна в молодости увлекалась этой поэтической формой. Естественно, извинился за то, что отнимаю у мастера драгоценнейшее время… И вот, в августе 1978 года, получаю ответ: «Уважаемый Всеволод Михайлович, простите, что отзываюсь с опозданием – я ослепла. Писем и рукописей из того, что сама пишу, уже прочесть не могу. Мне прочли Ваши стихи только недавно и они мне понравились серьезностью и наличием мысли. Форма венка сонетов более или менее выдержана. Желаю Вам творческих успехов. Само по себе творчество большое счастье…». Памятуя о том, что М.С.Шагинян предпочитала современным  стержням обыкновенные ученические перья, я вскоре ей выслал их – из своих старых запасов…

- Вот видите, Всеволод Михайлович, – живо отозвалась она, – у нас с вами нашлось еще одно «совпадение».

- И еще одно, – добавил я, –  дом в Пименовском переулке, где вы жили, так же

тесно связан с моей родней… до 1917 года. А в Борисоглебском, по соседству с вашей сестрой, в доме 8, жили наши родственники по фамилии Ланкау, обрусевшие немцы. После переворота они оказались в Германии, в частности Анна Карловна, педагог по профессии, классная дама  Петропавловской женской гимназии при евангелическо-лютеранской церкви Свв. Петра и Павла. Ее домашний адрес: Покровский бульвар, 14.

–  Так это последний московский адрес Марины! – воскликнула Анастасия Ивановна от неожиданности, – и в Германии она была в 20-х годах. Может быть, они и встречались…

- Анна Карловна скончалась там в 23-м. А другие Ланкау перебрались во Францию, – 

уточнил я. - В Германии жила и другая моя родня – потомки пастора Реформатской церкви в Москве Пауля Неф и моих Белкиных-Усковых… - и продолжил: - Вы пишите, Анастасия Ивановна, что венчальное платье заказывали у преемницы знаменитой Ламановой.

Так вот, у Надежды Петровны работала мастерицей и наша Мария Петровна Заворыкина, родственница мамы, Людмилы Николаевны Васильевой… Софья Станиславовна Пилявская рассказывала мне, что Ламанова обшивала всех артистов, а умерла во время войны, чуть ли  не от голода…                                                                         

И моя мама хорошо помнит, как  в самом начале войны обращалась к Ламановой. Кстати, Анастасия Ивановна, мама, в то же время, что и Андрей Борисович, жила в Павлодаре и работала в химической лаборатории от треста «Мосгеолнеруд». Возможно, они как-то и соприкасались со строительной организацией, где трудился ваш сын…

Анастасия Ивановна взглянула на меня почти недоуменно и, слегка улыбнувшись, заметила: «Эдак вы, пожалуй, смогли бы и свои написать «Воспоминания», целиком опираясь на мои, – что ни имя, ни улица, ни дом – у вас тут же готово пояснение, своего рода, связующая нить. И их у вас уже целый клубок. Ну, продолжайте, пожалуйста, – я очень внимательно вас слушаю».

И я продолжил…

- И когда это все вы успели, Всеволод Михайлович, отыскать? – как-то особо мягко, по-доброму спросила меня Анастасия Ивановна.

- Я же частенько бываю в архивах, Анастасия Ивановна. А потом, – собственные, се-

мейные. Да и многотомные рукописные воспоминания моей тетушки Надежды Ивановны

Якушевой, о которой мы с вами уже говорили. Ей, кстати, тоже нельзя не восхищаться –

такой труд проделала. Москву и ее обитателей знает досконально. А тоже уже за 80… И,

конечно же, вам известно, Анастасия Ивановна, имя нашей балерины Лепешинской. Так

вот, перед самой войной, она была у нас дома, консультировалась с дедушкой по вопросам, связанным с живописью. В 42 году, за год до смерти, он ослеп – глаукома. Необходимы были витамины, фрукты. И вдруг, на домашний адрес, приходит откуда-то с юга посылка с фруктами. Это – от Ольги Васильевны Лепешинской. Потрясающе!

…  Хорошо запомнилась мне и ещё одна встреча с Анастасией Ивановной, когда мы скоротали вечерок вдвоем. Накануне мы договорились со Станиславом Артуровичем, что я приду на Большую Спасскую вечером один, а он подойдет попозже. Однако не подошел, – видно, не смог, по каким-то причинам, и я, не в обиду Станиславу Артуровичу будет сказано, был благодарен Судьбе, что она так распорядилась.

Анастасия Ивановна усадила меня, как и прежде, в свое любимое кресло, возле стола, заваленного бумагами, а сама присела рядышком, на крохотной табуреточке.  

- Я вас попрошу, дорогой Всеволод Михайлович, – вежливо обратилась она ко мне, –

почитать вслух мои воспоминания  о Ромэне Роллане. А я, по ходу чтения, буду вносить

правку.

Я с радостью согласился. Читал неторопливо, громко, четко произнося каждое слово. Время от времени Анастасия Ивановна останавливала и вносила корректуру. Через какое-то время мне показалось, что она задремала. Голова ее склонилась на грудь. Я перестал читать. Сидел, затаив дыхание, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить её покоя. Как она в эти минуты напоминала мою бабушку, такую же праведную, милую, славную, многострадальную. Чуть позже я скажу об этом сходстве хозяйке квартиры, и она отнесется с пониманием: «Мы же почти одного поколения, одного воспитания, наконец, одной веры!…» А пока, затаившись, я прислушивался к ее ритмическому дыханию…

И, в буквальном смысле слова, был счастлив. Мне казалось, что я пребываю где-то вне времени и пространства. И эта комната – какой-то космический аппарат, несущий нас из вполне ощущаемого прошлого куда-то вдаль, в бесконечность, где я прикоснулся к чему-то, поистине Божественному, душою и сердцем ощутив этот Дух, – Дух, который животворит… 

- Ну что же вы, Всеволод Михайлович, не читаете, – неожиданно произнесла Анастасия Ивановна, как ни в чем не бывало, – я же вас слушаю.

И я продолжил свое чтение. А Анастасия Ивановна время от времени останавливала меня и  вносила правку...

Перед самым моим уходом раздался звонок. В квартиру вошел высокий, красивый («породистый») человек. И я сразу понял, что это сын Анастасии Ивановны – Андрей Борисович Трухачёв (до этого мы не встречались). И я оказался невольным свидетелем того, как трогательно  они общались, называя друг дружку на «вы» (Анастасия Ивановна и кошечек своих любимых, и прочую живность зачастую так же величала). Вскоре Андрей Борисович любезно предоставит нашей редакции воспоминания М.И. Кузнецовой-Гриневой, которые будут опубликованы в последней книжке журнала «Россияне» за 1992 год.

Необходимо сказать, что и сама Анастасия Ивановна приняла самое активное участие в подготовке номера, посвященного 100-летию со дня рождения Марины Ивановны. Он открывался  обращением Анастасии Ивановны к читателям – «Слово к читателю». Приведу дословно:

«Радуюсь, что в журнале «Россияне» немало страниц посвящено памяти моей сестры Марины Цветаевой, которой в этом году исполняется 100 лет.

К этому сроку откроется мемориальный музей в Борисоглебском переулке, д.6.

Издаются книги, статьи о ней, воспоминания.

В «Россиянах» выходят записки моей подруги М.И.Кузнецовой-Гриневой, дружившей с Мариной много лет, как и со мной. Она была актриса большого таланта, участвовала в гастролях Мозжухина и Лысенко, блестящая чтица, – одна из самых близких мне людей.

Интересна публикация Н.Вельминой, записавшей впечатления о встречах Марины с Идеей Шукст, увидевшейся с ней по возращении из Франции.

Привлекут читателей и стихи самой Марины – напомнив ещё раз о неугасимом огне её творчества…

Не менее интересны и остальные, посвященные цветаевской теме, очерки, публикации.

И журнал «Россияне» мне не чужой: именно в нём было опубликовано моё воспоминание о писателе Пантелеймоне Романове, о нашей творческой дружбе, о том, как я помогала ему редактировать его роман «Русь».

Большинство того, что опубликовано в этом номере, почерпнуто из моего архива.

Радует, что моей сестре посвящают стихи, достойные её памяти, то, что их тоже прочтут в этом своеобразном журнале. Анастасия Цветаева, на 98-м году. 12 августа 1992 г., Москва».                     

Пройдёт совсем немного времени после выхода «цветаевского» номера журнала, и я узнаю (мне сообщат С.А.Айдинян и Н.И. Варакута) о скоропостижной кончине Андрея Борисовича. Произойдёт это 31 января 1993 года. Незадолго до этого мы разговаривали с ним по телефону, собирались встретиться в редакции, «как только пройдет простуда»… Перед самой кончиной Андрей Борисович всё же успеет попрощаться с дорогим человеком…

Отпевали раба Божия Андрея в храме Святого апостола Андрея Первозванного на Ваганьковском кладбище и похоронили на семейном участке.

Запомнилось выражение лица Анастасии Ивановны: скорбное, но в то же время и умиротворенное, просветленное верой в милость Божию.

Однако силы Анастасии Ивановны незримо истощались, покидали ее. За несколько дней до кончины я к ней приехал, чтобы передать небольшую сумму денег, выделенную редакцией (по инициативе нашего главного редактора поэта Владимира Ивановича Фирсова), и захватить диктофон – по просьбе Ольги Андреевны, с которой мы поддерживали связь по телефону.

Войдя в квартиру, я не ощутил угнетенной обстановки. Всё было, как обычно. Ольга Андреевна хлопотала по дому… Вот только сама гостеприимная хозяюшка на этот раз не смогла встретить у порога. Она лежала в своей обители, в своём закутке, и я улавливал ее трудное дыхание…

- Кто это? –  спросила она у внучки, услыхав мой голос.

- Это, бабушка, наш друг, – ответила Ольга Андреевна.

- А… друг, – сказала она как-то неопределенно, со вздохом, а затем неожиданно

произнесла таинственные слова: - Я попросила апостола Петра впустить меня… Но Он сказал: «Тебе ещё рано», –  и врата не отворились…

Анастасия Ивановна скончалась 5 сентября 1993 года, в день Отдания праздника Успения Пресвятой Богородицы, который она благоговейно почитала. Раньше в церковных метрических книгах о причине смерти пожилых людей часто писали: «старческое изнурение». Это относилось и к 60-летним, и даже к людям более молодым. Можно ли подобные слова отнести к рабе Божией Анастасии? Ведь только ей самой было известно, какие изнурения души и тела она превозмогала духом!      

… Отпевали Анастасию Ивановну в церкви Святителя Николая Чудотворца, что в Пыжах, на Большой Ордынке. В храме было тесно. Множество зажженных свечей, масса цветов. Обращаясь к присутствующим, настоятель, духовный отец Анастасии Ивановны, протоиерей Александр Шаргунов сказал: «Облачаясь в белые одежды, священники совершат сейчас светлый праздник перехода Анастасии Ивановны в жизнь вечную…».

Похоронили, как известно, Анастасию Ивановну на старинном Ваганьковском кладбище, неподалеку от храма Воскресения Словущего, рядом с дорогими её сердцу людьми, в день Сретения Владимирской иконы Пресвятой Богородицы.

… Время от времени, бывая на Ваганьковском кладбище, я навещаю и её могилку, на которой всегда лежат свечи и живые цветы. И на память невольно приходят строки стихотворения, написанного Анастасией Ивановной в 1943 году, в лагере:

                                      

Разрешающий аккорд

(Утешение)

                                

Чего страшусь? И глад, и хлад минуют,

Недуг, сжигая тело, поит дух,

И зов о помощи не пребывает втуне.

Доколь смиренья факел не потух.         

 

Я верую, о Боже, помоги же,

В ничтожества и затемненья час

Молю, а из-за туч восходит, вижу,

Звезды предутренней мерцающий алмаз.

                                 

Воздушных гор лиловые воскрылья

Грядой крылатою покрыли небосклон,                         

И золотою солнечною пылью

Весь край дальневосточный напоен.

 

Недолго нам от вечности таиться,

Запрятав голову под смертное крыло, – 

НАСТАНЕТ час души! И вещей птицей

Бессмертия живой воды напиться

Из мрака тела – в дух, где тихо и светло!

 

Это стихотворение впервые было опубликовано в журнале «Россияне», в №11/12 за 1995 год, посвященном (ничего не поделаешь – с опозданием!) 100-летию со дня рождения Анастасии Ивановны. Здесь и великолепный материал С.А. Айдиняна «Хрустальный голос истины» и  публикации (впервые) самой Анастасии Ивановны: «Мой путь к религии» и  «Освящение мемориального дома моей сестры Марины». В предисловии к подборке – слова от редакции: «В прошлом году замечательному русскому человеку, прозаику, поэту, автору и большому другу нашего журнала Анастасии Ивановне Цветаевой исполнилось 100 лет. Вот уже два года, как её нет с нами. И в то же время она с нами всегда. Ее добрая улыбка, доброе слово, её жизнелюбие, её вера и надежда на лучшие времена, на торжество справедливости и разума на Земле – всегда с нами.

Не хочется говорить об Анастасии Ивановне в прошедшем времени. Это – Божий человек… Вечная Вам память, Анастасия Ивановна!!!».

И журнал продолжал публиковать, несмотря на производственные трудности, рукописи друзей и знакомых Анастасии Ивановны, устраивать вечера, посвящённые её памяти, её творчеству. К сожалению, наш «своеобразный» журнал – как охарактеризовала его  Анастасия Ивановна – пришлось закрыть…

Но у меня работа над книгой, задуманной ещё при Анастасии Ивановне, – о событиях, ситуациях, встречах, происходящих по воле Провидения – не прекращается. И это как бы продолжение нашего разговора о «чудесах и чудесном», так горячо принятого и поддержанного Анастасией Ивановной, которая стала для многих, и навсегда останется, близким и дорогим человеком…

Приведу один любопытный, на мой взгляд, пример: 31 августа 1991 года в храме Большого Вознесения, на Большой Никитской, после панихиды по Марине Ивановне, в день 50-летия со дня ее кончины, я позволил себе сфотографировать Анастасию Ивановну. Она беседовала с незнакомой мне симпатичной дамой. Этот снимок был опубликован в «Россиянах». Но к моменту печати, в спешке, так и не удалось выяснить имя собеседницы. И вот 3 октября… 1995 года я включил телевизор – и как раз в момент выступления приятельницы Анастасии Ивановны, запечатленной на том снимке. Ею оказалась Донская Доброслава Анатольевна. Она представляла Дворянское Собрание…                          

Мои воспоминания о встречах с Анастасией Ивановной в сокращенном варианте были опубликованы в журнале «Встреча» (Культурно-просветительная работа), в №2/3 за1997г.

и в №9 за 2004 г. Когда я писал этот материал на даче, в саду, то на листки неожиданно села Божья коровка. В номере 9-м за 2005 год я с большим удовольствием ознакомился с публикацией Галины Яковлевны Никитиной и Глеба Казимировича Васильева, посвященными Другу – Анастасии Ивановне. Меня заинтересовал следующий эпизод их рассказа:                                                                                                               

– Странный случай произошел с другой фотографией, той, которую также я сделала сама, – говорит Анастасия Ивановна. – С той же точки, что и эта. Здесь неподалеку имеются остатки монастырской стены… Я сняла также ворота и монастырскую церковь, а потом, вероятно, забыла перевести кадр и сделала снимок могилы Марины. Таким образом, снимки должны были наложиться один на другой… Пленку проявлял один местный фотограф, и вот оказалось что сняты: сосна с как будто сломанной вершиной, крест и слева, высоко в облаках, как бы парящая маленькая церковь.

- Это очень странный случай – говорит она после небольшой паузы, видимо вспоминая, – и я вижу в этом нечто символическое…

Прочитал я этот отрывок из рассказа о поездке Анастасии Ивановны в Елабугу и сразу же вспомнил, как я рассказывал ей о нечто подобном. Мой двоюродный брат Владимир, старший сын уже упоминавшейся мною тетушки Наталии Павловны, участник Великой Отечественной войны, кавалерист, в 52 году скоропостижно скончался. Было ему всего 30 лет. В 1959 году я приехал в командировку в Сталинград и посетил его могилу. Сфотографировал. А про пленку забыл. Она у меня пролежала ровно 20 лет. И когда проявил, был немало удивлен: из 36 кадров сохранился только один – могильный холмик с деревянным крестом. А то, что снимал в городе, не получилось – пленка за столь длительный срок хранения просто пришла в негодность.

Осенью прошлого года я побывал в Болгарии, у своего друга Георгия Чичарова, который много лет проработал строителем в нашей стране. С юношеских лет увлекался стихами. Наш журнал «Россияне», будучи еще советско-болгарским журналом «Дружба», опубликовал в 1987 году его стихи в моем переводе. В независимом альманахе «Московский Парнас», в номере 7-м за 2005 год, было опубликовано еще семь стихотворений. К этому времени в издательстве Российского университета дружбы народов вышли и «Стихотворения» великого сына болгарского народа Христо Ботева, над переводами которых я трудился в течение 33 лет. Так что поездка моя была всецело творческой. А в дорогу с собой я взял материалы для работы над воспоминаниями об Анастасии Ивановне Цветаевой. И мне так думается,– не случайно. Вспомним, что и Марина Ивановна переводила болгарских поэтов:

Елизавету Багряну, Николу Ланкова… Вот строки из его стихотворения «Исповедь»:

 

…Как жизнь ни черна – не страшусь ее туч,

Тоска тяжела – отрясу ее бремя.

Кипит в моем сердце серебряный ключ.

Надежда на лучшее близкое время…

 

Эти слова поэта, с полным основанием, можно отнести и к судьбе Анастасии Ивановны.         

Бережно хранится в моем доме всё, что связано с её именем. Это и книги, и фотографии, и журналы, и ручка, которой она записывала мой телефон, и карманный диктофон, с которым она разговаривала в последние дни своей земной жизни, и маленький календарик с забавным котёнком на 1992 год. А главное, основное хранится в моем сердце, в моей памяти, в моей душе. И как-то уж само собой получилось, что наша крохотная старинная иконка Святых благоверных князей Бориса и Глеба оказалась приставленной  к книге «Воспоминаний», книге, посвященной любимой сестре. Борис и Глеб. Марина и Анастасия. Два брата. Две сестры. Трагические судьбы. Борисоглебский переулок. Дом-музей Марины Цветаевой. И дом, и музей Анастасии Цветаевой, семьи Цветаевых.

…17 января 2006 года. Я – в центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Напротив меня, под номером 6, дом Стахеевых, где в начале прошлого века жила моя крестная Ольга Петровна Смирнова. При выходе на Маросейку слева – здание, в котором жили ее двоюродные сестры Елена и Евгения и брат, Алексей Алексеевич Белов, староста известного на всю Москву храма Св. Николая Чудотворца в Кленниках, храма, где служили отец Алексей Мечев и его сын отец Сергий. Теперь они оба канонизированы. И люди приходят поклониться святым мощам знаменитого старца. А что касается Беловых – то именно здесь, в их квартире, впервые встретились отец Алексей Мечёв и отец Иоанн Кронштадский. Я бывал в этом доме, в детстве, о чем рассказал Анастасии Ивановне во время одной из встреч. Для неё эти имена, уже тогда были святы. Слава Богу, жива Ирина Сергеевна Мечёва и ее троюродный брат Алексей Иванович Хлудов – чудесный, отзывчивый человек!

В прошлом году мне удалось разыскать на Введенском (Немецком) кладбище могилу Беловых. Там же покоятся и Буткевичи, и Сидоровы, Органовы и Силины, Фортунатовы и Аржениковы, Елагины и Соколовы, Субботины и Корины, Хлудовы и Мечёвы… Как говорится, мир тесен… Вот и на кладбищах можно подметить совпадения, провиденциальность, – в чем бы мы с Анастасией Ивановной непременно нашли общие точки соприкосновения. Да, собственно, как мне кажется, мы и нашли их. А все начиналось тогда, 17 января 1991 года, с «милых кошечек»…

Нет, пожалуй, все начиналось в незапамятные времена – по воле Провидения.