Дмитрий Николаевич Голубков (1930-1972) – ныне забытый московский поэт, художник и писатель, перу которого принадлежат 6 сборников стихов и 8 книг прозы. Он – автор трех романов: «Милеля» (о людях старой Москвы), «Восторги» (о художественной интеллигенции периода культа личности) и «Недуг бытия» (О  Е.А.Боратынском), биографических повестей об А. И. Полежаеве («Пленный ирокезец») и М.С. Сарьяне («Доброе солнце»), а также  многих новелл, в том числе об искусстве и его подвижниках. Стихи Голубкова – о русской природе, любви, женщине. Он работал редактором в Гослитиздате, а затем – старшим редактором в издательстве «Советский писатель». Благодаря его активному заступничеству увидели свет книги таких мастеров слова, как Андрей Вознесенский, Арсений Тарковский, Анатолий Жигулин и других.

За 41 год, миновавший после смерти Голубкова, его произведения издавали крайне редко. «Хроника дней Евгения Боратынского» - единственная в своем роде в советской литературе – была издана трижды стотысячными тиражами, но лишь посмертно( последнее издание – 1987 г.). За последние 18 лет не было издано ни строчки из его литературного наследия (единственное исключение –стихотворение о Б.Л. Пастернаке «Воспоминание о поэте», которое Евг. Евтушенко включил в антологию «Строфы века»).

В 2013 г.  издан сборник «Это было совсем не в Италии», обобщающий творчество писателя. Впервые его дневники о встречах с выдающимися деятелями культуры ХХ века и о драме его жизни опубликованы без купюр, в обрамлении лучших стихотворений поэта и отрывков из его прозы.

Поэма «Отец» посвящена Н.Д. Голубкову, солдату двух войн, георгиевскому кавалеру.

Публикация Марины Голубковой

 

 

ОТЕЦ

 

Он  грузно голову склоняет

На полированную трость

 И   вспоминает,  вспоминает

Все,

Что   когда-то  с   ним  стряслось…

 

Плывет по голубому морю

 Военный черный пароход,

 А по   земле,  седой   от  горя,

 Бредет четырнадцатый год...

 

 

Они с товарищем — погодки,

 Еще с реального дружки.

Что им  немецкие подлодки?

Что им мадьярские штыки?

 

Они — оплот и   честь  России,

У них  особенная стать:

Покинув   отчий  дом  впервые,

Они идут  Париж  спасать...

 

Как   тесно   им   в   просторном   Бресте

От  милой   родины   вдали!

На бойне в  сумрачном   предместье

Ночлег солдатам отвели.

 

И после трюма, давки,  грязи

У каждого — белье, кровать.

 Немного  кровью  пахнет разве —

 Но  к ней пора и  привыкать...

И  вот — Париж.

 

Цветы и марши.

Парадный   церемониал.

Вальяжный    Жоффр — французский маршал—

Солдатам  русским  козырял

 

И   даже   обнял   по-отцовски

Правофлангового  юнца —

И обдал  ярый пыл бойцовский

Московских мальчиков сердца,

 

И  весело,   и  гордо   было,

И каждый  был  на  смерть готов,

И праздничное солнце било

В иконостасы орденов...

 

А   началось-то   под   Верденом,

Под   крепкостенным   городком,—

 С остервенением отменным

Они дрались за каждый дом.

 

Такого  сроду   не  забудешь,

Покуда  не сойдешь  с ума...

Сползали  танки   сонмом  чудищ

С  изрытого огнем холма,

 

Горело небо,

Как солома,

И   гаубицы  били  в  лад,

И оглушало черным громом

Ополоумевших   солдат.

 

Затишья миги   были кратки,

Угрюмо грохотал металл —

 Как   бы   припадок   лихорадки

Поля  и   горы  сотрясал.

 

На  приступ   шли  мадьяр   колонны,

Примкнув   зубристые  штыки.

И  грудь  нашел  клинок  каленый,

Свинцово  отускнив   зрачки.

 

 

Но   гул   степенный,

Гул военный

Не   унимался   досветла:

На   бойне   древнего   Вердена

Бессменная   работа   шла.

 

Усталые   ветра   играли

Кровавым   рукавом   зари.

Стонали   пули.

Слепли  дали.

Дымились  в   пепле   пустыри.

 

...Палата.   Тишь.

Заката сгустки.

Чужой   галантный   офицер.

Рукопожатье.

Крест   французский —

Красивый   крест   «Круа   де   герр».

 

А  в   голом  поле,

 У  обрыва,

Где  речка   выгнулась   дугой,

Над   телом  друга

Торопливо

Солдаты  вбили крест  другой.

 

Сверкала   озимь   изумрудно —

Совсем как в стороне родной...

А в  лазарете  было чудно:

Кормили  прямо  на убой.

 

...Потом — кремнистые Балканы,

И   оловянный   небосвод,

И муки жажды  беспрестанной,

И  ржавая вода болот,

 

И всё в новинку:

Вкус  маслины,

И   мазанки  уютных  сел,

И утварь из ноздристой глины,

И  запряженный  в   плуг осел,

 

И виноградники   у взгорья,

И змеями кишащий пруд —

Всё  здесь в  новинку,

Кроме  горя,

Которое  живет и  тут.

 

И  снова,

Снова  без   просвета

Войны   кромешная  страда.

Зачем,

          зачем,

                    зачем   все  это?

Когда  конец  войне, когда?

 

«Георгий». Сербский крест.  «Георгий».

Контузия.

Раненье в  бок...

Как долог путь!

Как   сроки  долги!

Как дом   в  Сокольниках  далек!

 

Писала мать его,  портниха,

Закапав воском лист письма:

«В Москве-то, Коля,   нынче  лихо.

Голодная  в  Москве   зима.

 

И всюду неспокойно, Коля.

А в Петрограде — черт те что:

Царя со службы гонят, что ли...

Скроила   я  тебе  пальто...

 

Не   сплю   ночами   почему-то.

У Иверской была вчера...

Идет за дьякона Анюта,

Любимая   твоя   сестра...»

 

И  снова —

Как тогда,  в  Париже,—

Парадный   церемониал.

Француз-майор,

Слюною  брызжа,

В  контрнаступленье  призывал.

 

Поручик  в  интендантской  форме,

Захлебываясь,   говорил.

Что, мол, на фронте лучше кормят,

Что стыдно,  мол, проситься  в тыл.

 

Сиял французский  крест надменно,

Правофланговый   был   безус.

—  Так молод — и герой Вердена! —

Картавя  произнес  француз.

 

—  Что —- снова   немца   бить, фельдфебель?-

Поручик   бодро   вопросил...

Потело солнце  в дымном   небе,

Блестело   на   крестах   могил,

 

А  за   горами,

За   полями,

Испепеленными   войной,

Металось   молодое   пламя

И   Русь звала,

И  дом  родной...

 

Кусая   спекшиеся   губы

И  оберу дерзя  впервой,

Правофланговый  бросил грубо:

— Довольно вшей кормить.

Домой!

 

И, покраснев,

Француз  картавый

Ногой растер  плевок  в  пыли,

И   два   коричневых   зуава,

Блестя  зубами,   подошли,

 

И  было радостно и горько,

И умереть  он  был  готов,

И вдруг —

Рванул он с гимнастерки

Набор нарядных орденов,

 

И, прозвенев.

Как горсть медяшек,

Они  упали,  ордена,

И  охнул строй.

И зной  был тяжек.

И  тишина была  страшна.

 

Лежали рядом меж  камнями

 «Георгий»   и  «Круа  де   герр»,

И  вздрагивал  под шомполами

 Георгиевский  кавалер...

 

Я  сроду  не  был в этом поле,

И   в   этой  гулкой  тишине

Меня   зуавы  не   пороли —

Но боль,

Но гнев  отца —

Во мне.

 

А вот ему давно не больно,

Он   дремлет,   прислонясь   к   стене.

Он знал  войну.

С него довольно

Воспоминаний   о  войне.

 

Верден,

Когда-то   слывший   адом,

Теперь — одна   из   дальних   дат.

Он  позади...

Но   нынче

                  рядом

 Иной,

          стократ кромешней,

                                            ад.

 

Опять  в  казармах Мурмелона

(Отец,  ты помнишь те  места!)

Вермахтовские   солдафоны

Оружье драят неспроста.

 

И забывают постепенно

В   чужом,  далеком   том   краю

Сынов  Москвы у стен Вердена

И   молодую  кровь   твою.

 

Как   встарь — в   четырнадцатом,

                                                          в   давнем-

Как  позже —

В том, сороковом,—

 Спустив   решетчатые   ставни,

Французы   спят   тревожным   сном.

 

Ах, да не только там —

Повсюду,

В  столице  ль,

В дальнем ли селе,

Давно, давно не спится люду,

Давно не спится всей  земле.

 

И черный  гриб,

Главу подъемля,

На небе пасмурном  растет,

И хищный атом вгрызся в Землю,

Как жадный червь  в  созревший  плод.

 

На  Шпрее,

                  в Заволжье,

                                  над Изонцо

Так  громок  нервный  хруст газет,

 И  слово «стронций»   с  блеском солнца

Уже зарифмовал поэт.

 

Над   расщепленною   планетой

Гуляет  древний,

                            бранный гром...

Зачем,

           зачем,

                     зачем все это?

Когда, когда войну убьем?

 

Не   спи,   не   спи,   отец   усталый,—

Представь  невиданную явь:

Что вся  Земля

                        Верденом стала,

Стал   воздух   пламенем —

                                            представь,

 

И солнце, словно орден славный,

Затоптано в кровавый прах,

И — темнота.

Ни  внук,  ни   правнук

Не помнят о былых скорбях—

 

Их  просто нет на черном свете,

Потомков  нет.

И предков нет.

И  мимо мчит свистящий ветер

Осиротелый рой планет...

 

Не  спи — рассказывай, отец мой,

Такое

          не кладут под спуд —

 Пусть   ненависть к войне

                                            в   наследство

 

Отцы сынам передают.

 

Не спи.

           не спи,

                         не спи, былое,—

В одной шеренге с нами стой,

Чтобы не стать земле – золою,

Чтоб  вечно  быть   ей  молодой.

 

Пусть  память честная людская

 Разбудит армии  сердец,

Пусть   совесть   века,  не  смолкая.

 Живет  и  говорит,

                                отец,—

 

Чтоб  день  грядущий   был  спокоен,

И мир,

Разумен   и  счастлив,

Вовек не знал  кромешных боен,

Войну

          навеки

                    победив.