Елена КАНТОР

 

Родилась в Москве, окончила Московский институт химического машиностроения, работает техническим редактором.  Автор пяти книг стихов и одной - прозы. Член Союза писателей Москвы. Имеет ряд публикаций в литературных и культурно-просветительских альманахах и журналах, среди них - "Юность", "Литературная учеба", "Слово писателя", "Город гротеска", "Студенческий меридиан", "У", "Истоки", "Литературные знакомства, газета "Информпространство".

 

 

КОНТРАКТ С АНГЕЛОМ

 

Мама говорит, что дядя Паша − ангел. Нет, дядя Паша, конечно, живой, просто в него периодически  ангел вселяется. И рубашки у дяди Паши белоснежные, как у ангела, и ласковый голос… Мама часто говорит, послушай, какой у дяди Паши голос красивый, бархатный; так только ангелы разговаривают… Когда дядя Паша молчит, он, думаю, ангел тоже. Нет, не на короткое время ангел в него вселяется. Заключили, наверное, небесный контракт…  Дядя Паша утром на работу идет, а тот с крыши прыгает, дядя Паша пальто расстегивает и забирает его. А вечером, когда с работы возвращается, ангел с ним, до самой ночи.

Мама говорит, что именно это ангельское и побудило её выйти за дядю Пашу замуж после того, как умер папа.

А какой он, дядя Паша, добрый и внимательный, когда за стол садится. Всегда мне что-то после обеда сладкое оставляет. И глаза такие мягкие, шоколадные… «Хочешь еще конфетку после уроков?».

Дядя Паша, думаю, знает всё. И по географии все знает, и по математике, и читает, и сочинения мои смотрит. Ходит с листком бумаги, всматривается, рисует что-то на стекле оконном… Наверное, в нём тогда тоже ангел живет. Да, потому что ласково читает,  хочется все ошибки враз исправить. Мама уроки делать нам не мешает. Да она б и не смогла со мной заниматься. Она нетерпеливая, скандалила б. Помню, как в прошлом году ругала меня за то, что непричёсанная в школу бегаю. Дядя Паша, он другой… Улыбается. Так, наверное, на небе учат улыбаться. И как сладко уроки с ним делать. Глаголы подчёркивать.

Нет, я его об ангелах пока не спрашивала. Все не решаюсь. Может тайну мне не раскрыть, умолчит о союзе небесном. Просто так хочется задания выполнять. И поцеловать по окончании. Мама говорит, поблагодари дядю Пашу, он очень старается, чтобы ты была прилежной ученицей. И я, да, я целую дядю Пашу в кафельного цвета щеку, а иногда, он поворачивается, в подбородок… И руки становятся у меня влажными, наверное, не шутка – целовать ангела. Нет, маме я не рассказываю о наших с ним занятиях. Дядя Паша называет это «маленькой индивидуальной встречей», совсем по-взрослому, он мягко неслышно заходит в мою комнату, берёт томик Пушкина или Лермонтова и читает бархатным голосом… Интересно, с мамой, когда они одни, у него тоже такой голос бархатный? Ну, не может он оставлять в себе ангела только для меня. Мама в нём этого ангела нашла сама. Значит, она и выращивает.

Вот он книжку берёт, ходит с ней по комнате, стихи читает. А я шоколадку кушаю. Пачкаюсь немножко, но он прочтёт и оботрёт губы мне рукой. Я так наизусть все и запомню. А недавно он сказал, что мне форма идёт больше, чем другим одноклассницам. Я ему фотографию подарила, где мы всем классом. Он сказал, что у меня самый осмысленный взгляд, что я вся в маму, но еще во мне есть такой бриллиант, что даже у мамы его не найдёшь. Я не буду пока маму спрашивать об этом бриллианте. И в школе никому не скажу. Это ж мой бриллиант. Ангелом найденный…

А еще он, помню, игру придумал. Сказал, что это нам на будущее, если получится. Таблицу Менделеева учить с закрытыми глазами. Он глаза закрывает, водит ладонью по таблице, останавливается, элемент называет. Волшебник. Я хочу проверить, как это он так. А он говорит, давай вместе. И руку мою берёт, а она у меня уже мокрая, словно волнуюсь, словно на экзамене я. Так и гуляем с ним по таблице, она мне потом снится. А он взял и колечко мне подарил, камушек на нем из таблицы этой. На колечко долго смотрю, будем изучать с ним свойства камушка этого. И ещё цепочку с другим элементом мне подарит. Он сказал, что сам ее на шейку мне наденет, и я потом тоже свойства нового элемента выучу.

А потом… А потом я уже все знаю, и уроков мне делать не нужно. И халатик у меня какой-то сегодня грязный, а руки у дяди Паши чистые, что мне этот халатик только снять и выбросить совсем. И тетрадки не нужны. Только дядя Паша. Просто пусть зайдёт. Войдёт еле слышно, сядет рядом… И руки у него теплые, и плечи, как ангельские крылья. Вот они какие, крылья эти ангельские, надо мной уже.  А я, я его сейчас про ангела этого и спрошу…Только не вижу ничего за крыльями этими, один только голос его слышу,  будто он уже внутри меня, голос этот, словно в воронку провалился. Боже, страшно мне.  Будто и нет меня, будто я маленькая песчинка… Будто…

… За окном облако красное, закатное. Кровоточит облако. Темнеет, становится  почти чёрным. Рядом с облаком кто-то скалится и хохочет, вращая ярко-красным змеиным языком. Вижу, встаёт дядя Паша, подходит к распахнувшемуся окну. Неужели дядя Паша впустит в себя это страшное чудовище?.. А, быть может, у него просто подошел к концу контракт с ангелом.

 

 

КОРОТКАЯ ПРОЗА

 

Лужа

 

Два лягушонка Жан и Мишель недавно появились в старой луже возле дороги.

Крепкая толстая жаба Марья Петровна, обитающая в этой луже с самого рождения, сразу не признала гостей.

– Вот тебе на, – с досадой квакнула она. – Французы на нашу голову. Интеллигенция. Культура.

Жан и Мишель жили на редкость скромно – ни брызг, ни кругов по воде от них не происходило. Одно лишь  лёгкое грассирование на краю лужи – на мелководье. А там, где  появлялась густая травяная поросль, они совершали, как казалось сварливой старой жабе,  что-то молодецкое, непристойное, но ей было туда не пролезть, и потому об их интимных встречах с подругами она могла только догадываться.

В этой луже Жан и Мишель  оказались волею судьбы. Марье Петровне они в двух словах рассказали о своем трудном детстве на родине, где им чудом удалось избежать французской кухни. Получилось, что они теперь здесь, в  глуши. Но это, как она поняла, продлится недолго.

– Конечно, – возмущалась жаба, – у нас здесь все, кому не попадя, пережидают, засиживаются до лучших времён. А потом у них  будет – Париж, Сорбонна, а у меня как было грязное белье да сырая мошкара на завтрак, обед и ужин, так это все и останется. И старость. И, ядрена вошь, мне эти французы здесь.

Жаба Марья Петровна с торчащим во все стороны желтоватым морщинистым пузом брезгливо поглядывала на гостящих в луже иностранцев, а их деликатное поведение по отношению к ней и другим, в луже рождённым, изумляло и раздражало ее. 

 – Испардонькались. Лягушьё, – негодовала она. –  Мошкара к ним так и льнёт. К чему им изгаляться, ловчить? Им бы реверансы в лопухах. Где нам, простым жабам, всё это усвоить, всему этому понабраться, когда все беды на нашей шкуре: царапины, порезы,  гнилая вода.

Как-то вечером Жан изящно взмахнул левой задней лапкой:

–  Мишель, я уже три дня не слышу нашей добрейшей и почтеннейшей Марьи Петровны. Ты не знаешь, что с ней могло произойти? Мадам не молода…

– Жан, она на заработках. Вчера услыхал об этом. Здешние жабы, чтобы прокормить себя, уходят работать на болото. В «Трёх камышах» собирают тину и несут стирать ее в ручей. Так что милая хозяйка и ее подружки не скоро вернутся в лужу.

– Да, несладко здесь живется пожилым женщинам, Мишель. Ты не считаешь, что это чудовищно?

– Но Марья Петровна крепка. Она – не для супа. Местным женщинам любая лужа по колено.

– Что ж… Времена, порядки, нравы…

 

Ваня Пупков бежал домой, не оглядываясь, по кочкам, минуя дорогу. И вот ,ботинком попав в лужу, проскочил её и был таков.

Неизвестно, это ли послужило исчезновению французов из лужи, или для того были иные мотивы. Но Жан и Мишель исчезли. Марья Петровна и её подруги так и остались на заработках – полоскать зловонную тину в ручье. Лужа опустела. На нет  сошел французский этикет, местный культурный колорит.

Но лужа по-настоящему опустеть не может никогда. Ее заполонили черви.  Незамысловатое их существование приносит и сейчас в лужу большое потомство. С каждым новым ботинком, оказавшимся в ней, их количество возрастает.

– Все ж гнусные твари, – наверняка обмолвится кто-то за лопухами, посмотрев на лужу сверху вниз.  Но это уже будет вне нашего сюжета…

 

 

Слон и комар

 

Слон и комар обзавелись мобильниками и подключились к сети «Билайн».

– Арнольд, ты меня слышишь?

– Да, Валентин.

– Ты где, Арнольд?

– На твоем хвосте.

– Ты можешь за два часа добраться до моего хобота? Ты нужен здесь, Арнольд. И высоко не поднимайся. Иди пешком. В прошлый раз так улетел, что даже роуминг не помог.

– Понял, Валентин. Буду держать связь.

 

Слон повторил звонок.

– Арнольд, ты где?

–  У тебя на спине.

– Ну, ладно. Слышу. Батарейки не сядут?

– Нет, Валентин. Входящие бесплатны. Звони, если хочешь. Я в пути.

Не прошло и часа, у слона  зачесалось в ухе. Залетело что-то. Слон чертыхнулся  и вспомнил про комара.

– Арнольд, ты там как?

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

«Проклятье, – подумал Валентин, – либо у этого сукина сына кончились деньги, либо он что-то еще выкинул. Не иначе сбился с пути».

Слон набрал комариный номер и опять услышал: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

 Ухо у Валентина чесалось, ему стало не до звонков.

– Безобразие, что с носоглоткой, – загнусавил слон, – пора  показаться к  ЛОРу. Кажется, начинается насморк.

Слон чертыхался, топтался на месте и громогласно чихнул. Крепление макро-аппарата с ушной раковины соскочило, и мобильник упал в лужу. Слон принялся полоскать в луже хобот. Матерился. Комара ругал, да и себе досталось. Нащупал трубку, зацепил ее, приподнял.

Из хобота показался комар:

– Валентин, ты меня слышишь? Почему трубку не берёшь? Алло, Валентин, ты когда-нибудь возьмешь трубку?

Но слон не отвечал.

– Вот идиот, а? Начальник эдакий. Так никакой бизнес не пойдет с такой связью, – злился комар, – я ведь уложился в сроки. Ну, подземкой шел. Быстрее так. Значительно быстрее. Ты, наверное, обзвонился. «Билайн» доступен только снаружи, внутри – нет. Ты это знаешь. Э, Валентин, ты заснул что ли?

И тут комар понял, как надрывается аппарат шефа у него за спиной.

– Какой адский шум, – пискнул Арнольд в пустоту. Мобильник на кончике хобота Валентина динамил, довёл комара до истерики и, наверное, поэтому Арнольд  не убирал лапку с кнопочки повтора. Слон звонков не слышал.

– «Билайн». Проклятая связь,  – плакал комар.

Слон сожалел о том же.

 

Покаяние

 

А знаешь, я когда к жене вернулся, ну, год она жила с родителями, открыл дверь, вижу, дочь моя в ползунках стоит. Она − «дядя, дядя». А жена: «Ну, какой же это дядя, Машенька. Это же наш папа».

 

А знаешь, отец меня как-то искал, хотел ключи от дома передать. Сказал, завтра суд. А меня не было, он матери передал. Я только потом узнал, что отца посадили.  Увидел его, уже когда он вышел. Сидит такой на лавочке, седой весь, угрюмый, со шрамом на лице.  Били, наверное …

 

А знаешь, я вот снимала квартиру у старухи одной, пьющей. Мой любимый  гостевал у меня тогда. А он тоже выпить был горазд. Смотрю, они уже вместе пьют. Один раз иду домой, дверь от квартиры не заперта, не заперта, а прикрыта. Я заглянула в дверной просвет, а мой совсем без одежды стоит, не стоит − по комнате мечется, а старуха в комбинации на полу лежит, вокруг селедка раскидана… Я отвернулась, и бежать… Так солоно во рту стало.

 

А знаешь, он когда меня бросил тогда, я чуть с ума не сошла. Думала, все. Что под мужика, что под трамвай. Говорю, давай хотя бы друзьями останемся. А он молчит. Все, мол. Потом мне сказал, что пока со мной встречался, с другой жил и любил ее… А она его, ну, и бросила. Загуляла от него, понимаешь?.. И он мне  звонить, ты хороший друг. Помоги добрым словом. Мучаюсь без нее. И я помогла. Знаешь, я-то знала, что такое боль. И помогла ему добрым словом… Ну какой из меня друг?.. Так, после тёплой ночи завтрак ему на работу собрать и сказать что-то тёплое. А дружба, она в слове разве?.. А, ну да, − разве... В слове и  в женщине…

 

А знаешь, я когда жену бросал¸ у нее невралгия какая-то была, рука отнялась. Она и готовить не могла. А я все равно жить с ней не мог. Понимаешь? Предательство, конечно. Но не смог. Я ухожу, а она вниз за мной по ступенькам бежит, вернуть пытается. И увидела, что меня Ритка ждёт. А я в сторону ломанулся, ну, как бы не к Ритке, а сам по себе ухожу. Ритка не поняла, и побежала за мной. А жена мне: «Вернись, она же …» А я иду прямо, не оборачиваюсь. Потом все-таки остановился, оглянулся назад… Никого.  Никого, представляешь? Ни-ко-го…

 

А знаешь, а у меня на стройке смерть по моей вине. Провода клали, электричества по всему посёлку не было. А электрик все-таки в этот день дал одну фазу. А мой напарник, гастарбайтер, не хотел на столб  лезть, электричество проводить. Не  умел, боялся. Я должен был. А я ленился. Да и выпил маленько. Стал заставлять… Я-то думал, что тока и не будет вовсе. И не знал, что электрик, сука такой… Не предупредил ведь. Мой мальчонка забрался… И повис. Я его зову, спускайся, а он висит наверху, руки- ноги болтаются. Я сам должен был погибнуть, а не он. Не, суда не было. Милиция приехала, я семью вызвал, ну, мы сказали, что он сам, по своей воле на столб полез… Он же без регистрации здесь. Подкидной. Не докажешь ничего. Это преступление, конечно, что их не за людей…  Ну, куда мне сидеть?.. У меня тоже дети. 

 

 

Клубок и комок

 

На рынке было многолюдно. Покупали к зиме, весне, на завтра, к завтраку, к чаю, чай, ещё для чего-то или просто, чтобы убить время, глазели на прилавки, а вдруг там диковинное, интересное, не по размеру, чтоб удивиться или удивлять.

Но, к сожалению, всё было обычным, незатейливым, нужным и потому − брали и уходили,  не приходилось и вглядываться. А вот вдалеке… Да, там две женщины пришли с запозданием и вынули свёртки. У одной товар назывался – клубок счастья, у другой  −  комок горя. И понабежали любопытные. А сколько за килограмм, а как действует, а не обман, вдруг просто   −  клубок-комок, а как принимать… Ну, если верите, сначала стали кошельки доставать у прилавка, где клубок счастья. Ну, кому горе-то нужно? И подумали, чего она горе продавать пришла, у самой, что ли, не умещается? Но долговязый детина, стоящий за счастьем, вдруг и ляпнет:

  −  А если кончится, новое покупать? А вдруг больше не привезут? Э, милая, - обратился он к жене, - рано деньги достаешь, может, с горя начнем, с клубка этого?

 −  С ума сошел, тебе мало −  мать похоронил, работу потерял, ногу лечил, с сыном не ладишь…

 −  Молчи, хватит, сам знаю. Но фокус в том, что его купишь, понемножку употребляешь, и оно по-крупному не идёт. Верно? Или всё выпьешь, а после жизнь даже дрянная в таких красках почудится. Всё познается в сравнении. Чуть-чуть этим дерьмом побалуешься, и закалишься… Настоящая жизнь лучше пойдет. Верно,  − я говорю?

Народ закопошился.

− Правильно молвит, − крикнул усатый дед, − счастье отмотал, и как жить дальше?  А тут горюшка накушаться и напоследок − легко, умирать не страшно.

 −  Да мы никогда не думали, что потом, все сейчас-сейчас, − заёрзали бабки, −  давай спросим, почём горя комок, может поотрезать немножко?

Очередь за клубком счастья стала коротенькой, а за комком горя удлинилась. И на вопросы «кто последний» и «осталось ли ещё» сыпались ответы, как конфетти перед торжеством.

Уже сложили в сумки себе горюшка и один, и другой, и третий, а оно не уменьшалось, даже росло горкой на прилавке, чтобы, ну, хватило на всех…

Счастья тоже накупили, пусть укрепляет жизнь и без того счастливую. А когда все кончилось, подумали, может, завтра придем, Подумали и испугались… А вдруг горюшка станет столько, что уже на счастье денег не хватит? А вдруг счастье кончится, а горюшко покупать, ну как-то не готовы… А если и то, и другое, ну, дорого, но зато жизнь пресная  − сплошная канитель, хотя водкой разбавить можно, огурчики засолить, покрасоваться перед молодцами нелюбимыми, все-таки  −  штаны… И кто ж здесь прав?

Но на следующий день ни счастья, ни горя не привезли. Да и не было тех, кто раскупили, испугались проверять… А опробовали ли купленное? Кто расскажет. По пьянке и набрехать можно, а можно и просто так наболтать, и если у кого что происходит, само по себе или по очереди действует странный товар? Кто ответит? Продавщиц никто больше не видел или боялись узнать, а вдруг  −  снова привезут и выбирать потянет… И говорили, что неместные эти женщины, что ведьмы,  колдуньи, а то и просто дуры.

А жизнь шла своим чередом. Умирали, рождались, шли за гробом, несли цветы любимой, отсчитывали деньги, теряли их, болели, выздоравливали, прощались, встречались, получали  дипломы и падали… И кто же стоял в очереди? И за чем стояли?

 

 

Пока жива

 

Она стояла на кладбище перед могилкой матери и кидала цветы в снег, еще ёлочку из шишек привезла, венок тоже из шишек, купленный в «Ашане». Ей хотелось поздравить мать с Новым годом. Не только мать, но и отца, бабушку, деда… Вот, собственно, и вся могила. Вот и все огромное тепло, которое исходило от них, ушедших, согревало её в это  январское минус тридцать.

 −  Мам, я тебе расскажу…. Я навигатор купила, в центр стала ездить, не всегда получается, но я стараюсь, но если страх на дороге от пробок  и паника в снегопад от неясности пути, я набираю Юлю и Лену. Мне никто не отвечает. Но это не значит, что в этот день я погибну…

 −  Мам, тебя не стало, денег взаймы стали просить, думают, я миллионерша. Я получить обратно как-то не умею, но если не хватит на здоровье, я позвоню Юле или Лене. Они не ответят. Но совсем не обязательно, что я умру. 

- Мам, он тоже у меня жил. И я ему помогала, там тяжело, понимаешь. А я покупала и то, и это для него. Только он сейчас уехал. Симку сменил. Слёзы мои надоели, наверное. Я звоню. А он недоступен. Но мне не сейчас умирать, веришь? Это я к тому, а хоронить-то кому? Или уже не важно потом? Ты же знаешь, поделись…

 −  Мам, на меня полицейский наехал, откуда деньги, кто, где живёт, а это что, а там что, спрашивает… Меня старшая по дому сдала… Но я делать все равно ничего не буду. Буду к тебе приезжать, в силах пока.

 −  Мам, я нарядов накупила, а болезни лечить некогда, или боюсь…   На стоматолога много ушло. Но пока  деньги остались. И я стараюсь сохранить тобой накопленное, пока еще жива.

 −  Мам, а Лена мне сказала, что на моё день рождение она больше денег потратила, чем я на её. А я и не подумала, что так получилось. Но ничего не ответила. Мне ж нужно еще на многое и на многих оставить, пока жива, мам.

 −  Слышишь, ко мне в квартиру иногда заходят. И не всегда за деньгами, представляешь, не всегда и за вещами тоже. Я еще нравлюсь кому-то как женщина. Значит, ещё живу.

 −  Мам, а если я наберу номер в пустоту и будет тишина, а потом кто-то злостно выругается или прикинется нечистой силой, я испугаюсь очень… Приму лекарство и лягу спать. А если дальше будет всё не так плохо, ну пусть хотя бы не хуже, чем сейчас, я приеду еще к тебе, и извини, если расскажу опять то же самое…

 −  Но я пока жива, мама.