Георгий ПАНКРАТОВ

 

Родился в С.-Петербурге. Проживает в Москве и Севастополе. Писатель, редактор, публицист. 

 

ПРИНЦЕССА

Рассказ

 

К сожалению, вечер. Вода тяжело бьётся о стенки раковины, маслянистые пятна хаотично перемещаются по поверхности, остатки недоеденных продуктов – куриные кости, черный перец и набухшие хлебные крошки – медленно погружаются на дно. Полные пальцы в резиновых перчатках врываются в водное пространство, пробуждая хаос и мельтешение пузырьков, стучат о стенки столовые приборы из нержавеющей стали – ложки, ножи и вилки. Химическое средство, которым обильно вымазаны перчатки, в конфликте с водой обретает силу и заполняет всю поверхность густой едко пахнущей пеной: со дна уже не видно помятого лица хозяйки, а красный свет лампочки на ее лбу становится едва различимой точкой, затем и вовсе прекращает все попытки пробиться через толстый слой пены и исчезает. Становится темно, только руки орудуют в замкнутом пространстве посреди приборов, выгребая куриные кости и оказавшийся здесь лишним бытовой мусор. Пошарив по дну и не обнаружив больше ничего подозрительного, рука в перчатке вынимает резиновую пробку, издавая глухой булькающий звук, и пена начинает приближаться, покрывая собой заляпанные жиром стенки, затем растекается по тарелкам, заползает в чашки, укутывает собой столовые приборы; и вот уже ей покрыта вся поверхность раковины. Мы слышим недовольный чем-то женский голос и никак не можем разобрать, о чем говорит, но вот раздается тревожный всасывающий звук, он нарастает и заглушает собой все, становится невыносим – кажется, еще чуть-чуть, и мы его не выдержим, перелистнем страницу, но тут он прекращается так же резко, как и начался. Полные пальцы в перчатках разгребают пену, и где-то рядом льется тоненькой теплой струйкой живая вода, приносящая радость и успокоение. Теперь нам ничто не мешает услышать голос – размеренное течение воды не заглушает его, а лишь сопровождает, настраивая на умиротворенный лад, что так необходимо сейчас, потому что история, которая развернется пред нами – это история умиротворения, в которой ничего не произойдет страшного, вызывающего или трагичного. Вполне возможно, что и вовсе ничего не произойдет. А для души, превыше прочего ценящей безмятежность, нет ничего приятней, чем отсутствие событий.

За столом напротив мойки сидит молодой человек, на вид лет двадцати пяти. Он расположился на деревянном стуле, стоящем перед деревянным же столом, на который он сложил руки. В его руках – алюминиевая ложка. Его забавляет гибкость ложки: он отгибает черпало то в одну сторону, то в другую, но ложка никак не ломается, только гнется, принимая неестественные формы. Парень одет в майку болотного цвета с изображенной на ней красной звездой и шорты, обут в мягкие домашние тапочки. На стене, к которой примыкает стол, размеренно тикают часики с тремя циферблатами – «Настоящее», «Прошлое», «Будущее», над ними цветет алый цветок, вырастающий из самой стены. Сама же стена – серая, в маленьких и крупных трещинах, из которых порой сыплется мелкая бетонная крошка и вылезают сонные светящиеся ярко-оранжевым, похожим на солнечный, светом, электрические пауки. Но молодой человек, увлеченный игрой, не обращает на них внимания и насвистывает мелодию, известную ему лишь одному. За стеклом, отделявшим балкон от внешнего мира, пролетают алые и фиолетовые диски: никогда не приближающиеся к земле, они привычны для их высокого этажа. Случайно залетев в дом, они способны создать массу неприятностей: разбиваясь о какую-нибудь стену, они заливают искрами всю квартиру. В этом фонтане вполне можно обжечься, хотя он не вызывает пожара и не оставляет совершенно никаких следов своего пребывания. Не будь диски таким привычным явлением для их города, хозяева квартир не смогли бы никак доказать, что видели такой: поймать диск было невозможно. Как и призрачный шар, встречающийся на этой высоте не реже: тот вообще представляет собой лишь деформацию воздуха. Но встречаться с ним лицом к лицу – не безопасно. По этой причине молодой человек никогда не открывал окна застекленного балкона, а двери, отделявшей балкон от кухни, не было, но уже по другой причине – из-за бедности проживающих здесь людей.

- Ну, ты скоро? – молодой человек откладывает вилку и обращает свой взор на девушку, копошащуюся возле мойки. Она поворачивается в его сторону и некоторое время укоризненно смотрит, затем опять принимается за мойку.

- Вот что б тебе сказать, – начинает она, – Чтобы не обидеть? Ты за сегодняшний день что сделал вообще? Там полежал, здесь посидел, повертел в руках вилку, повертел бутылку. Я готовила нам обед, я приводила в порядок дом, я драила санитарную комнату, перемыла полы, окна протерла везде, трещины от пауков замазала, цветок покормила вон, – она протирает мокрой тряпкой лоб, вздыхает и продолжает мыть. – Датчики эти чертовы расставила по углам, в конце концов. Все готово к вечеру, вот сейчас посуду домою, и все. Да и время еще есть. Чего ты? – она поворачивает к нему добродушное полноватое лицо и пристально смотрит. Посторонний наблюдатель, каким вы, читатель, в этой ситуации, несомненно, являетесь, даст девушке на вид лет тридцать. В то же время очевидно: она из тех несчастных созданий, что выглядят много старше своих лет – вследствие бедности, раннего взросления и измученности бытом. Девушка полновата, но это приятная полнота, свидетельствующая скорее о крепком здоровье и боевом характере, чем о злоупотреблении калориями. У девушки большая грудь, на которую некоторое время смотрит парень. Но вот он поднимает взгляд на ее лицо, а пальцем правой руки показывает на голову, точнее, на красную лампочку, прикрепленную к металлической конструкции, опоясывающей голову. Та еле горит.

- Ты вот это видишь? – медленно произносит он. – Поняла?

Девушка вздыхает, опускает руки, стягивает с них резиновые перчатки и вытирает о подол фартука.

- Кран перекрой, – тихо говорит парень.

Девушка послушно перекрывает кран, шум воды стихает, и в квартире становится совсем тихо, если не считать монотонный треск трех циферблатов. Отогнав резиновой палкой сидящего на дверце шкафа паука, она трижды поворачивает круглый затвор, и дверца медленно начинает выдвигаться. Из шкафа валит пар, которой заставляет ее отвернуться, а потом и вовсе отойти от шкафа. Пар меняет окрас, то растворяясь в воздухе, то собираясь вновь и густея, становится то прозрачным, еле заметным, то угрожающе черным, в нем проявляются узоры – волнистые линии, геометрические фигуры, колечки.

Парень с нетерпением ждет, пока дым рассеется, девушка подходит к нему сзади и поправляет металлическую конструкцию на голове. От неожиданности тот вскрикивает:

- А! Да что ж ты делаешь-то? Предупреждать надо.

- Осторожнее, – терпеливо говорит девушка. Она чуть отодвигает конструкцию в районе затылка и смотрит на два провода, красный и синий, уходящие под черепную коробку, куда-то внутрь головы. – А то не дай Бог, – заключает она.

- Лампу-то поправь.

Она заглядывает спереди: красная лампа находится прямо по центру лба, однако свет ее очень слабый. Время от времени лампа мигает. Девушка качает головой и приговаривает «Ай-яй-яй». Клубы пара тем временем рассеиваются, и девушка напряженно смотрит в сторону шкафа.

- Не соберется? – тревожно спрашивает она.

- Ай, давай уже, – парень наигранно морщится и хлопает ее по попе, подбадривая: – Вперед.

Девушка берет прихватки и вынимает из шкафа тяжелую стальную емкость, похожую на казан, из которой торчит поварешка медного цвета, и семенит к столу. Дверца шкафа, медленно скрипя, начинает закрываться. В этот момент за окном становится особенно ярко: два светящихся диска сталкиваются и взрываются. Стекла нервно дребезжат, но не сдаются: на них не появляется ни трещинки.

- Да уж, что еще случится в это знаменательный день? – ворчит парень. – Даже в воздухе чувствуется атмосфера праздника.

- Ты чего, – девушка ставит на стол емкость и берет паузу. Ей необходимо отдышаться, – как только на свет родился, ей-Богу. Сосуды доставай.

Он на некоторое время уходит в комнату, слышно неразборчивое бормотание и хлопанье створок шкафчиков. Она бросает взгляд на средний циферблат, в задумчивости чешет подбородок. Молодой человек возвращается, держа в руке два стальных стакана, и с довольной улыбкой ставит их на стол.

- Поехали, – говорит он.

- Он сказал «Поехали», и махнул рукой, – напевает девушка и для убедительности действительно машет рукой. Затем берет поварешку и помешивает густую металлического цвета жидкость, напоминающую ртуть. Она заглядывает внутрь и видит свое отражение на неспешно колышащейся глади металлической жидкости: лица не разобрать, но виден наклоняющийся человек и свет красного фонаря, превращающийся в яркую точку на поверхности. Где-то выше, далеко позади неразборчивого лица девушки – маленькие лампочки, в огромном количестве встроенные в потолок. Но вот они выходят на передний план, становятся ярче и начинают движение, то кружа хороводы по краям огромной емкости, то собираясь в непонятные фигуры, кажущиеся таинственными магическими символами – только куда ей, девушке из простой мегаэтажки на окраине города, понять их значение. А на поверхности уже видны звезды, которыми обернулись отражения маленьких лампочек, вот она видит пролетающую комету и мчащийся по своим делам куда-то вглубь металлической жидкости метеоритный поток. Где-то в глубине вспыхивают и гаснут небесные тела, пролетает космический мусор, и крутятся вокруг неведомой оси планеты – ярко-желтая, ярко-синяя, ярко-зеленая, и они кажутся все ближе и ближе, и все четче видны очертания загадочных материков на них, и вот – где-то позади них взрывается слепящим светом огромное красное солнце, затмевая собой весь окружающий космос – жидкость тревожно колышется и вскипает, окрашиваясь в ярко-оранжевый, апельсиновый цвет. Девушка вскрикивает, у нее кружится голова, и она что есть силы кричит: – Держи! – и начинает падать. Резко вскочивший парень хватает ее под руки, и только благодаря тому, что так быстра его реакция, лицо девушки не погружается в стальную емкость, а нависает над ней – она в ужасе закрывает глаза и трясет головой, но сильные руки оттаскивают ее. Парень прижимает ее к дверце холодильника, отчего с треском лопаются прикрепленные к нему пузыри воспоминаний: на пол, им под ноги, льется крымская вода, туда же падает горный алтайский снег, античный памятник размером с мизинец летит на пол и разбивается вдребезги, а маленькая карельская елка больно впивается девушке прямо в мягкую часть тела. Перед глазами кружатся чайки размерами с мух, но парень прогоняет их, и те лопаются в воздухе, совсем как те пузырьки, из которых они только что выбрались на свободу, не оставив от себя и следа, а рядом с ними еле слышно трещит маленький фейерверк – парень пытается сбить его, но обжигается. Откуда-то издалека доносится еле слышное, но настойчивое «Ура!».

- А осторожнее нельзя? – вопрошает девушка, и парень улыбается: приходит, значит, в себя.

- Тебе сколько раз говорить? Не засматривайся туда! Затянет – не выберешься, – начинает он гневную речь. – Вспомни Риту со сто сорок девятого, Пашку из сектора B18, Кота, Владика, Веталя – они все здесь сидели и залипали вот так же, и что? Где они теперь, знаешь? Что ты мне скажешь на это? А датчики, что, просто так стоят здесь? Сказано: только пить, только пить, черт тебя дери! – он сжимает зубы и сильно ударяет по стенке холодильника. – А это – нельзя! За мной же придут потом, понимаешь?

- А ты что же это, зассал, получается? – ухмыляется девушка и, резко оттолкнув парня от себя, направляется в сторону стола. – Не бойся ты, садись. У тебя лампа скоро погаснет, лучше бы этого боялся.

- Ну что ты, не понимаешь, что ли, – примирительно говорит парень, поднимая с пола раздавленный миниатюрный пляжный шезлонг. – Вот черт, – удивленно говорит он. – Где мы, оказывается, только ни бывали, а кажется, что всю жизнь в этой вонючей дыре торчим, и денег – только вот на это, – кивает в сторону стола. – Да и развлечений всех.

- Бывали, – печально говорит девушка. – А когда последний раз бывали-то? Забыл, небось, уже.

- Я наемник, сама знаешь. Бесправный раб. А тогда я сам рулил. Мы с пацанами рулили.

- Ой, рулил он, – смеется девушка, – Да кто бы говорил… Никогда ты не рулил. И пацаны твои никогда не рулили.

- Рулили, рулили, – ухмыляется парень, – Да еще как. Золотое было время. Вот, между прочим, тоже туда засмотрелись, – он показывает на ёмкость и присаживается, придвигая к ней стальной стакан. – И что это им дало? Ну, так и смотрят, наверное. Идиоты долбаные, – он тяжело вздыхает. – Вот потому и говорю тебе: не засматривайся туда. Не за себя же боюсь, за тебя, дуру. Не уважаю я это, и тех, кто вот… – он пытается подобрать слова, но не может, – и тех, кто вот там. Что, это люди, что ли? И ты туда же хочешь?

Она смотрит в его глаза долгим немигающим взглядом и затем цедит:

- Проехали.

Глаза у нее карие, тяжелые.

- Понял, - парень разводит руками, - Не, ну вопросов нет.

Девушка зачерпывает поварешкой густой жидкости: по напряжению на лице чувствуется, что она тяжелая – и разливает по стальным стаканам: сначала наполняет его, затем свой. Жидкость блестит в стакане, да так, что создается ощущение, будто она и стакан – одно целое, только какая-то часть этого целого еще не успела затвердеть. Она поднимает стакан и кивком головы предлагает ему поддержать. Парень не медлит:

- Ну, за тебя, – улыбается он.

- Не умеешь ты тосты произносить, – разочарованно произносит девушка.

- Мужчина вообще не должен быть многословным, – пожимает он плечами.

- Но люблю я тебя не за это, – она принюхивается к своему стакану и удовлетворенно морщится.

- А за мою прекрасную душу и богатый внутренний мир, – заключает парень.

- Ну и за это тоже. Ладно, – лицо ее становится серьезным. – И за хорошие новости.

Они смотрят друг другу в глаза, и между ними, прямо по центру стола, на уровне их лиц возникает планета, сперва прозрачная: через нее, словно голограмму, молодые люди видят друг друга, но вот она становится все ярче и отчетливей, все ощутимее ее реальное, физическое присутствие в воздухе. Завороженные, они не способны пошевелиться, чтобы дотронуться до нее. Планета похожа на Землю – она практически вся голубого цвета, но на ней есть и острова, и материки: вот они, зеленые, коричневые – выпирают на ее ровном шаре. Планета крутится между ними, сидящими, и каждый может рассмотреть их, увидеть даже красные, огненные вулканы, исторгающие лаву. Но это не Земля: в расположении материков нет ничего общего с тем, что они видели когда-то на школьном глобусе. Постепенно планета окутывается облаками, они сливаются с голубым фоном земли, коричневыми и зелеными территориями суши, будто желток взбалтывается в яичнице и становится неотличим от белка. Сотни маленьких лампочек, размером с наперстки, закрепленные на потолке над головами парня и девушки, гаснут, и кухня погружается во тьму, где лишь неведомая планета источает свет, отражающийся в стаканах с металлической жидкостью, да мерцают тусклые красные лампы на головах сидящих. Воздух пахнет непривычной свежестью, ниоткуда возникают две маленькие феи, похожие на девушек с крыльями бабочек – одна ярко-красная, другая – нежного цвета морской волны. В их руках волшебные палочки, они подносят их к губам и играют короткую пронзительную мелодию, отчего глаза девушки наполняются слезами. Феи не смотрят на сидящих людей, они порхают, кружатся вокруг планеты, и от их маленьких палочек летят кажущиеся волшебными искры, как от бенгальских огней. «Все еще будет», – говорит одна фея другой ангельским голосом. «Все еще сбудется», – вторит другая почти шепотом, и они растворяются в воздухе, подобно неосторожно задетым пузырям воспоминаний на холодильнике. Парень и девушка пьют большими глотками металлическую жидкость, и она входит в них с глухим булькающим звуком: глотки даются тяжело, лица приобретают кислые выражения, но вот жидкость выпита, и парень аккуратно ставит свой стакан на стол, а девушка просто выпускает его из рук, и тот с грохотом ударяется о бетонный пол.

- Ну ты чего? – осоловело спрашивает он.

В глазах девушки двоится, но она щурится, трясет головой, и через некоторое время действительность восстанавливается. Вместе с этим исчезает и планета, а маленькие лампочки на потолке вновь загораются, освещая кухню. Разгорается с новой силой и красная лампа на лбу у парня: она горит так ярко, что кажется: ярче и невозможно, она просто лопнет. Впрочем, им обоим известно, что красные лампы выдерживают любое напряжение.

- А у меня? – довольно спрашивает девушка, растягивая слова.

- И у тебя – во! – ухмыляется парень. – Щас лопнет! – оба смеются.

- Ох, всегда бы так, – откашливается девушка после продолжительного смеха и краем глаза замечает часы. Три циферблата, встроенные в массивный лакированный деревянный брус, привычно заставляют ее растеряться, но лишь на какую-то пару секунд. Под циферблатами красуются вырезанные по дереву надписи: прошлое, настоящее, будущее. Стрелки левого циферблата идут в сторону уменьшения чисел: от 12 к 11, от 11 к 10, и так далее. Стрелки правого циферблата – напротив, в сторону их увеличения: от 1 к 2, от 2 к 3; часовая еле успевает за минутной, пытаясь ее догнать, но, в конце концов, минутная не только убегает от нее, но и сама обгоняет, вновь вырываясь вперед. Этот процесс непрерывен, и только на средних часах минутная стрелка идет в сторону, противоположную часовой: в то время как короткая и медлительная часовая стрелка преодолевает расстояние в час, торопливая минутная отматывает час назад. Но, несмотря на все ее старания, время движется вперед.

- И зачем ввели это российское время? – возмущается девушка.

- Тебе же объясняли, – устало отвечает парень, – Потому, что мы все живем в вечности. Ну, и выступать ей так удобнее. По крайней мере, есть повод.

- Да у нас как-то знаешь, повод не нужен, – пожимает плечами девушка. – Россия же. – Она оценивающе смотрит в сторону раковины, – Не успею.

- Скоро уже сойдутся?

- Да. А нам еще разложиться надо. Но ничего, мы встречаем это время чистыми, все готово, все убрано. Слава Богу. Бери бутерброды, и пойдем.

- Пойдем, – парень подходит к холодильнику, открывает дверцу и достает широкую тарелку, наполненную нарезанными кусками батона, на которых разложены бусинки алого цвета. Подносит тарелку ближе к лицу и вглядывается в бусинки, играющие бликами в свете потолочных лампочек. Он видит в одной бусинке бурлящие воды реки и огромный мост, перекинутый через нее. По реке плывет баржа, а на другом берегу, который еле различим, просматриваются контуры высотных зданий. Взгляд парня падает на другую бусинку, а в ней – ясное небо, которое рассекает реактивный самолет, оставляя за собой две белоснежные полосы, словно двойная сплошная разделяющие голубую дорогу. Под небом течет речка, окруженная вековыми деревьями, сливающимися в непроходимый лес. В соседней бусинке – деревенька, красивая девушка поливает цветы, а за оградой проезжает на старом мотоцикле почтальон и машет ей рукой. Парень наблюдает за ними недолго, потому что взгляд его приковывает самая крайняя бусинка – кажется, если еще потрясти тарелку, она свалится с бутерброда, но оснований волноваться нет: ведь бусинки не бьются. И он всматривается в нее и видит невообразимой красоты зрелище: красные стены московского кремля, башня со звездой и праздничный фейерверк в небе над ними. Взволнованные и разгоряченные люди кричат «Ура!» Не выдержав напряжения, бусинка падает, звонко ударяясь о тарелку, но парень не спешит возвращать ее на место, потому что он замечает следующую. Она заставляет сердце биться чаще: в ней видна гигаэтажка, какие начали строить, казалось бы, совсем недавно, но которые уже составляют целый город на окраине, превышающий по численности старую, центральную часть в сотни раз. Гигаэтажка уходит в небо, и пространства бусинки не хватает, чтобы вместить все ее этажи, но сто тридцать точно есть, думает парень и судорожно всматривается в метки возле окон – они повторяются через каждые 5 этажей. Сектор F32 – вслух читает парень, и тут же кричит что есть мочи:

- Эй! – зовет он свою девушку. – Слышь!

- Ну чего тебе? – доносится из комнаты недовольный голос.

- Мы здесь! В бусах! Слышь, я нашел наш сектор в бусах.

- Дурак ты, – откликается девушка, – Таких секторов в каждом городе… Они ж все одинаковые.

- Не, – улыбается парень, – Это наш.

- Да наш – не наш, ну и что? – взрывается она. – У нас времени нет уже. Давай скорее сюда.

Он смотрит на часы и вздрагивает:

- Да, действительно, сейчас сойдутся, – шепчет парень. Забыв про упавшую бусинку, он со всех ног мчится в спальню и ставит посудину с бутербродами на журнальный столик возле дивана. По столику разложены дольки мандарина, а дополняют убранство несколько свечек в виде розовых сердец, которые уже поджигает, теребя в руках огниво, заботливая девушка.

Он целует ее в щеку, та на мгновение поворачивается к нему, но свет красной лампы на лбу парня попадает ей прямо в глаз, и она щурится. В комнате гаснет свет, и только свечи – в меру своих скромных сил – освещают ее. Из углов раздается треск и шипение, и девушка с тревогой смотрит на парня:

- Датчики заработали.

- Не дурак, слышу, – шепчет он, – А ну давай, за рычаг хватайся.

Они берутся за рычаги, расположенные справа и слева от дивана, и изо всех сил тянут их – каждый свой – на себя. Девушка пыхтит и охает, ее рычаг долго не хочет сдвигаться с места, в конце концов, она выпускает его из рук:

- Твою мать! – кричит она, – Ну надо же всё делать в последний момент!

- Дай я! – орет парень и бросается к ее рычагу, а девушка – к противоположному.

Громадного размера металлический ящик, расположенный напротив дивана и журнального столика, издает первый звук – дикий скрежет, заглушающий даже их голоса. Со скрипом раздвигаются проржавевшие тяжелые створки, и по мере того, как они тянут на себя рычаг, створки раскрываются все шире, и комната наполняется мягким голубым светом, откуда-то из самого нутра громоздкого устройства. Наконец, рычаги вдавливаются до упора, и девушка, тяжело дыша, валится на диван. Парень неотрывно смотрит на голубой свет, как будто хочет проникнуть в самую его суть, в эпицентр, но тот внезапно гаснет, и гладкая поверхность ящика, которую прикрывали с таким трудом отодвинутые створки, приобретает свинцовый оттенок.

- Ух, – выдыхает парень. Длится это недолго, внезапно на гладкой поверхности появляется изображение часов – точь-в-точь таких же, как на их кухне, и три циферблата все так же привычно показывают время, но все часовые стрелки приближены к 12, а минутные, описывая круги в разные стороны, лишь ускоряют их неумолимое движение к этой цифре. Девушка подсаживается ближе к парню, кладет ему голову на плечо и берет в руки бутерброд. Они заворожено смотрят на стрелки: в абсолютной тишине – кажется, что весь мир замирает – те приближаются к 12 и в какой-то момент все одновременно достигают этой цифры и на мгновение замирают. Парень с девушкой поеживаются: торжественность момента заставляет мурашки бежать по их коже. Часы исчезают с экрана, и взору предстает белоснежный круглый постамент, подсвеченный сотнями прожекторов.

- Снизу снимают, – шепчет девушка.

И действительно, им кажется, что они смотрят на постамент откуда-то снизу, с точки, расположенной будто бы у самой земли. Постамент пуст, но угол зрения не меняется – что происходит вокруг него, невозможно не увидеть, ни услышать – металлический ящик по-прежнему транслирует тишину. Свет прожекторов уходит в бездонное черное небо, занимающее в отсутствие человека почти все пространство экрана. Если приглядеться, на нем можно увидеть звезды.

Внезапно в пространство комнаты врывается звук сильного ветра – это происходит так неожиданно, что парень и девушка вздрагивают. Она сильнее прижимается к его плечу, он обнимает ее крепче и тянется за бутербродом. Привычно всматривается в бусинки, отражающие свет ее красной лампы и тревожного полыхания свеч, и тихо произносит:

- Смотри.

Девушка вглядывается в бусинки и понимает, что каждая из них показывает ту же картину, что и в большой ящик напротив них: постамент, освещенный прожекторами. Они улыбаются друг другу и как-то неуверенно откусывают по маленькому кусочку. Ветер продолжает завывать, слышны неразборчивые голоса людей, крики, матерная ругань. Врываются в эфир и посторонние шумы: слышно, как кто-то настраивает приборы, клацает по кнопкам, передвигает тяжелые предметы.

- Что-то у них не заладилось, – шепчет девушка.

- Да, Палыч, ветер заглушить не можем, – врывается в эфир чей-то голос, словно отвечая на немой вопрос сидящих перед ящиком – Эти, наверху, с утра там понтовались: ветра, мол, сегодня не будет, ну и че, допонтовались.

- Стихия, что ты будешь делать, – звук снова исчезает, но спустя несколько секунд возвращается, но на сей раз тихий: парень с девушкой вслушиваются, но не могут разобрать ни шумов, ни разговоров. Внезапно слышится громкий кашель – значительно громче фона – и чей-то торопливый и испуганный голос: «Вы в эфире».

- Граждане, просим внимания и тишины, – говорит звучный, с металлическими нотками, голос. Безэмоциональный и отстраненный, он, тем не менее, притягивает внимание и уже не отпускает его, как будто проникая в самое сознание. – С традиционным обращением к народу выступит Принцесса Урайская.

Все шумы смокают, и на постаменте появляется женщина небесной красоты в белой меховой шубе. Лицо ее бледно, а волосы – черны как ночное небо над ней, но вплетенные в них хрустальные снежинки завораживающе поблескивают в свете прожекторов. Ее появление на постаменте настолько невообразимо, что оно шокирует сидящую на диване пару: кажется, она материализовалась из пустоты, из небытия, из холодного и сдавленного воздуха Урая. Женщина смотрит вниз, обводя взглядом собравшихся, которых не видит зритель, затем выбирает точку впереди себя и неотрывно смотрит на нее. Она стоит неподвижно, спрятав руки в карманы своей белой шубы, и, кажется, даже не моргает, лишь удивительные волосы ее нещадно треплет ветер. Но он вмиг успокаивается, лишь только женщина произносит первое слово.

- Люди, – обращается Принцесса – я безмерно рада возможности вновь говорить с вами, обращаться к вам. Сейчас, когда на ваших часах сошлись три времени, в этот момент, которого все мы так ждали, к которому готовились семьями, накрывали столы, убирались в домах, и вот этот радостный и торжественный момент настал – я хочу разделить с вами это счастье, на которое так скупа в последние годы наша действительность, и от всей огромной души своей, от лица Космоса и от лица Вечности поздравить вас, дорогие мои, и прошептать вам: все будет, – голос ее завораживает, словно окутывает сном человека, по нему изголодавшегося. – Наша страна нуждается сейчас в великом утешении, многострадальные предки наши пережили многое, показав своим примером, что нет такой боли, какую народ наш не смог бы вытерпеть, нет такой чаши отчаяния, которую он не смог бы испить до дна и, напившись, встать и порвать всех в клочья, победить, построить новый мир. Я избрана Космосом, чтобы нести утешение в эти страшные времена нашей истории, Небо благословило меня править вами разумно, но справедливо, как правит мать несмышлеными чадами своими – не власть важна ей, не властной жестокостью, не усмирением нрава, не подавлением личности, но великой исцеляющей любовью, с которой она гладит по голове засыпающего ребенка. Сегодня, перед этой речью Бог обратился ко мне и сказал всего три слова: России нужна мать. И здесь, в Урае, который избран Вечностью как место, откуда начнется возрождение нашей великой страны, я передаю вам эти слова – не мои, но Богом вложенные в мои уста. Я склоняю голову перед Господом и смиренно принимаю этот крест, но и великую миссию – быть матерью народа русского. И всех, кто чтит власть божью на Земле, кто верит в возрождение России и почитает Великую Землю Урайскую, давшую начало нашей новой истории, всех, кто ощущает себя частью этого великого целого и плачет от счастья быть причастным к нему, я прошу: поклонитесь своей Матери.

Голос Принцессы смолкает. Парень с девушкой откладывают бутерброды и, не переглядываясь, встают на колени и подползают к ящику. Глядя в глаза Принцессе, каждый из них произносит: «Мама», – и плачет.

- Многими веками Россия пыталась найти свою форму правления: когда-то это были цари, причем не всегда данные Богом, а просто объявившие себя такими. Затем императоры и премудрые императрицы, был эксперимент с диктатурой рабочих и вызывающие сейчас недоумение генеральные секретари, недолгий взлет бандитов и отбросов, решивших урвать у истории свою, скромную часть пирога, со странным человеком, имитировавшим власть, во главе государства. Был Владимир Путин, пытавшийся восстановить империю, но не имевший сил, окруженный предателями, кишевшими вокруг него, как черви. Позже был эксперимент с одним из них, когда к власти пришли люди, вообще не понимавшие, чего они хотят, кроме вина на летних верандах и инсталляций на построенных рабочими заводах. Этот эксперимент был трагическим и провальным – и даже фамилия их лидера была очень похожа на это слово. Да только кто ее сейчас вспомнит? История не терпит насмехательств над собой, она жестоко наказала экспериментаторов, но вместе с ними наказала и всех нас, меня и возлюбленных детей моих – народ русский.

С тех пор, как земля остановилась, и наша страна навеки осталась в ночи, в то время как западное полушарие круглосуточно согрето Солнцем, ученые всего мира бьются над вопросом: почему Вселенная избрала именно такое расположение дня и ночи? Возможно, в этом нет логики, – утверждают специалисты с другого полушария. Но мы, русские, православный народ, знаем, что это за грехи наши, и пока лучшие умы нашей страны пытаются разработать план, как вернуть земле вращение, а агенты Западного полушария всячески им в этом мешают, мы, простые люди нашей великой, но сбившейся с истинного пути державы, обязаны ежечасно, ежесекундно, каждым словом своим, каждым действием искупать грехи свои, а также грехи ушедших и уходящих поколений.

Сперва, как только Земля остановилась, мы не знали, что делать. Вспомните, как мы боялись, как ожидали худших последствий, вплоть до страшного суда, мы не понимали, как жить, если невозможно отличить вечер от дня, утро от ночи. Но вы доверили мне свои судьбы, призвали меня на помощь, позволили действовать от вашего имени и ради вашего блага, представлять вас перед лицом Космоса и Вечности. Мы вместе закрыли все границы, исключили любую возможность попадания на территорию страны ее врагов, которыми стала отныне вся остальная планета. Видит Бог, мы этого не хотели, но так продиктовала Вечность. Мы перенесли столицу в Урай, и это решение было символичным: именно здесь когда-то била ключом нефть, дававшая надежду нашим предкам, сейчас здесь пустые вышки, и я признаюсь вам, как живущая здесь: смотреть на них страшно. Но я верю, что в будущем они станут памятниками культуры и истории, и гулять между ними будут наши дети в комбинезонах со смешными капюшончиками. Отсюда, из Урая начинается строительство новой страны – России, которой будет править любовь. Именно она позволит нам выбраться из черного периода истории. Мы перешли на российское время – прежние власти любили играться с ним, то прибавляя, то отнимая час, и мы, народ, были лишены своего истинного времени. Но Вечность знает, что игры со временем недопустимы, поэтому я, едва получив из ваших рук полномочия, а из уст Господа благословение, первым же указом перевела страну на Российское время. Мы помним, как было много споров, с каким сомнением и недоверием отнеслись люди к этой инициативе. Но сегодня очевидно, что это было правильное решение: Россия – не просто территория под бесконечно черным небом, Россия – это мистическая, избранная Вечностью земля, живущая во всех временах сразу. Мы расширили свое присутствие в прошлом и будущем, и каждое наше действие, каждый шаг, отражается гулким эхом во всех трех временах. И поэтому каждый ответственен на только за свою жизнь, но и за то, какой предстанет в Вечности наша родина.

Сегодня стало очевидно и то, что России больше не нужны эксперименты. Россия устала от битв за власть, от подковерных игр, от карликовых политиков, тянущих каждый на себя одеяло, от лжи и мусора, выливающихся тоннами на головы честных и добрых людей. Я заявляю об этом так громко, насколько это возможно с моим тихим голосом: России больше не нужна власть. Ни либералы, ни коммунисты, ни демократы – все они дискредитировали себя. Почвенники, западники, монархисты, нацисты, анархо-фашисты – сколько слов и определений было придумано лишь для одной цели –  обозначить свою жажду власти, прикрыть звериный инстинкт людей, выдать им флаг, который они любой ценой будут устанавливать на вершине горы, чтобы затем сбрасывать с нее всех, кто попытается к флагу приблизиться. Все, чего не хватало России в течение всей ее истории – это матери. Сейчас, вечной ночью, это стало особенно ясно. Кто придет к колыбели, кто покачает перед сном, кто споет песенку, кто погладит по голове, кто утешит? Только мать. Я буду вашей матерью, буду любить вас, защищать и помогать делать первые шаги, говорить ваши первые слова. Вы вырастете, и вместе с вами вырастет Россия. И я даю вам клятву, что однажды разбужу вас поцелуем в лоб утром, вы откроете глаза – и там, высоко, – она впервые за свою речь делает движение, указав рукой куда-то в небо, – будет светить Солнце.

Мы не были бы русским народом, если бы собирались жить в вечной ночи. Да, мы привыкли, работаем, рожаем детей, помогаем старшим, стараемся находить маленькие радости, время для отдыха. Но мы не забываем, как выглядит день, и знаем, что, чем бы мы ни занимались – наша главная задача – его вернуть. Если хотите, называйте это национальной идеей. Над поиском этой идеи бились наши предки, не понимая простой истины: ее невозможно найти, невозможно придумать, она может родиться только сама. Наша национальная идея выбрала наше поколение. Она выбрала вас как орудие своего воплощения. Она выбрала меня, сначала как вашего справедливого правителя, который поможет вам освоиться в новой данности, сделать первый вдох. А затем и как вашу мать, которая утешит вас и даст силы пережить все и добиться возрождения света.

Принцесса ежится: ее красивые губы начинают дрожать, а на глазах появляются слезы. Видно, что ей холодно, а ветер бьет прямо в лицо. Тем не менее, она продолжает говорить, не меняя тембра голоса и темпа речи – мягко, доверительно, убаюкивающе, но вместе с тем беспрекословно:

- В последнее время подвергается критике Партия Серого Цвета, или ПСЦ, как назвали ее кратко мои друзья и соратники, неравнодушные к дальнейшей судьбе родины. Особо одаренные личности, которых язык не поворачивается назвать нашими, русскими людьми, позволяют себе смеяться над ней, обыгрывать название, размещать в Глобальной Сетке черные – видимо, как их души – картинки, подписанные словами, которые порочат достоинство умнейших и благороднейших людей, объединивших свои усилия ради нашего общего будущего. ПСЦ – это три буквы, отражающие наши чаяния и стремления. Их должен помнить каждый, кто желает вернуть свет. Вступайте в партию, и помогайте кто чем может – взносами, акциями, научной и общественной работой – скорейшему решению нашей общей задачи, сплотившей нас перед лицом Вечности. Интеллигенция говорит: «Нельзя стремиться к серому цвету, что за радость такая – объявлять серый цвет ценностью, возводить его в ранг сверхзадачи, когда страны и целые континенты противоположного полушария купаются в солнечном свете, не ведая, что такое серый цвет и страшась самой мысли о нем как проклятья». Такая интеллигенция нам не нужна. Я всегда говорю им: взгляните за окна свои. Что вы видите там? Кромешную, непроглядную черноту – от края до края неба. Давно ли вы видели серый цвет? Помните ли вы, что это цвет дня – пусть мрачного, пусть дождливого, плотно затянутого тучами, но уже наступившего дня. Что лучше – вечная ночь или серый цвет, ответьте мне? Вы хотите жить под серым небом, или в бездонном мраке? Партия серого цвета – это такие же дети мои, это люди, бросившие вызов мраку, их взоры обращены только вперед. Верьте им! Добиться серого цвета неба – это будет первый шаг к освобождению, это задача, которую все мы должны выполнить, это само по себе будет невероятным достижением для нас, на которых весь мир поставил крест. Утрем всему миру нос! И уже потом будем думать, куда идти дальше. Поэтому я скажу вам: каждый, кто не верует в серый цвет, недостоин быть среди русского народа, я не хочу называть такого своим сыном, я отрекаюсь от него, говоря сейчас, здесь перед всеми вами: не верующие в серый цвет – вы не дети мне, вон из нашего дома!

Во всех официальных документах, в медиапотоках, в обращениях ко мне, молитвах и стенаниях, бытовых и досужих беседах друг с другом называйте меня Принцесса Урайская, Русская мать. В этот трепетный и торжественный миг я хочу сказать, дети мои: я горжусь вами. Пусть в вашем сердце живет мечта, пусть бьется в вас сила и желание жить – не ради себя, так ради будущих поколений. Пусть вашим детям спится сладко. Пусть ваши родители будут счастливы, пусть уходят они не страшась: скажите им, что вы измените мир. Там, куда они уйдут, будет свет днем и тьма ночью, и Бог откроет перед ними все ворота. Ну, а наша жизнь пока здесь. Пусть ваши красные лампы никогда не гаснут. Пусть датчики в ваших комнатах фиксируют мир да покой, и никогда не сигналят в наши тайные кабинеты. И да будет Урай вечной столицей благословенной Космосом, Богом и Вечностью Земли русской. Все будет!

Принцесса делает какое-то движение, но экран тут же гаснет, не дав попрощаться с ней ни мысленно, ни зрительно. Комната погружается во мрак, освещаемый лишь единственной не потухшей свечой, красными лампами во лбах да бледным светом пролетающих за окном дисков. В мертвенной тишине парень и девушка долго молчат, затем, покашливая, встают с колен. Они возвращаются к привычной жизни.

- Да уж… Пусть не погаснут, – ворчит парень. – У нее-то лампы нет на голове.

- Она богоизбранная, – возражает девушка. – Ей лампа не нужна.

- Ага, а мы вот только и работаем на это, – он тычет пальцем в лампу. – Давай, ладно, тащи микстуру.

- Подожди, – шепчет она, – Не погаснет пока, не бойся, – она обнимает парня и прижимается к нему губами. Парень сначала отстраняется:

- Чего это в тебе нежность проснулась?

- Праздник же, – улыбается она, – Будем счастливы.

Он замечает, что на девушке нет фартука – видимо, она сняла его здесь, в комнате, перед тем, как началось выступление Принцессы. Она одета в короткую футболку розового цвета с изображением кролика в солнцезащитных очках с коктейлем в руках – ну, или лапах – и салатовые шорты с расстегнутой пуговицей – в последнее время девушка располнела. Правда, молния застегнута, туда и устремляется рука молодого человека – как к последней преграде, которая должна пасть: трусов на девушке нет.

- Какой ты бесхитростный, – отрывается от поцелуя девушка.

- Мы с тобой простые люди, так давай же без прелюдий, – напевает парень и почему-то громко смеется.

- Дай я, – недовольно говорит девушка и раздвигает пухлые ноги.

- Нет, – ухмыляется парень и тянет за футболку, – Давай, и ее снимай. Хочу сиськи твои видеть.

- Уу, сиськи он хочет видеть, – передразнивает девушка, но приподнимается и снимает с себя футболку, оставшись совершенно без одежды, только с православным крестом на груди – А больше ты ничего не хочешь?

- Хочу, – облизывается он, – И ты это сейчас узнаешь.

Парень торопливо снимает с себя штаны, оставшись в носках и серой футболке с полосками.

- Вот так, – приговаривает он. – Я же не бревно какое-то буду драть, а самую красивую девушку во Вселенной.

Он садится девушке на грудь, ухмыльнувшись в ответ на ее недовольство, и начинает шлепать ее членом по губам. Та пытается привстать, резко вспомнив:

- Дай, сниму, – она хватается руками за крестик.

- Дура, это же крест, – он ударяет ее по руке, – Давай вон, соси.

Девушка послушно берет член в рот и принимается делать движения головой взад-вперед.

- Ты язычком его, язычком, – говорит парень. Девушка мычит, но старается угодить ему. Парень довольно улыбается. – Так, хорошо.

Он обхватывает голову девушки обеими руками и начинает то прижимать ее к себе с силой, то ослаблять хватку, позволяя ей передохнуть. Девушка монотонно сосет, закрыв глаза, парень смотрит на нее сверху, но через какое-то время ему это надоедает, и он чувствует, что член ослабевает. Он закрывает глаза и представляет себе совсем другую девушку, которую видел недавно, выходя в огромный пустырь между жилыми секторами, где они собирались с ребятами. Она была то ли женой, то ли подругой какого-то приятеля, которого он давно не видел, и липла к нему, когда все сидели на голой земле, утомленные разговорами, с горящими неестественно ярко красными лампами во лбах. Ее лампа также горела ярко, она говорила с трудом, но он не слушал ее и смотрел только на ноги – длинные, загорелые ноги в короткой юбке и черных босоножках с красным цветком. Он любовался ее ухоженными ногтями на изящных тоненьких пальчиках, аккуратно выкрашенными красным, и мечтал припасть к ним губами, и где-то на краю теряющегося сознания всплывал приятель, сидевший тут же, бормотавший что-то лишнее и бессвязное. Вспомнив то случайное знакомство, парень ощущает, что член его вновь набух, да так, что готов взорваться. В нем просыпается какое-то дикое желание, ему хочется ударить девушку, плюнуть на нее или еще как-то унизить, и в этот момент разрядиться. Он резко прижимает ее к себе левой рукой, а правой сдавливает ей нос, так, что та вообще перестает дышать, и делает несколько резких движений тазом взад-вперед. Девушка пытается вырваться, но ее сил явно недостаточно, чтобы побороть желание парня, член проходит ей глубоко в глотку, вызывая непреодолимый рвотный рефлекс. Ее рвет прямо на член, но парень не выпускает ее голову, и рвотные массы выливаются изо рта по его ногам и ее груди, стекают на простыни. Увидев это, парень ослабевает хватку, и девушке, наконец, удается вырваться. Она принимается бить его кулаками, от неожиданности молодой человек сваливается на пол, но быстро встает и, дабы прекратить ее истерику, начинает орать сам:

- Да ты чего? Охренела, в конце концов?

Лицо девушки кажется краснее, чем лампа на ее лбу, из глаз текут слезы, а рот испачкан рвотными массами. Она уже успокаивается, только немного всхлипывает.

- Придурок ты, – говорит она тихим голосом.

- Мы же просто сексом занимаемся, – отвечает он.

- Это не просто секс, ты, извращенец хренов! – девушка поднимается с дивана и выходит из комнаты. Включается вода, слышны хлюпанье, плеск и ругань, – Мне-то какое удовольствие от такого секса? – доносится до парня. – Я как была, так и осталась неудовлетворенной. Обо мне-то кто подумает? – Она возвращается в комнату с полотенцем в руках, не выключив воду. – Думаешь, мне приятно сосать вообще это? Ты у меня хоть раз спросил?

- А чего мне тебя спрашивать? – взрывается парень. – Я сказал, соси, значит. Ты вон, тоже свое получишь. Чего ты ноешь?

- Да? – щурится девушка. – Ну, давай, – она ложится в постель, закрыв полотенцем лужицу рвоты на простыне, и раздвигает ноги, – Я готова свое получать.

- Чего? – ошалело смотрит на нее парень. – Вот так, сразу? Так, ты это, подсветила бы, – он чешет голову, показывает на красную лампу.

- Обойдешься, за пару минут не потухнет, – ухмыляется девушка, – А на большее тебя и не хватит.

- Чего это не хватит? – говорит он. – У меня вон, не стоит еще.

- Да у тебя никогда не стоит. Давай, давай, работай, – она хватает его за член и придвигает к себе. В окно на большой скорости врезается фиолетовый диск, стекло лишь дребезжит, но выдерживает. Диск не взрывается, отскакивает от окна и пропадает во тьме. Девушка не обращает на это внимания: – Ну, давай, – говорит она.

Парень отодвигается от нее, хватает себя за член и теребит его в руке:

- Сейчас, настрою свою флейту, – говорит он, пытаясь снять напряжение.

- Ох, шутник-то, Господи, – устало говорит девушка. – Давай, еще дел полно.

- Какие у тебя дела? Праздник, – на этих словах он входит в нее и начинает монотонно двигаться.

- Ну, вот и празднуем, – говорит девушка и закрывает глаза. Больше она говорить не хочет, она расслабляется и отдается волнам удовольствия, которые нахлынули на нее с первыми движениями парня. Постепенно они становятся видением, картиной, которую рисует ее сознание вместо черноты, порожденной с закрытием глаз. Она видит море, которое плещется у ног, но не видит себя, своего тела, лишь ночь, отражающиеся в воде звезды и лунную дорожку. Море бесконечно впереди нее, оно нигде не заканчивается, как бесконечно и черное бездонное небо, она видит его настолько, насколько хватает ее внутреннего зрения. Она чувствует, что позади нее – такой же бесконечный пляж – она называет это так, потому что не знает других слов. Но это не пляж даже, и не берег, а бесконечная песчаная суша без скал и холмов, без растительности, без крупных камней. И эта суша бесконечна так же, как море впереди нее, как небо над ней и как внезапно нахлынувшее на нее счастье. Она не смотрит назад, наслаждаясь морем, его ровными приливами, она видит, как в нем сверкают искры, прыгают с волны на волну блики, как отражаются в нем звезды. Где-то вдали, там, где ей кажется, край света, они падают – одна за одной, и ярко вспыхивают, достигая водной глади. Ей кажется, что волны приносят к ней частички того света – бледного и холодного, но в то же время успокаивающего, завораживающего, снимающего тревоги; и звезда, которую она только что видела падающей и рассыпающейся на миллиарды осколков где-то там, на краю мира, сверкает сейчас перед ней, на расстоянии протянутой руки, и нужно только взять этот свет, успеть поймать его, выловить и прижать к сердцу. Зажмуриться и шептать, как Принцесса Урайская: «Все будет, все будет». И учащается сердце, к вискам приливает кровь, а в горле становится сухо и горячо: она спешит за светом, она падает на колени в песок и хватает руками воду: снова, еще и еще, но свет остается там, в море, а в руках колышется черная безжизненная вода. Она заглядывает в нее, но не видит там своего отражения: и резко разжимает руки, ее обдает брызгами. Она вскрикивает и одергивается.

- Ну чего ты? – пыхтит парень. – Что-то не так?

Она не отвечает, лишь закрывает глаза и продолжает лежать, не издавая звуков и улыбаясь чему-то своему. Парень продолжает неспешно двигаться в ней, ощущая приятный зуд и расслабленность. Внезапно в комнате становится светлее, и парень бросает взгляд на стол, где засветилась мягким желтым светом оставленная посреди бутербродов и долек мандарина квадратная радиокоробочка. Спустя пару секунд на всю комнату раздается мелодия, и вкрадчивый голос поет:

 

- Нарушай, сестричка, нарушай

Наша электричка,

Остановка рай,

У –рай.

 

Девушка морщится:

- Выключи, а.

- А сама никак? – раздражается парень. Она закрывает глаза и молчит. Парень напрягается всем телом, морщится, сжимает кулаки, сопит несколько секунд, отчего красная лампа на лбу вдруг на секунду загорается неестественно ярким светом, но сразу же вновь тухнет. Смолкает и песня, вслед за ней гаснет и подсветка коробочки на столе.

- Уф, – выдыхает он, как после сильной физической нагрузки, и тяжело дышит.

- Кто хоть был-то? – открывает глаза девушка.

- Вот еще, мне вырубить-то еле сил хватило, – ворчит он. – Не знаю я. Парни, наверное, ждут уже. Нам пора бы начать выдвижение… Сама знаешь, сколько времени…

- Тихо, – шепчет она и прикладывает палец к губам, – Море…

- Какое море?

- Не важно…. Просто двигайся. Так хорошо.

Парень продолжает движение, но на сей раз быстрее. Темп участился, а ощущения остались прежними, замечает он. «Наверное, парни уже там, – думает он, зажмурившись. – Жизнь нас всех изменила, конечно. Я помню центр, вот это были встречи. Мы вкладывали столько денег, – улыбается он. – И столько драйва. Здесь не так. Соберемся как скоты в загоне, и чего? Лампы подкрасим. Теперь каждая встреча – как поездка в другую страну. ПСЦ, говорит она. Правильно шутят: писец нам, а не серый цвет. Да и что толку: день, ночь. Я знаю, когда что, часы у меня есть. А что еще надо? С такой жизнью одна хрень – что день тебе, что ночь. Что мне сказать ребятам? Как мы обещали себе не сдаться, гореть как факелы, а сами… Только бы горели лампы. Бабы, наемное рабство, дорога в сектор и из сектора – пока ее проделаешь, уже ничего не хочется. Никакой жизни, никакого веселья. Ну, выступление принцессы перетрем, черт с ним. Может, не ходить, а? – он совсем перестает двигаться, и девушка недовольно хватает его за руку: давай, мол, – Нет, надо пойти. Все-таки свои ребята, да и мир увижу. Какой он сейчас стал, будь он неладен. Похвастаюсь вот этой, – он открывает глаза, мельком глядит на девушку и закрывает их снова. – Что живем, все хорошо. Ну, а что, может оно и к лучшему, что не стали, кем хотели. Долго не прожили бы. Такие долго не живут, – он вовсю улыбается, – А мы еще долго хотим жить. Мы всех переживем здесь, всех переживем». Он хохочет каким-то диким, отчаянным смехом, движения его становятся быстрыми, резкими, пляж качается, как будто настало землетрясение, с неба сыплются звезды, они приземляются в песок и сразу же гаснут, волшебное море трясет, оно бурлит и пенится, и мир в глазах девушки переворачивается, и черная вода, и искры света, и пленительная лунная дорожка сливаются с его смехом, с натужным рывком в глубь ее естества – насколько это возможно, до самого предела, все смешивается в одну кучу, всю Вселенную засыпает песком, заливает водой, оглушает смехом, звезды взрываются в ней и исчезают, и света становится все меньше, пока он не исчезает совсем, и они оба выныривают – казалось, в последний миг, перед гибелью мира – и встречаются взглядами.

- Ну что? – выдыхает он.

- Хорошо, – произносит она. – Ты молодец. Ты умеешь как никто другой.

- Стараюсь, – усмехается он и резко вскакивает. – Пойду, помою срамоту.

Девушка лежит и отстраненно смотрит куда-то вверх, в угол комнаты, где блестят тонкие серебристые линии электрической паутины. «Надо снять», – без эмоций думает она.

- Не экономишь водицу-то, – доносится до нее ворчание парня, – А скоро водицы не останется. Скоро вообще конец света, а подмыться перед ним будет нечем. – Он добавляет пару ругательств, на что девушка чуть слышно отвечает:

- Заткнись.

Звук текущей воды исчезает в мгновение, словно бы и не было его. Она тянется за радиокоробочкой, лежащей на столе, пристально смотрит на нее, и включается подсветка:

- Твои бездельники звонили, – говорит она вошедшему парню.

- Ты еще не одета? – спрашивает он.

- Мне быстро.

Парень заходит на кухню, зачерпывает густой металлической жидкости и прямо из поварешки заливает себе в рот. Жидкость попадает на его голое тело – подбородок, шею, плечи – течет по нему, собираясь в один ручеек, сползает по животу вниз, огибает пах и стремится по ноге к полу, ускоряясь и сворачиваясь в шарик. Спустя какое-то мгновение шарик падает на пол и стремительно катится в сторону мойки, где исчезает. Парень осматривает свой живот, ноги и удовлетворенно улыбается: от жидкости не осталось и следа. Красная лампа на его лбу разгорается, светит ярко и как будто даже весело.

 

Они идут по коридору под нескончаемыми длинными лампами, источающими неприятный синеватый цвет. Справа и слева от них двери с буквами и номерами, а также малопонятными символами, над которыми никто из жильцов давно не задумывается. Впереди них – огромное пространство узкого коридора, конца которого не видно: стены сходятся в одну точку где-то далеко.

- Ты закрыл? – спрашивает она. Парень машинально поворачивается и видит позади себя все тот же бесконечный коридор. С левой стороны остается их дверь, ничем не отличимая от прочих, но они еще не ушли от нее далеко, и парень понимает, что это она.

- Да вроде…

То с левой, то с правой стороны открываются двери, выходят люди, на ходу застегивают одежду, копаются в сумках, проверяя, все ли они взяли, бренча ключами, приложив к уху аккуратные радиокоробочки, вытаскивая биоразлагаемые герметичные пакеты в половину человеческого роста или коляски с кричащими, кажется, на весь этот бесконечный коридор маленькими детьми. Иногда тусклые лампы начинают мерцать и издавать неприятный треск, девушка даже зажимает уши, проходя мимо особо шумной лампы. С потолка капает вода, парень смотрит на него и видит, что в углах собираются целые маленькие ручейки. «Все ж загорится к чертовой матери, если эта вода зальет лампы», – тревожно думает он и тут же успокаивает себя: «Но это будет нескоро. Воды, вон, не так уж и много. Скорее небо серым станет, как говорит принцесса. Ну, или чего-нибудь придумают».

- Чего-нибудь придумают, - доносится до него добродушный голос, и он видит мужчину средних лет с усами и бородой, рассматривающего огромное пятно на стене. Возле него тревожно перешептываются женщины – молодая и сильно пожилая, опирающаяся на тросточку.

- Привет, Иваныч, – протягивает руку парень, выныривая из своих мрачных раздумий. – Как оно?

- Пятно-то? – ухмыляется мужчина. – Да что ему будет. Растет да добреет.

- Да нет, я про тебя, – они останавливаются, – Видимся раз в сто лет.

- Так, это, сегодня все увидимся. Сегодня и есть тот самый раз в сто лет.

Они смотрят на пятно, которое занимает практически всю стену от пола до потолка: оно темное и пропитанное густой маслянистой жидкостью. Парень осторожно прикасается к пятну, «Ну тише ты, тише, отойди от него», – шепчут женщины. Палец погружается в стену как в кисель, создавая ощущение, что и стены нет вовсе, а есть только сквозное пятно, надавив на которое, можно легко порвать эту тонкую и непонятную материю, которая отделяет коридор от жилой квартиры.

- Да уж, – мрачно говорит парень. – А еще где-то такое есть, не слыхал?

- Так это, – разводит руками мужчина, – На всех этажах. У кого в коридоре такая ерунда, у кого, прости господи, в сортире, а у кого, говорят, и вообще под окном: чуть что, и дыра на улицу готова, только диски успевай ловить. Хотя, на такой высоте, – он задумывается. – Это просто конец.

- Ну, заделать же можно чем-то… – неуверенно говорит парень.

- Заделать? – удивляется мужчина, – Парень, так на каждом этаже, во всех секторах, понимаешь? И их все больше, да и сами они больше… Дома не выстоят, сечешь? Заделывать будет нечего.

- Разрешите, – прерывает их тихий женский голос. Собравшиеся расступаются и пропускают молодую маму с широкой коляской, из которой льется слабый красный свет.

- Вон, детишки рождаются, а им сразу лампу – все, без нее нет жизни, - сокрушается пожилая женщина. – Что же это творится такое?

- Что же это у вас на стене творится? – отвечает молодая мама, – Скоро у всех так, что ли будет?

- А у вас нет еще? – говорит мужчина. – Повезло вам.

- Ничего, – смиренно отвечает она, – Мать что-нибудь придумает. Не может все так закончиться.

- Ладно, проходите, – вступает в разговор девушка, – Нам тоже пора.

- Внизу все увидимся, – улыбается Иваныч и машет рукой. – Прощаться не будем.

 

После пяти минут ходьбы в потоке жильцов коридор внезапно обрывается, и парень с девушкой попадают в огромное помещение, на стенах которого расположены электронные указатели со стрелками и надписями «Транспортировочный отсек». Ощущение простора после маленькой квартиры и длинного узкого коридора вызывает оторопь. Они осматриваются: с левой стороны к отсеку приводят еще несколько коридоров, из которых спешат люди, а если посмотреть прямо, видно, что где-то там, вдалеке, продолжается их коридор. И только с правой стороны толпятся люди: их так много, что невозможно увидеть, что же там, за ними. Однако парень с девушкой это и так знают. Первое ощущение проходит, и они бодро устремляются в людскую толпу. По ходу продвижения вперед толпа становится все плотнее, парень с девушкой сначала говорят всем «Дайте пройти», «Пропустите», а затем начинают активно работать локтями, смотря друг на друга, чтобы не потеряться, издают короткие междометия, пыхтят и хрипят.

- Куда прешь? – раздается в толпе.

- Не твое дело, – отвечает парень.

- Я те покажу щас, не мое дело! – угрожающе ревет голос, и рядом же раздается тихий, женский:

- Не надо, не надо, доберемся как-нибудь. Главное – добраться.

Парень с девушкой исчезают в толпе, оставляя позади агрессора, но понимают, что дальше проталкиваться некуда: люди стоят так плотно, что невозможно и пошевелиться.

- Уже видно, – улыбается парень и кивает головой куда-то вперед, и девушка кивает в ответ: впереди, поверх голов, они видят несколько массивных, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга раздвижных дверей, выполненных из какого-то кажущегося сверхпрочным металла. И действительно, чтобы выдержать такую нагрузку, двери должны быть очень прочными: люди напирают на них: слышится, что кому-то плохо, кто-то кричит «Сделайте что-нибудь!» - но такая толпа не может расступиться, и остается только ждать, когда металлические двери раздвинутся, принося долгожданное спасение.

- Как они там дышат вообще, – содрогается парень.

До его слуха доносится неприятный гул, который становится все громче; ворчащая и ругающаяся толпа, слыша его, стихает. Наступает тяжелая, сосредоточенная тишина. Парень сжимает руку девушки и вздыхает. Гул достигает максимума, люди неприязненно морщатся, кто-то закрывает руками уши, некоторое время слышны скрежет и грохот, но внезапно все прекращается. Над дверями вспыхивает яркая красная стрела, указывающая вниз, а затем они с грохотом начинают растворяться. Не дожидаясь полного открытия дверей, агрессивный человеческий поток просачивается внутрь. Передние ряды людей еще не успевают продвинуться, а задние уже давят. Девушка спотыкается и едва не падает, но парень подхватывает ее, и они устремляются вместе с толпой, которая уже вся пришла в движение – вперед, к вожделенным дверям. Те раскрываются полностью, и люди вваливаются туда друг за другом, и цель все ближе, и в какой-то момент они понимают, что идут к ней не своими ногами, они и шагу-то сделать не могут, а это толпа несет их, и можно расслабиться, закрыть глаза, вспомнить то же море или решить, о чем же будут говорить с ребятами – в любом случае сила толпы непременно внесет их туда, за двери, даже если они закроются, и придется еще подождать: теперь это лишь вопрос времени.

Но они успевают. Двери уже начинают закрываться, и они оказываются чуть ли не последними, кто просачивается внутрь. Там, в отсеке, слышны крики, у кого-то сдают нервы и начинается истерика, кто-то в бешеном бессилии стучит по уже закрывшимся дверям. Парень с девушкой переглядываются и улыбаются. Они пытаются осмотреться, но ничего, кроме тесно прижатых друг к другу фигур, не видно. Свет множества красных ламп сливается, и, хотя на потолке есть свое тусклое освещение, людям кажется, что они находятся в красном тумане. Еще можно рассмотреть пол: металлический, неопределенного мутного цвета, грязный.

- А ты говорила, сидячие места, – шепчет парень. – Их не убрали вообще, по такому случаю? Чтоб больше народа влезло?

- Куда их уберут-то? – вступает в разговор стоящий по соседству подросток. Его лампа горит ярче всех остальных в зоне видимости. – Кто с самых верхов едет, те и сидят, – он внезапно начинает кашлять, а, прекратив, продолжает – В окошко смотрят.

- Кошмар, – произносит девушка, – Я с такой высоты никогда не смотрю вниз.

- Так, а чего смотреть? На диски, что ли? Или на облака?

- Ну, а так на что? – не выдерживает парень, – На твою рожу, что ли?

- Эй, ну ты полегче, что ли, – неуверенно говорит подросток, но вступать в открытый конфликт боится.

Раздается уже знакомый им грохот и скрежет, и до пассажиров доносится холодный женский голос из репродуктора: «Транспортировочный механизм начинает движение. Будьте внимательны».

- Транспортировочный механизм, твою мать! – ругается парень.

- Успокойся уже, – одергивает девушка. – Двадцать минут, и мы на месте. Своих увидишь, – она пытается погладить его руку, но парень убирает ее.

Движение вниз прекращается так же быстро, как и началось. Открываются двери, и новый поток людей, как и на этаже, проникает внутрь, тесня присутствующих. В воздухе пахнет потом, слышна постоянная ругань, кто-то орет: «Ну сколько уже можно пускать, что они там думают?». Словно прислушавшись к голосу, двери быстро закрываются. За остановкой следуют еще две, затем холодный женский голос предупреждает собравшихся о том, что дальше «механизм проследует без остановок», и это сообщение вызывает бурную поддержку: люди смеются, кричат, свистят, кое-где слышны даже аплодисменты.

- Ну и слава Богу, – произносит парень и закрывает глаза. Гул стихает, равномерное движение вниз успокаивает, и он едва не засыпает. Двадцать минут пролетают как одна, и вот вновь раздаются скрежет, грохот, и движение резко прекращается, отчего пол начинает трясти. Двери раскрываются, и люди выскакивают наружу.

- Ну, вот и приехали, – подпрыгивает и хлопает в ладоши оптимистичная молодая девушка рядом с ними. Парень смотрит на нее и морщится.

Они попадают в кажущееся безразмерным пространство с серыми колоннами и обшарпанным высоким потолком. Повсюду снуют люди: кажется непонятным, откуда они все появляются, и есть ли конец их потоку. Но это перемещение отнюдь не хаотично: вся толпа устремляется в одну сторону, откуда веет холодом и слышится постоянный писк каких-то устройств. Парень с девушкой торопятся туда, некоторое время им приходится потолкаться в толпе, однако эта толчея не идет ни в какое сравнение с тем, что им удалось пережить. Они уже могут рассмотреть бесконечное количество турникетов, выстроенных в ряд, и вооруженных автоматами людей в камуфляже, по двое возле каждого. У тех непрерывно работает рация, и звуки приборов, будь то треск или голоса, сливаются в один общий шум, на фоне которого неспешно проходит досмотр. Но люди в камуфляже не злы, они задают минимум вопросов, проводят вдоль тела металлоискателем, щупают карманы, иногда заставляя кого-то продемонстрировать что-либо из кармана. Преодолевшая тяжелый путь толпа не сопротивляется, а некоторые даже приветствуют «камуфляжных», пожимают руки и обмениваются парой слов. Свежий воздух свободы, которая открывается за последней преградой, пьянит и расслабляет: людям не хочется думать ни о чем, кроме предстоящей прогулки, они совершают необходимые движения словно на автомате, не интересуясь, зачем «камуфляжные» заставляют их показывать содержимое сумок или, например, открывать рот, в который долго светят фонариком. У некоторых проверяют целостность проводов, к которым подключена красная лампа, кому-то рекомендуют поправить ее, чтобы та находилась ровно по центру лба. Девушка улыбается и несколько раз задорно чихает. «Будь здорова», - бурчит парень, но думает в это время совсем не о ней: он помнит, что, несмотря на кажущуюся легкость проверки, нередки случаи, когда люди после нее пропадали, отведенные куда-то в сторону, или даже расстреляны на месте «камуфляжными». Это не было постоянной практикой, но иногда случалось. Парень убеждал себя, что пропавшие и погибшие во время проверки действительно были виновны в чем-то, вот только в чем – этого не знал никто. Доброжелательность камуфляжных убаюкивала, к ним не возникало ненависти, многие доверяли им и даже уважали как хранителей порядка, но парень помнил, что их стоит опасаться, к тому же друзей и знакомых из числа досмотрщиков у него никогда не было.

- Руки, – коротко говорит автоматчик. Он быстро проводит металлоискателем вдоль карманов парня и кивком головы указывает: можешь проходить. Девушку осматривают дольше. Глядя на это, парень волнуется настолько, что покрывается холодным потом: ему кажется, что «камуфляжный» имеет к ней сексуальный интерес – так откровенно тот ощупывает ее, просит развернуться и слишком долго, как кажется парню, смотрит на нее, бездействуя.

- Эй ты! – неуверенно кричит парень.

«Камуфляжный» поворачивается к нему и смотрит немигающим взглядом. Парень нервничает. Но девушка видит едва заметный кивок головы, обращенный к ней, и спешит в сторону выхода. Парень отправляется за ней и вскоре вместе со счастливой толпой, высыпавшей на улицу, жадно вдыхает носом и ртом прохладный воздух.

- Ура, – ревет толпа вокруг, и кто-то бросает в воздух головные уборы, кто-то запускает воздушные шарики, а кто-то дарит цветы окружающим. – Ур-р-ра!

Они смотрят вверх, и у них кружатся головы, но не от нахлынувшего счастья, а от внезапного ощущения того, какие они беззащитные и маленькие: над ними высится дом, из которого они только что вышли, и отсюда, с земли, даже не увидеть, где этот дом заканчивается, каких достигает высот: девушка ловит себя на мысли, что не знает, сколько в их доме этажей. Он стоит неприступной стеной перед ними, бесконечный, с бесчисленными огоньками окон, которые один за другим гаснут – люди собираются сюда, вниз. Скоро в доме станет совсем темно, и лишь там, в облаках, свет пролетающих дисков будет отражаться в стеклах последних видимых этажей. А сколько их там, выше? «Удивительно, – думает девушка. – Ведь это же так легко узнать, а я никогда и не пыталась».

Напротив их дома высится такая же гигаэтажка до небес: она очень далеко, но все-таки в поле их зрения: оттуда также высыпают люди и спешат в огромный двор. И справа, и слева от них – такие же гигаэтажки, и все они вместе образуют идеальный квадрат, внутри которого и располагается двор. Но так его называют не все: это слово досталось от старшего поколения, успевшего застать низкие дома и уютные площадки возле детских садиков или гаражей. Молодые называют пространство между гигаэтажками попросту: поле.

В таком наименовании есть своя логика: огромное пространство между домами нельзя назвать облагороженной территорией: вряд ли в ее оформление вообще закладывалась какая-то мысль. Весь гигантский квадрат представляет собой незаасфальтрованную, кое-как утрамбованную землю, в которую тут и там наполовину вкопаны автомобильные шины, изредка покрашенные в яркие цвета: оранжевый, салатовый, фиолетовый. Здесь же, рядом, хаотично расположены лавочки, люди берутся за них вдвоем и самостоятельно сдвигают, чтобы разместиться большой компанией. Лишь некоторые прочно вкопаны в землю, и между ними расположены металлические столы, проржавевшие от старости и дождей. Иногда возле лавочек, а то и просто на пустом пространстве вкопаны фонари, среди них много таких, что сильно наклонены, чуть ли не вот-вот упадут. Далеко не все они работают, отчего поле визуально выглядит поделенным на освещенные участки и темные закутки. Где-то растут одинокие и редкие кусты.

Атмосфера праздника и свободы витает в воздухе, мечется от одного человека к другому, заражая пьянящим чувством восторга, предвкушением счастливых эмоций, по которым так изголодались жители гигаэтажек. Держа светящиеся радиокоробочки возле рта, люди кричат в них, как безумные:

- Да, мы на поле! А вы где? – и заливаясь хохотом, подносят их к уху, чтобы услышать, когда подойдет друг или подруга, или родственник, – Ну давайте же скорее, ждем вас!

Парня внезапно кто-то хлопает по плечу. С непривычки он пугается и резко оборачивается, но агрессивное выражение лица сменяется улыбкой: он видит компанию из четырех молодых людей одного с ним возраста и девчонки: она значительно моложе всей компании на вид.

- Привет, – бросает она парню с девушкой. Девушка осматривает ее с кривой улыбкой.

Парень успевает оценить ее про себя – «Нормальная соска» – но все внимание его обращено не к ней: он пожимает руки старым приятелям, похлопывает их по плечу, спрашивает «Ну как оно?». Ребята рады его видеть, они широко улыбаются, шутят.

- Ну что, куда пойдем? – говорит один из них.

- Я не понял, – наигранно удивляется парень. – Это у тебя юмор такой? Ну, пойдем, под пальмами полежим.

Все, включая обеих девушек, смеются. Компания идет вдоль фонарей и лавочек – свободных мало, большинство уже занято веселыми людьми: где-то расположились влюбленные пары, где-то шумные компании. Кто-то, не вставая, машет рукой проходящим, кто-то успевает перекинуться с ними парой слов.

- Может, далеко ходить не будем? – произносит девушка – Потом возвращаться еще.

- Так может, и жить долго не будем? Потом умирать еще, – возражает ей кто-то из компании, и все смеются, в особенности девочка-подросток.

- Дурак ты, – ворчит девушка, – и сравнения у тебя дурацкие. Ну, вон, хорошая лавочка, давай там и посидим.

- Не, – говорит парень. – Я хочу в тени. А то чего это все на нас будут пялиться, правильно ведь? – он обращается к компании за поддержкой. – Посидим, расслабимся.

Друзья шумно поддерживают. Они идут к двум лавочкам, которые кто-то уже поставил заботливо друг напротив друга, присаживаются и достают стальные фляги.

- Здесь хорошо, – говорит парень девушке, как будто хочет ее в чем-то убедить, – Никто не видит нас, а мы всех видим, – он почему-то поворачивается к девочке-подростку и подмигивает ей: – Да, малышка? – Та улыбается и смотрит ему в глаза.

- Так, – толкает его в бок девушка. – Будешь при мне еще чужих баб клеить. А ты, соплячка! – и грозит ей кулаком – Она чья вообще? – спрашивает у компании.

- Да ничья, – смеется компания. – Так, прибилась.

- Я же ребенок, – кивает девочка и делает серьезное лицо.

- Ага, – улыбается парень. – По волшебному телефончику, наверное, прибилась. Будет с каждым по очереди в кустики уходить.

- Так, – взрывается девушка. – Не с тобой уж точно.

- Да не со мной уж точно, – говорит парень. – Я с детьми не сплю.

Они поочередно глотают из стальных фляг темную металлическую жидкость, улыбаются, кивают головами, периодически пожимают друг другу руки, кто-то встает с лавочки и пытается изобразить танец, но падает, и все, хохоча, поднимают его и помогают привести себя в порядок. Кто-то шутливо дерется, и им становится тесно на лавочке: они поднимаются, выходят в освещенное пространство и продолжают поединок уже в свете фонаря. Компания с лавочки хлопает и подбадривает обоих участников. Девушка пьет из фляги и передает девочке-подростку, они уже улыбаются и о чем-то оживленно беседуют.

- Да какой телефончик, шутят они так, – говорит девочка. – Дебилы. Я на гитаре просто играю, а у этого вон, – она показывает пальцем на одного из парней, – группа. Вот и позвали.

- Он еще в группе какой-то играет? – удивляется девушка и как-то мрачнеет. – Да уж. А мой-то на все забил, – и, помолчав немного, добавляет: – А где ваша группа играет?

- Да дома у себя, где ж сейчас можно играть.

Красные лампы у всей компании становятся яркими: все поле залито красным светом, и даже там, где совсем нет фонарей и не видно людей, они все равно светят – множество ламп, сливающихся в единый ровный фон, который окутывает поле как туман, и фон этот становится все ярче, ведь у каждого, кто вышел сюда, припасена стальная фляга – а у многих и не одна. Скоро свет красных ламп станет резать глаза, вспоминает девушка. Но к этому моменту ей уже будет все равно.

- А давайте пугать диски! – кричит кто-то из компании.

- А ну, давайте! – подхватывают остальные.

- Внимание! Охота на диски, – подражая голосу воображаемого конферансье, объявляет парень, – Всем сюда.

Компания собирается в нестройный круг, и один из ребят ставит в центр воображаемого круга предмет, очень похожий на стальные фляги, с которыми никто уже не расстается, крепко держа в руках и попеременно делая глотки. Однако его горлышко гораздо шире горлышка фляг, и сам он втрое больше. Главное же отличие в том, что он твердо стоит не на земле, а на двух колесах, прикрепленных к его донной, широкой части. Эта конструкция позволяет повернуть предмет на 90 градусов, что и проделывает один из ребят. В донной части обнаруживается отверстие, в которое он ловким движением просовывает небольшую трубку.

- Огниво! – командует он.

- Есть? – нетерпеливо спрашивает парень. Девушка достает из кармана два черных камня и передает ему.

- Ух, круто, – выдыхает кто-то из ребят, и через плечо завороженно смотрит девушка-подросток. – Метеоритные?

- Конечно, – улыбается парень так, что непонятно, правду ли он говорит или шутит. – Сам высекал. – Камни выглядят идеально гладкими их отлив мрачный, инопланетный. Он зажимает их в руках и начинает быстро тереть друг о друга, присаживаясь и приближая руки к трубке. Камни издают странное шипение, над ними начинает виться легкий пар. Вся компания в нетерпении отхлебывает из фляг. Внезапно в руках парня появляется самый настоящий огонь, и он даже кричит – от неожиданности или радости. –  Ура! – кричит парень, и остальные подхватывают – Ура всем!

Огонь перекидывается внутрь странного предмета на колесах, тот постепенно выпрямляется, целясь в небо, и с грохотом выталкивает из себя снаряд, похожий на крупный болт – все вокруг заволакивает дымом – да никто и не смотрит больше на сам предмет, взоры собравшихся устремлены в небо. Глядят туда и случайные прохожие, оказавшиеся рядом, останавливаются целыми компаниями. Перешептываются: «Только бы попал».

И он попадает! Непонятный снаряд, взлетевший с земли, попадает прямо в скопление дисков, кружащихся между домами над пространством поля. Один из них взрывается на месте, другие рассыпаются в разные стороны, но хаотичность этого движения приводит к тому, что они сталкиваются друг с другом и разлетаются на мелкие брызги. Небо сверкает, и гром доносится до земли. Уцелевшие диски спешат покинуть место аварии, а останки взорванных сгорают в воздухе, не долетая до поля.

- Подстрелить столько дисков – это большая удача, – восторженно произносит кто-то из соседней компании.

- И феноменальная меткость, – парень деланно скромничает и отхлебывает из фляги – Обращайтесь.

- У тебя лампа уже очень яркая, – тревожно говорит ему девушка. – Скоро лопнет.

- Да не бывает такого, правда, парни? – обращается тот к компании.

- Лопнувшие лампы – это все страшилки, – подтверждает кто-то. – Не бывает такого, точно говорю. Она все выдерживает. Главное, чтоб не тухла, тогда все, кердык.

- Ну, давай, чтоб не тухла, – подхватывает кто-то.

- А знаете, что, – вступает в разговор девочка-подросток, – У меня тоже есть кое-что, – она роется в маленькой сумочке, которая болтается на ее хрупком плече. – Я вам тоже сейчас покажу.

Она достает маленький металлический цилиндр и крутит его в руках, не понимая как открыть.

- Как в нашем мире, все-таки, много металла, – говорит девушка. – Дай помогу.

Девушка ловким движением откручивает от цилиндра едва заметную крышечку и протягивает девушке. К крышечке с внутренней стороны прикреплено колечко; девочка-подросток сосредоточенно наклоняет цилиндр и обмакивает колечко в наполняющей его жидкости.

- О, сердца запускать будешь? Ну, это бабское развлечение, – хохочет кто-то в компании.

- Ну да, я вот тоже не понимаю: что в них такого? Бабы как с ума посходили, – поддерживает его еще кто-то.

- Так, – проявляет неожиданную солидарность девушка. – Повеселились, теперь дайте и нам.

Девочка-подросток набирает в рот воздуха и что есть сил дует на колечко.

- Давай-давай, пусть наше самое большое будет, – подбадривает девушка.

Жидкость, собранная в колечке, выдувается в пузырь – тот сначала совсем крохотный, но на глазах увеличивается в размерах, а вместе с этим в центре него появляется маленькое красное сердечко, объемное и отчетливое, и оно тоже становится больше по мере того, как набухает, наливается силами пузырь. Это кажется невероятным: невозможно понять, из какого материала сделано сердце, да и есть ли оно на самом деле; может быть, оно – лишь иллюзия, голограмма?

- Ну, так-то оно красиво, конечно, – говорит кто-то из компании – Но ничего не понимаю, сколько раз видел эту штуку, а не пойму. Как она работает?

- Дурак ты, – девочка-подросток на мгновение отвлекается от пузыря и смотрит на него. – Это же чудо. Чудо, понимаешь?

- А-а, теперь понимаю, – смущенно разводит руками парень. Но не вся компания так же понятлива: один из друзей, сильно шатаясь, подходит к надувающемуся пузырю и тыкает в него пальцем. Убедившись, что пузырь прочен, он вонзает в него палец на всю глубину: гибкая оболочка растягивается, но не рвется.

- Тебе до сердца не достать, – насмешливо говорит девушка, и тот бормочет в ответ что-то нечленораздельное.

Пузырь отрывается от колечка и начинает жить самостоятельной жизнью: покрутившись вокруг своей оси, он медленно и степенно поднимается наверх. Девушки мешают ему: хватают, подбрасывают и снова ловят и, хохоча, перекидывают друг другу.

- Смотри, он еще растет, – удивляется девушка. – Как три моих головы стал.

И действительно, пузырь раздулся, увеличилось внутри него и сердце: если схватить оболочку руками и долго всматриваться, то можно увидеть, как оно бьется – спокойно, равномерно, едва заметно. – Оно как живое, – зачарованно произносит девушка.

- Пора отпускать, – важно говорит девочка-подросток и подталкивает пузырь снизу ладонью. Тот, покачиваясь, отправляется в свой дальний путь, словно корабль в рейс.

Но чем выше он поднимается, тем быстрее, кажется, летит. Вот он становится меньше, но еще виден отчетливо: вся компания поднимает головы и следит, как внутри сердца зажигается огонек – он кажется крохотным, но за какие-то секунды распаляется и вот уже освещает все сердце изнутри: оно становится ярко-красным, пылающим, и свет его настолько силен, что все красные лампы стоящих на земле людей кажутся тусклыми, ненастоящими; им никогда не достичь яркости сердца, которое отправляется в небо.

- А мне становится теплее, – говорит девушка и обнимает своего молодого человека, и девочка-подросток берет за руку приятеля из группы, и после этих слов каждый чувствует внутреннее тепло и спокойствие, и переживает его как незнакомое чувство. Кто-то из парней улыбается, кто-то отворачивается, кто-то из стоящих рядом смачно плюет на землю, а кто-то тянется губами к стальной фляге, но внутри себя каждый думает, вспоминая слова Принцессы: «Все будет», - и внутри, в потаенных закоулках души, где нет ни фонарей, ни кустов, ни лавочек, а лишь сплошная чернота, в которой ничего невозможно увидеть – рыдает.

Пузырь с полыхающим сердцем останавливается на время в воздухе, будто прощаясь с друзьями, и тут, словно в кино или фантастическом сне, со всех сторон, с разных концов поля, в небо взмывают сотни таких же пузырей – их все больше и больше, они соревнуются в скорости и яркости своих сердец – кажется, что они красуются друг перед другом. На огромном поле наступает тишина, и люди смотрят в небо, где вспыхивают новые сердца.

- А мы были первые, а мы были первые! – девочка-подросток прыгает и хлопает в ладоши, – Какие же мы молодцы!

Пузыри постепенно поднимаются выше и выше, но достичь высоты, на которой летают диски, им не суждено. Сердца недолговечны, и, когда они прогорают, лопаются и пузыри. Остается ли от них что-то, или они исчезают бесследно – этого никто не знает. Ну а взмыть выше дисков, не столкнувшись с ними, подняться над гигаэтажками и улететь в другой, огромный мир – о том пузыри и не мечтают. Оно и правильно: пузыри ведь не могут мечтать, но мечтают об этом люди, и каждый, отпуская от себя пылающее сердце, загадывает втайне, чтобы оно улетело туда, за пределы поля и гигаэтажек, и напомнило там о них: что они существуют, они ждут здесь, они верят. Загадывают, конечно, чаще девушки: ведь это они способны верить в мечту, закрыв глаза на реальность. Ведь все знают – а кто не знает, тот догадывается, что со всех сторон от них, за гигаэтажками, ставшими им домом, такие же поля, окруженные такими же гигаэтажками, и такие же люди. И, конечно, эти люди сейчас запускают такие же сердца.

- Ладно, пьем, – вторгается в раздумья девушки чей-то грубый голос. – Хочешь мандаринку?

Она машинально протягивает руку и непонимающе смотрит в глаза говорящего:

- Ну, чего ты? – слышит она как будто издалека, как будто изнутри себя.

- А помнишь, был снег? – говорит она. – В раннем детстве еще, я была совсем-совсем маленькой девочкой…. Наверное, это первые воспоминания. Я ловила его руками и смотрела, как он тает. А иногда пробовала на вкус и смеялась. Один раз я набила себе полный рот снега, а выглядела так, – она вдруг грустно и нервно смеется, – как будто это был полный рот счастья. Помню глаза мамы тогда. И мы шли по какой-то странной улице, длинной и узкой, и там было совсем… Совсем… Ну, в общем, как не здесь.

- Я не помню, – отстраненно произносит кто-то из компании.

- А я помню, – говорит парень. – Я чуть постарше был. Но вообще, ну его, этот снег, конечно.

- Это правильно, – поддерживает девочка-подросток – Оно еще хорошо, что Земля при такой погоде остановилась. Мне такое рассказывали, закачаешься. Могло бы быть и хуже, правильно Принцесса говорила, мать народа русского.

- О, – удивляется парень, – Уже выучила. Как у вас это все быстро… Молодое, на хрен, поколение.

- Ты просто его не видела, – тихо говорит девушка.

- Мальчик, мальчик, – слышит она возглас прямо возле своего уха. – Ты чего это здесь делаешь, мальчик?

Девушка видит, как вдоль окрашенных в разные цвета шин ходит одинокий ребенок лет двух или трех от силы в смешной кепке с изображением то ли белки, то ли еще какой живности. Красная лампа под кепкой едва светит, ребенок поднимает голову и смотрит на компанию отсутствующим взглядом.

- Подожди, – одергивает девушка направляющегося к малышу парня. – Дай я.

Она опускается на корточки перед малышом и хватает его за руку. Внезапно она понимает, как тихо стало на поле: большинство фонарей перестало светить, люди не ходят шумными толпами – все разбрелись по углам и никуда не пойдут до утра. Лишь тревожный ярко-красный свет заливает все видимое пространство вокруг, куда ни глянь. Девушке становится не по себе, она ежится, словно от дикого холода.

- Ты чей, мальчик? – спрашивает она. – Как ты здесь оказался?

- Да мой, он мой, – говорит хриплый и тихий голос, и откуда-то материализуется мужчина. На вид он постарше, чем собравшаяся компания, его красная лампа светит так же тускло, как и у ребенка, а одет он во все черное, лишь на футболке спереди красуется светлый круг с вписанными в него мрачными цифрами 29. – Гуляем мы.

- Привет, привет, ну как же без тебя-то, – пошатывающаяся компания приветствует его, но вяло. – Как жизнь, здоровьице?

- Гуляем вот, – зачем-то повторяет гость и здоровается с каждым за руку по очереди.

- На, вот, – парень протягивает ему флягу.

- Не, – отвечает тот. – Я уже все.

- Чего это все, – распаляется парень. – Вот лампа у тебя погаснет, тогда будет и все.

- Да ты не волнуйся. Я за своей лампой слежу. Была б моя воля, я б вообще лампы эти…. А, ну их, – машет он рукой. – Придет такое время, когда этих ламп вообще не будет.

- То есть как это, не будет? – не понимает парень.

- Ну, вот не будет, и все тут. Отменим их.

- Хорошо тебе, я смотрю, – вступает в разговор один из приятелей. – Идейный ты. Живешь, гуляешь, людям головы морочишь, – он говорит со смешинкой в голосе, но как бы и угрожающе, что настораживает девушку: ей боязно за ребенка, и она прижимает его к себе: «Малыш, холодно?»

- Да чего ж хорошего, – хмыкает мужчина. – Живу один с ребенком.

- О ребенке хотя б позаботься, – парень снова протягивает ему флягу.

- У меня есть, – спокойно отвечает тот. – Не пропадем.

Парень долго смотрит на его футболку, затем на лицо, затем снова переводит взгляд на футболку.

- Я что-то не пойму, чего это у тебя? 29 почему-то. Ты зачем это нацепил футболку с надписью 29?

- О, так это наша оппозиция, – вновь вступает в разговор приятель. – Известный человек. Ну, в узких кругах известный, – зачем-то уточняет он.

- Не знаю я, какие там узкие круги, – говорит парень. – Я одни круги знаю: круги под глазами. От работы, понимаешь, – хрипит он, приблизившись к гостю вплотную. – От постоянной работы. А вы чего там собираетесь? Чего хотите? Кто вам жить-то не дает?

- Мы отстаиваем свои права. Собираемся раз в четыре года. Ровно 29-го числа.

- Февраля? – переспрашивает парень.

- Февраля. По старому, разумеется, времени.

- Ох ты ж, они еще и по старому времени живут, – присвистывает девочка-подросток. – Круто.

- Ну и чего вы делаете, когда собираетесь?

- Да ничего особенного. Стоим с плакатами. Мы хотим, чтобы нас заметили. Мы хотим реализовать свое законное право быть замеченными. Пишем плакаты: «Мы есть», «Посмотрите на нас». Вот, в последний раз слоган придумали, угарный вообще: «Сейчас ты нас не заметил, завтра за это ответил». Маршируем, общаемся.

- Маршируете? А зачем?

- Мы хотим, чтобы нас заметили, – терпеливо объясняет мужчина. – Это наше право, с которым мы рождаемся на этот свет, в этой стране: быть замеченными. Мы ведь есть.

- Ну и что? Мы вот тоже есть. И как, замечают вас?

- Пока нет. Но они за все ответят. Просто наше время пока еще не пришло.

- Ну и сколько вас таких, незамеченных? – допытывается парень.

- Человек 50 осталось. В прежние времена бывало больше. Ну а как Принцесса пришла, – он замолкает. – Понимаете сами.

- Мы-то понимаем, – говорит приятель. – Только, по-моему, ерунда все это. Политика вся эта ваша, права, свободы, несвободы. Чего тут думать? Нужно идти туда, где светло, и отвоевывать эти территории у них. Вот и вся политика. А вы чем занимаетесь?

- Так-то оно так, – произносит парень задумчиво и как-то отстраненно, непонятно кому: то ли гостю в футболке, то ли приятелю, то ли самому себе. – Но вот моя работа, она вся внутри сектора. Дела, магазины, беготня вся эта – тоже внутри сектора. Личная жизнь, – он кивает на девушку – тоже внутри сектора. Да и митинги вы свои дурацкие внутри сектора же проводите? Заметят их! Ха! Смешно. Вас даже из космоса не заметят, диски вон эти помешают. А там, – он машет рукой куда-то вдаль. – Я уже забыл, есть ли там города. Я уже забыл, что вообще там. Хотя, кажется, еще недавно… – он умолкает, не договорив.

- Там есть Урай, – бормочет кто-то со скамейки. – Точно там есть Урай. Это я тебе говорю.

- Ты! – неожиданно кричит девушка, вдруг отпускает руку мальчика и подходит вплотную к своему парню. – Ты просто неудачник и лузер! – говорит она зло. Язык ее заплетается – Вот поэтому ты ничего и не знаешь. И вы все, – она агрессивно смотрит на компанию. – Вы все ничего не можете, потому что ничего не знаете. А ничего не знаете, потому что ничего не хотите. Потому что вы лузеры и неудачники.

Наступает мрачная тишина.

- Ну, это не совсем так, – спокойно говорит человек в черной футболке. – Неудачник и лузер – это не одно и то же. Ты почувствуй разницу: у них лузер – это to lose – проигрывать, то есть проигравший. Играл, сражался, боролся – но проиграл, вот что это означает. Проиграл честно, но сделал, видимо, все, что мог. А неудачник – это что? Не хватило удачи. Может, боролся, все сделал, победил всех, а удачи не хватило. А кто-то вообще в борьбе не участвовал, а удача ему улыбнулась. Так что, здесь все зависит от удачи. Понимаешь разницу?

Компания молчит, парень пошатывается, собирается с мыслями, да так ничего и не произносит.

- Ладно, пойдем мы, – говорит гость. Он берет ребенка за руку, машет компании рукой и удаляется в ярко-красный туман.

Компания рассаживается по лавочкам. Какое-то время молчат, пьют из фляги, смотрят куда-то впереди себя. Внезапно тишину прерывает громкая песня:

- Нарушай, сестричка, нарушай

Наша электричка,

Остановка рай,

У  – рай.

 

Один из ребят достает радиокоробочку, долгое время любуется экраном, затем как-то странно мотает головой, и песня прекращается, вместо нее раздается голос, который невозможно разобрать – на заднем фоне сильные шумы.

- Да, – говорит он сонным голосом – Мы здесь. Ну, не знаю где. Ну, на поле, да. Ну, не знаю, где мы. На поле. А чего хотел? Ну, подходи. Ну, не хочешь, не подходи. Подойдешь? Ну, подходи, давай, – он выпускает радиокоробочку из рук и долго смотрит на землю. Ему кажется, что все вокруг приходит в движение, что прямо по центру взгляда, где лежит упавшая коробочка, открывается неведомая воронка, которая начинает затягивать его. Мир переворачивается, и голова сидящего падает на грудь, а затем и сам он падает. Стонет, ложится на спину и видит девушку, а рядом с ней девочку-подростка, которые, обнявшись, спят на лавочке – последнее перед тем, как погрузиться в черное небытие.

 

Когда девушка открывает глаза, она чувствует холод и нестерпимую головную боль. Она не знает, сколько прошло времени, она смотрит в небо и видит там все те же диски, смотрит вокруг и видит красный туман. Все еще лежат, кто где – кто на лавочке, прикорнув на плече у друга, кто на земле. Она зажмуривается так сильно, насколько это возможно: глаза начинают болеть, и в них появляются слезы. Но, открыв их, она видит все то же самое. Предстоит долгий путь домой. Девушка достает из кармана последний мандарин и начинает очищать его, бросая корки на землю. К сожалению, утро.