Александр ГРИЧ

 

Родился и жил в Баку до 1992 г. Был членом Союзов писателей и  журналистов СССР. Печатался в журналах «Юность», «Дружба народов», «Литературное обозрение», в «Литературной газете», «Комсомольской правде». Книги выходили в издательствах «Советский писатель», «Художественная литература». Перевел многие произведения классиков и представителей современной азербайджанской литературы на русский язык. Основные работы: книги “Такие дела”(1981), “Погода”(1986), “Не гасите огонь”(1989), “Один, Другой, Третий”(1992),  “Окно в моём дому”(2004),»Осенняя остановка» (2011); документальные  фильмы “Неофициальный портрет президента”(1998г., 5 серий), “Есть только миг…”(2000), “Жизнь, судьба, эпоха”(2005), «Дом в Каменном Каньоне» (2011). Автор и ведущий телевизионного литературного альманаха “Баяты” (Баку, 1980–1992), передач “Обозрение” (США, 2000 – 2001), “Факты и комментарии” (США,2003–2007); сотен публикаций в журналах и газетах Москвы, Баку и Лос-Анджелеса, телевизионных и радиопередач. С 1992 г. живет в Лос-Анджелесе.

 

 

СКАЧУТ ПО АУЛУ ТРИ ВСАДНИКА...

Записки о друге

 

 

*  *  *

 Трудно писать о человеке, которого знаешь целую жизнь. И, наверное, даже рискованно – у тебя за десятилетия сложился определенный образ, ты уже ничего другого за рамками этого образа вроде и не видишь, или видеть не хочешь... И вообще – трудно писать о человеке,  о котором слишком многое знаешь.

Это – одна опасность.

Другая:  решив в один прекрасный день написать о близком человеке – ты с ужасом замечаешь то, о чем сказал Маршак:

А часто ли видел ты близких своих?

Всего только несколько раз...

И становится страшно от того, как мало ты, сущности, знаешь о тех, кто рядом.

Для меня эти заметки – повод вглядеться в человека, с которым меня многое связывает уже долгие-долгие годы.

 

 

 

Эльдар Израилович Криман – москвич бакинского розлива, кандидат технических наук. Отец троих детей, любящий дед семи внуков. Талантливый инженер. Толковый руководитель.

Для меня однако все эти серьезнейшие вещи не главные.

Он – мой друг, вот главное.

Давний близкий друг.

 

 

*  *  *

 

Любимый тост Эльдара (произносимый очень редко и в очень узком кругу):

Ночь. Скачет по аулу всадник. Стучит в окно.

“Выходи!” – “Сейчас”.

 Скачут по аулу два всадника. Стучат в дом.

“Кто там?”- “Выходи.” –“Иду!”.

Скачут по аулу три всадника. Стук в окно:

“Выходи!” – “Зачем?” – “Не нужно, оставайся!”.

Скачут по аулу три всадника...

 

 

«К ЧЕМУ РОМАНЫ, ЕСЛИ САМА ЖИЗНЬ – РОМАН?..»

 

…“Встретим в аэропорту гостя из Москвы?”- “Поехали!”. Разговор  привычный для нас в те годы. Но эта встреча запомнилась.

Сидели на пляже в Нардаране, бросив подстилку прямо на песок, и ели арбуз. Каспийские волны набегали уютно, норд дул несильный, и день получился замечательный.

Приезжий был заметно старше нас, и я из-за этой разницы в возрасте поначалу чувствовал себя скованно. Но собеседник был так деликатен и внимателен – без всякой фамилярности и похлопываний по плечу, что уже через полчаса мы общались на равных, и перипетии недавнего футбольного матча “Нефтчи” обсуждали, и анекдоты рассказывали.

А еще я, раскрыв рот, слушал о разного рода космических делах, которые в СССР тогда были тайной за семью печатями. И еще чем покорил меня сразу этот человек – предложил называть его просто по имени – Довлет. На Востоке отчества вообще не приняты, но существует изощренная система вежливых слов – приставок к имени, которые помогают прояснить взаимоотношения беседующих и их места в “табели о рангах”. В Азербайджане самое распространенное уважительное слово в те годы было “муаллим” –“учитель”. Однако мои попытки употребить это слово Довлет отвел вежливо, но твердо. “Саша, я вам не учитель. Хотите называть меня Довлет Ислам-Гиреевич, а я тогда буду вас тоже по имени-отчеству величать – пожалуйста, если вам так проще…”. Конечно, я с радостью согласился обходиться именами.

День получился чудесный, а после я узнал от Эльдара, что мы беседовали с руководителем одного из московских НИИ, имеющих отношение к оборонному комплексу, профессором Довлетом Юдицким. Это, кстати, очень в духе Эльдара – познакомить друга с интересным человеком.

Но тут я узнал еще и историю того рода, про который сказано “К чему романы, если сама жизнь – роман?”.

 

…Приехал служить на Кавказ молодой офицер царской армии поляк Леон Юдицкий. В дагестанском ауле полюбил он красавицу Мариам. Посватался – и получил категорический отказ. Родители не желали, чтобы девушка выходила замуж за иноверца. А дальше – нет, никто никого не крал темной ночью, и не бросалась красавица со скалы на острые камни… Жизнь – она суровее и проще. Леон Юдицкий понял, что не может и не хочет жить без Мариам. Он поставил крест на своей карьере, простился с предыдущей жизнью и принял ислам. И был наречен Ислам-Гиреем. Жили они с Марьям долго и счастливо, и были у них дочь и сын.

С сыном его, Довлатом, мне и выпала удача познакомиться… 

А чтобы круг повествования замкнулся полностью, скажу, что Мариам была младшей сестрой бабушки Эльдара – Сакинат-ханум, которую все звали только мама Сакинат, и не иначе.

 

 

*  *  *

 

 …Остается в бутылке 2-3 глотка водки, я тянусь разлить и допить, но Эльдар меня останавливает: “На компрессы!” – и смотрит со значением. Я этот взгляд понимаю – это слова мамы Сакинат.

Мама Сакинат… Бабушка Эльдара. Мама Эльмиры Алиабасовны.

Долгими часами она просиживала в своей комнате за столиком, раскладывая карточные пасьянсы.

Вокруг нее и ее имени в доме существовал ореол – уважения, почтения, даже – некоторой робости. И это было долгие годы.

Ее роль в семье – я бы сказал, королевская. В самом деле, какую повседневную работу делает королева для Англии? Никакой. Но что Англия без королевы?..

Не стало мамы Сакинат много позже, уже когда мы закончили институты. В день, когда ее хоронили, было солнечное затмение. Я до сих пор помню этот свет полузакрытого солнца – он стал каким-то призрачным, бутафорским… Народу собралось много, и я ушел на веранду, чтобы не быть в толпе, и там дожидался выноса покойной. И чем ближе к этой минуте, тем трепетнее и нереальнее становился солнечный свет… Так ушла мама Сакинат.

 

Эльдару нравилась песня, которую в семидесятые годы пел Лев Лещенко. «Родительский дом». Песня и впрямь была славная. И безыскусные слова очень подходили к его дому .

Родительский дом - Начало начал. / Ты в жизни моей надежный причал./ Родительский дом, пускай добрый свет / Горит в твоих окнах много лет…

Отец Эльдара – Израиль Давыдович долгие годы был главным инженером Каспийского морского пароходства. Даже не знаю точно, сколько сменилось начальников при нем, да какая разница?.. Мать – Эльмира Алиабасовна работала всю жизнь начальником отдела в конструкторском  бюро.

Они были прекрасной парой: он – высокий, сильный, косая сажень в плечах. Она – очаровательная горянка - легкая, хрупкая и постоянно находившаяся в движении, причем в этом движении никогда не было и оттенка суетливости.

Он - всегда очень спокойный, никогда не повышавший голоса. Случалось мне видеть его в непростые рабочие моменты – он никогда не говорил в приказном тоне. Его приказания были похожи на просьбы. Подчиненные однако прекрасно знали, что к чему, и эти просьбы выполнялись четче иных жестких указаний.

Вообще-то Израиля Давыдовича я видел совсем не часто, хотя в школьные годы дома у Эльдара бывал постоянно. Старшего Кримана, как любого руководителя, застать дома было непросто. Вечерами дома всегда бывала Эльмира Алиабасовна. Вспоминю ее с нежностью. Тихое очарование и доброта исходили от этой женщины. Я, кажется, никогда не видел ее сидящей на месте. Хлопоты по дому и на кухне, непрерывные (но никогда не навязчивые) заботы о детях, а потом – и об их женах, а потом – о внуках. Она говорила негромко, никода не смеялась взахлеб, но когда на ее лице появлялась улыбка – словно солнышко выходило из-за туч. Она всю жизнь работала, была толковым и знающим инженером. Природная мудрость и мягкость сочетались в ней с несгибаемостью: когда надо было сказать “нет”,  – она это делала, не колеблясь, когда надо было занять четкую позицию, – она вставала скалой.

Есть у Эльдара еще старший любимый брат Рауф. А жена его – в просторечии Ляля – на самом деле Эльмира Мамедова – двойная тезка Эльмиры Алиабасовны.

Занятно: почти во всех конфликтах любимых сыновей с их женами Эльмира-ханум решительно и бесповоротно выступала на стороне жен – даже когда вопрос был спорный или по сути правы были сыновья. Дело тут, мне кажется, не в пресловутой женской солидарности. Эльмира Алиабасовна понимала уникальную роль женщины, матери и хозяйки как главной и незаменимой хранительницы домашнего очага.

Так вот, Эльмира-старшая никогда не боялась оказаться несправедливой к сыновьям – для блага их же семей и их будущего. Так она жила – в работе и заботах о близких, так она из жизни ушла, -  как праведница – упала посреди обычных хлопот, а на следующий день ее не стало. Я жил в это время в Лос-Анджелесе, но когда Эльдару позвонили из Баку – мы были вместе в Москве, в гостях у нашего бакинского товарища Миши Вартанесова, тоже, увы, ныне покойного… Эльдар прямо оттуда уехал в аэропорт.

Не люблю восточных притч, которые, как легенды о классическом Узун-Кулаке, обожают журналисты, из кино узнавшие, что “Восток  - дело тонкое” и раз навсегда пришедшие от этого в восторг.  Но Эльмира Алиабасовна в моем представлении была из тех женщин, которые могли, по преданию, бросить платок между враждующими – и опускались руки, сжимающие клинки, и не проливалась кровь.

У меня вопрос: кто-нибудь из многочисленой братии, пищущей о забитости и приниженности женщины Востока, кто-нибудь из них когда-нибудь хоть на минуту задумался, какой реальной властью должна обладать женщина, чтобы брошенный ею платок был способен остановить смертельную схватку?

Нет, не у всех народов есть такие обычаи... На Востоке – есть.

В разговоре о семье Криманов без Востока не обойтись…

На день рождения Эльдара московские коллеги преподнесли ему талес и кинжал в чеканных ножнах, Тору и Коран. Это – только слабое отражение действительности, только попытка передать два начала, еврейское и кавказское  (азербайджанское, кумыкское) каждое из которых так ярко в нем проявилось.

 

 

КИШИЛЛИК

 

Почти забытая игра: определить одним словом характер и личность человека. Выясняется, что во-первых, одним словом определить человека, даже “вчерне”, даже приблизительно – очень трудно. Это понятно: люди многогранны, как тут выбрать верное слово и не ошибиться? Для Эльдара у меня такое слово есть, и я выбираю его из многих, которые могли бы подойти, не колеблясь.

Это азербайджанское слово “кишиллик”. Киши – это мужчина. Кишиллик, стало быть, мужчинство. Не мужество – мужество это прекрасное, но особое состояние. Не отвага – отвага более или менее импульсивна. Кишиллик – это состояние, в котором человек живет постоянно. Это – кодекс чести. Это не отвага – подойти к человеку, от которого все отвернулись, и встать рядом с ним. Это кишиллик. Это не мужество – помогать деньгами больному товарищу, когда у тебя самого нет ни копейки. Это – мужчинство. Это – не подвиг, когда московский милиционер задерживает тебя в электричке по причине кавказской внешности и обращается с тобой по-хамски, не ответить ему ничем на грубость, вести себя с выдержкой и достойно. И когда милицейские провокации не достигают успеха и лейтенант в отделении устало, но уже почти по-человечески спрашивает: “Ну, скажи, как относиться к вашей нации?” - посмотреть ему в глаза и сказать без улыбки: “Хорошо относись”.

Быть первым рядом с человеком, у которого горе. Не со словами утешения, а с делами, которые отвлекают от беды и возвращают человека в строй. Годами бороться с собственными тяжкими болезнями, и никогда не делать их темой разговора – ни в компании, ни с близкими.

Один только раз за все эти годы он мне сказал: “То, что я удержался на краю, не загнулся – это четыре руки – Юля и Руфат, Руфат и Юля…” Юля – нынешняя жена Эльдара, Руфат – старший сын.

Все было…Сложное лечение. А в промежутках – командировки в Бузулук, Нижневартовск, Тюмень, интенсивная работа в Москве, совещания в Твери. А еще надо успеть в Париж, в Лондон и в Цюрих и вообще жить так, чтобы другим становилось завидно…

Это – не отвага. Это – мужчинство.

 

 

АВТОМОБИЛЬНЫЕ МОТИВЫ

 

Машина была - старая “Волга” М-21. Танк. Царица полей. Потом, долгие годы, болотного цвета “девятка”. Особая процедура – ее мытье по воскресеньям. Никакой спешки, никакой суеты. Это – процесс. Любимая процедура. Театр одного актера – Эльдара Кримана, но всегда с блестящим результатом – чистая внутри и снаружи, блещущая лаком машина. Смешно сказать – на весь уже тогда миллионный город  Баку  всего две-три автомойки…

А теперь снова об автомобиле. Машину я купил, когда мне было за 30.

Учился водить заново. Трудно было, вставал из-за руля с мокрой спиной. Мудрый Фикрет Годжа, замечательный поэт и  человек, каких поискать, - утешал меня: “Ты же знаешь, что шоферы – самый тупой народ, знаешь? Вот! А машины они хорошо водят. Не огорчайся, привыкнешь!”. И, как всегда, настоящий поэт оказывается прав, даже когда говорит вещи странные…

Так вот, водить машину меня учил Эльдар. Мы занимались на его “девятке” долгими часами – ездили по городу, уезжали в пригороды, к аэродрому, на приморские пляжи. Обучение вождению – дело не слишком сложное, но я наблюдал, как людей учат другие, и очень часто бывал свидетелем конфликтных ситуаций. Как ни странно – тем чаще эти ситуации возникали, чем ближе были отношения у учителя и ученика.

Тут, наверное, самое время сказать, что отношения мои с Эльдаром в быту, когда что-то обсуждается, – были и остаются сложными. Переход от совершенно мирного обмена информацией к перепалке и резкому взаимному недовольству совершается быстро и почти незаметно. С годами мы оба помягчали, но даже смешно, с какой легкостью мы можем сцепиться, как говорится, на ровном месте…

Но это – в обычной жизни. А когда Эльдар меня учил – это было легко, просто и приятно. Ни намека на конфликт, на то, что могло вызвать недовольство учителя. Хотя ученик я был не слишком удобный и не слишком способный. И про себя, зная Эльдара, заранее представлял, что именно я услышу в ответ на очередную свою ошибку. И ошибался. Комментариев не было. Бедная Эльдарчикова машина! Своей “манерой вождения” я сократил ей жизнь на несколько лет. Одно мое неумение переключать скорости чего ей стоило! Коробка передач визжала, ревела и стонала. А Эльдар молчал, только головой время от времени покачивал, как от зубной боли… Зато когда я делал успехи – правильно выполнял разворот или хорошо “вписывался” в поток на магистрали, грамотно сделав перегазовку, и торжествующе смотрел на него – он продолжал равнодушно глядеть вперед.

”Хорошо?” – не выдерживал я. И получал в ответ: “Ты же сам знаешь, что хорошо. Чего спрашиваешь?”.

Эльдар первый человек, который научил меня правилу “Три “Д”, которое читалось так: “Дай Дорогу Дураку”. Потом, когда я уже сравнительно нормально водил машину и, как любой неофит, наверное, любил щегольнуть своим умением, я получил от него замечание за рискованный маневр. “Но ведь дорога моя!” – горячился я. Эльдар посмотрел, помолчал и только через пару минут сказал: “Знаешь, говорят в Берлине на одном из кладбищ есть эпитафия. Она читается так “Он имел преимущество”. Возразить я и тогда не сумел, а теперь и не хочу. Водительские эти принципы очень помогли мне не только на дорогах, но и в жизни. Когда я учил детей водить, я старался им передать эти принципы. И учить их старался так же спокойно, как Эльдар - меня.

…И еще одно правило. “Ехать надо так, - говорил Эльдар, - чтобы как можно реже нажимать на тормоз”.

 

 

ШАХМАТЫ НА ОТДЫХЕ

 

Как-то мы отдыхали вместе в Пицунде, в писательском Доме творчества. Чудесный это был дом, пришедший на смену старому дому в Гаграх. Красавец то ли в 12, то ли в 14 этажей, где было, по нынешней жизни я бы сказал – как на американских курортах в Мексике. Будни и заботы оставались за оградой этого дома.

В Пицунду я отправлялся каждый год, любимые месяцы были конец сентября – начало ноября – бархатный сезон. Утро начиналось с теннисного корта.

Занятные бывали здесь партнеры. Однажды один славный представитель МИДа с какой-то троцкистской фамилией – то ли Зиновьев, то ли Каменев – после игры с энтузиазмом и восхищением расссказывал мне о Сан-Франциско, где тогда работал. А время-то было глубоко советское… “В общем, неплохо там живется?” – спросил я его в простоте. Он посмотрел на меня странно, я думаю, с сочувствием, но взял себя в руки. “Америка великая страна, - сказал он совершенно серьезно. – Она долго еще будет, - он сделал маленькую паузу, - долго еще будет наступать нам на пятки!”.

Лет тридцать с тех пор прошло, а я все еще помню эту фразу дословно. И думаю - я бы так сформулировать не сумел.

 

… Но Эльдар в теннис не играет. Мы в Пицунде резались в шахматы. Понимаю, что для такой интеллектуальной игры слово неподходящее, но другого нет. Потому что играли мы подряд партий по 20-30, до полного изнеможения, причем где-то посередине начинались откровенные “зевки” – то у меня, то у него. Почему-то мне помнятся частые зевки ферзей, после которых, естественно, партия заканчивалась. Возвращать ходы назад у нас не было принято. Что мы во время этих поединков друг другу говорили – описывать не стоит. То, что всерьез друг на друга обижались и даже не раз расходились по своим комнатам, прервав игру, – это факт. Потом остывали и встречались, как ни в чем не бывало.

Благодаря Эльдару я познакомился вообще со многими интересными людьми – и в Баку, и в Москве… Та поездка в Пицунду не стала исключением. Там тогда отдыхала и готовилась к каким-то соревнованиям шахматная сборная СССР. А Криман любит шахматы и интересуется шахматистами.

Вот благодаря этому мы и познакомились с интереснейшими людьми, о которых я до сих пор вспоминаю. Гениальный Михаил Таль – я о нем, конечно же, многое читал, но благодаря Эльдару он дважды приходил к нам в гости, рассказывал, отвечал на вопросы и оказался милейшим человеком и великолепным собеседником.

Чета Геллеров – легендарный Ефим – коренастый, крепкий, из любимой мной породы евреев-биндюжников, живая история советских шахмат. А в жизни – предельно скромный сдержанный человек. И очаровательная жена Оксана – из женщин, чье обаяние с возрастом, кажется, только увеличивается. Лев Полугаевский – с ним Эльдар просто подружился, они потом в Москве не раз встречались. С Полугаевским связаны два запомнившиеся эпизода. Тогда у всех “на слуху” был  матч Корчной – Полугаевский. Вспоминаю,  Полугаевский рассказывал, как у них с Корчным во время матча случился неприятный разговор, во время которого Корчной позволил себе замечание “неприличное, почти хулиганское” – по словам Льва. Мне было очень интересно, что же в точности произошло, и я несколько раз выжидал “удобных”, на мой взгляд, моментов, чтобы “расколоть” гроссмейстера. И, наконец, дождался.

“Вы понимаете, я когда задумываюсь, - импульсивный Полугаевский обвел нас глазами, - когда я в течение партии задумываюсь, я не всегда себя контролирую. А тут я в эндшпиле решил сделать ход, взял ладью – и не сразу поставил ее туда, куда собирался. И вот этот Корчной повел себя совершенно безобразно. – Полугаевского настолько задело это происшествие, что он и теперь покраснел. – Он совершенно безобразно себя повел… Он сказал…

 Мы с Эльдаром напряглись, готовые услышать чудовищные слова, которыми обменялись гроссмейстеры. 

– Он сказал… - Лева глубоко вздохнул. - Он сказал: “Послушайте, где вас учили играть в шахматы?”...  

Я чуть не рассмеялся вслух, настолько невинным показался мне вопрос. “А ты что?” – невозмутимо спросил Эльдар у Полугаевского. – А что я? Я ему ответил: “Там же, где и вас, понимаете…”.

В другой раз они пришли озабоченные. “Нужна справка, - сказал Лева, – есть такой поэт – Кирсанов? Что вы о нем знаете?”.  Я коротко рассказал. “Но он – хороший поэт?” – “У него примерно такой же рейтинг в русской поэзии, как у вас – в шахматах», - ответил я вполне искренне. Как потом оказалось, гроссмейстер познакомился с родственницей поэта, поэтому и интересовался…

 

Удивительная и редкая черта Кримана – завязывать знакомства с людьми, когда случайные встречи перерастают потом в долголетние дружеские отношения. Но куда реже то, что в моем понимании является одним из стержней жизни Эльдара – верность старой дружбе.

…Как-то раз он обратился ко мне с просьбой – нельзя ли в Лос-Анджелесе опубликовать книгу? Я знал, что Эльдар, кроме научных статей, никогда ничего не писал и писать не собирается. Поинтересовался – чья книга? Оказалось – приятель юных лет, давным-давно из Баку уехавший. Сейчас – заболел и материально нуждается. Это о его книге Эльдар меня спрашивал. Увы, даже если бы автор был гением, публикация в американской эмигрантской печати ему бы денег не дала, не тот случай. Но речь не об этом, а о стремлении и готовности Эльдара помогать. Он мне никогда об этом ничего не сказал, но из других источников я узнал, что он помог нашему знакомому деньгами, хотя сам в это время нуждался, и за душой ни копейки не было.

Сейчас, глядя на Эльдара, ведущего вместе с коллегами налаженный перспективный научно-технический бизнес, связанный с повышением эффективности нефтедобычи, я вспоминаю людей, которым он помогал. Советом, добрым словом. Лекарствами. Визитом знаменитого врача, привезенного домой к больному в самый нужный момент.  Помощью в получении жилья. Криман обладает умением помогать так, что у того, кому помогают, не возникает комплекса неполноценности. Напротив, Эльдар делает вид, что ничего особенного вроде и не произошло.

 

 

ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

 

…Многое пришлось пережить Эльдару в Москве, когда он перебрался туда из Баку. Время было трудное для страны, которая рушилась. Время было трудное и в личном плане – распалась прежняя семья, хотя помощь и крепкие связи с детьми и с первой женой – Солмаз, которую я глубоко уважаю, эти связи, к счастью,  остались…

Но когда в Баку временно царили, по точному выражению писателя Максуда Ибрагимбекова, бозбаш-патриоты, жизнь интеллигентных людей стала трудна.

“А что – Криман? – заявил на  собрании в Центре космических исследований, где Криман проработал многие годы, один из таких “бозбашей”. – Мы с такими Криманами в космос не выйдем!”. (Аппаратура, которую кандидат наук Криман с коллегами создавал, к этому времени уже десяток лет “летала” в космос).

…А у Эльдара, защитившего кандидатскую в Москве и в Зеленограде, в тот период жизнь, что называется, не складывалась. В Союзе всё полетело к чертям собачьим во имя торжества идеалов свободы и демократии, каждому надо было решать, что делать. Космос оказался ненужным на долгие годы не только в Баку, но и в Москве.

Помню, с какой болью говорил мне об этом Герман Степанович Титов, с которым во время его приезда в Лос-Анджелес в 1996 году мне посчастливилось не раз встречаться и подолгу беседовать…

 

 

КАК  МОЛОДЫ МЫ БЫЛИ…

 

Когда мы смотрим друг на друга сегодня – как трудно нам увидеть в почтенных стареющих мужчинах тех мальчишек, какими мы встретились в школе. И какая у нас была прекрасная юность!

Другой мой ближайший друг – Багатур -  жил наискосок от меня, на втором этаже. Балкон закрывало густое дерево. Уж и не помню, почему, мы однажды решили войти к нему в дом не через парадное, как обычно, а залезть по дереву на балкон. Значит, я туда лезу, руки расцарапал, спрыгнул с ветки… и очутился лицом к лицу с дядей Зульфугаром, добрейшим  интеллигентным отцом Багатура. Реакцию доцента Гаибова на свое появление с дерева помню до сих пор.

Дядя Зульфугар поправил берет, который всегда носил дома, отвернулся и крикнул в комнату жене: “Ругия! Друзья Багатура совсем с ума посходили, надо будет на дерево звонок провести, чтобы хоть предупреждали, когда лезут…”.     

 

Мне иногда удивительно другое – как много от этих мальчишек остается в стариках. Фикрет Годжа как-то сказал невзначай: “Знаешь, в каждом человеке сидят двое – умный и дурак. Они постоянно борются. К старости обычно один из них побеждает. Чаще, к сожалению, дурак”.

Эльдара это миновало. Годы суровых испытаний сделали его терпимее и мудрее. Бешеные приступы кримановского неистовства, под которые так боялись попасть все окружающие и ваш слуга в том числе, –  ушли. Или – почти ушли… С годами все больше появлялась – нет, укреплялась в Эльдаре мудрая терпимость к людям и обстоятельствам жизни. Однако в вещах основополагающих осталась прежняя бескомпромиссность – разве что способы выражения ее стали спокойнее, я бы сказал, приглушеннее.

…Около года назад мы говорили о человеке, с которым Эльдар прежде близко дружил. Их дороги разошлись, причем Эльдар считает, что со стороны его “партнера” имело место предательство. С моей точки зрения, – обстоятельства тут были спорные, и я в разговоре “закинул удочку”, думая, что, может быть, удастся найти пути примирения. На что получил ответ совершенно спокойный, и в самом этом спокойствии была неотвратимость. “Послушай, я ему руки не подам. И хватит об этом”. Есть вещи, переступать через которые Криман себе не позволяет. И тут, как говорится, “ни убавить, ни прибавить…”.

Или рассказывал мне недавно наш с Эльдаром добрый старый московский друг Савелий Колмановский, как он дал Криману почитать книжку нашего общего знакомого. И получил эту книжку назад с краткой устной рецензией: «Книжка соответствует автору. Он сам г-но, и пишет г-но».

Но тот же самый Эльдар, когда у меня были нелады с человеком, с которым мы в Москве временно работали  вместе над важным проектом, – именно Эльдар сделал все, чтобы, если не ликвидировать, то притушить конфликт. “Помни, что в любом споре не бывает на сто процентов правых”, - это он повторял мне не раз и не два.

Но это – уже теперь. В былые времена, конечно же, всё было по-другому.

О, кримановские вспышки!

Видел я разных людей в гневе. Сильных и слабых, импульсивных и расчетливых, во власти и “из низов”. Насколько я знаю, никогда на службе вспышки этого гнева Эльдара не обращались на подчиненных. Унизить слабого и поклониться сильному – не в его характере.

Хотя, душой кривить не стану, бывал он в своем гневе и несправедлив, и пристрастен,  и себя доводил до такой степени негодования, что я за него боялся – думал, сердце не выдержит. Всё бывало.

 

Итак, «когда мы были молодыми», жизнь казалась прекрасной. И многие яркие страницы этой прекрасной жизни были связаны с Москвой.

Ах, золотые московские дни и серебряные ночи блаженной памяти периода застоя! У кого-то, уж не помню, то ли у Эльдара, то ли у его брата Рауфа, то ли у кого-то из их компании был знакомый в гараже ЦК КПСС. Сейчас даже трудно представить себе, какая это была за величина в советский период. Человек, который заведует автомобилями, ну, завгар, ну, в хорошем гараже… Те, кто так скажут или подумают, наверняка завидно молоды. Потому что человек, хоть чуть-чуть знавший ту действительность, понимал, какой огромной властью обладал чиновник, по чьему слову в столице советской империи за тобой приходила черная “Волга” с номерами, взглянув на которые, прекращала расспросы милиция, черная “Волга” на мягких рессорах, всегда умытая и ухоженная, автомобиль, внушавший мысль об масштабности и незыблемости власти. И, если ты вылезал из его мерцающего “чрева”, – на тебе уже лежал отсвет этой власти. Кто и что ты был на самом деле – вопрос второй. В компании старшего брата Эльдара был человек, который этими особенностями системы пользовался с наслаждением. Если другие платили деньги за “советские блага” и в то же время ощущали некоторую неловкость, Васиф ( изменяю имя этого человека, которого тоже уже давно нет в живых), воспринимал услуги власти, на которые не имел никакого права, абсолютно как должное.

Собственно говоря, если рассуждать теоретически, та советская система ценностей была постороена на праве на преимущества, точно так же как современная американская построена на состоянии твоего текущего счета.

Плати – и получи все, за что платишь, причем – немедленно. Это – здесь, в США. Имей право на преимущества – и получай все, что это право дает, и что другой никогда не получит, потому что в системе это есть только для тех, кто имеет право… Это – при Советской власти.

Гостиница “Россия” тех лет была для нас в Москве надежным приютом. Попасть туда “с улицы”, естественно, было невозможно. Ну вот и попадали, кто как мог…

 

 

СЕКРЕТЫ ПЕРЕВОДА И СЕКРЕТЫ ЖИЗНИ…

 

Криман нередко ездил в Махачкалу к родственникам. Однажды пригласил и меня: “Хочешь познакомиться с Расулом Гамзатовым?”.  Я хотел, конечно.

…Остановились мы дома у родственницы Эльдара. Заира Магомедовна Хизроева занимала тогда видный пост в Дагестане и любезно согласилась представить меня Гамзатову.

Я увидел Заиру Магомедовну в домашней обстановке, и она меня совершенно покорила. Высокая, стройная, красивая… Ничего от советской функционерши или “освобожденной от физкультуры” женщины Востока

Насчет Гамзатова она, в частности, сказала: “Расул сейчас на вершине. Когда человек на вершине, с ним трудно общаться, хоть он и горец. К тому же у него юбилей – на днях ему 50… Но одно могу вам обещать – с ним будет интересно!”.

Так оно и вышло. Но окончательно меня покорила Заира Магомедовна через два дня, когда вечером задержалась Аида, ее дочь.. “Саша, я пойду встречу ее. А то мало ли что, на улице темно…” Я, конечно, напросился в сопровождающие и в передней увидел, как Заира привычным движением достает из ящика и кладет в изящную сумочку пистолет. Перехватив мой взгляд, она только плечами пожала, а я подумал, как трудно было этой красивой женщине, оставшись без мужа, (он был летчик, Герой Союза, рано умер) одной растить дочерей и уметь постоять за себя – каждый день, каждый час…

А с Гамзатовым все получилось именно так, как Заира Магомедовна предсказала. Принял он меня очень тепло (понятно, не моя заслуга) и говорил без обиняков – четко и ясно. Звучал этот монолог примерно так: “Я посмотрел ваши работы. Мне нравится то, что вы делаете. Если вы захотите – я вам, конечно, дам свои стихи. И вы их переведете. И, скорее всего, переведете хорошо. Но!.. – тут Расул сделал паузу. Паузы в разговоре он делал безошибочно. Вообще, интонационно его строй речи был безукоризненным. Чувствовался человек, который умел руководить и официальным заседанием, и кавказским застольем, и привык, что к нему прислушиваются. – Но, – повторил он задумчиво. – Кто сейчас помнит моего отца, Гамзата Цадаса? А он был поэт не хуже меня. Может быть, лучше. И все же на русском языке от него не осталось практически ничего. Почему? – еще пауза. – Потому что десять его стихотворений переводили десять переводчиков. Все – мастера своего дела, все добротные профессионалы. Но их – десять! Это значит – десять интонаций, десять почерков, десять творческих манер. Кто из них – Гамзат Цадаса? И поэтому, Александр, - Гамзатов понизил голос, - поэтому я еще в Литературном институте, студентом, стал работать с двумя поэтами – Гребневым и Козловским. Они и сделали того Гамзатова, которого знает страна. Я думаю, вы меня понимаете!”.

Я понимал. Еще как! Вопрос к читателям – кто-нибудь когда-нибудь слышал чтобы, объявляя  песню  «Журавли», сказали о том, что переводчик (то есть автор русских стихов) – Наум Гребнев? Мне такого услышать и увидеть не пришлось, хотя с определенных пор специально прислушивался и приглядывался. Такова судьба переводчиков. Они несут полную ответственность за неудачи перевода, а автору принадлежат все лавры, если перевод удался…

 

Справедливости ради надо сказать, что переводческих неудач куда больше, чем достижений. Вспоминаю одного стихотворца из Москвы, который подрабатывал на переводах стихов азербайджанских поэтов. То, что он не знал языка – плохо, но полбеды. Великолепные образцы переводов азербайджанской поэзии оставили, скажем, М.Алигер и К.Симонов – они языка не знали, но знали страну и культуру.

А тут... Вот стихи под названием “Вечер пятницы”. Там переводчик (от имени поэта, естественно) рассказывал доверчивым читателям, как в пятницу по вечерам в доме его отца всегда собирались люди – сидели и разговаривали, и как ему, ребенку, приятно было это дружеское общение.

Всю жизнь живя  в Азербайджане, я не знал такого обычая  - принимать гостей в пятницу. И повод для таких дружеских собраний был неясен. Дружба – дружбой, но почему по пятницам? Все объяснилось однако очень просто. Я нашел оригинал стихов – назывались они “Джума ахшамы”, т.е. “Четверг”. А четверг у азербайджанцев – день поминования, когда в семье кто-то умер, в любой четверг до 40-го дня можно без приглашения зайти и выразить соболезнование, сесть за стол и выпить чаю, поговорить с другими гостями. Обычай этот древний и, кажется, даже советская власть его не преследовала – так было всегда. Об этом поэт и написал свои скромные стихи. А переводчик попался в легкую ловушку.

Возвращаюсь к Эльдару после этого длинного отступления. Он научил меня в нашей молодости ходить на четверги, и не просто ходить – помогать, разносить чай к столам, убирать пустые стаканы, выполнять, если семья близкая, какие-то мелкие поручения – мало ли что может понадобиться, когда в дом приходят люди! Он научил меня быть частью этой работы и выполнять ее с душой, с желанием…

Пишу об этих грустных вечерах по четвергам, потому что в моей памяти они принципиально важны для понимания характера Эльдара.

Принцип Кримана, как я понял по жизни, был очень прост. В радостные, победные моменты он мог быть или не быть с тобой. Но когда подходила беда – он всегда был рядом.

 

  

ОСТАЕТСЯ  ПЕСНЯ

 

 …Я никогда не видел дядю Салима. Но в самые лучшие минуты родственных застолий Эльдар вспоминал: - А вот сейчас дядя Салим спел бы – «Гуниб - священная твердыня!»:

 

Гуниб – священная твердыня,

И защищал его Шамиль.

Никто не знает и поныне

Как поднялся на этот шпиль.

В тот день стоял на карауле

Шамиля лучший друг – Наиб,

Он не боялся царской пули,

Но из-за золота погиб.

Канат был брошен апшеронцам,

По нем взобрались смельчаки

И над Гунибом вместо солнца

Сверкнули русские штыки!

 

Так вот и живет в моей памяти этот дядя Салим – человек, которого я никогда не видел. Наверняка он был человеком достойным. Однако бывают случаи, когда подробности биографии не столь важны. Человек остался в памяти близких. И оставил в памяти близких свою песню…  Это немногим удается.

 

Мы с Эльдаром выбирались порой вместе на старое кладбище в нагорной части города – там лежали наши отцы. Рядом с оградой, где могила отца Эльдара – Израиля Давидовича, располагалась другая ограда, шесть или семь могил родных и близких его семьи, в том числе – и дяди Салима. Там были фамилии еврейские, азербайджанские, русские, кумыкские...

И Эльдар всегда, постояв несколько минут около отца, шел туда, к близким, и оставлял по два-три цветка на каждой каменной плите. Вообще, походы “наверх”,  к этим могилам близких, были важной частью нашей жизни.

 

 

ОТ  ПРОШЛОГО – К  БУДУЩЕМУ

 

 …Криман время от времени бреет голову. Непонятно, зачем. Он уверяет – чтобы волосы лучше росли. Ну, не знаю. По-моему, это – одна из тех игр, которые многие взрослые люди устраивают себе время от времени. Знаю, что несколько раз с обритым наголо Эльдаром я ездил в московском метро. И с удивлением замечал скрещивающиеся на нем женские взгляды. Эльдар всю жизнь не был обделен женским вниманием. И, как любой нормальный мужчина, думаю, ценит это. Отличие от большинства тут только одно, но на мой взгляд, очень существенное.

О своих маленьких романах, увлечениях, приключениях мужчины обычно с удовольствием рассказывают в тесном кругу. Я не раз про себя отмечал, что эти моменты – чуть ли не большее удовольствие доставляют рассказчику, чем сама интрига.

Так вот, от Эльдара таких рассказов я никогда не слышал. Он вообще, убежден, человек, ориентированный на семью, на детей, на внуков…

А то, что жизнь не всегда идет прямо и так, как нам, может быть, хотелось бы, – куда от этого денешься?

 

    … Ностальгия по прошлому. Ностальгия по настоящему. Благодарность судьбе за то, что Эльдар Криман есть в моей жизни.

Недавно позвонил я в Челябинск, где много лет работает наш с Эльдаром хороший товарищ Эльхан Бадалбейли. Давно мы с ним не разговаривали, несколько лет, – тем приятнее было общение. И приятно было узнать, что маленького сына Эльхана зовут Эльдар. “В честь нашего друга Кримана назвал, - сказал мне всегда серьезный Эльхан, - таких людей мало”.

И был совершенно прав.