Юлия ДВОРЯНКОВА

 

Родилась в Рязани в 1973 г. В 1994 году окончила Рязанскую государственную радиотехническую академию. С 2000 года - член рязанского поэтического клуба «Автор». Стихи публиковались в газетах «Рязанская глубинка!, «Рязанские ведомости», «Рязанское узорочье», в поэтическом сборнике «Времена года», в литературном альманахе «Вся королевская рать...», в журнале «Литературная учёба» (Москва). Рассказы публиковались в литературном альманахе «Новый век». Участник семинара критики Совещания молодых писателей при СПМ в 2013 году. 

 

 

КАКАЯ МИЛАЯ ЧЕПУХА

Гавальда, А. Я её любил. Я его любила: Роман/ Анна Гавальда - М.: Астрель: Аст, 2009. -192 с.

 

«Я ненавижу непросвещённую чернь», - так начинает Гораций одну из своих од, подразумевая критиков, «не понимавших новаторства и аристократической изысканности его поэзии». Не хотела бы я выглядеть такой вот «злонравной чернью» в глазах того автора, чьё произведение взялась критиковать. И всё-таки…

И всё-таки, прочитав книгу Анны Гавальда, я сделала для себя вывод, что не всякий, кто высказывает критику – «непросвещённая чернь», бывает и наоборот. На мой взгляд, это заурядный роман, в котором представлены две истории любви. Главные герои (свёкор и невестка) – какие-то серые и невыразительные, как будто стёртые ластиком.

Предыстория романа такова. Главная героиня Хлоя выходит замуж за Адриана, заводит с ним двоих детей, а потом, однажды утром, узнаёт, что он уходит от неё, потому что полюбил другую. С этого момента собственно и начинается повествование книги.

Пьер, отец Адриана и Кристин, решает увезти своих внучек и невестку (Хлою) в загородный дом, так как считает, что им полезно ненадолго уехать. В этом доме всё напоминает Хлое об Адриане: и скрипящая кровать, и кухня, и комнаты, и сад, где многое сделано её руками. Почти непрестанный плач Хлои перемежается с её размышлениями о роли брошенной женщины, общением с дочерьми (Люси и Марион) и диалогом со свёкром.

Свежей струёй вливается в роман история любви Пьера, во многом благодаря необычному образу Матильды, её пристрастию к оригинальным выдумкам. Свёкор рассказывает невестке о своём прошлом. Когда ему было сорок два, когда он ощущал себя стариком и тяготился своей женой, превратившейся в «законченную мещанку», в его жизни появилась женщина, которую он полюбил. Её звали Матильда Курбе. Их любовные отношения были сотканы из бесконечных встреч и расставаний. Ради любимой женщины, ради личного счастья Пьер не решился бросить свою семью, чувствуя ответственность за жену и детей. Последний раз они случайно встретились после многолетней разлуки в саду Пале-Рояля. Матильда была не одна, она тащила за руку маленького белокурого мальчугана. Пьер предположил, что он мог быть ему сыном. Но Матильда сказала, что мальчику ещё не исполнилось пяти. Не только для читателей, но и для самого Пьера так и осталось загадкой, был ли он отцом её ребёнка. И это, кстати, вполне уместная интрига.

В книге, конечно, есть кое-что интересное и действительно стоящее. Когда Люси (одна из дочерей Хлои) снимает трубку и разговаривает с папой по телефону, а потом стоит вместе с мамой у окна, думая с ней об одном и том же, - вот он, фрагмент из подлинной жизни, который может затронуть человеческое сердце. Люси не хочет смириться с тем, что её родители никогда не полюбят друг друга снова. Однако она старается не мучить маму лишними вопросами. Им обеим хорошо оттого, что они сейчас вместе. Им не нужно никаких слов, их тоска – одна на двоих. Побольше бы таких сцен, и совсем по-другому воспринимались бы жизненные перипетии героев. Но, к сожалению, подобных «стопроцентных попаданий в точку» очень мало.

Не совсем удачной мне показалась концовка романа. Пьер вспоминает ещё один фрагмент из прошлого. Однажды он отправился со своей маленькой дочкой в булочную. Когда они выходили, Кристин попросила у него горбушку. Он отказал, пообещав, что даст её за обедом. А когда они вернулись домой, и дружное семейство село за стол, Пьер протянул горбушку Кристин, но она отдала её брату. Рассказав Хлое эту историю, он задаёт ей любопытный вопрос: «Возможно, маленькая упрямая девочка предпочла бы иметь более счастливого отца?» Если данный вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд, то и ответы на него могут быть разными. Я, например, думаю, что девочка предпочла бы иметь менее счастливого отца, но рядом с её мамой и с ней, чем более счастливого отца, но где-то далеко, с другой женщиной.

 Сходная, хотя и не идентичная ситуация уже встречалась в романе. Когда Матильда и Пьер обедали вместе в винном баре, она захотела взять его за руку, но он поспешно её отдёрнул. Пьера многие знали здесь. Через несколько секунд, почувствовав, что оскорбил Матильду, он протянул ей руку, однако она не сделала ответного движения. С таким же успехом Пьер мог бы спросить у Хлои: «Предпочла бы женщина любить более счастливого мужчину, который не разрывался бы между обязательствами перед семьёй и своей возлюбленной?» Тогда этот вопрос получился бы риторическим, так как в нём звучало бы утверждение: «Конечно, предпочла бы». Во всяком случае, тут всё было бы логично.

А та история, которой писательница решила завершить свою книгу, с одной стороны хороша тем, что заставляет читателей задуматься. Но с другой стороны она не до конца продумана. Действительно, суровый, но вполне счастливый папа мог бы поступить точно так же. В его поступке я не вижу неоправданной жестокости. Мужчина, строго воспитывающий детей, может быть при этом любящим супругом и отцом. Так в чём же состоит связь эпизода в булочной с финальным вопросом?

Теперь перечислю основные претензии к роману. Прежде всего, меня оттолкнул язык, - упрощённый и грубоватый. В чём же заключается его скудность? Ну, хотя бы в том, что вместо ответных реплик одного из героев – тире и три точки. Таких вот одинаковых значков в книге достаточно много. Самые разнообразные оттенки эмоций могли быть выражены словами, - и насколько богаче стала бы тогда речь главных героев. Неужели так беден русский язык, да и французский тоже?! В смысл данной «пиктографии» проникнуть я даже и не пыталась. Может быть из-за того, что всё там лежит на поверхности. Но при этом ничего не волнует (или почти ничего). Какой толк в этих многоточиях, если Хлоя всё равно говорит в романе слишком много. Хотя, мне кажется, было бы лучше, если бы она или постоянно молчала, или говорила как можно реже. Потому что как только она раскрывает рот, истеричная эмоциональность не делает её ни яркой, ни сильной. Да что там слова. Даже её раздумья о своей горькой участи только удручают, но, как ни странно, не рождают сочувствия.

 Для сравнения приведу в пример роман Мюриель Барбери «Элегантность ёжика». Героиня пересказывает несколько фрагментов из японского фильма «Сёстры Мунаката». Вот один из них. «Смертельно больной отец беседует со своей дочерью Сецуко о Киото, куда они вместе ездили. Оба пьют сакэ.

Отец. А Храм мха! Мох был так освещён, что казался ещё пышнее.

Сецуко. Да, а сверху ещё лежал цветок камелии.

Отец. Ты его заметила? Такая красота! (Пауза.) В старой Японии много прекрасного. (Пауза.) И по-моему, зря ругают всю старину без разбора».

Какая весомость чувствуется в паузах! В этом коротком диалоге значимо не только каждое слово, но и то, что нельзя выразить словами. Но, извините, в романе Анны Гавальда и так всё достаточно посредственно. Так зачем ещё эти значки кругом развешаны? Если даже и без них бедность языка бросается в глаза!

 Иногда встречаются философские вопросы, смысл которых лишён ясности. Прямо так и хочется их исправить, чтобы они звучали более логично. Ну, вот, к примеру: «Сколько времени помнишь запах человека, который тебя любил? А когда сама перестаёшь любить?» Не лучше ли выразить свою мысль как-то иначе. Ведь тут важны именно её чувства к нему, а не наоборот.

 А как понимать такую вот, например, нелепую фразу: «Я обливала слезами его шею, забыв, как ему, должно быть, неприятно, ведь он никогда ни к кому не прикасался…» Как можно про человека, у которого есть жена, дети и внуки, сказать, что он никогда и ни к кому не прикасался?!

 А вот и ещё одно «неуклюжее» предложение: «В идеале всё же было бы узнавать об этом пораньше». Здесь явно пропущено одно, а, может быть, и несколько слов. Невольно задаёшься вопросом: что это – промахи автора, или всё-таки есть небольшая вероятность недоработок переводчика? Только вот кому и зачем надо разгадывать подобные ребусы?

 Кроме того, в тексте есть много существительных, придающих речи канцелярскую окраску (поколение, заведение, шестидесятилетие, воспоминание, впечатление и т.д.). Страницы книги буквально пестрят словом «невероятно». Ничем не обосновано и частое употребление шаблонных фраз («бомба так и не взорвалась», «воткнули друг в друга пару-тройку отравленных шпилек», «иногда жизнь просто великолепна», «отпустила мужа, не выцарапав ему глаза», «это произвело на меня впечатление», «меня словно пыльным мешком по голове огрели», «её на самом деле ничем не прошибёшь», «старые боевые друзья, со шрамами на душе и теле», «не травите себе душу», «вытолкал бы тебя взашей на свет Божий», «чуть в обморок не грохнулся», «одарила меня чудесной улыбкой», «Да брось, дружище, не грузи меня», «мы были хорошими актёрами, умели делать хорошую мину при плохой игре», «я сыта вашей добротой по горло» и т. д.). Попадаются также и откровенно грубые, стилистически сниженные выражения, причём некоторые из них не только отталкивают, но и вызывают отвращение («полный идиотизм», «какое же свинство эта жизнь», «теперь вы понимаете, почему мне сегодня так хреново?!», «мне совсем не хотелось обсуждать всё это дерьмо», «и чем ещё этот псих собирается забивать мне голову?», «мужчины ведь думают не головой, а тем, что болтается у них между ногами» и т.д.).

 Однако ещё больше, чем недостатки языка, меня раздражал диалог невестки и свёкра. На обложке книги я прочла: «В её слоге чувствуется и подкупает чисто французская изысканность». Это утверждение считаю абсурдным. О какой утончённости может вообще идти речь, когда главная героиня часто говорит со свёкром непочтительно и вульгарно. Сколоченной наспех грубостью веет от многих фраз, которые она бросает в лицо своему собеседнику. Как могла Хлоя так по-хамски общаться с Пьером, впервые оставшись с ним вдвоём и никогда не чувствуя себя уютно в его присутствии? Впрочем, сам Пьер ведёт себя ещё более противоестественно. Он же показан добрым человеком, старавшимся утешить и подбодрить свою невестку. Так зачем ему понадобилось описывать ей внешность больной Франсуазы (его секретарши, эпизодичного персонажа), не забыв упомянуть обо всех ужасающих деталях? Не слишком ли это жестоко по отношению к Хлое? Ведь она и так чувствовала себя потерянной и несчастной.

 Разве станет мужчина много раз повторять женщине (пусть даже она в два раза моложе его), что он – «старый дурак» и выражать свои сомнения по поводу того, способен ли он на что-нибудь ещё или всё-таки уже нет?! И уж совсем не верится в то, что свёкор может рассказывать невестке о своей истории любви с такими эротическими подробностями.

 Мне кажется, из двух историй любви автору следовало бы оставить только одну, - Матильды и Пьера. Зачем нужна эта вечно плачущая Хлоя, если образ её мужа, Адриана, совершенно не раскрыт. Он почти весь в тени.

 В книге прослеживается и временное несоответствие. Сначала Пьер говорит невестке, что последний раз виделся с Матильдой несколько лет назад в саду Пале-Рояля. Какие ассоциации возникают при слове «несколько»? Скорее всего, это некоторое небольшое количество лет, то есть два, три, четыре или максимум пять. Затем, завершая свой рассказ, он вспоминает эту встречу и подробно описывает её. Мы узнаём, что мальчику, сыну Матильды, не было ещё пяти. А потом вдруг свёкор заявляет: «Теперь ему, должно быть, лет пятнадцать… Он, наверное, великан, этот парень». Логично предположить, что на самом деле Пьер виделся с Матильдой последний раз десять лет назад, а никак не «несколько».

 И, напоследок, - почему привычка кусать губы, свойственная Хлое, непременно должна быть и у Матильды?

 Впрочем, главный изъян романа заключается не в скудности языка и не в отсутствии обещанного французского изящества, а в том, что ему не хватает силы, на которую, я думаю, он претендует. Да, именно силы оригинальной, свежей мысли, притягательной силы слова. Той самой силы, которая может довести до предела самые разные чувства, заставить смеяться или плакать. Сила, побеждающая смерть, сила, ради которой стоит жить. Где же она? Её нет и в помине! Одна только сплошная милая чепуха.

 И в литературе, и в других видах искусства всегда были такие течения, которые внезапно врывались в нашу жизнь, и далеко не все сразу же воспринимали их так, как они того заслуживали. Многие вначале отвергали их за необычность и неслыханную дерзость и только потом, со временем, вынуждены были признать, что ошибались в своих поспешных суждениях.

 Даже Марина Цветаева в рассказе «Мать и музыка» пишет о том, что её все ругали (редкие – хвалили) за «современность». Побуждаемая необходимостью своей ритмики, она стала «разбивать, разрывать слова на слога путём непривычного в стихах тире». А сейчас, кто для нас Марина Цветаева, и что значат теперь для нас её стихи!

 Можно сколько угодно клеймить «Чёрный квадрат» Малевича, и всё равно он будет притягивать к себе ценителей искусства, точно так же, как притягивают их «Портрет Моны Лизы» Леонардо да Винчи и «Завтрак на траве» Эдуарда Мане, «Девятый вал» Айвазовского, «Постоянство памяти» Сальвадора Дали и «Девочка на шаре» Пикассо.

 А примитивно написанная книга, к какому бы литературному течению ни принадлежала, всё равно останется таковой. Потому что нет в ней никакой «изюминки», не высказано самого главного, недостаёт ей гармонии и единства. Достойная сиюминутной славы, такая книга вскоре потускнеет и сотрётся, не оставляя следа ни в памяти, ни в душе.

 Есть такие стихи, которым «как драгоценным винам, настанет свой черёд». Есть оружие, предназначенное для того, чтобы воевать со смертью и забвением. Мне вспомнился один из сонетов Шекспира. Он завершается так:

 

Оружье это – чёрная строка.

В ней все цвета переживут века.

 

По одному роману ещё нельзя судить об авторе. И всё же я склонна думать, что «звезда французской словесности» Анна Гавальда не обладает столь бесценным оружием.