Марья КУПРИЯНОВА

 

Родилась в 1991 году в Москве. В  2009 году поступила в Литературный институт имени Горького  на семинар поэзии Олеси Николаевой.  С 1999 года состоит в литературной студии "Жизальмо" при РГДБ. Публиковалась на сетевых ресурсах - литературный портал "Точка Зрения"  и интернет-газета вольных литераторов "Вечерний Гондольер".

Увлекается рисованием в различных техниках, а также сочинением песен. Финалист  музыкального фестиваля "Топос - 2011" , лауреат и дипломант фестивалей "Господин Ветер" (номинации - поэзия,  авторская песня) и "Зиланткон" - 2011.

Работала корреспондентом, промоутером, художником-фрилансером, уличным певцом.

Лауреат премии  им. Риммы Казаковой «Начало» , 2012.

 

СИНДРОМ ОТМЕНЫ

продирая веки, не сразу вспомнишь,

полдень на дворе или вовсе - полночь.

так к кому-то скорая недопомощь мчится засвидетельствовать исход,

по-иерихонски гудит сирена,

это называют "синдром отмены",

если до сих пор не упали стены, значит надо срочно отвыкнуть от:

недостатка писем, избытка песен,

от себя, что больше не интересен,

от зеркал, которые занавесил, чтобы не вылазило по ночам.

под кроватью дремлет Гарсиа Лорка,

руки коченеют и пахнут хлоркой,

сессия завалена на пятерки - а о прочем лучше бы умолчать.

быть или не быть - непринципиально,

главное - есть mater (она же alma),

остальное попросту нереально вписывать в систему координат,

имя, род занятий, печать на бланке

под семью замками швейцарской банки.

уходить в глубокую несознанку, столбенеть, оглядываясь назад.

соблюдать режим, принимать колеса, отвечать, но не задавать вопросов,

чтобы не дай бог, не глядели косо, лучше пусть обходят другой страной

самоотчуждение схоже с комой,

ворс ковра топорщится насекомо,

функции приема на грани слома, ты сегодня слепоглухонемой.

это не симптомы, а сбой системы, вытертые данные помнят стены, но у них случится синдром измены,

и, продрав глаза через пару лет,

ты падешь, как пал Ахиллес под Троей,

потому что спросишь, мол: "Боже, кто я?",

и увидишь содранные обои, там где нацарапывал свой портрет

 

БЕЛОСНЕЖКА

Кто ни всклад, ни в лад, кто - из ряда вон, среди белых палат расцветает сон:

Белоснежка спит.

У соседа - СПИД,

у нее - летаргия.

(Господи, помоги ей.)

Кто богат, кто рогат, кто совсем урод, кто сто лет женат, кто сто лет живет.

За стеной – дома,

за окном – зима.

Скоро снег растает.

а она - не встанет.

Белоснежка бела, Белоснежка была, а потом уснула - и все дела, и теперь из вены торчит игла, чтоб она случайно не умерла, как ее спидозный сосед вчера - он весь вечер метался и ждал утра, а потом его труп увезла медсестра.

И давно пора.

За окном светло, по весне тепло, да с погодой школьникам повезло, а сосед расправил свое крыло.

он стучит в стекло.

Белоснежка спит, у соседки - рак. А сосед летит на семи ветрах. Белоснежка видит его во сне - летаргия и смерть на одной волне.

Где-то там, вовне.

Белоснежке снится полсотни лиц, белоснежкин рыцарь – спидозный принц, он в окно стучится и тянет вниз,

он кричит «Проснись!».

По асфальту грязь, по стеклу вода, а соседка стонет почти всегда, белоснежкин лоб холоднее льда,

медсестра, сюда!

Белоснежка бела, Белоснежка была, а потом по небу пешком ушла, вместе с тем, кто утром пришел за ней,

и теперь они на одной волне

где-то там, во сне.

 

ПРО ГЕРДУ

Вот представь, идешь ты по темной улице, потерялась в городе - не ищи,

где-то дома бабушка ждет-волнуется, выключает радио, стынут щи.

А твое лицо от мороза белое, на пушистой шапке искрится снег,

что бы ты с собою теперь не сделала, все равно отыщешься по весне.

Ты - сплошное "вряд ли": улыбка нервная, голос слишком тихий, рука дрожит,

если бы тебя не назвали Гердою, ты бы и не стала, наверно, жить.

 

А тебе по паспорту - восемнадцатый, по глазам - не меньше, чем тридцать три.

Вот представь, допустим, любила братца ты, вырезала буковки на двери,

бабушка забрасывала вопросами, начинала плакать, ворчать, бранить.

Вы себе казались ужасно взрослыми, буркнув неразборчиво "извини",

да ныряли из дому в омут улицы, чтобы не выныривать до зари.

А потом он вырос и чуть ссутулился, приучился хмуриться и курить.

 

Вот представь, он вышел за сигаретами, а когда вернется - не знает сам.

А в твоих наушниках песни Летова, встречные машины - по тормозам.

Город прокажен, обезжизнен, выстужен - ледяной занозой застрял в груди.

Вот найду и все ему прямо выскажу, что это за мода - не приходить?

Где же его носит, помилуй Господи, прямо хоть из дому не выпускай.

ветер вымораживает до косточек, рельсы прозвенели - ушел трамвай.

 

Вот представь, в окно запулили камушком, стеклышки рассыпались горстью страз,

из осколков "Вечность" сложила бабушка, впавшая на старости лет в маразм.

На асфальт - окурки, плевки, проклятия , к небу - никотиновый фимиам.

Вот представь, найдешь ты свою Лапландию, обморозишь ноги, напьешься в хлам,

свалишься в сугроб да уснешь, и вот тебе - тут тебе и вечность, и Кай, и снег.

Может ты проснешься, а может - оттепель, все равно отыщешься по весне.

 

Где-то дома к бабушке мчится скорая, где-то на столе остывает чай.

И чего забыла ты в этом городе, если больше некого повстречать?

 

***

обводились вокруг пальца хороводами,

заблудились в трех стенах, ища четвертую.

перепутьями-путями перепутались,

полдороги не пройдя, упали замертво.

зазвенели безголосые бубенчики,

застучали молотки по чьим-то гвоздикам,

заточились топоры по чьи-то головы,

зарыдали небеса по чьей-то радости.

стать бы Каином без права на раскаянье

или Каем с замороженными веками,

с разноцветными игольчатыми льдинками,

да нетронутым стаканом с мутной вечностью.

станет плакать заблудившаяся девочка,

станет петь свои оборванные песенки.

в темноте пути не видно, не воротишься,

ни найдешь себе ни правды, ни спасения.

значит, будет виноватым, кто не спрятался,

значит, будет осужденным, кто не судится,

кто не встанет, кто заснул, и не добудишься,

не поднимешь ни проклятьем, ни молитвою.

вот и вышел весь твой суженый да ряженый,

вышла боком недописанная сказочка

как по нотам, как по маслу, как положено,

не отмеришь, не отрежешь, не открестишься.

ну и пой свои оборванные песенки,

ну и рви свои исписанные листики,

прикрывай слепые глазки ладошками,

от небес, да от людей, да от зеркала.

 

ЧУДНЫЙ ЗВЕРЬ

по чудной тропе

бродит чудный зверь,

серебрится жемчугом, лунным льном.

он идет к воде, не оставит след,

и под ним трава не шелохнется.

не зови его,

не ищи его,

не аукнется, не откликнется.

 

по чужой земле

бродит чудный зверь,

у окна стоит, не заходит в дом.

там очаг остыл, там горшки пусты,

полотенца порваны в лоскуты,

а из дома - гарь,

а с болота - хмарь,

а в округе - хворь,

на пороге - зверь.

 

не стучись в дома,

здесь кругом чума,

не ищи живых - больше нету их,

по углам образа, на них горящие глаза

отвернуться страшно, войти нельзя.

 

это просто ветер шумит в ушах

это просто в бег переходит шаг,

по чумной тропе

за тобой след-в-след,

как собака гончая, чудный зверь.

ты беги, беги, сколько хватит сил,

закопайся в мутный болотный ил,

сколько хватит сил,

не смотри назад,

ощущая кожей горящий взгляд.

 

впереди огни, позади огни,

за спиной окликнут по имени,

ты услышишь зов

и увидишь свет

и пойдешь к воде,

не примяв травы

 

***

апофеоз зимы - анабиоз

упадок функций, ржавый скрип колес

усни, усни, моя шахерезада

густеет в жилах плавленый свинец

у каждой сказки должен быть конец

преддверие тотального распада

в любом окне - поверь своим глазам

открыт неосязаемый сезам

чем выше, тем вернее и страшнее

вода канала, лестничный пролет,

что воля, что неволя - все пройдет

перед лицом заветной панацеи.

усни, усни, усни, усни, усни

сезам уже зажег свои огни

сезон открыт в любое время года

что воля, что неволя, все равно

в исколотых руках веретено

уже не даст искомого прихода.

напрасно ждешь, усталый и больной

когда тебя укутает волной

иссушит, измочалит, изувечит.

прижмись спиной к исписанной стене

закрой глаза, замри, окостеней

и прекрати дозволенные речи.